Пепел и кости. Глава 14

Гарсиа уверенно рычала, раскидывая в стороны дорожный щебень. Она неслась по неширокому шоссе сквозь бесконечные поля, поросшие высокой травой, оставляя после себя лишь клубы пыли. Мы ехали быстро, беззаботно и не задумывались ни о чём, кроме как о наслаждении и спокойствии. Мысли улетали куда-то вдаль вместе с пылью, вместе с уходящим днём и огромным диском солнца, проваливающегося за тёмную линию горизонта, за огромные поля и горы, тонувшие в далёких высоких облаках и тумане очень далеко от нас.
Ветер свистел в волосах, залезал под куртку и сметал все сомнения. И мы в тот момент были счастливы.
Эдгар вёл машину уверенно, со знанием дела. Он обращался с Гарсией очень осторожно, ласково, а когда он случайно слишком сильно давил на педаль газа и машина раскатисто подавала свой грозный рычащий голос, он нежно гладил её по приборной панели и приговаривал: «Тише... тише, моя милая».Поначалу мне это казалось странным, но теперь, спустя несколько месяцев работы с этим человеком, я начинал понимать, что любить можно всё, что угодно, от человека, до автомобиля. Наверное, для того, кто любит автомобиль, в голове создаётся навязчивая мысль о том, что у холодной машины, созданной из механизмов, есть душа и сердце. Любовь – это прекрасно, но иногда она переходит все границы. Со мной случилось так же.
Я вспоминал о ней с каким-то невообразимым трепетом, с тоской по ушедшим в небытие дням, с огромным наслаждением и тяжёлой болью. Вспоминая наши беседы у ревущего моря, горячий кофе и холодный чай поутру, чтение Гюго до поздней ночи в гостевой комнате, я испытывал странную тяжесть в груди. Тяжесть прошедших лет, подумал я. Но на самом деле это было всего лишь осознание того, что время идёт, неумолимо разрезает ткань пространства и оставляет позади себя шлейф грустных воспоминаний. Каждый человек рано или поздно приходит к этому. Он смотрит в окно и понимает, что времени остаётся не те уж и много, что эта жизнь не будет вечной, что о нём все скоро забудут, если он не сделает чего-то выдающегося. За окном неслась чья-то красивая, полная роскоши и соблазнов жизнь, в ней были беззаботные улыбки тех, кто никогда не задумывался о смерти и боли, были и лживые слова, и празднества, и прочие радости нашего времени. И в этот момент мне казалось, что я вышел из бесконечного и очень сильного потока времени, я находился вне его и мог лишь смотреть на то, как жизнь проплывала мимо, с издёвкой улыбаясь на прощание и показывая в последний раз тёплые ностальгические воспоминания, от которых горькие слёзы наворачивались на глаза.
Вот что это была за тяжесть в груди. И в тот миг, когда мы неслись по шоссе навстречу приключениям, это ощущение пропало и я не задумывался о своём прошлом: ни о ней, ни о любви, ни о друзьях – ни о чём.
– Я очень надеюсь, что моя Гарсиа всех победит на выставке, – практически прокричал Эдгар, улыбаясь и пытаясь перекричать вой ветра.
– Если там будут дилетанты, то у нас всё обязательно получится, – прокричал в ответ я и практически не услышал собственного голоса. – А если нет, то у нас появится ценный опыт, который так нужен всем.
– Опыт – штука очень опасная в плохих руках. Мы, конечно же, не такие, но с ним всегда нужно быть настороже, – сказал Эдгар и на мгновение отвернулся, в сторону полей и огромного тёплого шара солнца, затем вновь посмотрел на меня, слегка щурясь, – Думаю, мы смогли бы использовать его по назначению.
– Германия в общем-то не смогла, а люди в ней смогли, – ухмыльнулся я. – Так вот всегда и бывает: зарабатываешь опыт, а когда пытаешься рассказать о нём всем, тебя запирают в тюрьме. Так было, как минимум, последних лет тридцать, не находите?
– Будь моя воля, я бы передал тебе мой горький опыт жизни, сынок, – Эдгар улыбнулся ровной белоснежной улыбкой. – Не совершишь тех ошибок, которые в твоём возрасте совершил я.
– Что вы сделали? – поинтересовался я.
На мгновение мужчина помрачнел, но затем вновь беззаботно посмотрел на меня. Я почувствовал, что что-то было не так.
– Я тебе расскажу. Позже, когда прибудем на место. А пока что тебе будет мало пользы от моей истории, – пожал плечами он. – Может, ты уже совершил мои ошибки и в моём опыте не нуждаешься, как думаешь?
– Знания всегда были нужны человеку.
– Они ему не нужны только тогда, когда ему говорят, что и как делать, – Эдгар на секунду сморщился будто увидел на дороге труп. – Посмотри на нашу страну, во что её превратили! Сплошная строевая ходьба да песни во славу фюреру! У всех тех, кто сейчас на войне и боготворит Гитлера, нет собственного мнения и принципов! Эти люди давно перестали быть людьми, они теперь стали машинами и лишь выполняют чужие приказы. А приказ чаще один, Оскар: «Умирай за свою страну».
– Мне говорили то же самое, когда я уходил на первую войну.
– Мне тоже, друг мой. Мне тоже.
– Значит ли это, что мы стали такими же, как и новое поколение? – задумался я. – Или мы всё же думаем по-другому?
– Если ты задаёшь себе такие вопросы, то однозначно у тебя есть разум, – ответил Эдгар. – Сейчас такие рассуждения вызывают чаще всего лишь отторжение и смерть. «Гитлеровская молодёжь» не привыкла думать, им это ни к чему. Но как только они видят где-нибудь искру вольнодумия, то тут же набрасываются, точно гиены на труп и забрасывают гестапо доносами. В наше время свободные от предрассудков и установок государства люди долго не живут, запомни это. И будь осторожнее с тем, что говоришь вслух.
– Я редко говорю вслух что-то из ряда вон выходящее, – ответил я. – Или, может, никому до меня просто нет дела и мои слова никому на этой планете не нужны.
– Знаешь, второй вариант был бы лучше. За тобой не будут охотиться, не будет мучительных погонь от «правосудия» и бессонных ночей в маленьких городах, в которых приходится прислушиваться к каждому подозрительному шороху.
– Откуда вы всё это знаете?
– У меня есть горький опыт, Оскар. Но о нём я тебе расскажу потом, когда прибудем в Браденхоф.
Я лишь кротко кивнул в ответ.

Мы прибыли лишь к вечеру. Солнце уже наполовину зашло за горизонт, окрашивая небо в алый, его затягивала кровавая пена облаков, медленно движущаяся на север. Ветер обдувал неширокие улицы Браденхофа, выметал пыль и грязь и тёмных переулков, в которых творилось нечто страшное и недоступное нашему разуму.
Гарсиа стояла на небольшой площадке рядом с гостиницей «Лесная глушь» – небольшим трёхэтажным зданием с удивительно красивым фасадом, если сравнивать с остальными постройками и без того не самого красивого города. Мы с Эдгаром стояли возле машины и мирно курили, выдыхая дым в уже ставший прохладным воздух. Наш взгляд приковал медленный, чистый закат, мерцающий прямо перед нами, где-то в глубине полей. Я поднял голову вверх и увидел первые огоньки звёзд, они были похожие на разорванное кем-то ожерелье. «Бог уже выдыхал последние облака воздуха, – думал я, втягивая в свои лёгкие тягучий дым, – наверное, скоро нам суждено умереть. Может, Бог тоже курит, и его дым – это война, захватившая нашу планету практически целиком, как чума, что погубила миллионы жизней в прошлом».
– Удивительный город, – вздохнул Эдгар. – Не думал, что здесь будет настолько красиво. И чисто, не то, что у нас.
– Здесь однозначно лучше, – подтвердил я, – наверное, я бы даже сюда когда-нибудь переехал. Во всяком случае, тот город мне не претит – слишком уж он серый и как будто безжизненный.
– Это ещё не вся красота этого мира, – промолвил мой начальник, – наверняка в мире есть места в сто, нет, в миллион раз красивее, чем этот закат и те горы вдали. Есть водопады и заснеженные вершины. Но одно место совершенно точно будет самым красивым для каждого человека на свете.
– Какое же?
– Дом, конечно же. Только и дом бывает разным. Не знаю, смог ли бы Браденхоф стать моим новым домом. Если бы не выставка и не было бы мастерской, то я, возможно, отправился бы сюда в отпуск. Прощупать почву, так сказать.
– А что у нас с выставкой? – спросил я и посмотрел на него.
– Пока ничего, – ответил он и выкинул окурок. – Сегодня ночью в доме организаторов будет гулянье, довольно большое, судя по словам тех, кого пригласили.
– Нас пригласили?
– Да, прийти может тот, кто участвует в выставке. Мы, к счастью, попадаем под эту категорию, – Эдгар ласково потрогал уже похолодевшую Гарсию и улыбнулся. – Главное, произвести на людей хорошее впечатление, а остальное будет, тогда и переживать не стоит.
– Значит, нам нужно выглядеть просто потрясающе.
– Сейчас, мы, конечно, не выглядим как победители, – как-то грустно рассмеялся Эдгар и тут же оборвал смех, – да никто не выглядит как победитель. Такая у нас природа – выглядеть отвратительно, что снаружи, что внутри.
– Если мы не можем выглядеть красиво изнутри, то постараемся хотя бы снаружи. Люди ведь обычно смотрят только на обёртку, но внутрь – почти никогда.
– Твоя правда, – ответил Эдгар и похлопал меня по плечу. – Идём, сегодня ночью нам нужно блистать.

Шикарный особняк, в котором проходил своеобразный бал, сиял ночными огнями из больших окон, окутывая близлежащую дорогу и внутренний двор в тёплый рыжеватый плед из настоящего света. В небе, казалось, искрился сам воздух, на клумбах цвели георгины и пионы, с цветка на цветок медленно перелетали ночные  мотыльки, безуспешно пытающиеся поймать отголосок искусственного света. Выложенная камнем петляющая лента дорожки, ведущая к парадным дверям, наполовину терялась в полумраке.
Мы прошли к особняку. Эдгар громко постучал и прислушался, чуть ли не приложив ухо к двери. Изнутри доносилась музыка, громкая, мелодичная и такая яркая, что хотелось пуститься в пояс прямо у порога. Но оба мы продолжали стоять и молчаливо вслушиваться в гул роскошной жизни.
Наконец, дворецкий открыл двери и на мгновение выпустил широкий луч света во двор. Мотыльки всколыхнули цветущие георгины и понеслись вслед за нами. Стоило мне и Эдгару оказаться внутри, как сзади послышался гулкий грохот закрывающейся двери. Я обернулся и увидел, что один мотылёк всё же успел пролететь за нами и теперь кружился вокруг огромной сияющей под потолком люстры, окружённой десятками искусственных кристаллов, причудливо преломляющих свет.
– А здесь неплохо, – одобрительно покивал Эдгар, осматриваясь. – По крайней мере, организаторы на празднество не скупились. Эх, главное, чтобы теперь выставка прошла хорошо, да, Оскар?
Я кивнул.
– Нам теперь следует повеселиться и отбросить все заботы. Не думай ни о чём, – он положил мне руку на плечо, – я по лицу вижу, что ты о чём-то серьёзном задумался. Что случилось?
– Просто пребываю в культурном шоке от такой красоты. Горький опыт таких роскошных празднеств теперь душит.
– Ах, вот оно что! – воскликнул Эдгар. – Горький опыт станет слаще, если ты, наконец, хотя бы ненадолго отпустишь свои мысли. Нельзя давать им завладевать тобой, Оскар. Воспоминания – ничто, и их следует отпускать. Желательно, навсегда.
– Разве по мне видно, что я о чём-то вспоминаю?
– Ещё бы! – хмыкнул Эдгар. – Практически всегда. У тебя в глазах загорается странная искра, которую я вижу очень отчётливо. Идём, может, найдём кого-нибудь из соперников.
Мы прошли в большой банкетный зал со светлыми стенами, отделанными древесными панелями. Посередине стоял накрытый белоснежной скатертью стол с практически бесконечным количеством еды. Где-то в углу примостился небольшой оркестр и наигрывал приятную успокаивающую мелодию. Люди бродили вокруг, словно в муравейнике: они говорили, смеялись, танцевали, они отпустили все мысли и позволили чувствам взять вверх. Эдгар был прав – я не умел отпускать мысли хотя бы на время, поэтому в голове моей постоянно стоял отчётливый запах разложения старых воспоминаний, которые я никак не решался выбросить на помойку. Я не видел в этом смысла. Пока они приносили хотя бы толику счастья, пока от них наворачивались слёзы и сердце стучало сильнее, мне было тяжело с ними расстаться – слишком тяжело и, по моему мнению, бессмысленно. «Зачем убивать в себе то, что приносит хоть каплю радости? – спрашивал я себя, проходя мимо танцующих. – Как вообще можно решиться утопить, закопать, сжечь то единственное, что держит тебя на плаву? Или, может, в этом есть какой-то особый, очень глубокий смысл? Я не понимаю».
Я нашёл глазами Эдгара и помахал ему рукой, криво улыбнувшись. Тот улыбнулся в ответ и продолжил есть тигровые креветки в непонятном соусе. Нам не было весело, но каждый из нас стремился потерять себя хотя бы на одну ночь. Это необходимо, когда груз воспоминаний и отвественности наваливались разом и сдавливали лёгкие, ломая позвоночник, не позволяя нормально жить. Потерять и забыть себя – единственные достойные этой ночи вещи.
Подойдя к столу, я налил красного вина и увидел слева приятного вида девушку, она стояла возле тарелки с сандвичами и скромно смотрела на них, не решаясь взять хотя бы один из них.
– Хотите сандвич? – сказал я и придвинул тарелку ближе к ней.
– Да, с-спасибо... – смущённо сказала она и взяла один из них. Надкусила и блаженно зажмурилась.
– Я, пожалуй, тоже попробую, – тихо сказал я и тоже взял себе один, тот, что был с куриным филе и листьями салата. Надкусил его и почувствовал удивительный свежий вкус мяса и овощей. – Восхитительно, не правда ли?
Девушка взглянула на меня и рассмеялась, прикрывая рот рукой. Затем взяла со стол бумажную салфетку и попросила меня наклониться. В отражении подноса я увидел, что над губой у меня остался след от соуса, которым была смазана курица в сандвиче.
Девушка заботливо вытерла мне рот и вновь скромно улыбнулась. Я улыбнулся в ответ.
– Вы танцуете? – спросила вдруг она своим неожиданно приятным голосом.
– Никогда не пробовал, – ответил я, смотря на танцующих.
– Может, самое время начать?
– Возможно. Не уверен, что у меня есть задатки танцора.
– Ни у кого нет, поверьте мне на слово, – прошептала девушка. – Все только лишь притворяются, что хорошо танцуют. А на самом деле – обычные, дёргающиеся, как от выстрелов, люди. Кстати я так и не узнала ваше имя.
– Оскар, – спокойно ответил я. – А ваше?
– Анабель.
– Красивое имя, – сказал я и попытался вспомнить её имя, но тут же опомнился, стараясь зарыть эти воспоминания поглубже в холодную землю. – Очень звучное и нежное.
– Спасибо, ваше имя мне тоже нравится. Мы идём танцевать?
– Идём. Только что мы будем танцевать?
Анабель на мгновение призадумалась, глядя в потолок. Затем сказала:
– Какую песню заиграют, такой танец и будем танцевать.
– Договорились.
Мы вышли практически на середину зала. Она схватила меня за руки и нежно повела вокруг своей оси. Наши тела кружились в тёплом спокойствии искусственных ламп и искрящихся бриллиантов на шее гостей. Анабель смотрела в глаза, и я вдруг подумал о том, что же я делаю. Незнакомая девушка, абсолютная пустота внутри тех людей, что меня окружали – обыкновение, самая тривиальная картина банкетов и празднеств.
Платье Анабель тоже сияло. Она сияла полностью. Когда мы на мгновение остановились, оркестр заиграл фокстрот. Танцующие вокруг закружились в одну сторону. Я чувствовал себя окружённым.
– Умеете танцевать фокстрот? – спросила Анабель.
– Нет, – ответил я и взял её за руку. Она взяла меня в ответ и, улыбнувшись, мы влились в этот танец. Играли медленный фокстрот, поэтому повторять за теми, кто умел его танцевать, не было сложной задачей. Анабель и я повторяли за мужчинами и женщинами, за аристократами и гонщиками, каждый из нас старался понять скрытую сущность фокстрота, его динамику, пульсацию и гармонию мелодий.
Я смотрел на Анабель и терялся в её бесконечно синих глазах. Мы, казалось, кружились всё быстрее и быстрее, сильнее был вихрь чувств и желаний, улыбки шире, а платья блестели в тысячу раз ярче. Музыка тонула в урагане мыслей, и в один момент я не чувствовал более ничего, я просто не мог этого сделать, ведь мной овладел танец – громкий, красивый и такой утомляющий. Люди вокруг растаяли, превратились в сплошное пятно, свет медленно потух, оставляя нас с Анабель наедине с миром нахлынувших чувств и мелодий.
Когда же фокстрот был окончен, мы остановились и ещё несколько мгновений смотрели друг другу в глаза, переводя дыхание. Мы улыбались и, казалось, были счастливы в тот момент.
– А вы говорили, что не умеете танцевать, – подмигнула она и пошла ближе к небольшим креслам и диванчикам, что стояли по периметру банкетного зала. Наши уставшие, даже слегка вспотевшие тела опустились на небольшой кожаный диванчик, с которого открывался вид на всю комнату.
– Я просто повторял за другими, – ответил я. – Это ведь просто.
– Да, но иногда повторение превосходит то, что было изначально.
– В самом деле? – удивился я.
– Конечно. Это был лучший фокстрот, что я танцевала за всю мою жизнь, – сказала Анабель и вдруг посмотрела на арку, ведущую в другую комнату для более важных гостей и для участников выставки. Прямо на выходе стоял мужчина в белом смокинге и смотрел в нашу сторону. Девушка оживилась и встала. – Это идёт мой муж, Гарольд. Думаю, он будет рад с вами познакомиться. Не каждый день встречаешь такого танцора.
Во мне вдруг что-то с грохотом разбилось на миллионы осколков. Мысли, не выдержав такого потрясения, прорвали огромную дамбу, сметая всё на своём пути. Теперь во мне вновь бушевал океан вопросов и воспоминаний. Чернела буря, сверкали молнии и рычал гром. Корабль счастья отплыл от берега и затонул под волной огромного разочарования.
– Ваш муж? – переспросил я Анабель.
– Да, – ответила она. – Он видел, как мы с вами танцевали, я более, чем уверена. Теперь он точно не будет бросать меня одну на таких банкетах.
– Что? Вы танцевали со мной только, чтобы насолить мужу? – возмутился я и встал с дивана.
– Нет, что вы! Танцевать мне было приятнее, чем упрекать в чём-то Гарольда, – она, похоже удивилась моей реакции. Тем временем, Гарольд был уже совсем близко, а просто уходить у него на глазах мне показалось низким, поэтому я продолжал стоять и прожигать глазами ничего не подозревающую Анабель.
– Добрый вечер, – серьёзно сказал Гарольд и остановился. – Как ты, Анабель? Как потанцевала?
– Просто чудесно! – пролепетала девушка. – Оскар, оказывается, прирождённый танцор.
– Танцор, значит? – мужчина повернулся в мою сторону, и моё сердце пропустило удар. – Не хотите поговорить с глазу на глаз?
– Не особо, – честно ответил я слегка дрожащим голосом.
– Придётся, – Гарольд взял меня за кисть и повёл к неприметной двери, ведущей в неизвестность.
– Нет, стой, Гарольд! Он тут не при чём! – воскликнула Анабель и ринулась за нами, но было поздно: дверь в маленький кабинет захлопнулась на замок.
Я вырвал руку из его практически мёртвой хватки и нахмуренно взглянул на Гарольда. Тот, похоже, был либо очень расстроен, либо зол. Я, конечно, склонялся ко второму варианту.
– Значит, танцуете с чужими жёнами? – непринуждённо процедил он и покрутил между пальцами ручку, лежащую на столе из тёмного дерева. – Не стыдно?
– Постойте, – оборвал его я. – Анабель меня сама пригласила, я здесь абсолютно не при чём.
– Значит, она виновата?
– Нет, но она сказала, что хотела насолить вам, мол, вы не уделяете ей достаточно внимания, – продолжал объяснять я, боясь, что сбудутся мои самые страшные ожидания.
– Тогда начнём с тебя, тебе-то внимание очень нужно, как я погляжу, – Гарольд выкинул ручку в сторону и направился ко мне. Мои кулаки сжались, костяшки побелели от напряжения. Я боялся, что он может меня убить прямо в этом кабинете и спрятать труп в шкафу. Не страшна была сама смерть, как её ожидание.
Гарольд замахнулся и попытался нанести прямой удар по лицу, но я чудом увернулся и чуть было не упал. Мужчина развернулся в мою сторону и вновь начал приближаться. Я закрыл лицо кулаками и ждал нападения.
– Защищаешься? Это уже хорошо, – сказал Гарольд и попытался сломать мне челюсть. Я пригнулся и ударил его в ответ. Мужчина отшатнулся и подвигал нижней челюстью, вставляя её на место.
– Это ты зря сделал, – прошипел он и вытер кровь, текущую из носа. Пара капель упали на его белоснежный смокинг. Он ринулся в атаку, да так резко, что я не успел на этот раз увернуться. Следующие несколько минут были самыми мучительными в моей жизни. Гарольд взял меня за ворот костюма и несколько раз ударил по лицу, вышибая из меня из без того уставший дух. Я почувствовал что-то тёплое на своих губах и вкус металла на языке – это оказалась кровь, текущая из разбитого носа.
В глазах у меня помутнело, когда он бросил меня на пол. Мне хотелось защищаться, но навыки ведения войны были давно потеряны в туманах времени, да и причинять кому-то боль мне не хотелось, в отличие от оппонента. Мой внутренний убийца давно умер, уступив место обыкновенному безобидному человеку.
Гарольд пнул меня по лицу, и я почувствовал, как мир начинал бледнеть и теряться в пустоте. Краски стали исчезать, откуда-то из-за двери вновь послышался женский крик сквозь тихий фокстрот, а я лежал и проклинал Бога. Проклинал Гарольда. Проклинал Анабель.