Приглашение к чтению. Нина Огнева

На днях не стало Нины Сергеевны Огневой, увы.
Она первой предложила мне высказать свое мнение о её текстах, а потом пошло-поехало и я время от времени рассуждаю о творчестве современников

Высказывая своё необязательное суждение о поэзии Нины Огневой, не поддержанное афоризмами плеяды мыслителей дней минувших, и рискуя  прослыть дерзкой читательницей, я всё-таки отважусь пройтись смелым словом частного мнения по самолюбию автора и – будь что будет!
Откроем книгу «Я жду…», только что выпущенную в городе Таганроге издательством Кучма Ю.Д.(2006 год).

Безжалостное отношение неадаптированных строк к неискушенному читателю вводит последнего в интеллектуальный ступор уже со второго стихотворения. Ясно, что автор творит свой диалог со своим alter ego, и если читатель хочет им, этим двойником быть, то пусть смело продолжает листать книгу. Спасительное « не хочешь- не читай» в данном случае меня не спасло – я изначально хотела, уже приняв приглашение автора к сотворчеству. Поэтому, вооружившись парой словарей, я, как чуткий читатель, начала свой творческий путь познания автора и его произведений.

Вербальные ребусы и стилистические лабиринты, систематически сбивающие то с толку, то с ритма, постоянно озадачивали.
Не просто, скажу я вам, осознать, что такое «нехитрый фатум судеб», и представить себе «выползающий из анфилад шуршащий аншлаг».
Но катарсис ума, переходящий в мозговые конвульсии, у меня начался, когда я осмысливала ассоциативную лестницу в некоторой части стихотворения
«Мне не вернуться в те края…» Только компьютерная анимация может след в след пройти по образам-бликам, стремительно сменяющим друг друга:слов-узлов-углов-ртов-глаз-рот-рой…

Дорогого стоит и невинный образ Луны в интерпретации автора.
Собственно говоря, с Луны-то у меня всё и началось: я решила мимоходом понаблюдать за метаморфозами молчаливого спутника Земли в произведениях вышеозначенного автора.
Уж очень своеобычна была эта Луна в четвёртой книге Нины Огневой, и светила она в каждом произведении наособицу, что меня и заставило вновь и вновь перечитывать все стихи.
Обнаружилось, что кроме «златопенных струй апельсинового сока», «томатного сока» и «кефира», которые льёт «саттелитов лик в слизистой туч полуде», она предстаёт ещё в виде «косм асбестового льна», которыми «тряся и льня, нетрезвая луна/ с симптомами стригущего лишая/ вползает в щель/как беспризорный пёс»/.
Разглядывая «Луны паникадило», в «лоскутьях выцветшего ситца», в которые « рядится Селены пастбище», мы доходим до «кошмарного сна больного геометра», которому грезится «корчимый от ветра квадрат Луны меж призрачных колонн».
Но венцом умодробительной стилистики всё-таки была Луна в стихотворении «Я жду осенних холодов…», где «я жду безропотно. Рядится/в лоскутья выцветшего ситца/Селены лежбище. Бордов/фальшивого светила отблеск./Как лот аукциона Сотбис –/сентябрьских прописей анклав/средь орд высокоумных глав./Разверзшись, сателлита пицца/ струит из чрева кетчуп лав –/на ветошь. Шанса вивисектор/ велит планидам верный вектор –
 блюсти…»
А дальше были непривычно простые слова про горемычную бабскую, пардон, женскую долю:
«Изверившись весьма, я жду, как женщина – письма,/ страшась, что – умер где-то некто…»

Но когда из моего сознания, замутнённого клипами, клише, бытовыми выраженьицами, наконец, начал пробиваться луч осмысления огневских строк, то проявившийся густой смысл их был настолько очевидно и бесспорно прекрасен, что стал казаться простым и ясным весь эзопов  язык Нины Огневой.
Суженность читательского  круга ввиду явной эстетской позиции автора не может рассматриваться как печальное следствие малопродуктивного творческого процесса. Скорее  highbrow автора предлагает нам рифмованную инструкцию по применению наших мыслительных способностей в медленном и обстоятельном  познании окружающего нас мира, где яркий поплавок внешнего смысла не всегда указывает на глубину и не определяет вектор внутреннего течения жизненных коллизий.
Её стихи –это судовой журнал сознания, дрейфующего по океану жизни, где гармония стиха живёт, будто колония кораллов, зацепившаяся, к примеру, за швабру: «Распахнуто! – от влажных половиц/ струится лоск полуденного света./У створки кафедрального буфета/поверженная швабра пала ниц…» и – разросшуюся свободно и смело вольными ассоциациями в аттол.
Накал состояния перманентен, что, вероятно, и даёт крепость внутренней структуре стиха.
А вот музыку я не слышала долго, разве что «…Не спрашивай – не скажу…» да
«Пустеет дом, звучит вдали струна.»
Ах, вот ещё изумительно органична музыка в стихах «Виноградники в Арле…» и «Рассаживайтесь по местам…»
И лишь потом, когда мной был открыт смысл, расставлены интонации, безупречно воспроизведён заданный автором ритм – вот тогда, наконец, возникла великая магия музыки и в прочих стихах.

Есть ещё сильное искушение увидеть в творчестве Нины Огневой стихи о стихах, анатомию рукописи – так обильны в её произведениях «литеры», «нонпарели», «петиты», «курсивы», «кавычки» и прочие составляющие текста:
 «ярится пен серебряная ряска, взметая звёзд полуночный курсив»;
 «Рассвет-кунак лудит обои,/На бронзу литер льёт припой:/Се – персонаж Caprichos Гойи,/ раба и рупор Божье воли/ и жертва пагубы слепой» и т.д.

Но – «Я на пасеке Божьей – сортировщица строк…»– не сразу с этим соглашаешься, так как мало званных, да много ряженых(моё).

Перечитывая стихи и так решая нехитрую изыскательскую задачу по осознанию огневских лун, исподволь начинаешь проникаться метафизикой её строк.
Порядком устав от космического развития незначительных тематик или микроскопического копания в микроскопической – страшно сказать – душе ,затеваемого некоторыми поэтами, я, со счастливым волнением, обнаружила у Нины Огневой все признаки духовного творчества.
Для начала отмечу её несомненно богослужебное отношение к слову – как к Слову. Для Нины Огневой, по-видимому, иногда останавливается время, настолько подробно она успевает осмотреть, запомнить и описать движение мира вокруг. Аналитически описаны все течения её мятущейся души, суетного сознания – в попытке упорядочить  собственный хаос и выстроить векторы движения в вертикаль стила:
«Мне гремит небосвода никем не замаранный лист…»
А чего стоит её динамичное: «Ах, Боже мой! Когда б в твоём дворе/цепною сукой быть…/ - здесь говорит не игривый поэт, но воин.

Только Ангелом целованные в темечко поэты могут возвещать такие перлы мудрости, открытые подвижниками веры:
«Рассаживайтесь. Всяк, и всяк –/творец своего рая./Но – формулу сотворения,/Господи, упрости!...»;

«Тик-так, болтовня, пересуды в людской./Орудия вечности – ложка да миска…»;

«должок за малым: сущностно  лишь то,/что разуму и чувству неподвластно./Безмерный груз никчемного балласта/мне надобен, как цирку-шапито –/ алтарный крест, как ватное пальто – галерному гребцу, а зайцу – ласты…»;

«В тоннельном искривленье пищевода,/ взъярённого глотком пустых утех,/
Страшна и суетна, как смертный грех,/ пугающе пульсирует свобода…»

Вот еще один аспект творчества, который хотелось бы обсудить. Полемизируя с Олегом Лукьянченко(ныне – гл.ред журнала «Ковчег» , изд.Конст. Мацанов, Ростов/Дон), предварившим книгу стихов своей рецензией и ссылающимся на то, что «звукоряд» поэзии Нины Огневой
«вверен пастушьей флейте», я всё-таки эти строки не стала бы класть автору на уста…

Ну нет у Огневой пасторалей – нет! А вот что автор сам императивно противопоставил «чревоточью норы – многоточье свирели», так это факт!
И ещё.Нина Огнева отнюдь не «озонатор бензинового чада дыхания современников»(О.Лукьянченко). То тут, то там у неё паучится high tech то в виде «астральной инсталляции в программе ангельских потех»,то «справляя пикселей парад в прайс-лист», а то утверждением: «ангелы ангелами, а технологии, брат, технологиями…»

Она истинная дочь города, замкнутый и отчаянный мир которой очерчен: «Взгляд упирается в цвель стены с изумленьем морской волны…», так же он упирается в закрытые двери, книги, в «рябь текста», в «квадрат окна», в «бесплотные тома», в «нетленные тома»…
Поэтесса ищет выход» «Вхожу по лестнице.Мой путь промозгл и крут…» – начинает она своё стихотворение, но книга – путевой дневник автора – перед нами: это – свет!

Везде свет: блики, свет луны, лоск, лак. Белки глаз, блёстки, блескучие искры, сквозные лучи, оконца луж, маяки, фонари, радужные переливы. Многообразный в своих проявлениях Свет пресловутой Луны, наконец.

Итак, проверено на себе: ответвления мыслей, свободный поток ассоциаций даёт при осознанном прочтении стихотворений Нины Огневой непередаваемую калейдоскопическую радужность темы, заявленной с первых строк.
Идти за автором step by step – эстетическое наслаждение, даже  если в нагрузку из-под локтя будет тебе насмешливо улыбаться парочка словарей.
Динамика состояний читателя такова: отторжение, ступор, интерес, осознание, удивление, радость, сотворчество, восхищение, благодарность, ритм… – музыка!!!
 Я уяснила одно: это не поэзия в общедоступном в последнее время смысле.
Это квинтэссенция мыслительной деятельности автора, выложенная литерами и частично отвербаленная, но крепко уложенная в магистраль, возможно, ведущую от мощей автора к мощи Создателя.

Я крайне далека от диагностики – отнюдь! – и меня восхищает попытка автора на собственном примере зафиксировать движения человеческого сознания, приостановить хаотичность картин, затмевающих разум. Именно подобный опыт фундаментальных религиозных адептов и привёл к спасительной практике медитации  с первоначальной остановкой мысли, приводящей к очищению сознания и – богоощущению.
В христианстве – это умная молитва.
Все знают историю сотворения молитвы старцев в Оптиной пустыни: она творилась долго, совместно и порознь, в разное время, пока не приобрела тот простой и совершенный вид: «Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить всё, что принесёт мне наступающий день…
Здесь – попытка спеть свою молитву Слову словом из Огневой пустыни.


Галина Ульшина, 2006 г


«Давай наговоримся всласть», часть 1, Ростов/дон, журнал «Ковчег»


Пред взором и слухом бездонья стена,
стопу упреждая, пружинит плюсна:
к ледку покровному исподнего дна
тропинка – чем дале, тем круче.
 
Но мреет ущербной селены блесна –
бестрепетно входит в охоту весна.
Весьма плодоносны её ложесна
(и дикой гледичии стручья).
 
Ледком обрамлён покоробленный рант –
бора островная идёт на таран,
кружит в синеве присноалчущий вран
(и хищных неясытей стая).
 
Объят полутьмой горизонта шафран,
но линия роста – бездонья гарант:
восходит над гребнем планета Уран*,
в построчную кладку врастая.
 
---
*Уран астрологически – принцип, строящий и поддерживающий связи между частью и целым, между элементом и системой. Вестник нового уровня или новой сферы. Уран – покровитель Водолеев.
 

2009
 
* * *
 

Осенних струй подрезанные стропы…
(Из утраченного)
 
Мой дивный храм! Листа небелизной
мне на сердце легли простые строки:
«…Осенних струй подрезанные стропы
и купола размах в июльский зной…»
В твои врата я с трепетом вхожу
под плеск листвы неизданной поэмы;
уста мои – в уничиженье немы –
меж вымыслом и лжой столбят межу.
Мой светлый храм, бесплотные тома
являют взору стен твоих громаду:
на откуп кинут смерду или смраду
твой век? Пииту тема, люду – тьма.
Мой светлый храм! Меж выбеленных рам
нагих дерев молитвенные пальцы…
 
На эти строки сколь угодно пялься, –
казны не приумножишь ни на грамм.
Ликуй, чернец с повадкой упыря,
взыскующего, чем бы поживиться:
сочится в прах целебная живица;
сочится в урну, строго говоря.
 
Но – «…купола размах в июльский зной…
осенних струй подрезанные стропы…»
Ты славен, храм, инакою казной,
и что тебе святош чванливых ропот?
 

2005
 
* * *
 
Распахнуто! –
От влажных половиц
струится лоск полуденного света.
У створки кафедрального буфета
поверженная швабра пала ниц.
Усердствую, ступая чрез порог,
не развенчать главенства льна и блеска.
В структуре действа – признаки бурлеска,
но строй строки отточен, чист и строг:
пол разлинован искренностью черт…
(в том смысле, что в косых лучах искрится
и светится)…
 
…Изюм, сандал, корица –
палитра. Холст – пирог.
Очаг – мольберт…
Творится пир! Малюется вчерне
этюд на тему «тесто для бисквита»…
…(Взвесь кисеи шнурками перевита,
но выпросталась, в радужной волне
мечась и вьясь, крамольная спираль
непокорённой вервиями пряди –
блажит, как мул на воинском параде…
Чрез шпилек многобашенный сераль
ослушницу – в острог! Кисейный плен
ужесточить посредством лент и гребня!)…
 
И – вновь над льном царит
нетленный требник:
«просеять… растереть… смешать…» –
с колен
твоих – в подола шёлковую тьму
листки, блюдя ступенчатость, струятся –
каскады грёз лоскутного паяца
иль карточного шулера! Кому
ума и рук факирскую сноровку
удастся оценить хотя б на треть?
 
«…Ваниль, миндаль…» –
Проводим рокировку:
«…смешать, откинуть, выложить, втереть!..»
 
Пред таинством зачатия бисквита
склоняюсь трепетно и преданно робка:
над айсбергами взбитого белка –
цукаты, марципаны!
– Viva Vita!
 

2005
 
* * *

Мне ни сребра, ни злата не иметь,
Ни звонкого мониста –
Тот колокол, чья неподкупна медь,
Мной избран из ста,

Тот колокол, чья неподсудна блажь –
С ним вдох – в лад,
Вас много – певших, рвавших горло, я ж
От песен глохла,

От многоцветья шёлка и парчи –
Лик в длань, но – слепла,
Жизнь выдуло золою из печи –
Гость пепла,

Жизнь вылило водою из ковша,
Тьмам – «исполать» я,
Скатились жемчуга мои, как вша
С пустого платья,

Мне ни котла ни жара не иметь,
Ни плат, каймою вышит,
Но колокол, чья непродажна медь,
Мне послан свыше,

Но вервием, чья необрывна крепь,
Бьёт жила,
Но голосом неповторимым петь:
Жив! Живо!

Мне ни двора, ни древа не иметь,
Ни яблочного сада,
Той осени, чья невозвратна медь,
Ярит надсада,

Той осыпи, что наигралась всласть
Ржой плоти,
Той росстани, чья непреложна власть
На взлёте,

Но соколом, чья неисходна ярь,
Дух бьётся!
Храни, Господь, опальную Агарь
Глубин колодца,

Храни, Господь, греховную Юдифь
Дна Леты,
Храни по гати вытоптанный вкривь
Мой след ты.

Мне ни ковшом, ни чарой не звенеть
В пылу разгула,
В моём пиру изысканная снедь –
Мёд гула,

В моём пиру невыбродивший хмель
Вина былого
Бьёт в колокол, чья наливная медь –
слово.

80-е
 
Sara’…*
 
Это там. Это – там: жалом в звень золотой середины!
Ор грохочущих орд заглушая пульсацией жил,
в гуле храмовых рам (на разрыв аневризмы – сурдина!)
непокорный аккорд неуёмным гулякой взблажил…
 
Это – то. Это то – в серпентарьи струящихся кантов,
в шорох периферий червоточьего скрипа пера,
в трели римских ротонд перламутровым плеском бельканто
непорочных Марий бесшабашное (боже!): sara’!..
 
Это – те! Это те, чей минор – палестин изначалье,
чей мажор – звуковод, сотрясающий реверс небес;
на клавирном листе, ежезвучно распят и венчаем,
реет храмовый свод, реет впрямь, побери меня бес! –
 
Это – ты. Это ты, несмиримый, хмельной и бегущий
поперёк бытия, укрощённому времени вспять;
золотые песты мнут вразлёт меднопевную гущу
и сияют врасплеск, да и труд не ахти – посиять! –
 
Это – там, это есть. Меднопевья пожар неостуден;
золотая дыра – на пробой чернового листа…
День скорбящего – здесь: день Христов, день Иовов, Иудин,
здесь бормочут: «sara’!», растравляя как рану уста…
 
В вязи пут, в кличе смут, в омертвелом беззолье камина,
в средостенье тоски, в паутинном забрале летка,
как чесоточный зуд, метронома коварная мина
изнуряет виски стрекотаньем о том,
что строка коротка!
 
Это – тут. Это – вот: соглядатайство злого снаряда,
отупляющий тик механической пляски перста.
Это лист, где расход и восход – неразъемлемо рядом
А графа иосафат – как христова невеста чиста.
 
Жалом – в лист, в этот том, злым щелчком опрокинутый настежь!
В червоточье нутра, на пробой целлюлозной души!
Оперённым винтом в ледяную, как мартовский наст, тишь
я вонзаюсь – sara’! – укрощённый клавир оглушив.
 
Это я. Это – я, разметавшая хлёсткие косы
воронёным руном, осиянная звоном монист,
рею к сводам, роя диких взглядов стеклянную осыпь:
вам стучит метроном! Мне – гремит небосвода
никем не замаранный лист.
 
Это – мне. Это – вам. Это так и, бесспорно, – едино.
В средостенье души, из рокочущих недр – на-гора
меднопевный фонтан (вулканической бомбой – сурдина!).
Червоточью норы – многоточье свирели.
Sara’!..
 
---
*Sara’ quel che sara’ – будь что будет (ит.)
 

80-е
 
* * *
 
Ничего не попишешь: настала такая пора –
Не чета зимовейным буранам да летнему зною.
Очумела судьба, да не с бритвою мчится за мною,
А куражится вволю, распяля перстов веера.
 
Тут, пиши, не пиши – прозябая в безвестной глуши
Иль царапая твердь небосвода над кручей Парнаса, –
Всенародная слава играет с тобой в «опанаса»,
Да у горла не пальчики детские, а палаши.
 
Оглядишься – пылает зарёй заливной горизонт,
Угорелых стрижей над прудом новгородское вече.
Но, сдаётся, что нынче о птичках писать не резон,
Коль парной человечиной множится плоть человечья.
 
И покуда, изверившись в сущностном, твой адресат
Поспешает к успенью харит и всевластью вампирью,
Кровоточия строк, как рубцы от сердечных надсад,
Схорони до поры под сукна обветшавшею ширью.

 

2009
 
* * *
 
Я не пишу, поскольку не пишу
совсем теперь. Постыло мне писанье.
Мне нынче в радость плотское касанье
руки с рукой, виска с виском… Ушу,
как с возрастом сподобилась понять я,
весьма нелепое, бесплодное занятье.
Притом – бесплотное, поскольку жест и жест
и без китайских мудростей доступны
тебе и мне. В жерле вселенской ступы
и то и то сомнёт нещадный пест.
 
Я не пишу. А также – не пущу
мир под откос и по миру собрата.
Не объявлю персонами «нон грата»
заблудших сих. Чванливому прыщу
с дефектом мозгового аппарата
про суть его проблем не сообщу:
что мне до них? Числа подобным несть.
 
Довольно, впрочем: более чем точно
мне нынче и без мудростей восточных
известно, по какой дороге несть
от райских кущ к худому шалашу
«кармические грузы поколений».
И что с того, что плечи и колени
мои не столь прочны? Адепт ушу
ну разве сколь-нибудь меня нетленней?
(Не о костре сказанье – о полене).
 
Вот почему я больше не пишу.
 

2006
 

© Нина Огнева, 1981–2011.

© 45-я параллель, 2011.