50 глава. Ты счастлива, Лина?

               
                Рисунок Светланы Петровской

       Сыграли свадьбу, не шумную, не пышную - скромную, в учительском коллективе.  Да какая там свадьба?  Вообще как-то странно быстро всё закрутилось. Странно и непонятно. Словно  какой-то злой бес подталкивал и торопил. 
 
   Лина уже давно жила без родительских советов и наставлений. Виталий рос  без отца. А мама, уехав к дочери, где действительно нужна была её помощь, решила остаться там. А сын? Чего переживать-то за него? Чай, не маленький. Мужик!

   Позже Лина вспоминала улыбчивые  лица  учителей-старожилов, доброжелательно сочувствующих и советовавших: «Вы  красивая пара. .. Легко ли найти любовь, да ещё с нашей профессией?» И не замечала девушка, что под лакированной  доброжелательностью пряталась усмешка…

  Как раз перед свадьбой приезжала комиссия из РайОНО: две сухопарые дамы и круглый, упитанный  инспектор.  Теймуразович,  лебезя,  три дня поил и кормил их у себя. А, посадив в автобус и вытирая пот со лба, искренне  похвалил  Лину за «мудрое решение»: «Парень он трудолюбивый, симпатичный… Ну и что, что мать в отъезде? Она против всё равно не будет. Зато ты в дом хозяйкой войдёшь! Что надо перевезти – школьную машину выделю».

    Михаил вдруг оказался словно за каменной стеной.

   Виталий же, напротив,  - ах, как умел он ласково говорить!.. Убаюкивал словами.
   Всё чаще казалось ей, что это то самое самоотверженное, большое  чувство, как у Кати Татариновой  и Сани Григорьева, у Вари Степановой и Володи  Устименко, у Джульетты… То, которое ярче солнца светит на Земле, превращая грязь в чистоту, зло в добро.
  В дневнике записывала:

   «Сегодня Тоня в учительской спрашивает: «Сможет ли он оценить твою жертву?»  А какая жертва? !! Если есть любовь, о жертве не может быть речи. Но почему-то... плакать всё-таки хочется.
 
   Останешься ли ты, Лисёнок, таким же нежным?  И будет ли мне плакучее горе или безмерная радость, улыбки или слёзы с тобой? Чем больше думаю, тем больше сомнений и хаоса в душе. Откуда? Ведь всё хорошо! И солнце обещаний сияет! И  надежда крадётся тихой кошечкой - надежда об идеальной семейной республике, идиллии, как у Чернышевского».
   
   После свадьбы Лина переехала к Филисову, в  соседнее  село. Первые месяцы летели как в угаре. Она чувствовала себя любимой и потому – счастливой.

    Виталий был очень заботлив, нежен, хлопотлив: и печь топит (городская жена не умела этого), и даже варит (иногда). За скотиной  присматривала родственница, жившая по соседству.

 Лина  упоительно, бессовестно  счастлива! Первая близость, запретные ранее ласки, милые мелочи… Впрочем, у всех счастливых молодожёнов они, наверное, одинаковы.

     Пригорела картошка – будем сыты любовью! Не разгораются дрова – будем целоваться и забудем про мороз. Лина не задерживалась в школе, никого не замечала, забросила все общественные дела, не слушала ни разговоров, ни советов, ни сплетен.  После уроков  мчалась  домой, принимаясь за новые непривычные обязанности…

     Виталия  временно взяли в колхоз  шофёром. Бригада зимой  ремонтировала колхозную технику. Он приходил чумазый, в мазуте, солярке. Казалось, вся изба пропахла этими запахами. Пугая, исхитрившись, пачкал нос и щеки  жены. Лина понарошку сердилась, замахивалась полотенцем. А он, хохоча и увёртываясь, ловил в объятья. Долго мылся над тазом, и жена, поливая из ковша, ласково ругала, когда он разбрасывал брызги и, ещё в мыльной пене, мокрый, снова приставал с поцелуями.

  Никто не мешал им. И  жизнь казалась чудом любви и счастья.

  Потом приехала его мать. Грузная, суровая на внешность, Авдотья Ефимовна  ходила по дому и недовольно ворчала. Конечно, ей не глянулось, что свадьбу справили без неё, не нравилось, как молодая учителка управляется с хозяйством. Не то, чтобы та  была ленива, но неумеха – это видно сразу!

  Однажды она при ней сказала сыну, что слишком рано он женился, да и лучше было бы, если б жену взял местную, привыкшую к деревенским работам, а не городскую барыню.      

     Лина промолчала, но затаила обиду. Ей  подумалось, что и Виталий  может считать так же. Тем более, что не возразил, не сказал в её защиту ни слова, лишь отмахнулся. Лина молча  проглотила слёзы.

   Лисёнок всё же заметил, ну, точно хитрый Лис, притянул к себе, зашептал, щекоча ухо:
- Не бери в голову, поворчит – и перестанет. Жрать хочу – корми мужа! – Поев, заваливался на тёплую печку отдыхать. А она проверяла тетрадки и смеялась над тем, как смешно он с печи  комментирует глупые детские ошибки.

   Потом  всё чаще и чаще Виталий  стал приходить с работы поздно и навеселе.  Он вначале пытался как-то оправдать себя: дескать, бригаде  не откажешь, чтобы не укоряли: «Жену боишься, потому компанию не поддерживаешь!»

 Лина напоминала: «А кто  говорил: «У моей жены ни одной морщинки не будет, я не позволю»? Так искренне говорил, так нежно ласкал… А теперь меняешь любовь на стакан самогона!» Пьяный, он был вспыльчив и неприятен, снова оправдывался,  дескать, дружбаны – это свято…

     Потом добавилась новая отговорка: «Не сидеть же мне всё время около твоей юбки!» А она не понимала, как можно сто раз повторять «люблю», а потом уйти с друзьями на охоту, не обратив внимания, что печь не топлена и нет воды!

   И камень обиды  всё тяжелее  давил  на сердце. Больше всего мучили воспоминания: он же был совершенно другим!

 Куда исчезает чувство? Что-то словно сломалось в душе Лины… Не могла спокойно слушать песни о любви, хотелось крикнуть: «Не верьте, девчонки! Всё фальшь! Фальшь! Я поверила в Человека, а он оказался слабовольным глупцом». И стыдила его, и ругала. Хлопнув дверью, он уходил к друзьям на всю ночь.

   Мать, кряхтя, слезает с широкой кровати. Защищая сына, укоряет невестку:
-  Ишь, выгнала мужика, какая мудрая! А ты наживи свой дом,  тогда и выгоняй.

    Потом тоже идёт к соседям. Лина догадывалась: они нещадно перемывают ей косточки. До слёз было жаль себя. Раньше помогали книги - сейчас  читать не хотелось. Да и некогда.

   Наконец научилась растапливать русскую печь. Вот она, реальная жизнь! Посмеивалась над собой: «Превращаюсь в русскую бабу!»  Воду на коромысле несла почти с гордостью, вспоминая некрасовских женщин:
                Коня на скаку остановит,
                В горящую избу войдёт…

   Ей, конечно, далеко до таких подвигов, но прочувствовать судьбу воспетых поэтом тружениц и страдалиц… отчего бы нет? Предусмотрительно вздыхала: не на всю жизнь, конечно, но хоть чуть  прикоснуться... А то ишь... городская... белоручка... Привыкай, привыкай! Вот тебе... разница между литературой и жизнью - прочувствуй на себе и не жалуйся...

      Потом, уткнувшись в подушку, плакала и... вспоминала Мишку. А кого ещё она могла вспомнить? Кто, кроме него, любил её так безрассудно и прощал безропотно капризы, упрёки, насмешки?  А может... А может, и он... тоже изменился бы?...
    Прогоняла все мысли. Бросалась к окошку при малейшем шуме.   

     Возвращался Виталий, приставал с нежностями, они мирились. Вместе мечтали о том, как уедут в город и заживут другой жизнью, счастливо, без ссор. Ей по-детски верилось, потому что в юности сердце отходчиво.

     Но, увы, с каждой новой ссорой эта вера становилась всё глуше, туманнее. Одно за другим теряло свои  радужно-блестящие пёрышки ещё недавно крылатое счастье, и Синяя птица поблекла, как выцветшая на солнце акварель.

     Лина всё яснее понимала, какие разные они с Виталием. Встречаясь до свадьбы, она, конечно,  пыталась  думать об этом - именно только пыталась. Надеялась, что любовь все разногласия сгладит, тем более  что на свиданиях  хитрый Лисёнок  соглашался во всём её слушать, клялся повысить свой культурный уровень, читать стихи и т.д. и т.п.

   Она верила, потому что  любовь на физиологическом уровне неминуемо заглушает голос разума, ввергая его в летаргию. И сон разума в этом случае рождает, нет, не чудовищ, но романтическую иллюзию счастья. 

   Теперь же и  мелочи деревенской жизни, и разность темпераментов всё больше разделяли их.  Он высмеивал её сентиментальность, рассеянность, непрактичность. Её выводили из себя скептицизм, расчётливость, эгоизм молодого мужа.

  Однажды  пошли в клуб. После кинофильма компания парней  решила гульнуть, пригласили и Филисова. Но Лина сумела «победить» их: сердито утащила мужа домой – буквально утащила. Он шёл и оглядывался на их беззаботные голоса.

- Ты завидуешь им? – ревниво догадалась она.
- Да, - надрывно вздохнул Виталя, не чувствуя, какую рану наносит  ей этим ответом. И вновь только ласки смогли преодолеть отчуждение.

  Всё чаще она падала духом от сомнений и предчувствий, понимая, что  отъезд не изменит его лёгкого отношения к жизни. Теперь даже прежние достоинства Лисёнка превращались в недостатки. Всё меньше и меньше становился шлейф романтического очарования. Раздражало то, как презрительно он кривит нижнюю губу, сплёвывая под ноги, хихикает над её неумелостью в домашних делах, как шумно прихлёбывает чай…
 
   Теперь Лина уже не бежала домой после уроков. Напротив, всё чаще задерживалась в школе, занимаясь дополнительно или придумывая что-нибудь интересное с детьми, слушая их рассказы, обсуждая ссоры или радуясь успехам.

   Они стали её настоящей семьёй. В этой суматошно-озабоченной толпе  забывались семейные обиды, и совсем не хотелось возвращаться туда, где  счастье обернулось раздором и непониманием.
 
    Как-то вечером Лина Сергеевна и  Соня шли  после репетиции. За клубом, за огородами разносятся голоса пацанов и девчонок. Парни изредка матерятся, девчонки изредка визжат или заливисто смеются.  Весна!..

- Уже одиннадцать, - говорит Соня осуждающе, - Николай Теймуразович вчера объявил о режиме дня для старшеклассников.
- И что там в режиме? Я прослушала…
- Гулять только до одиннадцати. Будет ходить учительский патруль, задерживать.
- Не слишком ли строго? Как в лагере для заключённых. Или… как на оккупированной врагами территории.
- К экзаменам надо готовиться, а они гуляют!
- О, жестокие учителя – гонители свободы! – иронизирует Лина.
- Зачем вы так? – упрекает сознательная Соня.

    Лина Сергеевна вдруг восклицает:
- Соня, смотри, после вчерашнего ливня огро-омная лужа!
- Надоели эти лужи, - вздыхает Соня.
- Да нет же! Это целое море!  Мерцает от лунного света. И, как в матовом зеркале, ну посмотри же!  отражаются избы с белыми стенами, чёрными крышами, жёлтым светом окошек!
- Как у Гоголя в «Майской ночи».  Вот сейчас покажется в окне панночка…
- Красиво! А если долго смотреть, - настроение у Лины Сергеевны вдруг  меняется, она повторяет уже печальным тоном, - если долго-долго смотреть, приходит мысль о перевёрнутом мире, где зло, грубость, нечестность…

    Тихое отчаяние слышится в её голосе, и Сонечка берёт руку Лины Сергеевны. Девушка  ничего не говорит, но в этом  пожатии - и понимание, и сочувствие.

    Проводив Соню, Лина не спешит домой. Душа её сжимается от  гнетущего чувства: снова, наверное, Виталий пьян и, предвидя  её раздражение, заранее накачивает в себя злость, чтобы потом вылить ушат упрёков. Словно ватными становятся ноги. Мелькает горькая мысль: а стоит ли вообще жить, если «всё мерзостно, что вижу я вокруг!»  Шекспировский сонет. Как он начинается?.. Вспомнила!

- Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж… - Лина бормочет знакомые строки, и чёрный обруч стискивает виски. Берег озера, притягивая неотвратимо, кажется мрачной пустыней. Внизу еле слышно плещет волна. Холодная, зовущая. Тревожно шелестят метёлки камышей.

   Зачем, зачем нужна эта жизнь, если в ней нет любви и нежности?!...

   Оттуда-то неожиданно выпорхнула тёмная тень. Лина вздрогнула: «Не моя ли Синяя птица? Ты тоже бросаешь меня? Где вы, отважные герои любимых книг, почему, когда страшно и горько, никто не придёт на помощь?»   Подняла голову…   

   В синеву неба выскользнула тонюсенькая подковка новорождённого месяца, такая живая, беззащитно робкая.  Лина замерла, прислушиваясь...

     Что-то происходило и в ней самой, чему она сама ещё не могла дать объяснения.  Легчайшее шевеление… Или ей это только  показалось? Ведь ещё рано… Но она не могла не понимать, что новая жизнь уже зародилась в ней. И  чувствовала это. Она станет матерью… Непостижимое ощущение…   

  Сердце забилось сильнее. Ребёнок, её кровиночка, её лепесток… Нежность наполнила  душу. Нежность и – тревога. Что ждёт его? Или её? Страдание или счастье? Любовь или предательство? И кто защитит? Только она!

    Отступив от края берега, Лина осторожно идёт обратно. И уже неважно ей, как встретят дома, что услышит или не услышит, что ждёт её  завтра… Завтра – это будет уже другая, совершенно другая часть её жизни!

       Вместе с весной пришли экзамены. Лина, конечно, была во всех комиссиях. Слушая дельные Мишины ответы, смутно ощущала не удивление (что было бы вполне естественно), но - смутную печаль.

      Ни разу не посмотрел на неё, и это угнетало.
      Только один раз он показался ей прежним. Прежним? Нет, это была лишь тень прежнего Медведя. Лина специально зашла к Соне, зная, что Миша вместе с ней готовится к экзаменам. Что хотела она? Снова шагнуть на край пропасти, откуда, испугавшись, трусливо  сбежала?

    Да, Миша был в избе. Он сидел в горнице за столом, склонившись над учебником. Солнце золотило густые светлые волосы. Поднял глаза. Встретив её нервный, испытующий взгляд, застыл на мгновение. И ничего,  кроме усталой грусти, не увидела в нём Лина Сергеевна. Опустил голову над учебником. Желваки  перекатывались под кожей скул.

       Лина неспокойно ходила по горнице, трогая безделушки на полочке. Рассматривала фотографии на бревенчатых стенах.

  Соня вышла на кухню.  И тотчас же Лина оказалась у стола, попыталась усмехнуться:
- Как поживаешь, Миша?

   Он посмотрел пристально, с тревожной  сосредоточенностью. И у неё вырвались, помимо её воли  вдруг выскочили  слова:

- Ты не любишь меня больше, Миша! – она не спросила, но воскликнула, пытаясь иронией скрыть крошечную надежду.
 
 Он не ответил. Спросил, всё так же не отводя непонятного взгляда. Он  спросил:
-   Вы счастливы, Лина Сергеевна?
 
    Лина опустила глаза и, не в силах солгать,  произнесла, ни на  мгновение не задержав ответа, так же тихо:
- Нет.
 
    Вошла Соня. Больше им не удалось остаться одним. Он даже не поднял голову, когда она уходила. Лина шла по пустынной дороге.

   Слёзы струились по  щекам. Пахнущий влажной свежестью, половодьем, зелёными ростками воздух легко вливался в лёгкие.   
 
  Почему Миша задал этот вопрос? Ах, да, вспомнил, наверное, её слова: «Он хороший. Думаю, что буду с ним счастлива…» Но всё-таки для чего этот вопрос? Чтобы уколоть её? Сделать больно? Что он знает? Что может знать этот мальчик? Нет, он не мальчик! И он, наверное, действительно, мудрее её, хотя должно было бы быть наоборот.
 
 Сдаст экзамены. Уедет… Она тоже уедет.  Им – в разные стороны.

     Вечерние синие тени шагают рядом. Мириады холодных звёзд светят в сумеречном небе. Кажется, протяни руку – и ты коснёшься вон той, насмешливо зовущей к себе…
   
   Но нет, не надейся поймать... Далёкая, недосягаемая, она, как Мишка, отступает всё дальше и дальше… Увидимся ли мы с ним когда-нибудь ещё раз?

                Продолжение:
                http://proza.ru/2018/06/21/1736