Не фюрер, а тойзы Бонни Роттен, вообще - то

               
     - Время ноль, стоять два раза, - проскрипел ужасающим голосом робота Казимир Малевич и отстегнул приставной из составных частиц Вуйкеса - Кременца телемпень обыкновенный, щелкнув скользящим по осевой тумблером Визбора, еще того, настоящего, геолога, чье наименование утащил беглый власовец Ткач, упомянутый Солженицыным в третьем томе " Еврейской истории ", и стал бардом, завсегдатаем баров, валютных коммерческих ресторанов и даже индивидуальных пошивочных мастерских по производству желтых кальсон, где трудились в поте лица Катрин Ненашева и Мария Невашева, две сестры Чехова, потерявшие третью родственницу на дальних подступах к Москве, куда они и вторглись во главе Синей орды ордонанса утренней зари хана Гутык - баша на рассвете очередного дня еще одного замкнутого на себя года, век за веком воспроизводящих те же грабли Машеньки Алехиной, по которым так задорно и забавно было прыгать, хотя все тайны мироздания давным - давно были открыты Ангелами ада деда Лимонова, харьковскими металлургами с утомленными, но гордыми лицами, гордящимися любой х...ней, не имеющей никакого отношения ни к чему.
     - Ты не говори так - то, - скромно попросил долговязый Брюсов, отираясь сутулой спиной у косяка двери : у него зудел фурункул, выскочивший от простуды чуть выше поясницы, и он терся больным местом о любой предмет меблировки, Горький даже выгнал страдальца, весомо указав на ценник раритетного Чиппендейла и предупредительно распахнутую Андреевым дверь. - Сам не понимаешь чего говоришь - то.
    Он попытался зачесать волосы назад, но Гиппиус, проказница и затейница, накануне обрила наголо всех своих приятелей, тривиально опасаясь тифозной вши, бойко перемещающейся на подкованных Левшой ножонках вдоль по Питерской и Тверской - Ямской, пересекая Сивцев Вражек, столь бесящий своим названием трактирного полового Собчака, что тот выколол себе глаза, лишь бы не слышать такого противного названия, и теперь бегал по " Яру ", отзываясь на свист и гнусавые голоса завсегдатаев : " Эй, подь сюды " и " Соси живей отсюда ", потому, не найдя волос на вытянутой огурцом голове закурил папиросу, с наслаждением выпустив дым в лицо спящего в креслах Семашко, храпящего на весь дом, оперировавшего всю ночь напролет на борту пролетавшего дирижабля " Путь пролетария ", случайно зацепившегося за золоченый шпиль Петропавловки привешенной с прибором веревочной лестницей, спряденной трудолюбивыми ивановками из веревочных сандалий кули - добровольцев, в количестве десяти миллионов штук пересекших границы молодой Республики тоже на рассвете того же дня.
     - И что ж у вас все двери - то нараспашку ?
     Привычно грассируя и отдуваясь забавными пришептываниями в комнату вкатился еще один гость, волосатый Мейерхольд, притащивший из Коктебельского имения Волошина оплетенную ивовой лозой пятилитровую бутыль самогону, полученную поэтом в дар от Сонечки Витухновской, скромной гимназистки в белом фартучке, открывшей подпольную спиртовую мастерскую в знак несогласия с " Сухим законом " военного времени, когда почему - то все ходили и ползали пьяными, несмотря на закон и строгих комиссаров в кожаных куртках, хлебавших " Бордо " цинковыми кружками из жестяных бачков, приваренных прямо к трамваям путиловцами.
     - Нам прятать нечего, - горделиво выпятил живот вездесущий Кошкильды, уже тогда имперец, хотя сам сириец Сталин еще подвизался на скромных должностишках Наркомата национальностей, питаясь репой и засохшей воблой из пайка, закончившегося вместе с минами о прошлом годе. - Ну - ка, ну - ка, - приговаривал имперец, выталкивая на свет маленького чернявого человечка в поношенных ботинках и драповом пальто на голое тело, - пусть полюбуются.
     Чернявый осклабился и громко шаркнул опорком, независимо приосанился, откинув руку назад, и замер в картинной позе, тщательно скопированной с ранних полотен Тициана.
     - Прошу любить и жаловать, - представил гостя Кошкильды, усаживаясь на отчаянно заскрипевший табурет, - итальянский социалист Бенито, проездом, из Парижа в Жмеринку.
     - В Жмеринке фашизм, - сумрачно шепнул Семашко, зевая. - Сам видел, когда мимо пролетали. Сплошной фашизм. И безвиз с Европой, - непонятно закончил неожиданную речь доктор, снова засыпая, скрючившись в неудобном кресле.
     - Так, - тактично опуская твердый знак кивнул Малевич, закурив самокрутку из газеты " Копейки ", хоть этим возвышаясь над аристократичным Брюсовым, и в начале новой эры не отказывающимся от недостойных привычек буржуазии и капитализмы, заевших мир донельзя и вскрой. - В Европах - то давно фашизм, везде полная жопа, только у нас через двадцать лет будет вуматину.
     Брюсов торопливо подсчитал на пальцах, покачал головой и умер.
     - А щас какой год ? - Сквозь сон поинтересовался Семашко, запутавшийся в календарях и часовых поясах, пересекаемых впересечку столь часто, что уже и махнул рукой на счет дат и времени, лишь координаты его интересовали, точные и неизменные по Меркатору.
     - Восемнадцатый был с утра, - хихикнула Гиппиус, уезжая в Париж, забрав с собой не только корзину и картонку, но и чернявого Бенито, неуловимо напоминающего Антонио Бандераса, этого опасного бандеровца из прихвостней Лизки Готфрик, охмурившей Шульгина на пару с " Союзом Михаила Архангела ".
     - Чо пишешь ? - Проводив Зиночку, спросил Кошкильды, разглядывая брюки Семашко подозрительным взглядом подозревающего подвох человека в штанах Маяковского, очугуневшего памятником во время тревожного рассвета все той же Машеньки Алехиной, отчего - то сводящей автора этой сказочки с ума, и так невеликого.
     - Лошадей, - кратко ответил Казимир, размазывая кобальт синий по палитре, - красных таких коней.
     - Пиши прозой, - посоветовал вставший Семашко, застегивая пальто на все три пуговицы. - Или стихами.
     Насвистывая он пошел к двери, подмигнул Брюсову и неожиданно обернулся.
     - Мы лошади фашистского рассвета,
     Мы скачем на Варшаву через Львов,
     И нет, товарищи, ответа
     Про вечный курс для дураков.
     Он уже скатывался, грохоча сапогами по лестнице, как Брюсов бросился за ним следом.
     - А какой курс - то ?
     - Шестьдесят копеек золотом, брат, - ответил Семашко, открывая скрипящую дверь парадного, - или три шиллинга за кольцо дыма паровоза.