Война ангелов и уродов. С. 1-5

   ВОЙНА АНГЕЛОВ И УРОДОВ
   роман

   I

   Беглец

   Зарево полыхало над Запретными каменоломнями. Отдалённый гул, усиливаясь с порывами ветра, вселял тревогу в сердца беглецов, укрывшихся в развалинах западного бастиона. Двое, отделившись от общей группы, взобрались на верх башни и уселись у отверстия в стене, стараясь оставаться в тени перекрытий.
   – Мудрёно, – пробубнил Кусачий и сплюнул в пробоину. – Добром дело не порешится.
   Седой хмыкнул, высунув в просвет худое лицо.
   – Нешто и того будет?
   – Да, будет, – ответил Кусачий, вынув из кармана складную трубку с серебряным отливом. Насупившись, он выдвинул стержень и приставил его узким концом к ободку распухших век.
   – Ну что, брат? – Седой потянулся к стержню и тут же отпрянул.
   – Получишь в рыло.
   Кусачий смотрел внимательно. Седому вдруг померещилось, что вся голова Кусачего, от макушки до самого подбородка, вдруг сжалась как-то, съёжилась, а спереди торчит вроде нароста... Седой моргнул.
   Убирая налипавшие на глаза волосы, Кусачий раздражённо хрипел; время от времени он отрывался от трубки, задумываясь о чём-то, вставал и отходил в угол. Возвращаясь, отирал пот со лба и садился в молчании. Седой следил за всеми его движениями.
   Наблюдателей окружила тьма. Багровая полоса, распластавшись по небу, шевелилась, как живая; гудение переходило в прерывистый рёв, от которого стыла кровь.
   – Мешки где? – прошипел Кусачий. Седой подпрыгнул.
   Через некоторое время они бежали по ступеням вниз, заходя с тыльной стороны бастиона. Отсветы мерцали на каменных плитах. Возле площадки, выходившей на лестницу, послышались знакомые голоса.
   «Направо, дурак!» – пронеслось в мозгах у Кусачего, однако спутник понял без слов.
   Оставив крепость далеко позади, они неслись, как сумасшедшие, по сухой поверхности русла Мёртвой реки, ничего не разбирая перед собой в темноте. Когда Кусачий остановился, Седой опустился, как собака, на четвереньки и, впиваясь ногтями в землю, обдирая колени, пополз по склону, выбираясь на противоположный берег, где уже находился его товарищ.
   – Сюда, – сказал Кусачий спокойно.
   Сиплый смешок выскочил из груди у Седого, когда он, приблизившись к Кусачему, ткнул пальцем ему в плечо, желая убедиться в наличии плоти у этого сгустка ночи.
   Сильная рука взяла его за горло, затем отпустила. Седой откашлялся.
   – Что ты увидел, брат?
   Кусачий ничего не ответил. Седой услышал знакомый щелчок и, приглядевшись, высмотрел во мгле тусклый проблеск складной трубки. Стержень мягко шуршал в ладонях Кусачего.
   Огонь вспыхивал и опадал за холмами; тени метались в пустотах бастиона, изрезанные контуры которого казались то близкими, то странно далёкими. Посреди красных сполохов возникло бледное пятно; стремительно разрастаясь, оно начало смещаться к южной оконечности Гиблого поля и вскоре, разбежавшись узористыми волнами, легло над пустошью. Похожее на гигантское облако, пятно света, колеблясь, меняло причудливые формы; чем светлее становилось на небе, тем больший мрак опускался на землю.
   Седой вдруг почувствовал слабый толчок, однако не понял, откуда он. Он стал шарить руками вокруг себя. Кусачего рядом не было. Он вскочил и крикнул что-то во тьму, однако его тотчас же сбило с ног и окатило волной горячего воздуха. Становилось жарче. Темнота вокруг словно бы проваливалась в иную – большую – темень, налитую медно-красным, испепеляющим сиянием. Гром ударил, как молот о наковальню. Седого оглушило и обожгло.
   Он метался от места к месту, пытаясь укрыться от палящего морока. Пятки горели, спину сводило, как если бы с неё сдирали кожу, лицо пылало, в глазах вращались пламенные сгустки. 
   Отчаявшись, Седой бросился на землю; взвизгивая и корчась, вонзаясь пальцами в трещины на обожжённой поверхности, он раскидывал вокруг себя камни, щебень и куски глины. Под чёрствым верхним слоем обнаружилось что-то сыпучее, мягкое на ощупь – не такое жгучее. Седой постарался влезть, не видя ни размера, ни формы углубления; свернувшись, подобно змее, он замер вздрагивая от нестерпимой боли. Сознание покидало его. Внезапно жар схлынул.
   Резкие, продолжительные удары по лицу привели Седого в чувство. Он лежал, тяжело и хрипло дыша, и, выпучив глаза, глядел на Кусачего.
   – Подъём, – услышав команду, Седой сделал движение, пытаясь выкарабкаться, однако тело его не слушалось. Голова налилась свинцовым туманом, мутило и хотелось блевать.
   – С-сейчас, – пробормотал Седой, – с-сейчас...
   Кусачий взял его под мышки и, выбросив из ямы, остановился в задумчивости, глядя вниз. Седой поднялся. Оскалившись, он стоял на подкашивающихся ногах, согнувшись в три погибели, не в силах сдвинуться с места. Тряпьё выгорело на плечах и на заднице, башмаки почернели.
   – Мы с тобой как две паршивые крысы, – сказал Кусачий и посмотрел куда-то в сторону. Его лицо, тёмное с поблёскивавшими глазами, не выражало ни испуга, ни беспокойства. Седой, морщась, смотрел на эти загадочные черты.
   Пятно растворялось во мгле, закрывшей небо на северо-западе. Над крепостью зоркий глаз Кусачего различал редкие всполохи огня, похожие на угли догорающего костра.
   Беглецов обступила ночь. Подвывая, Седой плёлся за Кусачим, чья фигура, то возникая вблизи, то пропадая в черноте, казалась неподвижной.
   – Брат, долго идти, а, брат? – послышалось у Кусачего за спиной.
   Ожоги чесались, ноги ныли. Крепкие руки подхватили страдальца и, проволочив по земле, бросили на шершавую поверхность остывшего камня.
   – Я думал, ты сдох, – раздалось у Седого над головой, у самого уха.
   Седой тревожно огляделся по сторонам, пытаясь понять, где они очутились. Над головой у него нависало что-то круглое, выгнутое; напрягшись, Седой приподнялся и повернулся на бок. Неподалёку он разглядел отверстие, а в отверстии – спину Кусачего, после чего потерял всё из виду. Очнувшись через какое-то время, он почувствовал, как что-то ущипнуло его за грудь и лицо. В ноздри ударил знакомый запах, но Седой не помнил, где его слышал. Едкая боль перекинулась на спину. Его перевернули. Приоткрыв глаза, он увидел Кусачего; тот, завязывая верёвку на штанах, задумчиво глядел в отверстие, из которого лилось серенькое утро.
   В укрытии холодало. Каменные стены без окон, понижаясь, уходили куда-то вглубь; размеры помещения едва угадывались во мгле. Седого начало знобить. Он закрыл глаза, а когда открыл их, увидал вокруг себя множество разноцветных пятен: багровых, бледно-жёлтых, иссиня-чёрных; над головой светилась ярко-красная полоса с размазанными краями. Пятна таинственно подрагивали; какие-то, ширясь, вздымались и падали, позади них было ещё что-то – неясное, чего глаз не различал.
   Седой очнулся и застонал. Повернувшись, он проблевался, а потом, свесившись, упёрся лбом в пол и облился с головы до ног. Скорбное мычание, выпрастываясь у него изо рта, опутывалось паутиной жёлтой слюны. Рухнув на пол, Седой принялся было ползти – туда, где оставался ещё неосвещённый участок, подальше от причудливой игры загадочных огней, но онемевшее тело застыло. Он лежал у подножия камня; нелепо раскинутые конечности сводило смертной судорогой, скрюченные пальцы копошились в пыли, как черви. Вскоре Седой замер.
   – Чего тебе? – голос Кусачего звучал глухо.
   За камнем прохрипели:
   – Воды.
   Кусачий не шелохнулся. Взгляд его был устремлён в костёр, возле которого лежали грудой камни, кости и пучки сухого кустарника. Огонь весело плясал, сжирая неподатливое топливо и разбрасывая снопами искры, летевшие в темноту. Жар расходился по укрытию; холод проникал из отверстия в стене, смешиваясь с плывущими навстречу клубами дыма.
   Кусачий чихнул и повернулся к Седому, чья тоскливая физиономия, высунувшаяся из-за угла, светилась, как тусклая луна.
   – Воды, – повторил Седой, вперясь в Кусачего распухшими слезящимися глазами.
   Кусачий отвернулся. Через некоторое время он встал и вышел; когда появился, костёр уже потух. В руках у него была откупоренная фляжка. Отпив, он закрыл её и убрал в сторону. Разворотив угли, Кусачий подбросил немного костей и подпихнул травы. Огонь, словно нехотя, выполз откуда-то из глубины. Кусачий сидел на корточках и грелся, протянув ладони. Волосы его почти закрывали лицо.
   Седой вновь захрипел. Из-за камня показалась, сделавшись странно длинной, худая изъязвленная рука с распухшими венами и коричневыми буграми от ожогов. Костяшки пальцев поблёскивали на свету. Кусачий косился на руку страждущего и думал о чём-то. Найдя кость подлиннее, он подцепил ею тлеющую головёшку и, примерившись, бросил Седому на ладонь. Тот взвизгнул и через мгновение скрылся из виду. Кусачий улыбнулся. Когда Седой выглядывал, его вытаращенные в испуге глаза кричали о вернувшемся сознании. Седой беззвучно разевал рот, шевеля губами. Вытянувшись, он пытался приподняться, чтоб опереться спиной о камень, но силы покидали его. Несчастный отполз на локтях и угомонился.
   Кусачий отодвинулся от костра, лёг на спину, заложив руки за голову, и уставился в потолок. Глаза слипались. К тому времени, когда он проснулся, огонь погас. В отверстии мерцали звёзды. Тишина звенела. Он протянул руку, нащупал флягу, встряхнул её и, положив на место, повернулся на бок. В ту ночь ему приснилась смерть.
   Утро спрыснуло жиденькими лучами безжизненную пустошь. Поёживаясь, Кусачий вышел из укрытия. Отливая, он прочищал горло и осматривался по сторонам. Вокруг было пусто. Камни и серое небо. Тёмной линией вырисовывалось русло Мёртвой реки с прилегающими окрестностями. Глина запеклась и побурела, щебёнка приобрела странный оттенок. Кусачий опустился на колени, прижал ладони к земле и опустил голову, как бы прислушиваясь к чему-то. Всё молчало; он поднёс пальцы к лицу и, обнюхав их, тотчас отёр о загрубевшие края одежды. Обеспокоенность показалась на его лице, скулы напряглись, под глазами легли задумчивые тени.
   По мере того, как солнце поднималось над горизонтом, местность становилась тоскливей. Камни будто сжимались, напитываясь тусклым свечением. Воздух бледнел. Кусачего одолел приступ кашля. Некоторое время он стоял, нагнувшись, выхаркивая что-то, застрявшее в горле.
   В укрытии только дальние углы стояли неосвещёнными, остальное пространство было вдоль и поперёк иссечено лучами. Пыль, искрясь, уходила под потолок. Кусачий поднял голову и ничего не увидел наверху. Он перевёл взгляд в ту сторону, где в последний раз видел Седого. Тот лежал, скорчившись, за камнем. Кусачий подошёл к Седому и, наступив ногой ему на плечи, перевернул с живота на спину. Страдалец не подавал признаков жизни; он стыл на полу с закрытыми глазами и засохшей пеной вокруг открытого рта с пожелтевшим языком. Кусачий долго стоял над Седым, не двигаясь с места. Подойдя к кострищу, он взял флягу, вернулся к Седому и, отвинтив крышку, щедро омочил иссохшие губы умершего. Седой открыл глаза, уставившись на Кусачего, страшно закатил глаза и застонал. Кусачий, слегка попятившись, отдернул руку с флягой и завинтил крышку.
   – Привет, – сказал он ожившему. Седой что-то промычал в ответ. Кусачий разглядывал его тело, сплошь покрытое коростами и волдырями. Местами нарывы изошли гноем, участки кожи у предплечий и на руках выглядели неповреждёнными.
   Ближе к вечеру Кусачий вышел, набрал полные ладони щебня и поднёс их к лицу. Щурясь, он втягивал ноздрями воздух; закончив, сплюнул, вытер руки и сел на землю, прислонившись спиной к стене. Солнце уходило за горизонт, небо из жёлтого сделалось красным. Последние лучи прилипали к камням и, просачиваясь в трещины, исчезали. Кусачий решил уходить утром, перед рассветом. Укрыться удобнее всего в бастионе, если бастион пуст.
   – Брат, – послышалось рядом. Седой, едва держась на ногах, показался у входа.
   – Брат, воды.
   Он держал флягу, повернув её горлышком вниз. Кусачий встал, вырвал флягу у него из рук и зашёл в укрытие. Вернувшись, молча уселся на то же место и посмотрел вдаль. Солнце скрылось из виду. Стало стремительно темнеть. Кусачий вытер пот со лба. С запада подул холодный ветер. Кусачий принюхался и услышал незнакомое – то, свежее, с солью.
   Всю ночь он жёг огонь и смотрел на Седого. Он выходил на время и возвращался. Неподалёку от укрытия находился колодец, по случайности найденный им когда-то очень давно. Его нельзя было отличить на местности, и теперь небольшое, окружённое камнями отверстие питало его надеждой. Он туго обвязывал флягу бечёвкой и медленно опускал её, затем осторожно поднимал на поверхность, делал глоток и крепко закручивал крышку. Вода воняла, но была чистой.
   Кусачий поставил флягу на пол и сел у огня, не спуская глаз с Седого. Тот, не отрываясь, глядел на флягу. Через некоторое время Седой начал тревожно ёрзать на месте и, в конце концов, не выдержав, потянулся к воде. Кусачий, оскалившись, резко подался вперёд. Седой шарахнулся и закрылся руками. Кусачий ухмыльнулся, взял флягу и, подбросив несколько раз, кинул Седому. Седой схватил, нервно отвинтил крышку и, едва не захлёбываясь, утолил жажду. Напившись, несчастный вдруг почувствовал себя вконец обессиленным; улёгшись на пол, он запрокинул голову, закрыл глаза и, всхлипнув, впал в забытьё.
   Кусачий, подложив в костёр, начал готовиться ко сну. Задремав, он лёг к огню спиной, однако тут же, очнувшись, развернулся лицом к пламени. Пёстрые язычки огня весело облизывали темнеющие кости, над головой висела пелена вонючего дыма. Кусачий долго не мог уснуть. Он выходил из укрытия на воздух, смотрел на звёзды. Обходя строение, подмечал, с какой стороны свет от костра становится заметней. Холодало.
   В помещении Кусачий обнаружил странное углубление у основания дальней – всегда остававшейся во мраке – стены. Приглядевшись, он смог разглядеть ступени, однако не решался приблизиться. Взяв с пола камень, Кусачий бросил его в темноту и услышал, как тот, стуча, скатывается по ступеням. Всё стихло. И вдруг где-то далеко внизу, под полом, раздался хлопок и вслед за этим стены укрытия задрожали от набежавшего эха, шедшего с глубины. Кусачий напугался и выбежал. Седой очнулся и, вытаращив глаза, лежал неподвижно. Когда Кусачий вернулся, ничего не было слышно. Седой спал.
   Утром – едва забрезжило на горизонте – Кусачий покинул укрытие с мешком за спиной и направился к Мёртвой реке. Когда с востока потянуло теплом, Кусачий скрылся за обрывистым спуском русла; внизу всё еще тонуло в холоде и мраке. У дна воздух темнел, густел и словно бы становился вязким; изморозь лежала на камнях тоскливой плесенью. «Ни зги не видать», – пронеслось в голове у Кусачего. Он шёл, осторожно ступая по неровной поверхности, и время от времени посматривал наверх, боясь внезапного обвала. Вскоре он двинулся уверенней: света прибавилось, камней стало меньше, и у скатов начали обнажаться участки породы с торчавшими костями.
   Кости залегали слоями. Те, что лежали глубже, горели дольше и давали много тепла, те же, которые Кусачий обнаруживал на спусках, а то и вовсе подбирал на пустоши, перемешанные с щебёнкой, вспыхивали быстро, быстро сгорали и долго тлели без всякого толку. Кости с глубины ценились выше.
   Кусачий яростно закапывался в землю заскорузлыми и жёсткими, как железо, пальцами и рылся в ширившемся отверстии. Всей пятернёй обхватывая шершавую косточку, Кусачий вытягивал её всю и тут же клал в мешок. Так продолжалось до тех пор, пока мешок не заполнялся наполовину. Кусачий усиленно работал руками; лицо его почернело, земля, прилипшая к волосам, забивалась в глаза. Взгляд Кусачего выражал спокойную сосредоточенность. Когда работа была окончена, Кусачий, потный, вымотанный и довольный, взвалил мешок себе на плечи и пошёл в обратную сторону. На подъёме ему пришлось повозиться: склон начал осыпаться, камни катились вниз, слой щебня под ними пришёл в движение. Кусачему нельзя было возвращаться, поэтому, переждав некоторое время, он собрался с силами, сделал несколько рывков и выбрался наконец на поверхность.
   Солнце уже припекало. Кусачий заторопился. Память его, цепкая, как коготь, не подводила никогда, однако на этот раз он вышел вовсе не в том месте, где предполагал. Потратив на путь до укрытия остаток сил, Кусачий весь оставшийся день пролежал без каких-либо действий. Краем глаза он наблюдал за перемещениями Седого, мерившего пространство от камня до входа и обратно. Солнце катилось к ночи.
   – До полуночи мы в бастионе, – сказал Кусачий еле слышно. Седой остановился и выпучил глаза.
   – Понесёшь вон это, – Кусачий кивнул в сторону оставшейся возле костра кучи костей; рядом лежали мешок, фляга и кремень.