Спасибо Высоцкому!

               

                80-летию поэта посвящается               


     Эх, Таганка, центр Вселенной. Всю тебя исходил.Ты пришлась на лучшие мои годы. В общем-то, и сейчас не худшие, но юность своим острым восприятием всего происходящего вокруг подчёркивает твоё особое местоположение в этом мире, во всех начинаниях заставляет тебя экономить время, торопиться, кто-то внутри тебя постоянно говорит, что можешь не успеть сделать самого главного, основного. А вечером, по дороге домой, оказываешься на Таганке и успокаиваешься – ты всё сегодня успел, молодость твоя бесконечна, девушка у тебя самая красивая, работа твоя тебе нравится, в учёбе ты самый успевающий. Выходишь из глубокого метро на улицу, и сразу праздник – из громкоговорителя на здании театра льётся революционная музыка к «Десяти дням...» и матросы в бушлатах у входа проверяют билеты на представление; посмотрел на стену здания на противоположной стороне площади и увидел анонс спектакля Еврейского музыкального театра, и в душе у тебя заиграла скрипка, своим волшебным звучанием уводящая тебя от происходящего вокруг. Божественное пение скрипки можно было услышать и из открытых окон ресторана «Кама», которые были распахнуты в тёплые летние вечера на втором этаже здания, щедро отдавшем свои помещения не только знаменитому театру Юрия Любимова, но и заведению, подведомственному Мосресторантресту. Не думаю, что такое соседство огорчало служителей Мельпомены.


      А смена вывесок на здании, в котором уютно расположился Камерный Еврейский драматический театр, была похожа на смену вывесок меняющейся по несколько раз за месяц власти в селе Малиновка, где в далёкие годы была сыграна знаменитая свадьба. Сначала был кинотеатр «Таганский», затем театр, далее снова кинотеатр, потом казино, его опять потом вытеснил кинотеатр, и, наконец, сейчас там царит музыка, драма, и артисты со сцены вещают зрителю об удивительной судьбе еврейского народа в нашей стране. В моих воспоминаниях кинотеатр «Таганский» стоит особняком – за не короткую, в общем-то жизнь, я впервые посетил сеанс кинофильма, когда показ картины прервали для официального сообщения властей. День 29-г марта 1968-го года я, будучи выпускником средней школы и догуливающий последние в своей жизни весенние каникулы, смотрел в «Таганском» кинофильм «Республика ШКИД». В середине сеанса фильм прервали, включили свет и сообщили о гибели Юрия Гагарина. Остался на небе кумир всего народа, а я вспомнил, как с восторгом выбежал на улицу, когда Ю.Левитан в апреле 61-го сообщил о первом космонавте Земли. Я, как и многие люди, всматривался в небо, пытаясь разглядеть корабль «Восток», который летел с Гагариным на борту в открытом космосе.


      Продолжение описания насыщения духовной жизни на Таганке можно продолжить наличием пятачка на углу площади с Гончарной улицей , где целыми днями любители и знатоки монет и старинных жетонов стояли небольшими группами с кляссерами в руках и обсуждали накопившиеся нумизматические новости, удивляя своим статичным присутствием водителей автомобилей, проезжающих с улицы и поворачивающих на набережную. Была отдушина и для любителей почтовых марок – метрах в трехстах от площади, в Факельном переулке, рядом с книжным магазином, стояли такие же часовые, но уже филателисты, в наличии у которых всегда были дефицитные в ту пору, и поэтому особо ценные, марки колониальных стран. Особо подчёркивает культурную  жизнь Таганки деятельность детских музыкальных школ – имени Моцарта и музыкального училища имени Ипполитова-Иванова, выпускницей которого была, кстати, и Алла Пугачёва. Обучался в одном из этих музыкальных учреждений по классу баяна и мой товарищ по работе главбух нашей организации Рабинович Марк Михайлович, вынесший из стен храма музыкального образования не только любовь к фугам и токкатам, но и наполнивший с юного возраста свой интеллектуальный багаж знаниями о музыкальной жизни советского общества. С ним всегда было приятно с утра перед работой обменяться новостями о культурной жизни Москвы, о личном долгоденствии творческого люда столицы, и не всегда соглашаться друг с другом в споре о коллизиях супружеской неверности в рядах творческой интеллигенции.


      Чувствуя интерес молодого коллеги к недавнему историческому прошлому Таганки, я с удовольствием рассказывал ему об удивительном явлении в ночной жизни площади в середине шестидесятых годов – разведении костров для обогрева страждущих попасть с утра к открытию кассы Театра на Таганке, чтобы получить в исписанную чернилами пятерню с отметкой номера очереди  заветные два билета на спектакль с участием Высоцкого. Ребята с параллельного девятого класса часто приглашали меня в «ночное», но я находил причины, чтобы отказаться. Просто сказать, что этот артист не является моим кумиром, я не мог – не хотелось обижать друзей, которые учили наизусть многие стихи поэта и у которых на бабинах с плёнкой для катушечного магнитофона было много перезаписей с песнями знаменитого барда. Правда, качество их было ужасно. Однако угроза героя одной из ранних песен певца была расслышана чётко, и цитата «и обрею тебя наголо совсем» произносилась юными отроками начала и середины шестидесятых по поводу и без
повода, зато это было мужественно.


     Примечательно, что образ исполнителя песен на актуальные темы происходящего в стране, да и в мире, а также в спорте, политике, и в других сферах деятельности человечества, большинство людей не могли даже представить. И я, лишь отстояв большую очередь в ДК завода «Серп и Молот», и попав на только что вышедший в 65-м фильм «Вертикаль», впервые увидел артиста, по-юношески оценил его мужественную внешность, и который правдивой песней о войне сразил меня. Думаю, такое созвучие слов и музыки удивило каждого – я подобного раньше никогда не слышал. Все мы привыкли уже к  прекрасным военным песням советских поэтов и композиторов, которые отличались своей мелодичностью, искренними словами о подвигах солдат и любви ожидающих их в военное время девушках. Слова же Высоцкого выстреливали в сердце слушателя, призывали самого взять оружие и вступить в бой – он заставлял тебя участвовать в происходящем. Усиливало воздействие на слушателя описание действующего на войне бойца от первого лица, особенно трогали слова-обращения погибших солдат. Я стал лучше понимать своих двух бабушек, проводивших на войну восьмерых своих детей и дождавшихся возвращения только двоих – моих отца с матерью. Мой дед по матери Гагарин Иван Афанасьевич, пятерых сыновей которого навечно забрала война, сердцем своим не выдержал такого испытания, и вскоре после войны ушёл из этого мира, хотя ему только исполнилось пятьдесят. Наверное, и сердце Владимира Семёновича, пропустившее через себя  за короткую жизнь в своих песнях тысячи боёв, взлётов, падений, крушений, всплытий, погружений, рукопашных схваток, не выдержало, а сам поэт не мог не петь об этом.


      Идти до моего дома от метро бодрым шагом было минут десять – по Большой Коммунистической улице до Андронникова монастыря. По пути я часто останавливался около газетных стендов близ универмага «Звёздочка», знакомился с новостями в прессе, далее следовал до Храма Святого Мартина Исповедника, двери которого всегда были распахнуты, так как там находился какой-то книжный склад или архив, и постоянно стояли легковушки под загрузку-выгрузку фолиантов, потом проходил мимо лаборатории генетики, где подрабатывал мой однокурсник Веня Монин, нещадно ставивший опыты над белыми мышами во благо человечества, и заглядывал в окна последнего здания на нечётной стороне, в помещениях которого стояли наборные станки старейшей в Москве типографии, и в которой работал мой дед по отцу Миронов Михаил Степанович. В один из таких променадов я начал знакомиться с поэмой молодого поэта Евтушенко «Братская ГЭС" , традиционно останавливаясь у стенда с «Комсомолкой», и в течение дней трёх произведение было мной прочитано. Многие мои сограждане читали бесплатно газеты на уличных стендах не из экономии, а потому, что утром, спеша на работу или учёбу, отстояв, как правило, очередь за свежим номером издания, им могло не хватить экземпляра газеты или журнала. Так, дефицит бумаги в стране не смог остановить повсеместного повышения грамотности в Советском Союзе – народ любил читать, и вагоны электропоездов в метро с пассажирами с раскрытыми газетами, журналами и книгами в руках напоминали передвижные библиотеки при зарождении Советской власти в стране.


     Мне нравилось идти до дома пешком, можно было привести мысли в порядок, созерцая по пути красоту архитектуры особняков за кованными заборами, на фасадах которых красовались таблички с названием городских контор. Шелестящие листвой тополя придавали ощущение домашнего уюта улице, особенно тень этих деревьев спасала летом, когда жара нависала над столицей. Дорога домой пролегала через площадь Прямикова, на которой в одном из старых двухэтажных зданий располагался кафетерий, где продавались вкусные пирожные. Я часто по дороге домой заходил сюда не столько из-за того, чтобы отведать пятнадцатикопеечную картошку и выпить стакан душистого кофе со сгущённым молоком, а сколько пообщаться с девчонками из Суриковского училища, почти всегда присутствовавшими здесь. Время моего возвращения с работы и время окончания их дневного обучения, видимо, совпадало, и одновременное с ними посещение кафетерия для меня не было удивительно. Разговоры девчонок, касающиеся искусства, во многом были для меня непонятны, и это меня несколько внутренне раздражало. Но я осознавал,что причина моего скудного багажа знаний в изобразительном искусстве кроется лишь во мне, и использовал всякий случай, чтобы узнать больше о магии кисти и холста. Такие случаи мне представлялись – за год-полтора я посетил выставку Шагала в Третьяковке, наслаждался улыбкой Джоконды, и был очарован Дамой с горностаем Леонардо да Винчи в Пушкинском. В начале семидесятых американский капиталист Арманд Хаммер, обменявшись крепким рукопожатием с Леонидом Ильичём, не перешедшим почему-то в крепкий поцелуй, получил партийное благословение от главы Советского государства на строительство Центра международной торговли на Красной пресне и на содействие в экспонировании шедевров мировой живописи. У мистера Хаммера появилась прекрасная возможность отплатить на своём восьмом десятке жизни хоть чем-то нашей стране за вывезенные из молодой советской республики в двадцатых годах, после революции, несметные богатства в виде музейных и церковных драгоценностей, что сделали его миллиардером. Взамен он дал нашему государству хлеб, а через пятьдесят лет - и зрелищ.


      Теперь я мог спокойно участвовать в беседах студенток из Суриковки на темы  живописи, благо мой приятель Саша Зарецкий с истфака МГУ открыл мне доступ к самым популярным книгам-альбомам по искусству из своей библиотеки. Я это оценил особенно, когда узнал цены на такие книги – порядка десяти рублей и больше за экземпляр. Девчонкам же я рассказал ещё, как проникать в Пушкинский музей через гардероб, минуя многочасовую очередь, за что великодушно был приглашён на пленэр в выходные дни. Местом написания этюдов являлся мост через Яузу – Костомаровский, а объектом – Андронников монастырь. Я не часто, но долго, года три ещё, посещал и кафетерий, и мост через Яузу, но, только чуть повзрослев, понял, чем привлекали меня девушки из Суриковского училища. Я не мог назвать их такими уж красавицами, чересчур умными, сверхкоммуникабельными. Они оказались благовоспитанными барышнями, совершенно не замечавшими моё невежество и незнание простейших постулатов в знаниях общечеловеческих ценностей и достижений в мировой культуре. Откуда это было у них? Воспитание в семье, в училище, в комсомоле, или просто ежедневное соприкасание с прекрасным? Но они, совершенно не прикладывая никаких усилий, заставили меня заняться самообразованием, помимо моего обучения в вузе. И сейчас, когда я сам, спустя десятилетия, в особые минуты посещения меня вдохновения, подхожу к холсту с кистью в руках, иногда вспоминаю девчонок из Суриковки, отдавая должное педагогическим навыкам обаятельных художниц.


      Таганка питала не только духовно, но и буквально, приглашая своими точками Общепита, клеймами которого была отмечена вся белая фаянсовая посуда залов приёма пищи торговых заведений Москвы, а также многими шашлычными, вход в которые грозно охраняли швейцары. Я иногда заходил в шашлычную, стоявшую прямо на месте построившегося нового кирпичного здания Театра содружества. Туда часто стоял народ, своей численностью определяющий популярность заведения и на посторонний взгляд длина этой очереди, расположившейся на ступеньках в шашлычную, подсказывала потенциальному потребителю мясных блюд время, которое он затратит на ожидание посещения шумного прокуренного зала. А если спуститься от шашлычной чуть вниз по Земляному валу по чётной стороне по направлению к эстакаде, и повернуть налево в Тетеринский переулок, то можно было попасть на колхозный рынок, где располагалась незатейливая и незаметная для незнающих людей общепитовская точка, где тебе могли под заказ приготовить сочный шашлык по-карски, благо прилавки со свежим мясом находились рядом. Да, выносили блюдо не так пафосно обставленно, как в «Арагви», но, закрыв на мгновенье глаза, ты мог представить себя в духане у подножья Мтацминды, и на душе у тебя начинало звучать грузинское многоголосье, так вкусен и поэтичен был шашлык. А нехватку фужера "Ахашени" или "Киндзмараули" ты мог  с лихвой восполнить половиной гранёного стакана «Столичной», щедро преподнесённым служителем утоления голода данного заведения, но взявшим с тебя в оплате за удовольствие чуть больше, так как время продажи алкоголя в столице было ограничено.


      Мы с друзьями иногда приходили сюда закусить, так как посещали Тетеринские бани, где не бывало много народу. С Колей Бурлаком, Игорем Лохматым и Серафимом мы в свободное от основной работы или учёбы время ходили подрабатывать на багажный двор Курского вокзала, где разгружали и паковали в картон крупный багаж и мебель, отправляемые в Закавказские республики. Деньги для советского времени мы зарабатывали неплохие, и могли себе позволить гастрономические капризы в виде посещений лучших кухонь Москвы. А так как вкусовые пристрастия у нас разнились, то и рестораны, выбираемые нами на момент проголодавшегося организма, также отличались. Потребление пищи в ресторане не было для нас самоцелью, просто детство у многих из нас пришлось на не сытные послевоенные годы, а красиво приготовленное и изысканно поданное блюдо напоминало, наверное, что-то прочитанное ранее в сказках, где описание действия скатерти-самобранки затмевало воспоминания мои, в частности, о ворованном на ужине в столовой интерната чёрном хлебе, чтобы пожевать его перед сном.


        Особым шиком для себя я считал прийти вечером после удушливой дневной городской жары в ресторан-поплавок «Прибой», который находился у берега Таганки с южной стороны, расположиться на кормовой открытой верхней палубе, ощутить прохладу реки и заказать холодного «Шампанского». В наполовину пустом ресторане, на входе которого красовалась табличка «Мест нет!», в поисках сытого слушателя меж столиков ходили цыгане-музыканты, чтобы заворожить тебя волшебным плачем скрипки, и она на короткое время заставляла тебя представить себя Фёдором Протасовым из «Живого трупа», когда он заказывал ромалам «Не вечернюю», и его возлюбленная Маша утоляла его желание. В негласном соревновании трёх поплавков-ресторанов в Москве лидерство держал «Буревестник» около «Ударника» с неизменной вывеской выступлений братьев Васильевых с 60-х годов. А «Сокол», что находился близ парка Горького, был труднодоступен для посетителя из-за своей удалённости. Зато ресторан "Прибой" режиссёр Говорухин прославил как местом ареста Маньки-облигации из "Места встречи..."


         На выходе из поплавка, издалека, через проезжую часть набережной, можно было увидеть ломщиков у чековой «Берёзки», дежуривших в ожидании очередной жертвы, желающей по очень выгодному курсу поменять рубли на внешпосылторговские сертификаты. А где-то в августе-сентябре, в Сочи, на катране у «Приморской», уже московские ломщики берёзовских чеков выступали в роли лохов у местных и заезжих катал, которые в очко, буру или деберц раздевали догола обладателей заветных сертификатов. Только такая кормовая цепочка по-советски поддерживала и ускоряла процесс купли-продажи у имущих, так как деньги, зарабатываемые богатым сословием, были, в основном, не по труду, и имели обыкновение заканчиваться, и, как правило, от перемещения в чужие карманы.


           Но главным примечательным местом на Таганке для меня в моей жизни стал Всесоюзный заочный институт пищевой промышленности, которому я посвятил свои лучшие семь лет молодости и  заочного обучения, и благополучно окончил в 78-м году. На первых двух курсах обучения, когда не начались ещё предметы по специальности, можно было валять дурака в смысле определения места работы, я метался в выборе между технологией производства рыбных продуктов и ихтиологией, исправно посещая лекции на сессиях рыбохозяйственного факультета. Однако, чтобы государство оплачивало тебе, как студенту-заочнику, два месяца в году сессионных сборов, зачётов и экзаменов, ты должен был работать по выбранной специальности. При советской власти, когда везде и всегда требовались работники, проблемы с трудоустройством не стояло, наоборот, тебя могли привлечь по 209-й статье УПК за тунеядство, и на год отправить трудиться на хозяина. Я, гонясь за лёгкой жизнью, после демобилизации, пошёл работать в ДК «Серп и Молот» руководителем  детской секции аквариумистов. Времени многого  и энергозатрат работа моя не занимала, и позволяла мне подрабатывать в других местах, благодаря чему я не стеснялся пригласить девушку в кино или кафе, не вглядываясь в правую часть меню, что подавали официанты для ознакомления с блюдами кухни данного заведения. Так пришлось, что в то время, когда я работал в ДК, сцену данного культурного учреждения снимали для репетиций и показа своих спектаклей два творческих коллектива – Театр на Таганке и молодёжный театр Юденича, и, вообще, сцена Дворца постоянно была задействована выступлением творческих коллективов, как самодеятельных, так и профессиональных, не говоря уже о демонстрации кинофильмов.


      Часто в зале проводились встречи с интересными людьми, среди которых мне отчётливо запомнилась одна – встреча зрителей с Михаилом Талем. Мне были интересны советские шахматисты того времени, которые мало кому отдавали корону чемпионов мира, и я с удовольствием пошёл на встречу с гроссмейстером. Раньше и позже я мало встречал людей, тем более наделённых мировой известностью, чувство юмора которых было самим их естеством, настолько органично и непроизвольно у шахматного гения расставлялись ироничные и весёлые акценты на, в общем-то, прозаичные эпизоды из его жизни. Зал заворожённо слушал его, настояв на том, чтобы Таль курил в зрительном зале, а не уходил на перекуры за кулисы, тратив впустую драгоценное время общения. А когда время встречи титулованного шахматиста с народом закончилось, Михаил стал отвечать на вопросы влюблённых в него зрителей, совершенно не замечая различий между собой и слушателями – он просто зашёл поговорить с друзьями. Такое было ощущение.


      На репетиции Театра на Таганке я ходил без зазрения совести по нескольку раз на каждый спектакль. Я неслышно и незримо располагался на балконе, и с упоением наблюдал за театральным  действом. «Добрый человек из Сезуана», «Час пик», «Павшие и живые» пересмотрены были мною «до дыр». Даже не являясь заядлым театралом, я видел, что участия в спектаклях артистки З.Славиной было много больше других актёров и отметил для себя её роли, где от неё исходила какая–то энергетика, экспрессия. Именно её роли я запомнил более всего.


     Для начала семидесятых человек, попавший на спектакль Таганки, считался небожителем. Лишние билеты на спектакль спрашивали в залах метро «Таганская», у перронов приходящих поездов; попасть на представление в маленький зал театра было невозможно, дежурившая в эти дни толпа страждущих мешала счастливым обладателям посадочных мест войти в двери театра, иные умудрялись проникать в фойе через окно театрального  туалета. Я же, как работник ДК, имел право на две контрамарки на боковые кресла в зрительном зале на спектакли,и для меня не было большой разницы, смотреть постановку прославленного театра на Таганской площади, или в полутора километрах от неё, во Дворце культуры. Просто времени порой на посещение спектаклей не хватало, долги по учёбе заставляли проводить вечера дома за конспектами.


      Я раз третий или четвёртый совершал попытку сдать экзамен в институте по биохимии, и перспектива будущего этой науки для меня была мрачной –я никак не мог взять в толк, как всё происходящее в желудке животного можно выразить в химических формулах. Преподаватель этой неприступной для меня науки, милая молодая женщина с невообразимым сочетанием слов Инесса Африкановна Иванова уже с жалостью начала смотреть на меня во время очередного визита к ней в аудиторию. Я пришёл к ней с коробкой конфет, намекнув ей, что это не взятка, а дань её терпению общения с таким тупым студентом, как я. Конфеты она отстранила, и, убедившись в беспросветности постижения мной биохимии, назначила следующую встречу со мной через неделю, намекнув, что на троечку я уже знаю предмет, но она не имеет права поставить такую отметку мне в зачётку, так как при пересдаче оценка понижается на один балл. Я совсем сник, мечтая о твёрдой тройке за биохимию. Года через два, курсе на четвёртом, мне пришлось вручать преподавателю технической дисциплины  пятнадцатирублёвую бутылку «Камю», но по счёту это была третья или четвёртая ёмкость французского коньяка, приобретаемая для этого педагога, так как все однокурсники, знавшие о существовании у меня общественного загашника, порой ночью вваливались ко мне в коммунальную квартиру и под рыбные консервы опустошали неприкосновенный запас. Я всегда после их набега благодарил случай, что не покупал «Наполеон», который был на трёшку дороже. Позже деньги мне на общественные нужды  соучениками возвращались, но я старался на ночь отключать в квартире телефон, хотя все соседи в складчину добросовестно ежемесячно платили за него два рубля пятьдесят копеек. При этом я вспоминал об отвергнутой коробке конфет химичкой, и приходил к выводу, что лучше индивидуально пересдавать предмет по семь раз, но высыпаться по ночам, чем коллективно готовиться к сдаче экзамена и зависеть от увлечения преподавателем  французским алкоголем.


      А в ДК, тем временем, «Таганка» вовсю оккупировала зал со сценой по выходным дням для показа своих спектаклей зрителям, давая справедливую возможность заработка всей труппе знаменитого театра, создавая и в заводском клубе с приличной вместимостью дефицит входных билетов на свои представления. В описываемое мной время вход в вестибюль малого зала, где располагались детские секции занятий в кружках, начали ремонтировать, и мне, как и другим служащим, пришлось пользоваться подъездом главного здания. Однажды, плохо изучив новый для меня маршрут, я заблудился, и оказался рядом со сценой, плохо разбирая направление к выходу в неосвещённом месте. Слышались голоса, и я инстинктивно пошёл на них, к счастью сорентировавшись, выйдя в узкий коридор, ведущий к двери. Один голос показался мне знакомым – это был Высоцкий! Он стоял, весь в чёрном, с сигаретой в руках, и переговаривался с кем-то. Меня удивил его небольшой рост и низкий голос. Долго стоять  и разглядывать артиста я не мог, это было неприлично, и я направился к двери, чтобы выйти на улицу. Осознав, что я только что соприкоснулся с чем-то важным для себя, стал в уме перебирать тех своих друзей и знакомых, кому смогу рассказать о неожиданной встрече с известным артистом. Внезапно пришла ко мне меркантильная идея – преподнести Инессе Африкановне два билета на спектакль с участием Высоцкого, ожидая послаблений с её стороны при очередной сдаче экзамена по биохимии. Мною была выбрана нравившаяся всем театралам постановка «Павшие и живые», где Высоцкий был одновременно занят в исполнении трёх ролей – поэта Гудзенко, Чаплина и Гитлера. Купить билеты на спектакль для меня не составило труда, и я с заветными бумажками помчался на Земляной вал, на кафедру химии института.



           Инесса Африкановна разглядывала билеты, и с недоверием поинтересовалась, неужели Высоцкий занят в спектакле, который пройдёт в каком-то клубе. Я её успокоил, что это не розыгрыш, и деньги за билеты она сможет мне отдать после посещения представления, и лучше в день сдачи мною экзамена. На том разошлись.


            В назначенный день я пришёл в институт для сдачи экзамена. Биохимию я досконально выучил заранее, а где не понимал чего-то, то просто вызубрил – не хотелось пользоваться добрым именем Высоцкого, чтобы вымарать своим невежеством нужный в дальнейшем в моей профессиональной деятельности предмет. Преподавательница сияла от счастья ли встречи со мной в седьмой раз, то ли от удовольствия посещения театра. Я отметил лёгкий румянец на её щеках, который подчёркивал белый отложной воротничок кофточки, и чуть ощутимый запах «Диориссимо», своей лёгкостью восприятия дурманившего голову присутствующих рядом. Я решительно вытянул зкзаменационный билет со стола, и без подготовки ответил на него. Четвёрка в моей зачётке по биохимии для несведующего ничего не говорит. Просто я выучил предмет, чтобы не краснеть перед артистом, воспользовавшись его именем.