Сказ об уральских Петре и Февронье

Тёплыми солнечными днями,   поздними сумерками долгих вечеров , тусклыми утренними звёздами да нежной румяной зарёй славится в Южном Прикамье летняя пора. Наши деревушки  встают в это время с первыми  петухами: мужчины  отправляются работать в бескрайние поля, женщины  хлопочут по хозяйству, и только юные  беззаботные девушки  собираются с первыми   солнечными лучами в дремучие леса – по ягоды да по грибы.  В день на Ивана Купалу, кой  предшествует самой мистической  ночи в году, стали собираться  деревенские девушки в лес за ягодами и  волшебными травами, да позвали с собой Алёнку  -  дочь деревенского купца. Мило ей в ту пору    семнадцать с половиной  лет, а потому  уже  третий год  ходила она в девках на выданье,  да только ни  кому из деревенских молодцов не удавалось  завоевать её юное сердце.  Засылали к ней  сватов,  и  сыновья  именитых купцов Сарапула,  и  мастеровые города Воткинск, да что мастеровые и купцы? Даже  владыка  Прикамских земель – знаменитый граф Строганов , сам приезжал свататься к первой красавице на селе,  да так и уехал не с чем.  Всех женихов  спровадила купеческая дочка, да при этом заявила отцу:   коли выйду замуж, да только за того кто ляжет по сердцу а эти – не милы мне.  Жутко сердился отец, да видит Бог, любил он свою дочь, а потому и не спешил с её замужеством 
Утром на Иванов день,  когда над просторами Камы только-только зачиналась  заря, выбежала смеющаяся стайка девушек  за деревенскую  околицу,  да и скрылась в дремучем Уральском лесу.  Девушки пели песни, бегали по лесной тропинке, а  покуда пришли на  зелёный луг, бросили  лукошки на землю  и давай собирать травы да цветы.  До сих пор  водится эта традиция в нашем уезде, когда рано утром, на заре Купальского дня выходят девушки на ближайшую поляну,  да плетут  из трав и цветов венки. Только трава нужна для таких венков не простая, нужно собрать 12  различных травинок и цветков, дабы  под вечер, когда такой венок  опускают на воду, указал  владелице  её грядущую судьбу.  Закончив с венком и надев такой незатейливый венец себе на голову, каждая девушка  по обыкновению произносила только  ей  известный заговор и  принималась за сбор ягод да  грибов.
После полудня лёгкие несмелые облака, которые сутра ещё проносились по небу, уступили место яркой пронзительной синеве.  Солнце сияло так, что  краски столетнего бора точно потеряли свою яркость,  да установилась такая жара,  что налетевший с полей ветер, пахнувший рожью и гречихой, только усугублял  июльский зной, который особенно лютовал в старинном Прикамском селе в этом году. К этому времени стайка деревенских девушек,  каждая из которых принесла  к обеду домой  по большому лукошку ягод,  расположилась  в высоких камышах подле  величественной Медведь-горы. Было у них там своё тайное, известное только им, купальное место, куда отродясь не заглядывал ни один крестьянский сын.  Впрочем, подобная секретность представлялась им вполне оправданной, ибо коли  соберёшься искупаться подле села,  набежит охотников посмотреть на это дело с добрую  половину  деревни, а после и стыда не оберёшься. 
До самой вечерней зари купались  и плескались в водах великой Камы девушки, а как  стемнело-  взяли они каждая по свече да пошли к маленькой проворной речке Дунайка, дабы погадать о своей судьбе. Только дорога к Дунайке оказалась извилистой и трудной,  ибо пролегала она через густые леса да деревенский погост - тут бы и самый отважный парень испугается, а дело тем более обстояло в Купальскую ночь, когда возможно всякое.
Долго ли коротко  вышли девушки на тинный берег реки Дунайка. Первая к кромке воды подошла Анастасия – дочка хозяина местного постоялого двора. Подожгла он свечку и спустила вместе с ней венок на воду - свеча горит, а венок не плывёт – прибился к берегу и держится. «Да -  промолвили подруги, - ходить тебе в девках ещё как минимум целый год». Закручинилась Анастасия, а  Алёнка  обняла  её за плечи и говорит: «Не расстраивайся, придёт и твой черёд выйти замуж , да и куда спешить – тебе всего только 14 лет».  Следующей  опустила на воду венок Татьяна, тот не долго держался у берега, а прилаженная к нему свеча разгорелась как  тёплое ясное солнышко, вышедшее из-за свинцовых туч ранней  и кроткой весной.   «Ба – послышался меж подруг шепоток – выйдешь в этом году замуж,  надобно собирать приданное».  «А чего же ещё ожидать - откликнулась Анастасия, - Петька, сын каршинского мельника,   каждые выходные наведывается к ней, да всё  с пряниками и леденцами». Татьяна покраснела и отошла в сторону,  пытаясь скрыть от подруг тёплую счастливую улыбку,  предвещавшую скорое исполнение мечты.
 И вот, настала очередь Алёнки,  пустила она со свечкой свой венок,  поплыл он быстро по течению,  да только почти сразу потухла свеча.  По стайке девушек прошёл недоумённый шепоток. «Сколько раз гадали - сказала Ефросинья, а такое диво я наблюдаю в первый раз. Вроде как должна ты выйти замуж, да только отчего погасла свеча и что это означает?». «Да ладно вам девоньки, -  весело хихикнула Анастасия,  главное венок уплыл, а значит, будет мне в этом году большое счастье».  Следующий подошла к Дунайке маленькая Женя, и только  хотела опустить она свой  венок на воду, как всколыхнулись воды реки, выскочило из них чудище косматое в тине и водорослях да как закричит нечеловеческим голосом.
 Девушки завизжали и с криком: «Водяной!»  бросились в рассыпную. И только   Алёнка осталась стоять, как ни в чём не бывало. Присмотрелась она к этому чудищу, да и крикнула подружкам в след: «Стойте! Ни какой это не водяной! Это Ванька Чирок-Свистунок - чудищем прикинулся да в реку забрался, - она взяла большой  кусок глины и кинула в незваного гостя, -   как был в детстве  дураком, так и остался».
Утром новость о том, что купеческой дочери, давно засидевшейся в девках, предсказано скорое замужество,  разошлась по всему селу.  Стали  любопытствующие заглядывать к её отцу да выспрашивать: есть ли кто у неё на примете. «Полно братцы, - отвечал тот,  у нас целый год как сватов не было, всех  ведь она разогнала». «А где же сейчас сама виновница?».  «Известно где - ответил отец,  - гуляет опять  по Камскому берегу, говорит, будто  кажется ей, что явится суженный с того берега Камы и в самые ближайшие дни». «И то хорошо, – отвечали гости,  - глядишь приедет какой-нибудь  богатый купец из Вятки или Кунгура и будет у молодых счастье».
Но, дни летели  за днями, а  обещанный жених так и не приезжал.  Целые дни проводила Алёнка на пустынном Камском берегу. Уже вышли замуж Татьяна и Ефросенья, да и уехали со своими мужьями в далёкие сёла Богородетское и Карша, а она всё также приходила с утра к реке и смотрела до вечера на синий горизонт.
Близилась осень, с  промысла вернулись сайгатские рыбаки, а мужики закончили работы в поле. Дни становились короче и холоднее, а на самой Каме вздымались такие шторма, что то и дело захлёстывали берег с такой яростью, что  огромные волны разбивались о массивные заборы ближайших к речному берегу  деревенских изб.  Алёнка всё так же бегала на берег,  покуда отец совсем не осерчал:  «Полно   ходить да в даль глаза пялить! Коли судьба твоя – придёт жених и  найдёт нашу избёнку, а ты садись пока  у окна да тки приданное!».
Между тем, погода совсем испортилась. Целыми днями дули холодные промозглые ветра, солнце почти не выходило, а  дождь,  очевидно, ощущал себя полноправным хозяином на этой земле, и ни в какую не хотел  уходить из древнего села. Утром на Покров Алёнка проснулась в самом восхитительном настроении. Ещё бы! В этот праздник  молитвы одиноких сердец слышит сама Богородица, и кто знает, может быть после этого дня, найдётся и её-Алёнкин долгожданный жених.
За  окошком уже была настоящая зима: за ночь выпал  первый снег,  который  теперь покрывал бездорожье, что  ещё с октября наездили на своих повозках лихие ямщики.  Скоро придёт  ноябрь, а за ним в декабре откроют  санный путь и можно будет съездить на ярмарку в Богородетское, как раз накануне Рождества… Алёнка позавтракала, быстро накинула тулуп и направилась в деревенскую церковь, от которой разливался чудесный благовест на всё прикамское село…
В это же время, в глухих  лесах, что простирались от горда Воткинск до Камы, двигались обозы разбойников - шаек  отъявленных бунтарей, поднявших крестьянское восстание,  да  и нарушивших  тихую жизнь патриархальной Руси. В самом богатом обозе ехал самозваный царь – Емельян Пугачёв – выходец из донских казаков, объявивший себя чудом спасшимся императором  Пером Третьим  и принёсшим смуту в народ.  В том же обозе ехал  один  из его командиров - атаман Носков и один из помощников этого атамана,  которого по молодости  величали не по имени да фамилии, а называли просто – Удалой.  «Не ладная нынче погода - выдавил из себя Пугачёв- ни снега тебе в довольстве ни мороза, да и дорог в этом крае нет:  постоянно  увязаем в пути.  «Это вы батюшка, верно, подметили, - молвил Носков, - какие могут быть боевые действия? Не лучше ли нам остановиться в первом попавшемся селе на постой, а как ударит мороз, мы и выступим». «Дело говоришь атаман ,  -  ответил самозваный царь –ищите хлопцы мне деревню, да побогаче  , чтобы смогли принять царя как он того достоин!».
Выдвинулись вперёд  рядовые казаки, обшарили окрестные леса ни на одну версту, да только не было в этих краях ни души, всюду возвышались угрюмые ели да пихты, заслонявшие собой низкий небосвод. Когда начало смеркаться вышли они на берег широкой реки, за которой приветливо мерцало огоньками большое торговое село. «Надобно бы заслать к ним гонца – молвил Носков, -коли решат сопротивляться   захватим село мы силой, а коли признают царя, пусть затопят баньку, да подготовят лучшую избу».  Сказано – сделано,  встали пугачёвцы лагерем на берегу широкой реки,  а вперёд посалили Удалого.  Переплыл он реку на наспех сколоченном плоту и вышел на деревенскую площадь. Здесь на широком, открытом  всем ветрам пространстве остро и ярко чувствовалось приближение  холодной уральской зимы.
Деревья в садах почти облетели, теперь их покрывали грузные шапки мокрого снега, и  они сиротливо жались к тёплым деревенским домам. Последние жухлые листья легко подхватывал  суровый северный ветер и уносил их в сумрачное северное небо, которое до наступленья февраля  укрыла густая серая пелена.  Люди  шли со службы, и  в маленьких  деревенских домах,   крыши которых теперь также скрывали  лёгкие снежные кружева, в тёмных окошках постепенно загорались тёплые да ласковые домашние огоньки, а из многочисленных деревенских труб начинал клубиться лёгкий несмелый дымок. 
  «А ведь скоро зима- подумал Удалой. Он с нежностью посмотрел на деревенскую бабу, которая вела из храма за руку маленькую дочку, на тёплые  домашние огоньки и его захлестнули воспоминания. «Эх, как же хорошо сейчас на Яике! За окном бушуют   холодные студёные ветра, по крыше барабанит дождь, а в избе сухо да привольно. Тихо   потрескивает затопленная печь, пахнет  горячими щами а у окна ютятся   младшие сестры да и ведут меж собой неспешный разговор…  Вот бы вернуться к этой тихой уютной жизни! Да даже если бы не на Яик, остаться бы в каком-нибудь  тихом  вроде этого селе и не мотаться  с Пугачёвым по городам да весям , всю неся разрушения и погибель не в чём неповинных людей»…
 «Бр.. – Удалой мотнул головой, - что то я совсем раскис, да и не отпустит меня Пугачёв, нужно найти старшего, да и передать ему слова самозваного царя».  Более не мешкая направился Удалой в храм, где служил в ту пору отец Василий, прославившийся на всю округу добрым сердцем и всеобъемлющей человеческой  теплотой.
 Начал  молодой казак разговор со священником на повышенных тонах. Дескать так и так: стоит подле вашей деревни  сам государь Пётр Фёдорович, примите царя  надлежащим образом, а коли откажитесь,  возьмёт он село силой да и сожжёт его.   Выслушал  Удалого отец Василий  на полном серьёзе, а после   неожиданно улыбнулся  и  сказал: « Ты сам то веришь что твой господин - спасшийся чудом царь , и хочешь ли действительно сжечь это село? Я как погляжу,  пришлось оно тебе по сердцу, и ты бы  с удовольствием остался здесь навсегда. Да и устал ты бегать  за Емелькой по полям и лесам».  От таких речей Удалой, ещё недавно полный решимости сыпать угрозы на старого священника потерял всякую уверенность в себе, замолчал и встал как вкопанный. Откуда этот старый поп знал,  что  творится у него на душе? Как  за  личиной лихого да бравого воина, закалённого в боях и походах  разглядел  он теплое человеческое сердце, которому неуютно было в стане разбойников и душегубов, с коими  приходилось ему странствовать по русской земле».  Удалой  сел на лавку и упавшим голосом спросил: «Откуда вы знаете? Как вы узнали что любо мне это село , и что походы да битвы давно тяготят меня и если бы мог я бы без колебаний сменил бунташную жизнь на простую крестьянскую судьбу, выстроил себе избёнку  женился да и зажил бы как честный человек.  Отец Василий снова улыбнулся и  тепло, по-отечески сказал: «Сколько бы ты не старался казаться бравым да суровым казаком, сколько бы не сыпал угрозами самой ужасной  да жестокой кары, только выдают твою истинную сущность  синие и по-настоящему живые человеческие глаза. В них ещё горит и теплится тёплый  живой огонёк, который  давно погас в сердцах отъявленных душегубов и разбойников, с коими  странствуешь ты по  весям  и городам много дней и ночей…
Эти слова старого священника настолько потрясли Удалого, настолько тронули самые  потаённые струны его души, кои  доселе дремали в обществе суровых бунтарей, что он долго не мог вымолвить ни слова.
В этот вечер допоздна просидел Удалой у отца Василия. Старый священник поставил самовар и они долго беседовали, покуда над древним селом не спустилась ночь. В самую полночь, когда над Сайгаткой встала луна, стал собираться Удалой в обратный путь. О чём они  говорили со священником, так и осталось загадкой, да только вышел он от отца Василия совершенно другим человеком. Перед самым отходом он буквально умолял  нового знакомого убедить местных жителей принять  Пугачёва, ибо он  ни перед чем не остановится и, не раздумывая сожжёт село.  «Не волнуйся,   - ответил ему отец Василий напоследок, передай своему царю:  пусть прибывает к обеду, а мы встретим его,  как подобает»…
К полудню следующего дня в Сайгатку  вступил Пугачёв. Ехал он  на ярко расписанных санях  под звон весёлых бубенчиков. Встречать самозваного царя собралось практически всё село. Сам отец Василий  лично преподнёс ему хлеб с солью да  рюмку водки, а волостное  начальство присягнуло самостийному   императору. Пугачёв разместился в здании волостного  правления, атаман Носков выбрал дом  самого богатого местного купца, а рядовых казаков расквартировали кого куда…
С  этого времени жизнь в старинном селе вновь потекла своим чередом, разве что появились в ней новые  лица, которые, впрочем, изящно  вписались  в её размеренный ход.  Пугачёв не проявлял  ровным счётом никакого интереса к захваченному им селу, целыми днями  он, и его ближайшие приближённые проводили время в шумных застольях да попойках, а потому  редко выходили  на Божий свет.  Рядовые  казаки тоже,  бывало, балагурили, однако  никогда не отказывали в помощи селянам, коли кому-то из них потребуется  принести воды или наколоть дрова.
К середине ноября началось настоящее предзимье: по сиротливым полям рыскали студёные  ветры, ночь становилась всё длинней, а в домах печи топили так жарко, что к ранним ноябрьским сумеркам  маленькие окошки непременно запотевали, а то и вовсе покрывались тонким узорным ледком.  Удалой жил в доме отца Василия. Днём помогал ему по хозяйству, нес послушание в храме, а когда над Сайгаткой спускались сумерки,  старый священник ставил самовар и они по долгу беседовали, как и в день их первого знакомства. За время жизни у отца Василия стал Удалой совершенно иным: исчезла напускная  гордость и бравада, пропали снисходительные нотки  в его речи  и языке, и, что самое удивительное, даже черты лица, которые при первом появлении его в селе были угловаты и резки, теперь приобрели удивительную нежность и изящество , столь не характерные для вольного Яицкого казака. Да и прозвище   «Удалой» данное ему самим Пугачёвым, как-то забылось  и потерялось, постепенно растаяв в народной молве. Звали теперь его  теперь Евгений Удальцов, и было это  то, настоящее имя, с возращением которого, он, кажется, обрёл сам  себя.
Дни тянулись за днями, да только  заметил отец Василий,  что стал его подопечный куда-то пропадать.  Только  заканчивалась вечерня, он словно растворялся в толпе, а ближе к ночи появлялся из неоткуда, пряча от старого священника свой взгляд. Только однажды смог заглянуть деревенский батюшка бывшему Удалому в глаза. Были они точно стеклянными, словно не видел Евгений-Удалой то, что  творилось вокруг. Его юный незашореный взгляд точно был обращён во внутрь, туда, где самым горячим  и не гасимым огнём пылало нежное ранимое сердце – огнём первой настоящий и искренней любви.   Ничего не сказал тогда отец Василий,  да только лукаво улыбнулся да поставил самовар.
В самом начале декабря,  на Екатерину санницу, когда устанавливается в наших краях такой мороз да метут такие бураны, что даже старые матёрые волки жмутся к сельской  околице, а деревенские мужики прокладывают санный пусть, стали Пугачёвцы собираться в дорогу, захватывать новые крепости и новые города. Евгений в эту пору ходил черные тучи, а за неделю до отбытия «царского обоза»  сделался таким растерянным, что отец Василий сам завёл разговор.
«Что ж ты  Евгений кручинишься? Скоро вернётесь к привычной волной жизни, я думал ты – наоборот, будешь рад».  «Полно вам батюшка, устал я от такой жизни. Целыми днями   скитаемся неизвестно где да берём приступом крепости и города, и ещё неизвестно:  жив ли  ты останешься. Да и кроме того, полюбил я    местную девушку, люб и я ей, но не вынесет она лишений  да суровой жизни военного похода. Будь моя воля, остался бы в этом селе навсегда обзавёлся бы собственным хозяйством да избой а там и свадьбу сыграть можно. Только не отпустит меня из войска Пугачёв»,  «Не горюй Евгений , -отвечал старик, -лучше иди ка ты спать,  глядишь к рассвету всё наладится –утро вечера мудренее».
В доме погасили свет, Евгений вскарабкался на палатьи и занялся   беспокойным тревожным сном. Отец Василий тоже сделал вид,  что  тоже спит, но вскоре потихоньку выбрался с печи, накинул на себя заячий тулуп, одел валенки и потихоньку выбрался из избы. Ночь выдалась ясной да морозной. Над старинным селом блистал огромный звёздный  небосклон,  в лунном свете золотились купола храма, а под ногами хрустел  свежевыпавший снег, отдаваясь громогласным эхом  на пустынных  улочках задремавшего села.
Было в деревенских  окнах темно, и только   изба волостного правления  выделялась из общего пейзажа ярким тёплым огоньком.
Подле избы  встретила отца Василия пугачёвская охрана, он велел доложить о себе,сказав, что ему срочно нужно видеть царя. Его проводил в сени, да велели ждать, покуда «его величество»,  приём начать изволит. Впрочем, долго ожидать не пришлось, и вскоре священнику дозволили войти в избу.   «Его величество»  гордо восседал на неком подобие бочки, нахлобучив на себя шапку-валёнку да  сжимая в руках веник, точно  царский скипетр, что томился в   Московском кремле. Отец Василий низко поклонился, поцеловал толстую жилистую руку, которую предусмотрительно выпятил вперёд Пугачёв да начал разговор.  Он говорил с Пугачёвым об  Удалом, о его душе и изменениях, постигших того в последние дни.  Не преминул  упомянуть и о влюблённости да просил  позволить Удалому остаться  на веки в этом глухом захолустном  селе.  Говорил он так уверено, так яро и красноречиво, что тронули его речи  сердце закоренелого разбойника. Когда отец Василий закончил, Пугачёв долго молчал, а  затем его величество изволило  лениво потянуться, пьяно икнуть  да и сказать : «Что ж коли правду ты глаголешь старик, отпущу я из войска Удалого на вольные хлеба, завтра потребую я его к себе, там и решим что да как».  С этим словами отпустил Пугачёв священника, а сам опять  потянулся к снеди и питию.
Поутру Евгения разбудил лично атаман Носков: «Вставай Удалой,  царь тебя к себе требует». Повесил Евгений голову и побрёл за атаманом туда, где располагалась царская изба.  Пугачёв,  только что вышедший из бани, пребывал  в самом  наилучшем расположении духа, а потому  радушно встретил пребывшего к нему казака. «Ну что Удалой, служил ты мне верой и правдой. Много мы взяли с тобой  крепостей, проявил ты себя как смелый да бравый воин. Да только слышал я, что появилась у тебя зазноба в этом глухом краю. Что ж, сердцу не прикажешь, и я готов отпустить тебя  из войска на вольные хлеба. Да не просто отпустить, а назначить  своим личным царским наместником в этом глухом селе.  Жалую тебе   50 золотых,  собственную царскую телегу и  кобылу Машку  с фуражом,  но только есть у меня одно условие. Ты должен жениться да моего отбытия из этого села, - женишься,  станешь свободен и уважаем, а не сможешь – отправишься с нами в далекий поход. 
Сильно обрадовался Евгений, он и не помнил как вышел из царской избы, как добежал до дома отца Василия. Были все его мысли  о предстоящей свадьбе и о невиданных богатствах, свалившихся на него точно с небес.   Долго и взахлёб  рассказывал он старому священнику о тех чудесах, которые произошли сегодня  утром. Только отец  Василий его остановил. «Кто же твоя зазноба, открой мне, наконец?». «Алёна – дочка Сергея, местного купца».
Стали обсуждать детали будущего сватовства и свадьбы, отец Василий личностно вызвался быть  сватам, а потом, в случае обоюдного согласия - обвенчать молодых.  «Только не с этого  женитьба начинается, -сказал он Евгению, - в наших краях, по старому сайгатскому обычаю, должен ты вначале сделать  любимой предложение подарив ей  рубель ( так в старые времена назывался  предмет для глажки и стирки белья), коли примет она его да у несёт с собой , можно засылать сватов  и быть шумной да весёлой свадьбе. Коли отвергнет  -  не люб ты ей  и придётся отпариться тебе с Пугачёвым в поход. 
Весь следующий день провёл Евгений у отца Василия в избе, он пилил,  строгал, орудовал топором, покуда наконец к вечеру не вышел у него из берёзового бревна изящный да узорный рубель, украшенный цветами купавками да парой  голубей – символами нежной и чистой любви. Вечером он исчез, а к полуночи вернулся:  промёрзший насквозь, едва не обморозивший нос, но румяный и счастливый  до глубины души. «Отец Василий, спасибо вам за всё, приняла она рубель да так обрадовалась, как ни кто, наверное, на Земле. Сходите Завтра к её отцу да поговорите о предстоящей свадьбе, думаю, он разрешит»…
В этот же вечер на другом краю Сайгатки Алёнка  также невиданно поздно вернулась с прогулки домой. В руках её был новенький расписной рубель, который она с нежностью прижимала к самому сердцу, точно собственное новорождённое дитя.  «Ба! - Закричала младшая сестра, -  Батюшка, Матушка, а Алёнка наконец-то замуж выходи!».  Тут же в горнице купеческого дома собралась вся большая  и дружна семья. Все передавали из рук в руки рубель да дивились  его изяществу и красоте. И даже  её отец, объездивший по купеческим делам едва ли небольшую часть мира, подивился красоте столь привычного   в русских деревнях предмета обихода.
«Кто же тот счастливец, которому ты наконец-то сказала да»– подивилась сестра. И все домашние нетерпеливо уставились на Алёнку, отогревавшуюся на печи в углу. «Это Евгений – яицкий казак, пришедший с Пугачёвым»…  В доме тут же  воцарилась  тишина, на лицах домашних читалось не то недоумение, не то самый настоящий ужас... Старая мать только и смогла проронить :  «Где это же видано, замуж за казака?!».  А вот отец не был так тактичен, его лицо искривила такая ярость, которую не наблюдали за ним никогда. Он едва сдерживался и только и смог проронить: « Ты отказала купеческим сыновьям, мастеровым и даже графу Строганову, который бы обеспечил  тебя и нас, а теперь хочешь идти замуж за  пугачёвца. Не бывать этому! Посажу тебя под замок, а коли  меня ослушаешься, отправлю инокиней в монастырь в Осу и быть тебе стрижухой!».
На следующий день на пороге дома Сайгатского купца Сергея появился отец Василий.  Священника очень уважали в селе, а потому, Сергей принял нежданного гостя со всем своим радушием и пригласил его за стол.  Правда, когда купец услышал о цели визита священника, от былого радушия не осталось и следа, он точно обезумел и взревел на всю избу: «Не бывать этой треклятой свадьбы, не выйдет она за пугачёвца, а коли попытается - отправлю её в Осинский монастырь!!!». И едва ли не силой вытолкал старого священника со двора.
На следующий день  отец Василий снова пришёл к богатому дому, да только  купец его  и во двор не пустил…
Декабрьские морозы усиливались и крепчали, солнце совсем не выходило на небосклон, а люди почти не покидали домов. В эту суровую пору приказал Пугачёв своим подручным сниматься. «Страшен мороз только  оседлым стражам крепостей, а нам – вольным детям степи и Яика  он первый помощник и союзник». Оставался один день до отъезда пугачёвцев. За окном бушевала пурга и была она такой непроглядной да густой , что местный мужик в такую погоду из дома носу не покажет ибо был риск заблудиться и навсегда остаться в тайге.
В этот унылый день, отец Василий затворил по плотнее дверь, дабы сохранить тепло,  да  решил вздремнуть до вечерни, благо в такую суровую пору не стоило  ожидать гостей. Только он вскарабкался на печь, натянул на себя лоскутное одеяло да приготовился  придаться самым волшебным и сказочным снам, как в его дверь постучали: в начале тихо, а потом довольно настойчиво, так что пришлось проснуться и сползти с печи.  На пороге стояли  совершенно окоченевшие  Алёна и  Евгений. Девушка куталась  в тёплый    полушубок из зайцев да соболей, который принадлежал  молодому казаку, а он был одет в одну только косоворотку,  и, казалось, настолько продрог, что едва держался на ногах.
Отец Василий  скорее впустил нежданных гостей, затопил пожарче печь, да озаботился горячим чаем: пришедших следовало отогревать.  Оказалось,  несмотря на запрет отца, молодые не мысли больше жизни друг-без друга. Алёнка втайне от отца выбралась   через окно родного дома, и теперь решили они  убежать вместе с пугачёвцами и навсегда покинуть родные края. Лишь об одном просили эти двое отца Василия: обвенчать их втайне от сумасбродного родителя,  дабы могли они поутру выдвинутся в составе свиты мужицкого царя как муж и жена.
Долго отнекивался отец Василий, ибо шло это в разрез со всеми традициями и устоями, но, в конце концов, согласился, ибо действительно видел, то, что будут они несчастны друг без друга точно весенний лес  без певчих птиц.
Те немногочисленные прихожане, коим удалось прорваться в этот вечер к деревенскому храму через пургу, оказались на самой необычной церемонии венчания из тех, на которых им доводилось бывать.  Молодой казак брал в жёны купеческую дочку. И, если обычно на свадьбу местные девушки стремились одеть самые лучшие одежды, которые только были у них, эта невеста куталась в старую заношенную шаль, но улыбалась так счастливо, что ни у кого из  собравшихся не оставалось сомнений, что этот брак свершается по любви.
Когда  венчание подошло к концу и случайные гости церемонии  подались вперёд чтобы поздравить новобрачных, в храме  резко распахнулась дверь, впустив в его пределы холодный ветер, который бушевал до этого снаружи,  накрыв белой непроглядной пеленой улицы древнего Прикамского села. На пороге  стоял Сергей - отец Алёны,   глаза его горели нечеловеческой яростью, а руки сжимали охотничье ружьё.  «Так  – сказал он громко, всё-таки ты ослушалась меня!  Завтра по утру с первым же обозом отправлю тебя в Осинский монастырь, постригут тебя в монахини, и будешь ты стрижухой. А ты -  сказал он Удалому – украл у меня любимую  дочь, а потому не жить тебе на земле». Не помня себя от ярости, он выстрелил, но промахнулся. Пуля попала в стальную печь, сохранявшую  в храме  тепло.  «Опомнись Сергей!- подскочил к нему отец Василий   и буквально  повис на его руке, - Этот молодой казак теперь как сын тебе, да и любят они друг друга, и этому свидетель сам Бог!».  «Убирайся выживший из ума старик!»-  крикнул купец на отца Василия и мощным ударом отшвырнул его на пол.  Этой заминки хватило Евгению и Алёнке чтобы открыть настежь окно  и выбравшись из храма скрыться в белой пелене.
 Долго они бежали взявшись за руки, покуда позади не осталось село, а они не оказались  на берегу речки  Дунайка  подле Медведь – горы. Здесь  можно было отдышаться да перевести дух, да не тут то было : из снежной пелены наступала на них какая-то массивная и грузная фигура. Это был Алёнкин отец,  его лицо всё также было искажено  яростью, а руки всё также сжимали ружьё.  Не понятно, как он так быстро смог выбраться из церкви и отыскать их в непроглядной снежной пелене. Было в его облике что-то нечеловеческое …  И тут  Алёнка увидела его глаза… Зрачки были сужены, белки наливала кровь а во взгляде застыла  такая звериная первобытная ярость, что Алёнка невольно вскрикнула  ибо казалось ей, что это не отец, а  кто-то другой явился под его личиной и сейчас направляет ружьё на собственную дочь «Папа не надо»- крикнула она, но отец нажал на курок. Удалой сделал какое  – то резкое  движение и закрыл Алёнку собой. Пуля попала ему в руку, и на поверхности полушубка тут же выступила алая кровь.  «Бежим!» - крикнул Удалой. Они неслись вдоль  горного склона, петляя между деревьев, а по пятам за ними следовал Алёнкин отец,  да летела лиха дробь.  Долго они бежали покуда не оказались у большой отвесной скалы, подле которой впадала маленькая речушка в великую Каму, не позволяя установиться прочному льду. Стали они метаться ища путь к спасению, но вскоре поняли: они в тупике.  Сзади скрипели снега, по следам новобрачным спешил разгневанный отец:  ещё мгновение и он точно доберётся сюда.  И в эту тревожную минуту вспомнилась Алёнке древняя легенда их села, которую рассказывали ей ещё  в далёком  детстве. Сказывали старожилы, будто когда-то Медведь-гора укрыла от солдат Ермака древний таинственный народ , обитавший некогда на этой земле. Что было мочи, чтобы сил она воззвала о помощи к великой горе и та её услышала. Твёрдая некогда скала стала вдруг полупрозрачной, точно покрытой водой, из-под которой исходило сияние, точно по ту сторону скалы был погожий тёплый  день. Не думая о последствиях, бросились  Алёнка и Удалой в открывшийся им портал, да только сзади подоспел отец.    Нацелил он ружьё, выстрелил и попал в спину Удалому, который шёл вторым. Тут же за молодыми закрылась скала, а когда подошёл  Купец к ней, не обнаружил ничего кроме  глины да камня, навсегда закрывших  проход. Взвалил тогда отец на плечо своё ружьё да и  растаял в тайге , ибо вернуться в родное село он уже не мог.
В течение трёх следующих дней посылал отец Василий  охотников на поиски пропавших новобрачных  и разгневанного родителя невесты, да только  всякий раз возвращались они ни с чем.
Только  священнику следующую историю.   «Не нашёл я в лесу ни ружья ни следов , ни вообще какого –либо намёка на присутствие человека. Целый день странствовал я по просторам Медведь горы, подвернул ногу,  да и скатился в какой то овраг. Покуда я падал, исцарапал себе лицо и руки, разорвал себе весь полушубок и больно ударил грудь. Неизвестно сколько я был без сознания, а когда очнулся, вижу: из-под снега забил передо мной родник. Собрал я последние силы да и подполз к роднику, непонятно почему, но мне страсть как захотелось пить. Лежу я, значит, пью, и не могу оторваться, и с каждым гладком возвращаются ко мне силы, а  нога и руки перестают болеть. А когда я взглянул на ладони не поверил своим глазам: царапины затянулись , будто бы и не было там их никогда.
Между тем родник стал угасать, я испугался что потеряем мы такое сокровище, стал разрывать то  место из которого он бил, убирать камни да промёрзшие коренья, чтобы вольготней и свободней было ему, и в конце концов нашёл то, что ему мешало - вот.
Он протянул  отцу Василию Странную вещь на вид это была странного вида бутылка, завёрнутая в старую - престарую шаль. Отец Василий развернул её и остолбенел - это была та сама шаль, которая была при венчании на Алёнке, только  выглядела она теперь так,  точно пролежала в земле ни одну сотню лет. Старая бутылка, находившаяся внутри, была закупорена, и священник насилу открыл её. Внутри оказалась короткая записка, написанная на бересте.   «Отец Василий! Спасибо вам за всё, не ищите нас, ибо мы ушли в лучшее столетие, здесь мы построили новую жизнь и  воистину счастливы. Живём мы в Новоникольской слободе и только на день приехали сюда, дабы заложить записку, которую, надеемся, вам передадут. Алёна и Евгений Удальцовы  1618 год… Подивился такому письму отец Василий, а потом вдруг неожиданно сел и уставился в пустоту изумлённым взглядом.  Вспомнилось ему, что когда был он ещё совсем молодым дьяконом, служил при храме в крепости Оса, которая в глубокой древности называлось слобода Новоникольская.  Вспомнил он, что в одной из старинных метрических книг, ревностно хранившей записи о первых жителях этого прикамского уголка, встречал он такую запись: «Лето  1625 года у крестьянина Удальцова Евгения да Жены его Алёны родился сын Иван такого то числа и такого то месяца»... Тогда, в свои юные годы он не мог понять чем привлекла его  эта, обыденная на первый взгляд,  запись,  и только теперь всё точно встало на свои места…
«Ну так что батюшка,  - обратился к отцу Василию охотник, - нам идти  искать, покуда не разыщем да не приведём их  домой?»  «Не нужно  Алёша, спасибо – ответил  священник,-  кажется мне, что они уже дома и вряд ли пожелают вернуться сюда»….
Лютой и суровой выдалась та зима,  да только не смотря на снег и  мороз,   к найденному охотником роднику потянулись жители Сайгатки и всех окрестных деревень, протоптав не зарастающую народную тропу. Неведомо от чего сложилась у местных девушек поверье, будто   если напиться до восхода солнца воды из такого родника да встретить на горе рассвет, станешь такой красивой, что сердце милого оттает и ты непременно выйдешь замуж в этом году.  С той поры прозвали эту гору в народе Стрижуха, в честь  мечтательной девушки Алёнки, которая так хотела  найти любовь и жила когда-то в этих местах.
Надобно сказать, что традиция подъёма на гору  жива и по сей день. В тёплые летние дни, в пору коротких уральских ночей, приходят  к роднику  юные девушки. Они вкушают живительную влагу, взбираются на древнюю Стрижуху  да встречают зачинающийся над Камой  тихий и кроткий рассвет… В эти волшебные часы  древние сёла подёрнуты негой,  тёмные леса только-только   озаряют несмелые лучи восходящего солнца,  а над просторами древней Камы поднимается лёгкий ночной туман. Говорят, что если посмотреть в этот миг  на речной берег, туда, где когда-то стояло село Сайгатка, можно увидеть в тумане юную девушку, одетую в старинный сарафан, которая тихо  стоит на песке и мечтательно смотрит  на другой берег  Камы, на синий горизонт…