Пепел и кости. Глава 16

Я стоял на пороге своей комнаты и смотрел внутрь, в темноту бетонной коробки, в кромешную тьму сознания того, кто жил в ней. Одинокий разум, разбитая душа, последний осколок человечности – это всё, что я чувствовал, помимо холода, что доносился из разбитого окна, наполовину заколоченного досками. Внутри царил полумрак, в воздухе витал аромат спирта и крови, а я стоял посреди этого кошмара и думал: «За что, Густав? Я же тебе ничего плохого не сделал».
В холле меня никто не встретил. Не было ни управляющего, ни Грега с газетой в руках, ни такой настойчивой Вероники. Я был один во всём этом маленьком мире, и ничего не мог с этим поделать.
Хлопнула дверь. Моё тело осталось наедине с мыслями. Каждая секунда тянулась бесконечно, забвенно и страшно. Я оглядывался на то, что ещё совсем недавно было моим пристанищем и убежищем от проблем этой Вселенной, но не увидел в нём ничего, кроме свалки покалеченной души.
Густав исчез. Он не объявлялся уже несколько дней, и никто на целом свете не мог мне сказать, куда он пропал и почему мой дом разрушен. Он оставил после себя лишь разруху, едкий запах сигарет и алкоголя – осталась лишь его странная праздная сущность, которая хитро улыбалась и продолжала медленно убивать себя у всех на глазах. Жертвоприношение. Публичное сожжение души. Коварное убийство самого себя ради... ради пустоты. Ради абсолютной пустоты и грязи, которой тоже нет. Ничего нет для нас теперь. Но все думали иначе.
Я поставил чемодан на грязную кровать и открыл его. Оглянулся на шкаф и не нашёл в нём своей одежды. Посмотрел на то, что осталось у меня. Дневник Сандры был у меня, он был святым Граалем, священным писанием, яблоком Эдемского сада. Последняя ниточка, связующая мою обгорелую душу и её. Я понимал, что всё это несусветная чушь, бессмыслица, но что мне ещё оставалось, когда в глаза бросалось лишь разрушение собственного мира. Он умирал, надменно смеясь, он делал это назло всем нам, а мы и рады такой беззаботной смерти.
Плохо. Очень плохо.
Я закрыл чемодан, так ничего и уложив обратно в шкаф. Мне не хотелось более оставаться в этом месте, а дожидаться Густава и подавно.
До Вероники я не достучался – либо её не было дома, либо просто не захотела открывать.
На улице по обыкновению царило затишье. Окраины никогда не были наполнены жизнью, здесь не было цветения празднества, не было мнимого счастья и лживых улыбок, здесь был умирающий Бог и его практически мёртвые слуги. Там, где сияли ночные огни, где была свободная от треволнений жизнь, Его не было, он растворился в вине и хлебе, захлебнулся в своей же крови и содрал с себя кожу. Я чувствовал лишь разочарование. Стойкое ощущение предательства.
Я взглянул на площадь, что растекалась ровной лужей в низовьях города. Странно, но колонна ещё стояла, крепко держа серое безжизненное небо на своих хрупких плечах. Похоже, её решили оставить в покое и позволили дожить свой век, позволили людям жить и любоваться прекрасной синей и томной чернотой небосвода. На душе стало немного спокойнее и прохладнее.
Мне было некуда или, кроме как к Эдгару. Он один мог приютить меня на несколько дней, пока Густав не вернётся. Жить на той свалке, что он устроил в нашей комнате, было просто невозможно, да и попросту больно – тяжело осознавать, что всему этому была какая-то причина.

– Что случилось? – удивлённо спросил Эдгар, сидя в своём кабинете. – Почему ты с вещами?
– Я... я не знаю... – растерянно ответил я, вспоминая картину погрома. Она всплывала перед глазами, словно она была передо мной и говорила о том, что это я виноват, что всему виной мои странные и даже глупыше действия. Вспоминать о ней мне хотелось всё меньше и меньше, но её силуэт упрямо продолжал преследовать меня в кошмарах, что во сне, что наяву.
– Кто-то умер? – наконец, спросил Эдгар.
– Нет, просто пропал, – тихо ответил я и рухнул на диван перед его столом. – Густав исчез. Я не знаю, где он, Эдгар. Он... он ведь обещал, что с ним ничего не случится, он говорил, что постарается держать себя в руках.
– Он просто ушёл?
– Не знаю. Но в нашей комнате – хаос. Он разрушил всё и просто растворился. Я не знаю, что и думать, Эдгар. Возвращаться в этот ад я более не хочу, поэтому прошу разрешения остаться здесь на несколько дней, пока Густав не вернётся.
– Но если ты будешь здесь, то как ты узнаешь, что Густав вернулся? – Боймлер сложил руки в замок. – Я могу тебя оставить здесь, в твоём кабинете, но не знаю, пойдёт ли это тебе на пользу. Всё-таки пропала не собака и не кошка, а человек.
– Надо заявить в полицию, – резко выпалил я и внимательно посмотрел на Эдгара. Тот в ответ нахмурился:
– Нельзя. Мало ли что они про тебя узнают. Думаю, лишнее внимание ни тебе, ни мне не нужно.
– Тогда что нам остаётся?
– Ждать. Ждать и надеяться. Большего я тебе не могу предложить, Оскар.
– И чем теперь заняться, я даже не знаю.
– У нас скоро гонка. К ней нужно подготовиться, довольно основательно. Мы же хотим победить?
– Хотим, – вздохнул я. – Что от меня требуется?
– Просто молись о нашей победе. Остальное сделаем я, Норман и Шульц.
Я медленно встал и, держа в руках пыльный чемодан, вышел из кабинета, в пустой коридор. Мастерская пустовала, ни Нормана, ни Шульца по какой-то причине не было на своих местах, но в тот момент мне было уже всё равно. Меня беспокоил лишь Густав, его странное исчезновение.
На заднем дворе никого не было, поэтому я без зазрения совести достал свои любимые сигареты и закурил. После первого вдоха стало значительно легче, внутри вновь потеплело, а в мыслях теперь царила приятная неразбериха. Все житейские проблемы отошли на второй план, они растворялись в небытие, как дым, что я выдыхал в прохладный августовский воздух. Мне хотелось лишь того, чтобы всё поскорее закончилось, в один миг начало казаться, что я зря затеял эту новую жизнь, эту поездку на другой конец страны ради неведомого спасения от самого себя. Только тогда я начал понимать, что дело не в месте, дело не в ней – дело только во мне. От себя не убежишь, воспоминания тянулись шлейфом через пустыню времени прямо за мной, а я бежал от них, я вытряхивал их из своей головы, словно песок, набившийся в уши. И каждое мгновение воспоминаний приносило мне неимоверную боль, потому что понимал, что ничего уже не вернуть.
– Оскар, – сказал вдруг кто-то рядом. Я повернулся и увидел слегка постаревшего Шульца. Он стоял и постоянно оглядывался, словно пытаясь высмотреть угрозу.
– Бог мой, Шульц. Что с тобой стряслось? – удивлённо сказал я и выбросил сигарету.
– Долгая история, – помотал головой тот и криво улыбнулся. – Если кратко, то Норман оказался доносчиком. Оно и правильно. Новое поколение, «гитлеровская молодёжь», грустные люди с счастливыми лицами. Последний оплот человечности, как они говорят.
– Он сдал тебя гестапо?
– Не успел, – прошептал Шульц. – Но они охотятся за мной, да и Норман тоже не дремлет. Гестапо теперь ищет меня, здесь они уже были, поэтому и проверять больше не будут, я уверен. Но заходить через главный вход я тоже не могу – слишком опасно.
– Тебе нужно укрытие? – спросил я и вспомнил про свою разбитую комнату. Шульц апатично закивал головой.
– У меня есть одно место, где ты можешь спрятаться, – прошептал я. – Оно, конечно, не самое чистое, но там тебя точно искать не будут.
– На городскую свалку я могу дойти и сам.
– Я не про это, – возмутился я и вдруг понял, что тоже начал настороженно смотреть по сторонам, высматривая в полутенях странных людей, странные блики и свет. Каждая секунда теперь стала дорога, как никогда. – Давай зайдём внутрь. Тут небезопасно.
Шульц закивал и вошёл в мастерскую через чёрных ход, я за ним. Хлопнула дверь, и на заднем дворе воцарилась пугающая, одинокая тишина, поглощающая собой все звуки этой Вселенной, оставляя после себя бесконечный, абсолютно бесконтрольный вакуум.

– Ну и что теперь нам делать? – возмущённо спросил Эдгар. Мы сидели в полутёмной кухне в его маленькой квартире и смотрели на то, как догорала беспечная жизнь. Я чувствовал – да и все вокруг тоже, – что всё, что было до того, теперь медленно рушилось у нас на глазах. Нам нельзя было так просто всё забыть, так просто отбросить весь общий кошмар и ужас, свалившийся на головы в эти беспокойные времена. Война приближалась, она, казалось, уже стояла за порогом и готовилась постучаться в нашу обшарпанную дверь. Мы сидели и молчали, потому что не могли даже думать о спасении, которое нам было так необходимо, потому утопали в тишине и страхе со слезами отчаяния на глазах.
– Нормана я не могу выпроводить, это вызовет подозрения, – продолжал Эдгар. Он вдруг остановился и жалостливо посмотрел на нас, в нём, видимо, бушевало негодование и самая настоящая беспомощность, на которую был способен человек. – Сначала Густав, теперь это. Когда же всё это, наконец, закончится?
– Никогда, – тихо буркнул я. – Никогда это не кончится, Эдгар. Мы зашли в тупик, и нам более ничего не остаётся, кроме как прятаться от цепкой руки «правосудия». А что мы можем? Гестапо везде, каждый встречный теперь опасен.
– Ах, да что мы вообще знаем об опасности, – вздохнул Боймлер и сел к нам за стол, на котором угрюмо стояли три пустые чашки, оставленные на тление после кофе, под светом единственной тусклой лампы, висящей над нами, под потолком этот странный натюрморт казался чем-то необыкновенно обыденным и таким далёким. Осколок прежней жизни, пристанище спокойствия и счастья.
– Опасность – это когда в человеке больше нет человека, – сказал Шульц и покрутил в руках свою чашку. – Как видите, опасность теперь нас окружает куда больше, чем раньше.
– А что мы можем сделать? – продолжал Эдгар.
– Наверное, притвориться, что ничего не было, – ответил я. Боймлер устало посмотрел мне в глаза и потёр переносицу.
– Об опасностях так просто не забывают, – Шульц медленно покачал головой. – Они будут преследовать нас, похоже, до скончания времён.
– Значит, недолго нам осталось терпеть, верно? – грустно улыбнулся Эдгар. Мы непонимающе уставились на нашего начальника. Тот отчаянно рассмеялся:
– Придёт война, и наступит конец времён. Апокалипсис, друзья мои, как предвещали пророки и мессии. Знаете, что самое страшное в этом?
Мы с Шульцем помотали головой.
– А то, что мы ничего не можем с этим поделать. Нами управляют, словно безвольными куклами, нас подчиняют себе, а нам ничего не остаётся, кроме как рыдать от осознания своей беспомощности.
– Давайте что-то решать, – вдруг резко сказал я. – Нельзя же вечно сидеть за этим столом и рассуждать о том, как нам всем плохо, верно? Без действия мы – ничто, а если начнём решать эту проблему, то, наверное, к чему-нибудь итоге придём.
– Ты прав, – ответил Эдгар. – Ты абсолютно прав, Оскар. Я могу только предложить тебе, Шульц, спрятаться в подсобке, где у нас лежат инструменты. Думаю, там будет более менее безопасно, а Норману мы скажем, что не видели тебя.
– А разве он не заходит в эту подсобку за инструментами? – возразил Шульц. – Я тоже туда захожу практически каждый день.
– Тогда ты, – Эдгар пальцем указал на меня, – станешь его временным помощником. Будешь приносить инструменты, помогать приводить в порядок Гарсию. Другого варианта у меня пока нет.
– Оскар, ты говорил, что у тебя есть временное убежище, – Шульц выжидающе смотрел на меня. Я кротко вздохнул и окутал взглядом тёмную комнату.
– Есть, конечно же, есть, – сказал я. – Моя комната в отеле. Но там нет нормальных условий даже для обыкновеннейшего существования. Густав разрушил её и сбежал, теперь у нас царит хаос и неразбериха. Я не знаю, что и думать, и не знаю, что делать.
– Мы поможем всё убрать, – воодушевлённо сказал Эдгар. – Попробуем всё исправить. Это же не невозможно, для человека, если он захочет, нет ничего невозможного. Всё можно починить, всё можно подлатать. В конце концов, от этого зависят наши жизни, поэтому мы приложим все силы для этого.
– Тоже верно, – сказал Шульц. – Но несколько ночей мне придётся провести в мастерской. Переждать, так сказать.
– Ладно, пусть будет так, – ответил Боймлер. – Тогда нам нужно идти сейчас, пока на дворе ночь. Вряд ли, Норман или кто-то из гестапо будет караулить нас всю ночь, это же бессмысленно. 
– Проблема лишь в том, что мы не знаем, следит ли кто-нибудь за нами или нет, – сказал вдруг я. А ведь это было здравой мыслью. Если Норман донёс на Шульца, значит он наверняка заставит кого-нибудь проверить и нас. Кто знал, на что был способен этот отросток «гитлеровской молодёжи».
– Нужно собираться. Времени у нас не так много, – сказал Эдгар и встал. Мы встали вслед за ним. Тот испытующе оглядел нас и вздохнул, – Идём, нас ждёт тяжёлая ночь.

Щёлкнул замок. Мы поочерёдно вошли внутрь и заперли дверь. Остановились и в полной темноте оглядели всё то, что должно было стать нашим прибежищем на следующие несколько дней. Царство машинного масла и бензина, мир запчастей и разломанных двигателей. Огромное помещение с кучей потерянных кем-то машин, с Гарсией и нами. Мы смотрели на это в тишине и, казалось, наслаждались нашим отчаянием. Тяжело переживать такие моменты поодиночке, но теперь никто из нас не был один.
– Нужно как можно скорее с этим покончить, – тихо сказал Эдгар, отчётливо топая по холодному кафельному полу. Он медленно приближался к подсобке, затем щёлкнул выключателем, и в коридоре вспыхнул свет. Несколько секунд я щурился, привыкая к яркому освещению, и спустя пару минут всё встало на свои места – на месте были боль и страх, вожделение и приближающаяся опасность.
– Шульц, заходи, –  Эдгар махнул рукой в открытый тёмный проём подсобки, где чёрными силуэтами торчали странные инструменты и сломанные запчасти. – Быстрее, что ты стоишь?
Шульц молча смотрел то на меня, то на своего начальника, но спустя секунду он преодолел это странное оцепенение и вошёл внутрь. Сел на единственный стул и закинул голову, разглядывая единственное маленькое окно под потолком, через которое пробивался холодный лунный свет.
– Так нужно. Прости нас, если что, – я пожал плечами. – Утром мы вернёмся. Обещаю.
– Спасибо вам за всё, – тихо сказал Шульц и грустно улыбнулся. – Я рад даже этому. Хотя бы временное спасение может мне помочь сохранить жизнь на долгие годы. Так что мне грех жаловаться.
– К сожалению, грех – это то, чем занимается Норман и его лучшие друзья из гестапо, – растерянно ответил я. – А всё, чем мы можем помочь, уже сделано.
– Не было бы этой власти, было бы проще, – сказал Эдгар, словно это было божественным Откровением. – Но пока всё в точности наоборот. Спокойной ночи, Шульц. Будь настороже.
– Доброй ночи, – буркнул Шульц, и Эдгар запер дверь на ключ и выключил в коридоре свет.
Мы шли сквозь липкую темноту к выходу, смотря лишь на окна, в которые лился свет с площади и с неба. Стоило нам выйти из мастерской, как с души спал тяжёлый камень отвественности. Это было мнимое, лживое чувство, потому что мы всего лишь оставили Шульца на время, всего на одну ночь, в которую мы с Эдгаром были вольны делать всё, что заблагорассудится. Лёгкость наполняла моё тело, и она заглушала остальные чувства и притупляла внимание. Мне хотелось лишь мирно прогуливаться по городу и смотреть на проходящих мимо людей, смотреть в их пустые глаза и наслаждаться этой странной беспомощностью народа, которая окутала каждого из нас, словно непрозрачный туман. Наши взгляды были беспросветно очернены, в нас уже не оставалось ничего доброго и хорошего – лишь страх за себя и своих близких. Единственное вечное чувство, преследовавшее человечество сквозь века. Оно кралось сквозь тёмные переулки и затопляло канавы, наполненные кровью невинно убиенных, а мы смотрели и испытывали лишь страх перед отчаянно и неумолимо приближающимся будущим, в котором уже не было места миру – только войне.
– Надеюсь, всё будет хорошо, – словно молитву в сотый раз повторил Эдгар, пока мы шли сквозь ночной город, наполненный шумом дорог и сиянием искусственного света, заменяющего нам солнце. – Надеюсь, всё будет хорошо.
– Не волнуйся, прошу тебя, – сказал я. – У нас завтра гонка, мы же должны победить, помнишь?
– Помню. Ты прав, Оскар. Как всегда прав. Нужно отбросить хотя бы на ночь все эти треволнения и начать жить так, словно бы ничего не было. Отпустить прошлое, оставить в голове только мысли о чудном будущем, которое нас ждёт не дождётся.
– Это верно, – ответил я. – Главное, не умереть до того, как лучшее будущее настанет.
На мгновение Эдгар замолчал. Затем посмотрел на меня и сказал:
– Главное, не перестать быть человеком, когда ужасное прошлое идёт за тобой. Потому что если позволить ему завладеть внутренней сущностью, то всё, к чему ты стремился, будет абсолютно напрасно. Я боюсь, что так оно и будет. Боюсь, что от нас более ничего не останется, одна лишь пустая оболочка с мясом и костями.
– Тогда прошлое нужно просто убить, – ответил я. – Закопать и больше никогда о нём не вспоминать.