Лепестки

За руку с тобой идём по ночным улицам приморского городка. Мы долго сидели на берегу, и успело совершенно стемнеть. Темнота здесь такая густая, что можно разрезать её на полотна и сшить платье. Из такой ткани только платье и выйдет, с лёгкой ниточкой мерцающих звёздных бус.
Ты говоришь: "Не смотри на звёзды, после них улица ещё темнее, того и гляди споткнёшься."
А я молчу в ответ. Как можно споткнуться, если ты крепко и осторожно сжимаешь мою руку чуть ниже запястья, так, что я даже не касаюсь тебя пальцами. Так умеешь держать только ты, словно боишься, что я могу улететь в любую минуту. Воздух тоже густой и тёплый, в нём цветёт что-то невидимое, и утром ты будешь смеясь доставать белые лепестки из моих волос: "Дюймовочка."

Мои каблучки кастаньетами отдаются в стены уже спящих домов, где-то совсем рядом залаял пёс, и я, вздрогнув, на мгновение прижалась к тебе. И тут же отпрянула. Это у нас игра такая — вне дома касаться только рук, только пальцами, как будто мы на первом свидании, и ты ещё не решился поцеловать меня в щёку. Почти заблудились, но домик, который мы сняли на две недели, неожиданно выныривает из темноты белой стеной, виноградными плетьми над крыльцом и латунными цифрами на двери, блестящими в свете твоего фонаря. Ты долго ищешь ключи, а я вдруг думаю: "Откуда это? Дом, городок, море?" И просыпаюсь...

За окном постукивает дождик, фонарь мигает, заслоняемый ветками клёна с поредевшими жёлтыми листьями. Ты что-то говоришь во сне, слышу слово "море". Наверное, тебе снится тот же сон, который только что разбудил меня. Аккуратно вынимаю руку из твоей, выхожу на кухню. Тёплая вода из чайника, малиновое варенье капает на клеёнку, слизываю его языком, как в детстве. Ложечка тихонько позвякивает о стенки чашки, и тишина такая, как от ваты в ушах. Маленькая, я часто болела ушами, и мама разводила в чае малиновое варенье, вот так же позвякивая ложечкой.

Крадусь обратно в комнату, стараясь не скрипнуть половицей, у кровати она особенно коварная. Одеяло ещё хранит тепло моего тела, заворачиваюсь в него, как в кокон, холодный нос приложив к твоему плечу. Ты шепчешь во сне: "Лягушонок мой." А я вдруг вспоминаю, что ты уже три года живёшь отдельно, и мы почти не видимся. И лягушонком ты меня называл лет десять назад, в другой жизни... И просыпаюсь.

Снег шуршит о голые ветки деревьев за окном, дома зябко, сплю в шерстяных носках и фланелевой рубашке. Твоей. Она тебе всегда великовата была, а мне почти как раз, когда мы расстались. А сейчас совсем впору, только рукава длинноваты, но это хорошо. Кажется, что ты держишь меня за ладонь, как раньше.

Часы мерно тикают на стенке, давно не подводила их стрелки, и они показывают какое-то другое время. Возможно, и год другой. Тот год, когда мы купили их в сувенирной лавочке в Будапеште.
Пенные шапки на тяжёлых пивных кружках, июль, ноги гудят от долгого хождения по городу, а тут ещё часы эти... Ты сказал, что они будут тикать до тех пор, пока бьются в унисон наши сердца. Ты любил такие вот красивые фразы. И все они оказались неправдой, включая и эту, про часы. Постой, какие часы? Я никогда не была в Будапеште.

Открываю глаза и окончательно просыпаюсь. В мир, где нет и никогда не было тебя. И откуда только взялась эта ложная память твоего голоса, дыхания, прикосновений? Весенний ветер, влетевший в форточку, пахнет морем, которого я никогда не видела. После таких снов, как сегодняшний, очень трудно проснуться без двух чашек кофе, плохого, растворимого, но всё же действующего отрезвляюще. Поднимаюсь и иду на кухню, а на подушке остаются лежать белые лепестки какого-то южного дерева...