Романс о бездомных влюбленных

Дверь отворилась.
- Я буду здесь жить, - заявила с порога гостья.   
У нее были длинные ноги и очки на носу.
- Исчезни, - попросила я.
- Не уйду, - ответила она. - Мне некуда идти.
Мы стояли на сквозняке и тянули друг к другу входную дверь.
- Мои вещи выкидывают из общежития. Разреши  хотя бы поставить их у тебя, - умоляла она. - Я зайду за ними через несколько дней.
- Ты не захочешь здесь жить, - сказала я. – И вещи здесь не оставишь. 
Мое наваждение моргнуло.
- У меня туберкулез, - объяснила я.  - Я кашляю.   
- Ничего, мы крепко спим, - заверила моя галлюцинация.
В коридоре никого больше не было.
Когда у вас температура под сорок, вам вряд ли захочется стоять на сквозняке и вести дискуссию.   
Я вздохнула: «Заноси вещи».

***
Тяжелые любовные испытания научили Клу подбирать отмычки к чужим сердцам, так же, как ее Про научился подбирать отмычки к чужим дверям.
Первой мимо меня проплыла железная сетка от кровати и три матраца. За нею последовали: сумки, коробки, книжки…
Ночью Клу притащила ко мне самое дорогое, что у нее было - своего Про.
Утром я обнаружила в комнате молодого человека. Его глаза были похожи на две незабудки. С плеча у него свисало вафельное полотенце в синюю и оранжевую полоску.
Он собирался принимать душ!
Он смотрел на меня так, как будто был очень рад моему существованию.
Он улыбался мне.
Впервые за много месяцев я тоже улыбнулась. 
Я сказала:
- Живите!

***
Иметь таких друзей как Клу и Про было, есть и будет величайшим счастьем.
Их близкие всегда чувствуют себя при деле.
Устроить судьбу влюбленных - что может быть лучше?
Друзья неоднократно делали попытки женить Про. Подруги сватали замуж Клу.
Все эти прожекты рушились: в мире разлетающихся галактик и распадающихся семей влюбленные притягивались друг к другу, как две маленькие деревянные палочки для риса.
В общежитии МГУ многие не знали, кто такие Ромео и Джульетта. Кто такие Клу и Про - знали все.  Влюбленные всегда умудрялись поселиться на одном этаже, дверь в дверь.
Если Клу выходила покурить в коридор, взяв под мышку рваное сиденье от казенного стула, тут же с ковриком выходил из двери напротив Про.
Оба сидели на полу, вытянув длинные ноги через весь коридор, курили, молчали и смотрели друг другу в глаза.
Обоих выгнали из университета в один день.
В тот же день у них закончились деньги.
К вечеру они объявились у меня.

***
Пристрастные и беспристрастные наблюдатели долго ломали головы над загадкой: что объединило меня, Клу и Про.
Дача взятки отвергалась - за отсутствием у влюбленных денег.
Не была принята версия о союзе втроем: мои соседи были слишком полны собой, чтобы размениваться на кого-то третьего.
« - Не волнуйся, если кто-нибудь из нас забудет ключ от двери, - в начале нашей совместной жизни утешила меня Клу, - Можно вообще обойтись без ключа. Про взломает дверь и сам починит».
Об уголовном прошлом Про я узнала приблизительно через неделю после того, как бездомные влюбленные сели на мой подоконник.   
Он не скрывал, что когда-то взял на себя вину младшего брата: решил спасти несчастного дурака от подростковой колонии.
Про гордился своим прошлым. Он утверждал, что  когда-нибудь напишет еще «Один день Ивана Денисовича».
Впрочем, я никогда не видела, чтобы он что-нибудь писал.
На дворе была сумасшедшая эпоха: обществу казалось, что разбогатеть можно за один час. Азербайджанские студенты, приезжавшие в общежитие МГУ торговать клубникой, затем уезжали в Лондон на собственных иномарках. Студент, часами висевший на телефоне-автомате и продававший резинки для волос, через год покупал недвижимость на Канарах.
- Теперь я продаю вина, но когда-нибудь я получу Нобелевскую премию по литературе, – уверял меня Про, сидя на столе со стаканом Абрау-Дюрсо. - Знаешь, зачем мне Нобелевская премия? Не из-за денег, нет. Уж тогда-то никто не посмеет меня не печатать!

Все мы жили в воображаемом мире.
Когда у меня поднималась температура, мне снилось, что мои мысли бродят по комнате в белых балахонах Пьеро, улыбаются и говорят о смерти.
Тени будущих книг Про были в костюмах арлекинов с желто-черными ромбами.
Мысли и образы, которые рождались в голове у Клу, были в синих платьях с блестками и с такими же, как у нее, длинными ногами.
Главным занятием Клу было любить Про.
Главным занятием Про - строить воздушные замки.
Про умел все на свете: он моделировал и шил одежду, сочинял сценарии, рисовал денежные купюры и блефовал в карты.
Но его проекты были слишком утонченны для века первичного накопления капитала.
А что хуже всего - у него было сердце поэта.
Он красиво рассчитывал коммерческую комбинацию и взлетал в виртуозном балетном прыжке, но, к своему удивлению, пролетал сквозь декорации и оказывался возле мусорных ящиков в каком-то неприглядном переулке.
Каждый фантастический проект Про, суливший невероятный успех, завершался тем, что они с Клу перетряхивали комнату, матрасы, сумочку Клу и даже холодильник в поисках мелочи, покупали в складчину билеты на подмосковную электричку и ехали в гости к маме Клу - покушать досыта.
За стаканом крымского вина, которым торговал Про,  мама как-то сказала непутевой дочери: «Да выйди ты за него замуж! Все равно разведешься через год, как мы с твоим отцом. Но хоть узнаешь, что такое замужем побыть!»

***
Каждое мое утро начиналось с голоса Клу, доносившегося из-за шкафа, где влюбленные раскинули на полу свое ложе, похожее на небольшой теннисный корт.
- Про, можно тебя попросить?
- Угу...
- Про, пожалуйста, женись на мне. Про, я прошу в последний раз. Про, женись, пока я прошу по-хорошему.
- Я женюсь на тебе, когда ты станешь знаменитой.
- Я стану знаменитой тогда же, когда ты получишь Нобелевскую премию по литературе. Про, тебе тридцать лет. Все женщины, которые тебя любили прежде, тебя бросили. Про, я очень сильная, я все вынесу. Ни одна женщина не будет за тобой ухаживать так, как я. Про, ведь мы уже четыре года живем вместе. Разве этого недостаточно, чтобы на мне жениться?
В ответ со сковородки доносилось шипенье масла: влюбленные вставали и жарили на переносной электроплитке яичницу.
Яичница была из одного яйца.
Затем Про уходил, обещая Клу, что скоро все будет окей и на стоянке под окнами появится его новенький «Мерседес». 
«- У тебя никогда не будет «Мерседеса»! - восклицала Клу. - «Есть же «Мерс» у Хайфитдинова!» - возражал обиженный Про. «Потому что он бандит, а ты нет!» - подводила итог Клу.
После завтрака Клу рвала фотографии Про, которые хранила в конфетной коробке. Потом она склеивала их. 
Иногда она говорила, что готова жить такой жизнью до конца жизни - своей или Про.
Иногда Клу плакала.
Фонари за окнами гасли; наступало утро.
У меня поднималась температура и начинался кашель.
Больше кашля меня мучила тошнота.
От лекарств становилось еще хуже.
Мое тело отторгало излечение.
Как и всем вполне безнадежным больным, мне было то скучно, то страшно.
Вернее, страшно и скучно одновременно.
Иногда я рассматривала свои фотографии и выбирала, какую из них завещать на свой памятник. В овале кладбищенской фотографии мне хотелось выглядеть существом, надломленным роком. Мне не везло: все мои фотографии смеялись.
Они не годились для памятника.
Иногда Клу решала развлечь меня. Она рассказывая мне, что делается в мире.
Но новости других континентов интересовали ее не больше, чем меня. 
Известие о пятисотпроцентной инфляции в Аргентине наводило Клу на мысль, что в этой  стране, наверное, тепло и потому никто не покупает себе колготок.
Она переводила взгляд на нераспечатанный пакет с колготками, который однажды подарил ей Про, пожимала плечами и мужественно заключала: «С паршивой овцы - хоть шерсти клок».
Присказка про овцу и шерсть запала в память Клу с детства, когда после развода ее родителей в семье вместо автомобиля «Жигули» остались наручные часы.
Мама Клу взвесила их на ладони, посмотрела в потолок и изрекла семейный афоризм, который потом немного утешал ее дочь в самые тяжелые часы жизни.

***
Потом влюбленнные начали ссориться.
В соседних домах сложилась компания для игры в карты.
Проигравшийся Про приходил поздно ночью и со злостью отталкивал Клу. «Мои очки!» - восклицала Клу,  ловя в воздухе оправу, дугой взлетающую с носа. 
Затем Клу била Про.
На третью ночь я отыскала среди своих лекарств сильное снотворное.
В глубине души я надеялась, что они хотя бы во сне успокоятся и забудут свои беды. 
Прошел час, потом другой.
Влюбленные не заснули.
Про не пошел играть в карты.
Они поужинали при свечах.
Потом сидели у себя за шкафом, взявшись за руки. 
Клу и Про были счастливы.   
Так было в тот вечер, так было позже. 
Приняв по половинке пилюли, влюбленные сидели рядом.
Тогда в нашей комнате небо спускалось на землю. Про становился нежным. Он не отходил от Клу. Он стирал, убирал в комнате и жарил для нее яичницу. Он держал ее руки в своих.
И чаще всего они молчали.
Когда они не ссорились, они почти всегда молчали.
Потом Про раскладывал на столе подобие гладильной доски. Горела настольная лампа, утюг шипел, когда Про поплевывал на палец. Влюбленные  не выбрасывали ни билетов в кино, ни бумажных трамвайных талонов, которые в те времена надо было пробивать в железном компостере, укрепленным на стене вагона.
Горячий утюг порхал в руках у Про, как у ловкой портнихи.
Про запаривал утюгом дырочки от компостера.
Клу стояла рядом и комментировала, что это  свинство: делать в трамвайных билетах столько дырок.
Билеты в кино, разорванные контролершей на входе, Про склеивал горячим паром. Он делал это так виртуозно, что влюбленные каждый вечер умудрялись ходили на сеанс в киноклуб по одним и тем же билетам.
И каждый день Клу долго и подробно рассказывала мне, о чем был вчерашний фильм. 
Сюжеты фильмов меня не увлекали; они были не о смерти; а истории о чужой жизни казались мне грустными, как удаляющийся из порта парусник. 
Клу останавливалась и говорила: «Мы с Про для тебя  - одно большое бесплатное кино».

***
Она безумно ревновала. «Вот эта женщина, - говорила Клу, выкладывая перед собой на матрас разорванную на куски и склеенную фотографию , - она увела у меня Про три года назад. Но он вернулся. Я выкрала у Про ее фотку. А вот эта еще одна его бывшая. Но она его бросила».
Остальные женщины из конфетной коробки представляли собой невнятные клочки фотобумаги, которые Клу склеивала или оставляла лежать горкой  - в зависимости от настроения.
Однажды Клу ходила по комнате, одетая в вечернее платье, постукивала высоким каблуком о каблук, и заметно злилась. «Про сказал, что оставил на трамвайной остановке у кинотеатра «Алмаз» своего Германа Гессе, «Игру в бисер»,  - жаловалась мне она, - потом сказал, что поехал за Гессе - и пропал».   - «Думаешь, что забытая «Игра в бисер» так и лежит на трамвайной остановке у кинотеатра «Алмаз»? – усомнилась я. - «Конечно, лежит, - отмахнулась Клу, - она же на украинском языке».
До этого я не знала, что возлюбленный Клу родом из Полтавы.
Мы не расспрашивали друг о друге.
Щупальца окружающего мира не проникали сквозь наши окна.
Проникал только холод.
Как-то раз Клу предложила распилить старый колченогий стул и сжечь его в тазу. «Ты хотя бы согреешься», - говорила она.
К счастью, мы не успели осуществить этот дымный проект.
Вечером, возвращаясь с холодной улицы, я потеряла сознание.
Тогда я подумала, что это – конец.
Я пришла в себя, когда Про перенес меня в постель. Он сидел рядом и держал меня за руку, пока Клу искала врача.
За окнами был пустынный город - город, по которому бродили голодные кошки и бездомные влюбленные.
В прошлом были тени, а будущее казалось мне пустым, как комната, в которой меня уже нет.
А потом зима пошла на убыль.

***
На исходе зимы Про решил торговать бриллиантами. И - исчез в неизвестном направлении.
Клу обрывала полтавские телефоны, которые тогда еще не были международными.
Проплакав ночь, она натянула на свои красивые ноги лучшие колготки и - исчезла тоже.
Вернулась Клу только вечером следующего дня. Поставила в вазу цветок, посмотрела в зеркало. Спросила, вижу ли я синяк у нее на плече.
Сказала гордо: «Я изменила Про».
Про вернулся только неделю спустя.
Цветок, свидетель измены, засох.
Синяка на плече у Клу расстроенный торговец бриллиантами тоже не заметил.
Из бриллиантовой авантюры Про привез мешок автомобильных запчастей и своего полтавского кузена.
Клу сказала, что Про нужно срочно возвращать кучу денег.
Запчасти сложили в углу, у книжного шкафа. В ожидании, пока их продадут, они падали на  каждого, кто пытался пересечь комнату.
В это время Про сидел в очереди в немецком посольстве.
Клу сказала, что он надеется скрыться в Германии. Визы ему не дали.
Клу прочла объявление на заборе: «Визы в Германию» и принялась накручивать телефон.
Через несколько дней входная дверь с грохотом распахнулась.
На меня двинулась монголка, непреклонная, как танк.
- Я пришла отомстить, - начала свою речь дочь пустыни Гоби.
- Простите! Вы случайно дверью не ошиблись? – взмолилась я.
- Это к нам, к нам! - радостно закричала Клу из-за моей спины.
Через минуту монголка уже рассказывала свою историю:
- …В общем, тот парень, который договорился сделать визу Про, визы не оформляет, а просто рисует. Я уже пошла с такой визой в посольство - еле ноги потом унесла. Про назначил встречу прямо у вас на квартире. Так вот, сейчас к вам явятся из госбезопасности - облаву на обоих делать.
- Клу! – воскликнула я. - Когда вы с Про прекратите устраивать здесь цирк!. 
Весь вечер вооруженные джентльмены поджидали в моей комнате появления Про и его гостя.
Под их строгими взглядами Клу угрюмо читала, а я пыталась сочинять дипломную работу.
Ни Про, ни рисовальщик виз не свидание не явились: не идиоты же они были, в самом деле!
Ведь в коридоре, на потеху соседям, дежурили еще четверо в штатском, у которых на лбу было написано: «Наша служба и опасна, и трудна...».
Через несколько часов гости составили протокол, велели нам с Клу его подписать, а Про - явиться к следователю наутро.
Поэт вернулся через десять минут после того, как за гостями закрылась дверь.    

***
Полтавский кузен, не продавший за день ни одной покрышки, приплелся следом.
- Он что, теперь здесь тоже будет жить? - безрадостно спросила я.
Несознательные личности поздравляли Про, Клу и сияющую от счастья монголку со случившимся. Красочные рассказы и пересказы события заняли пол-ночи.
Назадачливого кузена уложили спать на раскладушке в самом чреве коридора – длинного, извилистого и холодного, как змея, растянувшаяся под мигающими лампами террариума.
Его сны были ужасны: во сне он умер и был перенесен на Красную площадь.
- …Лежу я в Мавзолее на Красной площади, в стеклянном гробу, - жаловался потом полтавский кузен. - Вдруг кто-то надо мной наклоняется и спрашивает: «Умер?» «Не, - говорю я, - все в порядке: лежу, отдыхаю, соседи не шумные...». А мне говорят: «Если жив, вставай и вали отсюда». Вот тогда мне стало страшно! Куда я пойду? Как буду жить? Меня же забальзамировали! Я вцепился в раскладушку и стал просить: «Не трогайте меня! Оставьте меня здесь навсегда!». Но меня схватили, подняли на ноги, а когда я проснулся…».

Ранним утром соседка, вышедшая с ведром к мусоропроводу, решила, что Клу и Про доигрались: один из их гостей приказал долго жить, а они бессовестно вынесли его за дверь, чтобы он не мешал им праздновать столь удачное завершение своей авантюры.
Вид у полтавского кузена, со скрещенными на груди руками и восковым подбородком, устремленным в потолок, и впрямь был погребальный.   
Соседка выронила ведро и спросила себя, куда нужно в этом случае позвонить, но тут кузен чихнул. 

***

После визита к следователю душа Про не выдержала. Люди вообще имеют привычку запивать в неудобное для соседей время. 
Еще с порога я подумала, что в коридоре пахнет, как в коньячной бутылке.
В центре комнаты стоял огромный ящик, в котором, изгибаясь в балетных позах, лежали толстые соленые сельди.
Про и его полтавский кузен лежали на полу без памяти и без брюк.
Как выяснилось позже, они облили брюки шампанским и уснули, когда помогали друг другу снять мокрые штаны.
По комнате словно пронесся ураган: сломанные карнизы, рваные занавески, расколотая посуда и сдвинутый с места тяжелый шкаф…
В распахнутом холодильнике головой вниз лежал итальянский толковый словарь Гардзанти.
Следы шампанского темнели на потолке, как в фильмах ужасов – кровь.
Открытая бутылка шампанского стояла на столе.
Я наполнила ванну горячей водой, взяла открытую бутылку, легла в воду и зарыдала.
Моя жизнь была мне ни к чему, завтра мне нужно было защищать дипломную работу, вдобавок я не умела пить и не знала, что нужно делать с этой бутылкой.
А что хуже всего - я не умела закусывать шампанское соленой сельдью.
В это время входная дверь отворилась.
Вернулась Клу.
- Клу, только не туда! - закричала я из ванной. - Клу, твое сердце этого не выдержит!
Но Клу, вздохнув,  начала стаскивать с бесчувственного Про носки, приговаривая: «Сними носочки, Прошечка, я оттащу тебя баиньки».
В разгромленной комнате Клу допивала шампанское. Она рассказала, что по дороге в Москву   познакомилась в электричке с молодым человеком.
- Он сказал, что хотел бы жениться на такой девушке, как я, - наконец вздохнула она.
Радости в ее голосе не было. 
Утром меня разбудил не один, а два женских голоса. Один из них горько плакал.
Я вскочила в постели, от испуга забыв, что по времени суток мне положено кашлять.
Приехала жена полтавского кузена.
Рыдая, она спрашивала его, где он болтался три недели.
К вечеру она уже везла своего мужа - грустного, как нашкодивший кот - на Киевский вокзал.

***
А потом наступил май. Университетскому начальству стало жаль Про и Клу.
Деканат мудро решил, что чем скорее эта пара получит дипломы, тем скорее она перестанет обременять  университет своим присутствием.
И влюбленных восстановили в правах.
Про не удалось сбежать в Германию.
Он бегал по городу и рыл землю в поисках денег.
По дороге он где-то выкопал дипломную работу.
На Про махнули рукой. Его освобождение от академических оков было близко.
Наше - тоже.
Майскими днями мы с Клу сидели у распахнутого окна.
Клу стучала одним пальцем по клавишам: она сочиняла ученый труд под названием «Проблемы отображения жизни городского населения в газете «К****** кий рабочий».
Цвела сирень, по крышам ходили коты, дети под окнами играли в бадминтон.
Клу изучала колонку городской хроники происшествий.
- «Сегодня ночью из городского парка культуры и отдыха было украдено сто сорок килограммов мороженого»...Ага, вот еще: «В здание бывшего горкома партии ночью проникли злоумышленники. Был украден электрообогреватель». Сожрали сто сорок килограммов мороженого и решили погреться? Гм...».
Клу поправляла очки и  снова углублялись в чтение. 
Мы пережили зиму.
Мы выжили.
Этот вечер и эта сирень говорили о счастье.
Волан, подброшенный на упругой сетке ракетки,  долетал до нашего распахнутого окна и отражался в стекле.
Я чувствовала, что выздоравливаю.
Мне не помогали лекарства.
Может быть, мне помогли Про и Клу. 

***
И в один из таких дней случилось последнее явление: дверь отворилась.
Стоявший на пороге молодой человек показался мне знакомым.
Я не сразу поняла, что он знаком мне по описанию Клу.
- Одна минуточку! Мусор выброшу, - сказала Клу, -  и исчезла за дверью. 
Два часа я в одиночестве выслушивала исповедь гостя.
Через несколько дней он появился снова.
И говорил снова. 
Он был влюблен в Клу.
О том, что пассажир из электрички «Москва-Рязань» снова нанес нам визит, Клу узнавала от соседней, еще поднимаясь по лестнице.
И – тут же исчезала.
«- Я не люблю его, - говорила она мне. - В чем же я виновата? Я не могу быть ни с кем, кроме Про. И когда я сказала, что изменила Про, забудь мои слова: я так и не смогла этого сделать...»

***
В мае Про и Клу защитили дипломные работы. Настал день, когда они исчезли из моей жизни - так же внезапно, как и появились в ней.
На столе лежал ключ.
Ни прощальной записки, ни адреса – ничего.
Однажды, много лет спустя, с задней площадки троллейбуса, заворачивавшего на Тверскую с Манежной площади, я увидела Клу.
Она шла по тротуару, опустив голову. Руки они держала глубоко в карманах пальто.
Ее кулаки были сжаты.
«Клу! - звала я, стуча в толстое стекло повинного троллейбуса. - Клу!»
Она не услышала.
Вскоре мне стало казаться, что бездомные влюбленные, севшие на мой подоконник, мне приснились. 
Алло, Клу и Про!
Я стучу сквозь стекло пространства и времени, но вы не слышите меня.
Где бы вы ни были, вместе или порознь, так же бездомны или одомашнены семейным бытом, - алло!

Фото: Алексей Пантелеев