Как я искала то, не знаю что...

Вступление.
     Дорогие читатели!
     До сорока лет моя жизнь не знала прямых дорог и строго следовала синусоидальному ритму. К этому времени я успела познакомиться с десятком профессий, хотя в моих дипломах жирным шрифтом значились всего две.
     Я работала в нотариальной конторе, в газете, гадала на картах. Не раз проходила служебную лестницу снизу доверху в казино, занималась бизнесом в сфере общепита, снова гадала на картах. Растила двоих детей, меняла места жительства и прописки. Была воспитателем в детском саду, инструктором по физической подготовке, учителем музыки и рисования (по специальности я – историк!), вновь гадала на картах. Вперемежку со всем этим писала стихи, рассказы и сказки для своих детей, опять гадала на картах…
     Я бежала от действительности с одной, единственной, целью – найти себя, заблудшую, потерявшуюся, растерянную. Судьба благосклонно приоткрыла своё лицо и устроила мне встречу всей моей жизни.
      А потом, я взяла и сотворила (не много - не мало!) книгу. Первое же издательство отозвалось на предложение о сотрудничестве. Так бывает.
     И пусть мои мысли, изложенные на бумаге, принесут в чью-то беспорядочную жизнь немного порядка, а в чью-то, чересчур размеренную, - немного хаоса.
     У каждого свой рецепт счастья. Да улыбнётся Вам удача!
Глава 1. Данилыч.
     Данилыч… Так звали маленького, сухощавого старика, одетого в простую деревенскую одежду, с непокрытой головою и седой бородою, аккуратно разложенной на груди. Он стоял на тропинке, чуть впереди меня. В руках – палка, на которую он опирался. Молчаливый, спокойный и уверенный в себе, только в глазах – молодой блеск и лукавые серые искорки в синем море радужной оболочки.
     - Пойдём, - тихим, но твёрдым голосом сказал старик, направившись вглубь леса размеренным шагом.
     Я, как заворожённая, поплелась следом…
     Шли мы недолго. Солнце пускало по макушкам деревьев своих многочисленных солнечных зайчиков, ветки папоротника с небывалой нежностью обвивали мои ноги, где-то в лесной глуши отсчитывала в сотый раз «ку-ку» грустная кукушка, а я пробиралась сквозь высокую траву, ничего не замечая вокруг, кроме прямой спины старика, в сильно полинявшем пиджаке с гладко отложенными бортами.
     Прошло несколько минут, а, может, час или больше. Тонконогие сосны, вдруг, расступились перед нами, обнажив в буйной растительной толпе некое подобие опушки, на которой в густых зарослях крапивы притаилась избушка.
     Квадратный сруб, посеревший от времени, уложенная щепою крыша, тяжёлая дверь над тремя низенькими ступеньками, прикрытые ставнями окна да закоптившаяся труба, одиноко торчащая над старым деревянным коньком, - вот, пожалуй, и всё, что я увидела тогда, в своё первое посещение параллельного мира Данилыча. Но эта, забытая Богом избушка, показалась мне самым комфортным местом на свете. А ведь совсем недавно, каких-то пару часов назад, я обильно ощущала себя несчастным человеком…
     Данилыч с силой толкнул незапертую дверь. Она открылась со зловещим скрипом, обнажив в глубине тёмное, таинственное пространство, сильно пахнущее цветущим чабрецом и ещё чем-то, едва уловимо напоминающим детство.
     - Свет! – негромко произнёс старик, и резные оконные ставни, слегка оттолкнувшись друг от друга, начали быстрое движение к стенам, вызвав в моём мозгу скорое и паническое помешательство.
     Страшные картины возникли в бедной голове: волшебный топор, прилетающий в избушку по одному зову; старик-людоед с окровавленными по локоть руками и лицом; потусторонние монстры, внезапно отделяющиеся от округлых, бревенчатых стен; волосатый домовой, наставивший на меня ощетинившуюся острыми сухими ветками метлу…
     - Успокойся, девонька! Я не причиню тебе вреда. А вот невроз твой подлечим, это точно.
     Данилыч захохотал звонко, как ребёнок. Ставни прекратили своё движение, и, наконец, сруб наполнился белым дневным светом, позволив мне рассмотреть его без истерики и с большим интересом.
     Рубленые стены, деревянные пол и потолок, не крашенные, но начищенные до желтизны. На двух небольших окнах – белоснежные занавески простого шитья. Посреди комнаты – стол из цельного куска дерева, больше напоминающий экспонат из краеведческого музея. Стол накрыт чистой скатертью с красными петухами по ободку. Лавки, вросшие в пол живыми ивовыми ногами. Каменная печь в углу, облицованная рыжими глиняными плитками с изображением несуществующих в природе зверей. Белый овечий тулуп, свисающий с полотей. Но самой интересной оказалась стена, прилегающая к печи, сверху унизанная причудливо изогнутыми крючочками, на которых висели пучки засушенных трав, длинные нити разноцветных бус из ягод, замысловатой формы корни и корешки, льняные мешочки с неизвестным содержимым, но помеченные крестиком, сброшенные лосиные рога, древесные грибы необычного вида и цвета…
     По нижней части стены шли умело отшлифованные полочки, на которых стояло несметное количество горшочков, баночек, чашечек, ступочек. Всё это заканчивалось в противоположном от печи углу парой ухватов да хлебной лопатой.
     Под одним из окон красовался большой деревянный сундук, крышку которого украшали явно антикварные гвозди размером с подросший боровик, а стены сундука хранили элементы потёртой от времени росписи на тему охоты.
     Я с опаской пристроилась  на край широкой лавки, глядя, как Данилыч даёт жизнь печному огню, слава Богу, не заклинанием, а руками. Как только языки фиолетового пламени начали жадно лизать кору берёзовых чурок, изба смачно наполнилась уютным домашним теплом, и, слушая убаюкивающую мелодию огня, я погрузилась в сладкую усталую дремоту. Старик, избушка, лес и вся моя жизнь, наполненная взлётами и падениями, пронеслись мимо, стремительно исчезая, оставляя меня крошечной чёрной точкой в бесконечном бытие мироздания…
Глава 2. В гостях хорошо, и я остаюсь.
     - Эх, девонька! Вот как бывает…  Живёт человек, живёт, что-то ищет, к чему-то стремится, чего-то достигает, а, по большому счёту, - ничего! Человек начинает понимать, что всё вокруг обман, пустота, никчёмное влочение бессмысленного существования. И в этот момент приходит в человеческую голову Божественная мысль – найти смысл в жизни, но ни физика, ни химия, ни математика, ни медицина, ни строительство, ни что-то подобное к смыслу жизни отношения не имеют.
     Конечно, есть ещё искусство, но, к сожалению, а, может быть, к счастью, оно звучит на той высокой частоте, куда обычному человеку путь заказан. Ведь обычный человек, с неподъёмным грузом обид, агрессии, гордыни, чувства вины, жалости и нелюбви к себе и, как следствие, к окружающему миру, звучит на таких низких частотах Вселенной, что его путь к искусству равен пути африканской черепахи к северному полюсу.
     Ты скажешь: «А любовь?.. А вера?..»
      Абсолютно с тобою согласен! Но как открыть своё сердце любви, когда человек заполнил его эмоциональной грязью? Что получится, если в молочный кувшин налить чистую родниковую воду? Гоголь-моголь получится!
     То же и с верой. Ведь, что такое вера, по-твоему? Тот самый молочный кувшин, только чистый и совершенно пустой. Чем его наполнишь, в то и будешь верить. А, если он уже наполнен тем, что не приносит тебе счастья?
      Ответ простой. Нужно пойти в лес, поклониться ему в зелёные ноги на все четыре стороны; выкопать яму побольше под самым старым и толстым деревом; сложить туда все свои обиды, агрессию, гордыню, чувство вины, жалости и нелюбви к себе и, как следствие, к окружающему миру; прикопать яму поплотнее и попросить Матушку Землю переработать всю эту гадость с пользой для всего сущего. А потом и наполнять кувшин можно тем, что твоей душе приглянётся.
     Проснулась, девонька?..
     Одним глазом я ещё спала, уткнувшись лицом в вышитую петухами скатерть, а другим наблюдала, как Данилыч достал из моей видавшей виды сумки тёмно-синий томик, купленный накануне в церковном магазинчике. Это была не первая книга, приобретённая там же. Именно поэтому, я мысленно согласилась со стариком, а вслух попросила у него чашку чая.
     - Да что ж это я?.. Старый пень! – всколыхнулся Данилыч. – Гостью привёл, а накормить забыл! Сейчас, красавица!
     Данилыч засуетился, отодвинул печную заслонку и достал из печи горшок с ещё тёплой кашей. Затем откинул крышку подпола и выудил оттуда кувшин с молоком, покрытый прохладной испариной. Затем, в очередной раз, удивил меня, воткнув в маленькую, скрытую под столом, розетку электрический чайник, навязчиво современный в этом совсем не современном интерьере.
     На вопрос: «Откуда берётся электричество?» - Данилыч махнул рукой и, хитро сощурившись, кратко ответил: «Потом».
     Пока я поправляла причёску и тёрла заспанные глаза кулаками, чайник закипел. Данилыч оторвал по веточке от каждого кустика, висящего на стене, бросил букет  в большую фарфоровую чашку и щедро залил содержимое кипятком, добавив несколько капель молока и мёда.
     По избе поплыл тягучий, пряный запах, вызвавший в моём животе голодное урчание и приступ зверского аппетита. Я накинулась на обычную, с виду, кашу, как накидывается отощавший по весне волк на отбившуюся от стада овечку. Каша оказалась бесподобно вкусной, а чай успокоил мои нервы. После чего, я готова была слушать старика, а он – давать свои объяснения всему, что вызвало в моём мыслительном процессе непроходимый затор.
     Ближайшая ночь грозила стать безудержно интересной…
     Стоп! Оставим ненадолго старика и его уютную избушку, ставшую для меня на некоторое время тем самым Эдемом, который ищут в своих сердцах люди, потратив на поиски энное количество жизней.
     Вы думаете, я, неожиданно для себя, обрела талант волшебницы, знахарки или, на худой конец, экстрасенса? Нет. Нельзя стать тем, кем тебе не суждено быть.
     Вы можете возразить, мол, Господь Бог даровал нам свободу воли! Так-то оно так… Только и способностями наделил он каждого, чтобы любой тугодум знал, где лежит его счастье; чтобы не сбились сыновья и дочери с пути, увлекаемые на обочину дороги «ужами-искусителями».
     Не научилась я превращать лягушек и жаб в прекрасных принцесс и принцев, но стала замечать хорошее там, где не видела его раньше. Стала замечать хорошее в себе, что совсем не маловажно. Стала замечать хорошее в людях, близких, далёких, «встречных и поперечных». Вот тут и началось настоящее волшебство. Однако, об этом позже.
Глава 3. Карты.
     - Бабуль, ну, пожалуйста! Ещё разок! Я тебя очень прошу!
     - Ух, настырная! Ладно. Смотри и запоминай. Шестёрка – дорога… Да не любая! Бубновая – это исполнение желания. Самая лучшая карта в раскладе. Лучше неё – только девять и десять червей.
     - Почему?
     - Быть свадьбе, глупенькая!
     Бабушка бросает колоду на кровать и громко смеётся. Потом делает вид, что уроки гадания ей порядком надоели, но я знаю, что это не так. Бабушка меня любит и рада каждой минутке, проведённой вместе со мною. А таких минуток не много, ведь она – глава огромной семьи, дома, хозяйства, многочисленных, нарезанных совхозом, грядок в поле, засаженных картошкой и свёклой, а также – педагог с сорокалетним стажем и отличная гадалка. Как она совмещает по сути не совместимые вещи – мне не понять. Я ещё маленькая. Собираю колоду двумя ладошками с мягкой поверхности кровати, но та не слушается, выпрыскиваясь из детских ручек фонтаном: валет треф, туз пик, семёрка червей и шестёрка бубен… Самая хорошая карта в раскладе. Это я запомнила.
     Постепенно выучиваются все тридцать шесть составляющих цыганской колоды, но оказывается - этого мало. Со временем, я узнаю, что карты многолики, как их пёстрые «рубашки», - дружат с одними и не признают власть других. Но и этого не достаточно. В конце концов, я понимаю, что помнить значение карт совсем не обязательно. Важнее, слушать себя, своё « нутро», отключаясь от действительности и плавно раскладывая гладкие бумажные прямоугольники на столовом сукне в нужное время. Кстати, его тоже подскажет  «нутро». Только так, и не как иначе.
     Когда бабушка покрылась сплошной сеткой морщин и пригнулась к земле, как сухой стручок перца, я не переставала её любить, а колода превратилась в мою лучшую подругу. Впрочем, именно ей суждено было устроить мне не шуточную проверку на стойкость характера и лучших качеств души. Справилась ли я с этим испытанием? – ответят ангелы-хранители, встречая меня у ворот другого мира. Но это будет не скоро.
Глава 4. История первая. Лилии для Лилии.
     Медленно покачиваясь из стороны в сторону, электропоезд набирал ход. Я сидела у окна, блаженно уставившись на пролетавшие мимо стройные ряды сосен. Рядом присели две женщины, совершенно «дачного» возраста и наружности. Попутчицы веселили друг друга сплетнями, хотя иногда в их разговоре проскальзывала зрелая доля смысла. Одна из женщин поведала спутнице историю, которую я, наглым образом, подслушала и украдкой записала в свой блокнот.
     … - Лилия! Какое красивое имя! – с самого детства говорили взрослые, вежливо улыбаясь.
     А ей самой имя совершенно не нравилось. «Ну что за нелепость! – думала она, гневно закатывая глаза. – Лили-люлю, тили-тили, трали-вали… Ужас какой-то! Не имя, а тарабарщина для новорожденных».
     Вот и сейчас Лиля нервно передёрнулась, услышав за спиной:
     - Лилия!
     Она стояла на автобусной остановке в ожидании двадцать второго маршрута, а он – рядом: высокий, белобрысый, с серо-зелёными глазами и вздёрнутым, как у девчонки, носом. Пашка, кажется, так его звали. Горе-ухажёр с соседнего, физико-математического факультета, окна аудиторий – напротив. С утра до самого вечера она штудировала русских классиков, а он гонял в голове формулы и алгоритмы. И весь день смотрел на неё в , восторженно растянув рот до самых ушей.
     Лиля обвела Пашкину персону недобрым взглядом, а он улыбнулся ещё шире. «Надо что-то делать…» - решила она, и как только Пашка вознамерился произнести громогласно: «Привет!» - Лиля проворно вскочила на подножку первого подошедшего автобуса, двери которого смачно захлопнулись следом, доставив ей этим не малое наслаждение.
     Автобус с раскатистым гулом покатил в противоположную от дома сторону, а Пашка остался стоять на остановке, растерянный и огорчённый.
     Лиля удобно уселась за спиной у водителя и, облегчённо вздохнув, стала пристально разглядывать своё отражение в зеркало заднего вида.
     Растрёпанные, торчащие в разные стороны кудри; выгнутые тёмными дугами брови; непонятного цвета глаза, в которых, казалось, перемешались все краски Вселенной; тонкие, резко очерченные губы; курносый нос, обильно посыпанный рыжей солнечной крупой… Вроде, всё то, и всё-таки, что-то не то было в её внешности. Что особенного нашёл в ней глупый Пашка?..
     Автобус резко затормозил, и кондуктор устало объявил конечную остановку. Лиля озираясь вышла на улицу вслед за двумя бабульками преклонного возраста с хозяйственными ридикюлями в руках. Её удивило совершенно незнакомое место в маленьком городе, где она с детства знала каждую дворовую собаку.
     Тихая улочка резко поворачивала за углом, витиевато спускаясь к старым, покрытым густой жёлтой тиной прудам. Домов здесь почти не было. Зато на высоком, облюбованном быстрыми стрижами пригорке, возвышались белые матовые стены Храма с массивной, хорошо просматриваемой со всех сторон колокольней.
     Лиля машинально посмотрела на часы: стрелки показывали три часа дня. «Хорошо, - подумала она, - служба уже закончилась, но двери Храма будут открыты для любящих одиночество посетителей». Именно к таким и относила себя девушка…
     Лиля выросла и достигла совершеннолетия под присмотром бабушки. Её родители покинули этот мир, когда девочке едва исполнилось три года. Бабушка исправно выполняла роль мамы, папы, подруги и наставницы,  однако, сделать из Лили счастливого человечка ей так и не удалось.
      Девочка сторонилась людей, не видела радости в общении со сверстниками, находя удовлетворение среди страниц бесконечных книжных томов да на берегу маленькой речушки, делившей городок пополам и имевшей причудливое название «Ужать», хотя и отличающейся спокойным нравом и плавностью песочных берегов.
     Весною стаи диких уток наполняли пёстрым оперением тихие заводи, становясь для Лили названными братьями и сёстрами до самых глубоких ноябрьских холодов, пока толстая корка льда не затягивала бесконечную в своём движении прибрежную зону. Затем наступала зима, и колючее одиночество сжимало Лилино сердце на долгие месяцы вьюг и белого птичьего затишья.
     Но сейчас май разрисовывал первые цветочные клумбы яркими красками, а на золотых храмовых куполах солнечные блики играли в салки, ненароком ослепляя поднятые вверх глаза редких прохожих.
     Лиля расправила руками складки на подоле лёгкого ситцевого платья и решительно направилась к распахнутым настежь дверям, манящим к себе запахом догорающих свечей и сладкого ладана.
     В Храме царил полумрак и прохлада. Помещение, действительно, оказалось пустым. Двери свечной лавки украшала серая неприглядная картонка, на которой большими печатными буквами было аккуратно выведено: «Ушла на обед. Буду через 15 минут».
     «Что ж… - вздохнула Лиля. – Пятнадцати минут вполне достаточно». И направилась, почему-то, не к любимому образу Божьей Матери, а к старой замшелой иконе, сразу бросившейся в глаза, написанной на растрескавшейся, потемневшей от времени древесине, с которой на неё энергично смотрели два светлых насмешливых глаза. Подойдя ближе, Лиля увидела и простые одеяния, и лёгкие кудри, и белые крылья за спиной у запечатлённого на иконе образа.
     «Ангел-хранитель…» - догадалась она, безотрывно всматриваясь в мудрые сочувствующие глаза. И вдруг… Время, словно, остановилось для неё.
     Бежали мимо минуты, а, может, часы… Вернулась с обеда работница свечной лавки; загорелись под куполом большие, таинственно сверкающие люстры; послушники собрались на вечернюю службу; Храм наполнился тихим людским гулом и бренчанием монет в стеклянном благотворительном ящике. А Лиля стояла у иконы, как вкопанный в землю истукан, не в силах отвести наполненного слезами взгляда.
     - Сегодня особый день… - торжественно произнёс, взявшийся ниоткуда старичок, чуть тронув Лилю за локоть.
     Это подействовало на неё, как удар тока или кодовое слово на человека, подвергшегося глубокому гипнозу. Лиля встрепенулась, словно раненая птица, и на ватных ногах выбежала наружу, забыв на прощание перекреститься.
     Каково же было её удивление, когда, набрав полную грудь похолодевшего к вечеру воздуха, она обнаружила себя на знакомой остановке двадцать второго маршрута, будто ни Храма, ни кривой улочки, ни старой иконы, ни разбудившего её старика не было и в помине. А голова, как никогда, отличалась свежестью мыслей и ясностью сознания.
     Душераздирающий скрип тормозов и лязг металла заставили Лилю окончательно проснуться. Рядом дымилась груда обезображенных автомобильных останков, из-под которых выползали оба водителя, совершенно целые, невредимые и изрядно удивлённые этим.
     - Никак, ангелы-хранители помогли… Будут отмечать второй День рождения, - шептала собравшаяся толпа, через минуту разогнанная строгими блюстителями закона.
     Лиля поняла, что в этот момент она тоже родилась заново. Ей, почему-то, страстно захотелось жить. Захотелось, вдруг, всего и сразу.
     - Я голодна! – восторженно завопила она и весело поскакала в бистро  с аппетитным названием «Запечённый гусь», находящееся по ту сторону улицы.
     Усевшись за столик у большого французского окна, заставленного маленькими горшочками с густыми кустиками африканских фиалок, Лиля заказала подошедшему официанту «первое, второе и компот», как известный герой в любимой народом комедии, причём, совершенно не беспокоясь о наличии денег в весьма потрёпанной сумочке, связанной бабушкой для неё прошлым летом.
     Уплетая за обе щеки принесённую еду, Лиля рассматривала в окно спешащих куда-то пешеходов и читала рекламные проспекты на блестящих глазницах вечерних витрин.
     Когда официант назвал сумму, причитающуюся за обед, цифра, по началу, её испугала. Но, запустив руку в накладной карман старенького жакета, она обнаружила там две совершенно новенькие, пахнущие типографской краской, хрустящие купюры такого высокого достоинства, что ими можно было обналичить две бабушкины пенсии и одну Лилину стипендию вместе взятые.
     «Чудеса!» - вспыхнуло в её голове, но чудеса только начинались в её жизни…
     Оплатив по счёту обед и облизнув остатки мороженого с липких как у ребёнка губ, Лиля счастливо побежала по центральному проспекту, намереваясь потратить весь, без остатка, «подарок судьбы» на модные обновки. «Но, прежде, - осенило её, - в парикмахерскую!»
     Салон красоты, с расположенной над входом игривой вывеской «Кудряшка», встретил Лилю разнообразием приятных незнакомых ей запахов и ненавязчивой мелодией, доносящейся из пыльных, старомодных динамиков. Обшарпанные стулья и грязные обои на стенах навели молодую девушку на мысль, что здесь из неё сделают «молодую бабушку», но дремавшая от скуки парикмахерша резво схватила её за руку, решительно усадив в широкое неудобное кресло. Отступать было поздно. Лиля в страхе зажмурила оба глаза, втянув голову в худенькие плечи.
     Стрижка длилась полчаса. Парикмахерша напевала весёлую песенку, ловко орудуя ножницами и расчёской, раскручивая кресло вправо и влево с такой силой, что у Лили здорово закружилась голова. Когда же горе-мастер сдёрнула с её груди шуршащий, как конфета, фартук, Лиля отважно взглянула в лицо своему отражению, к счастью, найдя себя совершенно прехорошенькой особой. Она с достоинством царицы покинула «Кудряшку», щедро оплатив парикмахерские услуги.
     …Солнце клонилось к горизонту. Стая перелётных птиц шла на долгожданную посадку к берегам реки. Настроение было отменным, и только одна мысль омрачала его: Пашка, надоедливый Пашка, наверняка, возникнет перед нею вот-вот или чуть позже, но это обязательно случится по дороге домой.
     «Ну и ладно! Вот пойду и назло ему куплю себе самое сногсшибательное платье на свете!» - подумала Лиля и, гордо вскинув голову кверху, направилась к соседнему магазинчику, откуда жизнерадостно выбежали две девчонки, примерно одного с нею возраста, таща за собой увесистые пакеты на длинных ручках.
     Лиля остановилась у блистающего стеклом входа, с интересом рассматривая выставленный на улицу манекен. Костюм был хорош, но платье… То самое платье изумрудно-зелёного цвета… Ах, сколько раз она примеряла его в своих мечтах, а теперь сможет надеть воочию! Оно великолепно! И Лиля впорхнула внутрь магазина лёгкой бабочкой, ныряющей за медовым нектаром в распустившийся цветок.
     …Поздний вечер тёмным толстым одеялом ложился на землю. Трава покрылась обильной росой. Яркий свет фонарей рисовал на тротуаре серые геометрические фигуры. Луна прятала свои округлые очертания за тонкими облаками. Звёзд на городском небе было почти не видно.
     Лиля звонко стучала каблучками лаковых туфель, неумолимо приближаясь к концу насыщенного событиями дня. Новая обувь, новая одежда, новая причёска, новая жизнь… Ажурная пуховая шаль, перекинутая через руку, купленная специально для бабушки… В душе пели соловьи, но одна мысль всё же омрачала разум: Пашка, глупый Пашка, стоит где-нибудь притаившись, и ждёт её, чтобы испортить всё в самый неподходящий момент!
     Лиля быстро перебежала затихшую улицу по направлению к дому. Вот-вот… Сейчас… Но Пашки поблизости не оказалось. Его не было у подъезда, и под густой кроной старой липы не маячила его знакомая тень.
     Маленькая острая иголочка незнакомой болью пробралась к её сердцу. Она готова была заплакать от обиды, когда услышала за спиной:
     - Лиля!
     Девушка обернулась. Теперь имя не вызывало у неё бурю эмоций. Лишь лёгкое недоумение посетило её.
     Напротив стоял улыбающийся Пашка: высокий, белобрысый, с серо-зелёными глазами и вздёрнутым, словно у девчонки, носом. В руках он держал букет из розовых лилий, пахучих и прекрасных, как эта майская пора.
     Лиля со спокойным любопытством посмотрела на него, пытаясь отыскать в своей душе хоть каплю раздражения, но так и не найдя его там, счастливо рассмеялась.
Глава 5. Избушка на курьих ножках.
     Вот уж месяц, как я обживала тихое гнёздышко Данилыча, которое обозвала про себя «избушка на курьих ножках». Всё в избушке меня удивляло, и всё было мило моему сердцу. Ни единая мысль, касаемая побега из лесного царства, не посещала меня.
     Странный старик, порою, походил на известного всем детям Старичка-Моховичка – эдакого лесного управителя и защитника природной живности, а иногда – на матёрого академика самой престижной на земле академии, под названием «Жизнь».
     Избушка содержалась Данилычем в суровой мужской чистоте, однако, я превратила её в образец домашнего очага, так как обладала талантом домоуправительницы с самого детства.
     К широким, но пустым лавкам добавились вязаные на разный манер мягкие подушки. На чисто выструганных полах ровненько улеглись полосатые домотканые коврики. Отражающие сплошную непроходимую зелень окна оживились цветущими многолетними геранями. На некоторых, освободившихся от сухих пучков, крючочках поселились вышитые атласной лентой картины. А скупое, рождённое долгими холостяцкими годами, меню старика с радостью заменилось наваристыми щами, пирогами, оладьями, блинами и рассыпчатыми кашами с ароматной грибной поджаркой.
     Поварские умения, с любовью привитые мне бабушкой, пригодились даже в лесной глуши. За каждый, искусно выпеченный крендель, я получала от Данилыча травный урок или ритуал общения с Матушкой Природой, с целью извлечения для себя необходимой, на данный момент, выгоды.
     Конечно, выгода не являлась материальной. К деньгам, каменьям и прочим благам цивилизованного мира Данилыч был стойко привит и равнодушен. А вот здоровьице подправить иль затянувшийся дождь остановить, или помочь нуждающейся в помощи Божьей твари – это, завсегда, пожалуйста! Никому старик не отказывал, да и меня к общественно полезному труду приобщал.
     Прибежит ли косуля, охотниками раненая; приползёт ли волк, от голода отощавший; прилетит ли птица с надломленным крылом… Всех ждёт любовь и забота в «избушке на курьих ножках», будто она резиновая.
     А однажды ночью пришёл человек: ружьё за плечами, нож в отвороте сапог, сети рыболовные в рюкзаке, взгляд острый и подвижный, губы в замок сжаты. Тоже помощи просил. Заплутал, мол, лешим водимый…
     Думала, откажет Данилыч. Не отказал. Только смурной на два дня сделался и постился неделю после ухода визитёра. А солнечным утром, в день осеннего равноденствия, повёл меня к звенящему ручью, рассказал, как от хвори водой избавляться да не забывать благодарить всё и всех безостановочно. Помогла водица – благодари! Не помогла – благодари пуще прежнего! Значит, и в этом есть своё провидение.
     Когда же лес обронил на поросшую мхом землю всю свою листву, в мою застоявшуюся, в хорошем смысле, жизнь ворвались сны. И не было этим снам окончания. И каждый из них приносил в чёрную пустоту ночи ведовское знание. И любое из этих знаний оседало в моей голове навечно, руша устаревшие мозговые программы и рождая новые, - светлые, животворящие. И первым пришёл ко мне сон, что послал в друзья и соратники существо из нашего мира, но обладающее Божьей силой и благодатью целого рода себе подобных…
Глава 6. Неясыть.
     Картинки мелькали перед глазами с такой скоростью, что глазные мышцы не успевали расслабиться. Разомкнуть веки я не могла, но и погрузиться в полное беспамятство тоже. Первая, беспокойная, фаза сна, казалось, лишит меня сил и сведёт с ума своим бессмысленным мельтешением. Затем пропали звуки. Каким-то задним чутьём я ощутила на горячем лбу прохладную руку Данилыча. Он что-то говорил, тихо и невнятно. Картинки собрались в маленькую плотную точку и мгновенно погасли вместе со светом. Пустота поглотила меня целиком. Я поняла, наступило Начало – тот самый миг, когда не было ничего, и вдруг появилось всё.
     Новое рождение поместило меня в самый центр ярко освещённой лесной опушки. Это не была опушка Данилыча с «избушкой на курьих ножках» в зарослях кипрея. Это было другое место - незнакомое, таинственное, наполненное запахами, свежестью озона, жужжанием, стрёкотом, шипением, трелями, шелестом, полной вселенской палитрой цвета и ощущений.
      Во мне родилась стойкая уверенность в том, что весь живой мир сейчас здесь. Он силён, он могуч, он прекрасен, он – Божья благодать!
     Я вдыхала чудные ароматы. Я трогала руками приятные на ощупь поверхности. Я видела неистовые в своём буйстве краски. Я слышала ласкающие слух мелодии. И в этом хаосе, скорее похожем на очень разумный порядок, я вдруг почувствовала Её.
      Вернее сказать, сначала ощутила всем своим существом, как воздух вокруг разрезает младенческий крик, переросший в чей-то тихий всхлип, трансформирующийся в кошачий язык, и теперь уже ласковое «мяу!» окружило меня со всех сторон.
     И полилась чудесная песня: «Мур-р! Мя-у! Хр-хр-р! Уа-уа-а!»
     Кошка?.. Ребёнок?.. Я медленно протянула вперёд руку. Взмах мягких, как мех, крыльев… Огромные, острые когти осторожно, почти любовно, обхватили моё запястье, и в следующее мгновение передо мною зажглись два жёлтых пронзительных фонаря посреди пёстрого клубка из нежнейшего пуха и гладко подобранных перьев. Клубок продолжал напевать чудесную песню, томно перетаптываясь на моей вытянутой руке.
     Сова прокурлыкала ещё что-то и сильным, быстрым движением подняла себя в небо. Я полетела вместе с нею. Мои глаза были её глазами. Мои конечности были её конечностями. Мои уши обрели весь космический диапазон звуков. Моё сердце билось в такт с её сердцем. Блаженное ощущение полёта, и я … проснулась.
     Данилыч молча улыбался в бороду, наблюдая моё неожиданное пробуждение, и велел через полчаса быть готовой к походу. Мы отправлялись к истоку лесного ручья за последней, в позднюю осеннюю пору, травой.
Глава 7. Снова карты.
     Поздним январским вечером раздался громкий неожиданный стук в дверь. Из темноты возник мужчина средних лет и вполне состоятельной наружности. Он спросил, как меня зовут, и, удовлетворённо кивнув, перешагнул через порог. После осмысления его короткой, но вполне адекватной речи, во мне родилось стойкое убеждение в глубокой мудрости русского народа. Поговорка: «Слава на печи не лежит…» - относилась в данный момент к моей персоне.
     Мужчина узнал от нашей общей знакомой, что в таком-то месте, в таком-то доме, под таким-то именем, проживает девушка, которая вполне сносно гадает на картах. И вот он здесь для того, чтобы услышать от меня подсказки судьбы по одному, чрезвычайно волнующему его, делу.
     Дело оказалось банальным любовным треугольником, но не этот факт удивил меня. Удивило само наличие субъекта в моём доме в столь поздний час, ведь никакого приёма я не вела, консультаций о злых дуновениях рока не давала, гадала друзьям и близким ради развлечения и, вообще, была девушкой из интеллигентной семьи и имела на руках (между прочим) два диплома о высшем образовании.
     Смешно, правда? А, нет. Оказалось, не очень. Мужчина основательно расположился за обеденным столом в гостиной и уходить никуда не собирался, требуя от меня исполнения своего гадательного долга. Деваться было не куда, и я решительно достала с нижней полки шкафа, припрятанную от чужих глаз, потёртую колоду.
     Общаться с первым официальным посетителем было не просто. Мужчина обильно желал расположения одной прелестной особы, рассказывая попутно о своих многочисленных мужских достоинствах. Однако, карты тихонько шептали мне на ушко, что товарищ являл собою самого обыкновенного подкаблучника, а дама его сердца примеряла на себя роль генерала в юбке, поэтому «прапорщиков» в её подчинении было, как минимум два.
     Улыбку на своём лице я бессовестно прикрывала десяткой пик, выпавшей на счастливую долю соперника.
     Ох уж проворная десятка пик! Если в раскладе поселилась эта карта, - жди измены. Но как поведать правду полуночному гостю? Никак. Я посоветовала ему отдать бразды правления в руки любимой женщины и наслаждаться счастьем ведомого по жизни. С тем и отправила в родные пенаты.
     А на завтра у моих дверей толпилась очередь…
Глава 8. История вторая. Лучшая работа.
     Первая моя история поселилась в старом, потрёпанном ежедневнике, наполовину заполненном адресами людей из «прошлой» жизни. Так я называла тех, кто шёл со мною нога в ногу на коротких, стрелочных, переходах с одного жизненного пути на другой, в поисках истины.
     Менялись пути, менялись люди, и адреса становились не нужными. В этой ненужности родилась Лилия. Но для второй истории я достала из загажников блокнот, подаренный Данилычем, ярко-лимонного цвета, с радужными отливами на торце плотно сложенных страниц. Посередине блокнот туго перетягивался чёрной резинкой.
     В новом бумажном домике первым получил прописку рассказ про деда Матвея, поведанный мне старушкой-односельчанкой моей бабушки.
     Впрочем, богата Россия мастерами рук и сердца. В каждой деревне да найдётся свой собственный герой.
     … Шумная ватага мальчишек двигалась от леса к краю деревни перебежками. Мальчишки, похожие на растрёпанных драчливых воробьёв, громко спорили и пыхтели, крепко держа измазанными руками небольшую берёзку, вырванную с корнем. Тащили берёзку к крайнему от ручья дому, который больше походил на музей под открытым небом, и попасть в этот дом хотелось всем жителям деревеньки, под любым благовидным предлогом.
     Жил там одинокий дед Матвей, мастер на все руки. Наградил Бог деда Матвея способностью к резному мастерству да умением видеть в сухой древесной чурке живое творение. Наличники, столы, лавки, табуреты – дело обыденное. Настругал их дед Матвей за свою жизнь великое множество. Не одну деревенскую избу, можно сказать, обставил. Но с корягами у него была дружба своя, особенная.
     Бывало, притащат мальчишки зелёный ото мха и лишайников, сучковатый пень, а назавтра во дворе у деда Матвея новый жилец появляется: или лосёнок, или лисёнок, или оленёнок, или ещё какая, живая тварь.
     Отходила своё по просёлочным разбитым дорогам старая отцовская телега – не беда. Смастерил дед Матвей из колеса гнездо на крыше бани. Глядь, а аисты его уже заселили. Смотрят свысока на своих соседей да диву даются.
     Вот медвежата бурые, из остатков брёвен рождённые, по траве зелёной топают. Под раскидистыми яблонями грибы деревянные, как после дождя, растут. Вот белка глазастая, из гнутой ветки выструганная, по колючей сливе скачет. А под сливою, в тени, чурбан-домовой прячется. Вот ступа для Бабы-Яги у забора притаилась, а напротив – Змей-Горыныч трёхглавый, он же, перевёрнутый осиновый корень, лесным духом пышет. Вот птички-невелички на шнурках разноцветных по саду развешаны. А там дед ворон из чурок надолбил, по огороду насадил, никакого чучела не надо.
     Дом у деда Матвея – не дом, а мастерская: негде поспать, да есть где поработать; негде поесть, да есть где поделку поставить. Чашка у кошки резным царским орнаментом украшена. Клетка у канарейки, словно живое веткоплетение. Конура у собаки – купеческий терем. А у самого – ни ложки, ни плошки. Зачерпнёт воды из ведра пригоршней, так и напьётся. Достанет кусок хлеба из-под пахучей сосновой стружки, так и наестся. Творит день и ночь. Не знает ни отдыху, ни продыху.
     И в этот раз, принесли ребятишки кривую берёзку из леса. То ли солнцем искривлена, то ли энергией земли, то ли недобрым человеком. Выдернули пострелята берёзку вместе с корнем, а ей отроду лет пять, не больше. Листва у неё подвяла, а корень ещё живой, воды просит.
     Хотел дед сделать из берёзки лебёдушку белую, да пожалел. Воткнул в землю на заднем дворе, плеснул под корень водицы и забыл.
     Прошло время… Принялась берёзка, листочки распушила, веточки к солнышку протянула. Качается на ветру, аж сердцу любо.
     Прикипел дед к деревцу всею душою. Оно ведь, чурбан чурбану рознь, а всё ж не живой…
     С тех самых пор, водит дед Матвей посетителей дома-музея к берёзке, показывает да приговаривает:
     - Это – моя лучшая работа!
Глава 9. Зима приносит вдохновение.
     Данилыч собирал фонарики физалиса. Откуда ему быть в глубине леса?.. Я знала, что физалис – растение садовое, хоть и неприхотливое, и размножается, как сорняк. Сколько себя помнила, в доме у бабушки всегда стояло пару букетов, украшенных оранжевыми пятнами сухостоя. Бабушка даже варенье из него варила, но я больше любила малиновое.
     Осенние плоды, спрятанные внутри фонариков, были ядовиты.
     - Это, если не знать, как с ними управляться, - усмехнулся Данилыч, наполняя собранным добром большую картонную коробку из-под обуви и прорезая в ней дырочки.
     - Чтоб дышало, - ответил старик на немой вопрос в моих глазах.
     Я ему верила. За три месяца, проведённые бок о бок, Данилыч не раз удивлял меня глубокими познаниями во всех областях жизни. Совершенно чудесным образом, его ритуалы, верованья и обряды имели близкое родство и с медициной, и с агрономией, и с метеорологией, и с астрономией, и с квантовой физикой, и с генной инженерией.
     В «избушке на курьих ножках» не было измерительных приборов и бытовой техники, за исключением, электрического чайника, бравшего электричество из ничего. Это «ничего» так и осталось для меня тайной.
     В избушке у Данилыча не было религиозных книг, да и другой литературы тоже. Он не читал молитв, не держал в руках икон. Единственным Богом, которому старик поклонялся, была Природа.
     Не имея под рукою ни календаря, ни телевидения, ни даже радио, Данилыч был твёрдо уверен в сегодняшнем дне, а его прогноз погоды на завтрашний день поражал всегда своей точностью. Будто дождь и ветер, Солнце и Луна, Земля и Космос читались стариком, как открытая книга, под названием «Живое».
     Иногда мне вдруг думалось, что так он жил не всегда, пришёл в лес не сразу, да и зелёная братия не приняла его по началу. Однако, выстоял, приспособился и даже сделался совершенно счастливым человеком.
     Поэтому я присматривалась к нему, прислушивалась и благодарила Бога за неслучайное знакомство. Ведь быть счастливым хочется каждому, а готовому алгоритму следовать всегда проще.
     В этом смысле, Данилыч являлся моим учителем, я – его прилежной ученицей, окружающий лес – подопытной площадкой моего личного НИИ. И так было нужно…
     Зима пришла, как всегда, неожиданно. Ещё вчера холодный дождь прибивал серо-коричневую прелую массу листвы к земле, делал стволы деревьев чернее чёрного, пробирал сыростью до костей, стоило только высунуть нос наружу из нашего тёплого логова.
     - Зима у порога… - бросил перед сном Данилыч, а я рассмеялась.
     Совсем не вязалась сырая промозглость с красавицей-зимою.
     Ночь выдалась холодной, и только незримое присутствие моей пёстрой Неясыти согревало тёплым крылом зябнущую душу.
     Утро явилось белым. Данилыча по близости не оказалось, лишь на столе клубился паром только что заваренный шиповник, а из печи пахло чем-то пряным и сладким.
     Я подошла к окну и отдёрнула льняную занавеску. Увиденное поразило меня в самое сердце всеми оттенками белизны.
     Деревья натянули на стволы белые пуховые чулки, напялили на головы белые козьи шапки, обули на ноги белые пухлые сугробы-валенки, а Земля вымазалась в белом тесте, как та лиса, что отправляла глупого волка к проруби ловить хвостом рыбу.
     Небо тоже казалось белым от сплошного строя снеговой облачности.
     И Данилыч, обрядившись в белый овечий тулупчик, засыпал белую соль в зимние кормушки для лосей и косуль.
     «Вот так картина!» - подумала я и, быстро всунув ноги в сапоги, а руки – в вязаный жакет, выскочила на крыльцо.
     Сколько чистоты было в воздухе! Сколько эмоций в душе! Впервые за многие-многие годы моя суть переполнилась вдохновением, а желание творить, давно забытое, хоть и дарованное щедро Богом, рождалось сейчас и навсегда.
     В этот день Данилыч подарил мне блокнот, а я записала на его белых листах первые, идущие от самого сердца, строки.
Глава 10. Карты меняют «рубашку».
     Мне было глубоко за двадцать, когда роковое пристрастие к картам привело моё бренное тело на порог заведения, которое звалось игорным. Слава Богу, не в качестве игрока.
     Я тогда остро нуждалась в работе, и мастерское обращение с колодой сыграло со мною злую шутку, оставив за гранью нормального течения времени на целых десять лет. Огромный срок. И как говорят некоторые обманутые судьбою женщины: «Это были лучшие годы в моей жизни!» Конечно, лучшие, не в том смысле, что лучше проведённые, а в том смысле, что молодые, полные сил, надежд, творческих планов.
     В погоне за игровой романтикой я потеряла себя настоящую, хотя, в конце концов, и обрела нечто более ценное: опыт общения с разными людьми; умение противостоять трудностям и сохранять статус волчицы вне стаи в любых обстоятельствах; наконец, осознанность настоящего момента, когда нет прошлого и будущего, но есть здесь и сейчас. Это было важно.
     Я меняла игорные заведения, как перчатки, заканчивала одну игровую школу за другой, поднималась вверх по лестнице и опускалась вниз, затем снова поднималась на недостижимые высоты. Карты меняли «рубашку», значение и цену, но никогда не изменяли мне, своей старой подруге.
     В один прекрасный момент, игра людскими жизнями мне наскучила. Имея на руках все козыри, я безжалостно их сбросила, оставив в своём распоряжении только шестёрку бубен – исполнение желания – самую хорошую карту в раскладе. Это я запомнила.
     Моя жизнь сделала головокружительный пируэт над землёй, вывернулась наизнанку, и с бешеной скоростью понеслась по встречной полосе, не разбирая дороги…
Глава 11. История третья. Рябинка.
     Много разных людей есть на Земле. Разных, значит, всяких: добрых и злых, весёлых и грустных, общительных и замкнутых, умных и глупых, городских и деревенских…
     У каждого человека – свои увлечения. И, здорово, когда занимаясь чем-то приятным для себя лично, ты делаешь приятно миру, в котором существуешь.
     Эта история – часть моей жизни, маленький пазл большой картины. Пазл расположен в самом её центре, и, если его ненароком вынуть, в сердце тут же образуется чёрная дырочка неровной формы, заполнить которую будет не просто.
     Эта история с подисторией, ведь с некоторых пор, деревья стали моими лучшими друзьями.
     Когда история записывалась мною в ярко-лимонный блокнот, его страницы счастливо хрустели под острым грифелем карандаша, потому что лучшими друзьями, мамами и папами блокнотных страниц тоже были деревья.
     … Одна женщина всю свою жизнь прожила в деревне. У неё был уютный дом, а вокруг – прекрасный цветущий сад, ведь больше всего на свете она любила сажать деревья.
     Однажды, тёплой зелёной весною, пошла женщина в лес и принесла оттуда гибкую молодую рябинку. Посадила её с любовью во дворе собственного дома и стала нежно заботиться о ней.
     Шли годы. Женщина старела, а рябинка росла и расцветала на радость ей. Весной она изумляла хозяйку своими пушистыми белыми соцветиями, а осенью – ярко-красными гроздьями ягод, призывно манящих в хозяйский сад певчих птиц.
     И вот поднялась высоко над землёю рябинка, протянула во все стороны тонкие руки-ветки, а женщина, напротив, совсем состарилась. Её волосы стали белы, как снег. Её лицо покрылось многочисленными морщинками. Её дети давно покинули родной дом, а внуки навещали лишь изредка.
     Прошло ещё немного времени, и не стало женщины. Поплакала рябинка очередною зелёной весною, пороняла наземь белые слёзы-цветы и стала чахнуть.
     Вскоре поселился в доме женщины её старший сын со своим семейством. С раздражением смотрел он на подсыхающие рябиновые листья и, наконец, решил срубить статную красавицу, чтобы она не портила внешний вид его сада своею печалью. Но память о матери ещё жила в его сердце.
     Тогда взял старший сын в руки садовые ножницы, обрезал на рябинке мёртвые веточки, полил её специальным удобрением. Однако, это не помогло. Всё также грустила материнская рябинка, всё также бросала вниз сухую листву.
     И была у старшего сына младшая дочь, белокурая и весёлая, как звенящий колокольчик. Пошла девочка в лес и принесла оттуда совсем тоненькую, молоденькую рябинку. Посадила она её рядом со взрослой, бабушкиной. Стала их холить и лелеять, добрые слова им говорить, в любви и нежности признаваться.
     Прошло время. Подросла, похорошела белокурая девочка. Сбросила сухую листву и вырастила новую взрослая рябинка. А рядом с нею и молоденькая подтянулась, распустила очередною весною белые цветы, а осенью, нарядно развесила по густой кроне яркие красные гроздья.
     Весёлая девочка превратилась в молодую женщину. Больше всего на свете она любила сажать деревья. И когда её маленькая дочь делала свои первые шаги, во дворе старого дома дружно шумела рябиновая аллея, а кудрявая поросль, трепеща на ветру, благодарно тянула к новой хозяйке мягкие руки-ветки.
Глава 12. Сны возвращаются с весною.
     Пухлый, аккуратный чистый снег стал похож на большой, грязный, сдувшийся шарик в руках неудачника-факира. Зима из красавицы в белоснежных одеяниях превратилась в уродливую старуху нищенку. Мне было её жаль. Да-да! Жаль, как женщину, молодость которой сбегала, смеясь над беззащитностью своей хозяйки.
     За время, проведённое бок о бок с Данилычем в его гостеприимном лесу, я научилась мыслить и жить другими – природными, животными, мирскими – категориями.
     Данилыч радовался, как ребёнок, каждому моему успешному преобразованию. В тот день старик был чрезвычайно серьёзен, а к вечеру бросил мимоходом в седую бороду: «Сегодня придут Они…» - и улёгся на полоти, укрывшись с головою мягкой овчиной.
     Уточнять, кто такие Они, и зачем придут, я не стала, списав странные слова старика на его чудаковатую особенность, и, молча, поплелась к своей низенькой, но вполне уютной лежанке, состряпанной на скорую руку Данилычем в день моего прибытия из той, другой, жизни.
     Они пришли сразу, как только я провалилась в сон. Молодой мужчина и женщина в возрасте – шаманы северной народности, но в современной одежде тёмных тонов и свободного покроя.
     Они говорили на литературном русском языке и обладали вполне интеллигентными манерами.
     Длинноволосые, черноглазые, белокожие… Я сидела за столом, а Они – напротив. Мужчина вынимал из мягкой торбы маленькие фигурки, искусно сделанные из соломы, камня, дерева, мха… Я рассматривала их с интересом, понимая, что это – божества, тотемные животные и ещё какие-то, неведомые мне, силы.
     Женщина изучала меня пронзительным взглядом и слегка улыбалась, напевая про себя дивную и очень древнюю мелодию.
     Затем, мужчина заговорил, но что-то в его голосе было не так. Он скрежетал, как испорченное радио, и я не могла разобрать ни слова. Наконец, с трудом настроив свои интуитивные антенны, я стала получать нужную мне информацию в образах.
     Ну, это уж, вообще, ни в какие ворота не шло! Общаться с духами мне не хотелось совсем, а шаман говорил: «Надо!» Я решительно стряхнула с себя  последние остатки сна и открыла глаза, уставившись в тёмный, подпёртый массивными балками, потолок.
     Дальнейшая ночь оказалась бессонной. Полная, налитая матовым ярким светом Луна, казалось, проделает в оконной занавеске огромную дыру, ровную и круглую, как она сама.
     Я крепче зажмуривала веки, но назойливый спутник нашей  планеты пробирался сквозь них легко и непринуждённо. Свет! Повсюду был свет, а сна – ни в одном глазу.
     Дрёма явилась под утро, однако настырное солнце, вдруг, сразу выкатилось из-за горизонта и вплеснулось во все, аккуратно завешенные окна. Большая стая солнечных зайцев суетливо заскакала по спящей избушке, а сильный ветер, неожиданно народившийся в лунную полночь, с резким стуком открыл не запертое окно. Запахло свежестью, прохладой, ещё голыми и сырыми ветками деревьев и, кое-где, выглянувшей из-под снега землёю.
     Грудь вздыбилась, как норовистая лошадь, набирая в себя всё больше и больше чего-то благостного, ворвавшегося в мою жизнь с весною.
Глава 13. Опять карты, или шутки в сторону.
     У людей разных профессий есть свои, действующие в этой сфере деятельности, приметы. Не верят в приметы только дураки и счастливые. Таких на Земле мало. Быть счастливым – это тяжкий, кропотливый, каждодневный труд, требующий от человека предельного внимания, серьёзного и ответственного отношения к своей жизни.
     Приметы являют собою подсказки судьбы на пути движения к самому себе и к Богу, конечным отметкам любых человеческих стремлений.
     У гадалок существует много интересных примет, но совсем плохо, когда гадалка попарно сбрасывает карты рабочего расклада и остаётся только та, что принадлежит самому гадающему. Быть беде!
     Однажды моя знакомая умоляла меня погадать ей. В конце расклада её карта осталась в одиночестве. Я не смогла огорошить человека плохими новостями, а через час у дома знакомой остановился автомобиль «Скорой помощи». Женщина угодила в реанимацию с острым приступом аппендицита. К счастью, всё обошлось.
     С тех пор, я не раз зарекалась прикасаться к колоде и даже подумывала стать писательницей. Но, видно, тогда ещё не пришло моё время.
     Видеть в картах зашифрованный смысл человеческих жизней интересно, но ещё интересней, подбирать к шифру ключи, ибо карты дают только набор стандартной информации, касательно прошлого, настоящего или предполагаемого будущего. Сделать информацию субъективной, примерить её одёжку на конкретного человека, - это и есть работа гадалки.
     Каждая карта в раскладе имеет не только материальное значение, но и свой глубинный философский смысл.
     Мир динамичен и бесконечен в своём движении. Зависит ли он от желаний, велений и действий человека? Да. Является ли судьба человека неизменной константой мироздания? Нет.
     В этом и заключена разгадка тайны пресловутой свободы воли, дарованной индивидууму Господом. Захотим, пойдём вправо. Захотим, - влево. Захотим, разгонимся. Захотим, остановимся. Захотим быть счастливыми – будем. Захотим быть несчастными – тоже будем. Человек делает выбор, следует ему, и мир воплощает его выбор в картинках реальности.
     Хорошая гадалка всегда скажет клиенту:
     - Карты ложатся так, как кладёшь их ты сам. Оглянись назад, посмотри вперёд и пойми: настоящее в твоих руках. Будь инженером своего проекта, исполнителем, продюсером и заказчиком. Будь собой!
     И в человеке зажжётся искра надежды – той самой надежды, что спасёт его душу, наполнив верой и любовью.
Глава 14. История четвёртая. Воспитатель на замену.
     Ярко-лимонный блокнот оказался на редкость гостеприимным хозяином. Количество историй, поселившихся на его страницах, давно перевалило за границу натурального ряда чисел. Одна из них стала особенно близка, по причине того, что её героиня напоминала меня. Когда-то  я тоже пыталась идти этой дорогой, но обдумав все за и против, выбрала для себя «боковой съезд на грунтовку» и совсем не жалею об этом.
     … Варя имела педагогическое образование, но не имела опыта общения с детьми. Так уж сложилось.
     Дети рождали в ней противоречивые чувства: отчуждение, опасение, недоверие, раздражение, иногда, - умиление. Однако, голод не тётка. Оказавшись, однажды, без средств к существованию, Варе не пришлось выбирать, поэтому она согласилась на первое предложение о сотрудничестве.
     Детский сад «Дракоша» принял её с распростёртыми объятиями. Большая группа сопливых носов, шмыгающих в такт и попеременно, встретила Варю тремя десятками глаз, бесцеремонно изучающих её достоинства и недостатки. Воспитатель на замену – так называлась теперь её должность.
     Проснувшись в свой первый рабочий день с восходом солнца, Варя испытала жуткий страх и, одновременно, неуёмное желание перемен. Тщательно умывшись и наскоро позавтракав, она надела лучшее платье из цветного трикотажа с пышной юбкой-солнце до колен и была разочарована сразу, как только переступила порог детского заведения, - там ей выдали белый накрахмаленный халат бесфигурного содержания и максимальной длины. Натянув «кожу привидения» на округлые девичьи плечи, Варя решительно двинулась навстречу безликой, кричащей, пищащей, грохочущей массе.
     В первые же минуты трудности свалились на её голову. Это были совершенно простые, но сводившие Варю с ума, вещи: тридцать мокрых штанов; тридцать пар башмаков, одетых на разные ноги; столько же немытых, вымазанных в сладкой каше, пар рук; двадцать грузовиков, разбросанных по группе; десять машин «лёгкого поведения»; восемь кукол с оторванными головами; сорок кубиков из четырёх разных наборов, сваленных в кучу; сотни пазлов, определить принадлежность которых стало невозможным; инструменты доктора, разобранные на мелкие запчасти; огромное количество деталей «лего», высыпанных из большой картонной коробки, и обратно, по странному стечению обстоятельств, не влезающих.
     С именами дела обстояли проще. В группе, как оказалось, имелись в наличие четыре Артёма, три Александра, два Димы, пять Даниилов, один Тимоша и один Матвей, четыре Маши, Вероника, Вика, Анжелика, Роман и шесть Кириллов. Вот и весь отряд особого назначения.
     Из них четверо были жуткими драчунами, двое – «кусаками», трое – плаксами, остальные вели себя вполне сносно. Однако, выход на территорию участка с целью прогулки окончательно снёс им тщательно заправленные в панамки головы.
     Через час гуляния на свежем воздухе Варя вспотела, как скаковая лошадь, а её голосовые связки превратились в туго натянутые, готовые в любой момент порваться, струны охрипшей гитары.
     Наконец, настало долгожданное время обеда. Отпрыски неслись в помещение детского сада, наступая друг другу на пятки, невзирая на слабые Варины попытки удержать строй.
     Не смотря на безумно расточительное расходование энергии в первой половине дня, гречневой каше с мясной подливой был объявлен бойкот. Хмурая нянечка выскребала в ведро содержимое десятой тарелки. Дети довольствовались компотом, а Варин желудок исполнял «Марш» Турецкого, не требуя аплодисментов. Вскоре и ей принесли обед.
     Такой голодной она не чувствовала себя с самого рождения. Еда провалилась внутрь, как в прорву, а добавки воспитателю не полагалось. Утешало одно: детям предстоял трёхчасовой сон, и это означало маломальский отдых.
     Спустя час, Варя подводила промежуточные итоги дня и с усмешкой думала о своей утренней готовности поставить всё с ног на голову, захотеть жить. По истечении недели тяжкого труда, всё, действительно, встало с ног на голову. Жить Варе не хотелось совсем. «Это – худшая работа на свете!» - думалось ей, а услужливое сознание уже подыскивало пути отступления.
     Через три недели всё также стояло на голове, но расставаться с жизнью уже не хотелось. Через пять недель Варю начали называть по имени-отчеству. Через два месяца, впервые за многие-многие годы, она почувствовала себя счастливой.
     Что же случилось? Варя вступила на отведённый ей Богом путь, или это просто – дети?..
     Странное существо – человек. Сам себя понять не в состоянии. А сколько важности! Властелин мира!
     Не взлетайте высоко – падать никому не хочется. Начните с самого малого – с себя. Познакомьтесь, присмотритесь, подружитесь, полюбите (себя!), и мир распахнёт перед вашим носом свои драгоценные закрома.
     Детям легче, они изначально знают себя, и любят, и уважают, и ценят. Может поэтому, заглядывая в их струящиеся светом глаза, видишь Вселенную во всём её многообразии.
Глава 15. Разговор с небом.
     Утро народилось обычно приветливым, но я встала не с той ноги. Ни что: ни тёплый белый свет, струящийся сквозь дырочки узоров на занавесках, ни сладко-пряный запах мятного чая, ни тихий стук веток в окно, ни завораживающий звук соловьиных трелей, льющийся из зарослей орешника, - не смогло вселить в меня радость вновь пришедшего дня.
     - Гормоны… - изрёк Данилыч, улыбаясь и подкручивая усы. – С ними не поспоришь. Лучшее лекарство от такой хандры – положительные эмоции или разговор с небом.
     Положительные эмоции – понятно. Но разговор с небом – это что-то новенькое… Про такой сеанс психотерапии мне ничего не было известно.
     - Что за разговор с небом? – крикнула я в спину уходящему Данилычу, но ответа не последовало.
     Лишь, спустя двадцать минут, старик заглянул в распахнутое окно и удостоил меня пояснением:
     - Сначала, пробуй, первое.
     Согласна, положительные эмоции творят чудеса. Но при такой сильной тоске, сжимающей моё сердце большими ржавыми щипцами, нужны были не просто эмоции, а нечто взрывоопасное, громко-звонкое, шоколадно-сладкое, шёлково-струящееся или блестяще-лакированное на острой пятнадцатисантиметровой шпильке, или, на худой конец, сигарета да чашка крепкого кофе, присыпанного сверху дурманящей корицей и сдобренного жирными сливками.
     Однако, за такой подход к лечению от хандры можно было схлопотать от Данилыча взбучку. Да и где достать хоть один из этих компонентов в лесной глуши?
     Я вышла на крылечко и попыталась глубже вдохнуть солнечные флюиды, наполнив лёгкие целиком. Солнце пробралось в нос, защекотало мягкие ткани, и я зачихала без остановки, как незадачливый аллергик, сунувший нос в мешок с гусиным пухом.
     Разозлившись ещё больше, я решила пройти босиком по чистой утренней росе, зная насколько целебной, может быть эта процедура. Намочив ноги до самых колен и наступив на спрятавшийся в высокой траве куст молодой крапивы, я заскулила громче соловьёв и уселась медитировать на верхней ступеньке крыльца, предусмотрительно подстелив под себя вязаный коврик. Но, оказалось, лесным муравьям коврик – не помеха. Скажу больше, они обожают кусать аппетитные человеческие телеса, переполненные гневом.
     Не переставая чихать, ужаленная в левую ступню крапивой, а в правую мягкую половинку пронырой муравьём, я скоренько ретировалась в избушку, глубоко осознавая, что сейчас против меня играет весь мир, и, если не сменить негативное излучение на любовь, то случиться может всё, что угодно. Опасная ситуация.
     К счастью, Данилыч вернулся из чащи с плетёным кузовком, наполненным первым грибным уловом – сморчками. Прежде чем приступить к приготовлению грибов, я велела Данилычу сейчас же открыть мне секрет разговора с небом, иначе старик рисковал быть отравленным, ибо даже плохеньким экстрасенсам было известно, что эмоции повара пропитывают пищу, как горячая вода – губку. (Отвлекусь на секунду, и дам важный совет домохозяйкам: «Готовить еду нужно всегда в хорошем настроении и благословлять приготовленное от всей души!»)   
     Итак, Данилыч с сомнением заглянул в кузовок с уже перебранными сморчками и, решительно отставив его в сторону, сказал:
     - Ну, слушай!
     … Облака плыли по небу, как огромные баржи-тихоходы. Пустые, потому невесомые, выкрашенные в бело-серые тона, с розовыми бликами на выпуклых боках, - они ровно держали строй и заданное направление. Бесформенные и агрессивно-низкие, они напоминали моё отвратительное настроение в эту минуту.
     Я устроилась поудобней на молодой траве, устремила взгляд ввысь и расслабилась, позволив моим мыслям превратиться в баржи-облака и плыть в общем строю, потеряв на время назойливую нитку реальности.
     Вы когда-нибудь смотрели на облака? Глупый вопрос. Все когда-нибудь смотрели на облака, и абсолютно все испытывали при этом приблизительно одинаковые чувства. Не пугайтесь, но это называется лёгкой формой медитации или транса. Да-да! Облака – лучшие на свете специалисты по гипнотерапии. Но не только они воздействуют на вас, вы тоже оказываете влияние на облака, отдавая им незримые команды, а те вынуждены исполнять их.
     Наверняка, самые внимательные из вас заметили: стоит подумать про море, глядя на облака, как они тут же услужливо приобретают очертания морских волн; стоит подумать о еде, как облака незамедлительно трансформируются в большие многоярусные торты, круглые апельсины, головки сыра с дырочками посередине или связки сосисок, тянущихся вдоль линии горизонта; стоит подумать о любимом человеке, как его образ уже маячит перед вами, выполненный в технике белой гуаши.
     Наш мир един и неделим, и все мы – его составные части, а он – составная часть нашей личной биологической программы. Большое – в малом, малое – в большом. Это трудно понять, но легко почувствовать сердцем.
     Нам не дано видеть, как словно в ускоренной съёмке, растут деревья, головастики отращивают лапы и прячут хвосты, цветок яблони превращается в налитой сладким соком плод, две человеческие клетки, соединившись вместе, рождают божественное творение… Для этого необходима физическая единица, под названием время. Лишь облака неподвластны времени и выпекают пышные плюшки в считанные секунды, водружая их на пиршественные, украшенные белыми накрахмаленными скатертями, столы. Такова их природа. Поэтому и настроение лучше поднимать, глядя на облака.
     Зачем сидеть застывшим в позе лотоса и глупо талдычить себе под нос: «Любовь, любовь, любовь…» - когда та запряталась в самый далёкий уголок души и не хочет оттуда выбираться?
     А ведь можно улечься на всегда прохладную травку, блаженно вытянув ноги, и, глядя в небо, лишь слегка настроиться на чистоту всеобщей любви, и вот уже облака рисуют нужные вам картины, а по вашим кровеносным сосудам течёт голубая, насыщенная кислородом жидкость, под названием Любовь.
     … - Вот и весь секрет, - закончил Данилыч, причмокнув языком, то ли довольный своим пространственным объяснением, то ли терзаемый чувством голода и улыбающийся в предвкушении картошки, запечённой с грибами и луком.
     Я улыбнулась в ответ Данилычу и отправилась готовить обед, удивляясь, взявшемуся ниоткуда прекрасному расположению духа.
Глава 16. Кофе и карты – два сапога пара.
     У каждого человека имеется полный набор собственноличных достоинств и недостатков. Моим главным недостатком является пагубное пристрастие к картам и к хорошему ароматному профессионально сваренному арабскому кофе.
     Вот хлебом не корми, а дай мне запереться на маленькой солнечной, обитой дешёвой, но чистой, вагонкой веранде, разложив на гладком бирюзовом столике из искусственного камня цыганскую колоду карт, и, смачно прихлёбывая опасно горячий кофе, закусывая его тающим во рту молочным шоколадом.
     Веранда имеет три больших глаза-окна, бодро смотрящих на север, восток и юг, а на западной стене висит большая, сотканная из натурального меха, картина в деревянной раме, изображающая могучего тельца с причудливо изогнутыми в вертикальные дуги рогами.
     Карты тоже чтят это место, да и кофе, словно заколдованный, дольше сохраняет здесь любимые мною тепло и аромат.
     Когда-то давно, сидя за бирюзовым столом на уютной веранде, я освоила новую для себя, но безумно интересную, технику гадания на кофейной гуще. С тех пор колода карт и чашка свежесваренного кофе выходили на сцену игрального театра исключительно вместе, удачно дополняя и уточняя информацию, данную сотоварищем. А народ полюбил сеансы гадания ещё больше.
     … Женщина не отличалась тактом и чувством уважения к роду человеческому. Внешне она походила на раздутую от избытка дрожжей кисло пахнущую булку, при этом её самомнение вытекало наружу жидкой, не пропеченной массой.
       Подумать только, ведь человек делает себя сам! И что же это получается, - у женщины прогрессировало болезненное стремление ко всему уродливому или налицо была полная слепота при созерцании собственного отражения в зеркале?
     Гадать даме совсем не хотелось, но и прогнать восвояси не позволяло воспитание. Её расклад изобиловал пиковым нетерпением ко всему, а «чёрная» восьмёрка ходила за ней по пятам, как приклеенная, - женщина проявляла чрезмерный интерес к сплетням.
     Кружка дамы, разукрашенная кофейной гущей сверху донизу, напоминала больничную карту пациента из печально известной палаты номер шесть.
     Окунуться в мир тьмы с целью выуживания оттуда угодной клиентке информации я не собиралась. Ведь не зря говорят: «Хочешь подняться – иди за святыми, хочешь упасть – доверься падшим». Воистину, мудрые слова.
     Выдав даме состряпанный на скорую руку рецепт счастья, и, не взяв за проделанную работу ни копейки, я поскорее захлопнула за нею дверь, громко щёлкнула задвижкой замка и облегчённо вздохнула.
     Допив отставленную в сторону до поры свою чашку кофе, я обернула фарфор трижды против часовой стрелки и отточенным движением руки опрокинула его вверх дном на блюдце. Выждав минуту-две, как полагается, я осторожно поднесла чашку к лицу, держа за ручку двумя пальчиками, и с интересом заглянула внутрь.
     Слава Богу, мой кофейный прогноз в корне отличался от прогноза ушедшей дамы, хотя, немного напрягал излишним порядком и стабильностью. Не смотря ни на что, порядок, действительно, был свойствен моему характеру. А как иначе? Я родилась четвёртого октября, а четвёрка – символ антихаоса. Ещё четвёрка являла собою символ Земли, может, поэтому её просторы неумолимо влекли к себе мою душу.
     И, как в сосновом лесу тонконогие рябины прятали созревшие гроздья ягод под зелёными юбками моделей-сосенок, так и в моей чашке могучие дубы разворачивали широкие поля резных фетровых шляп под нижним подолом платья отливающей лазурью атмосферы. А сверху звёзды смотрели на Землю и на меня мигающими влажными глазами, и старая медведица выгуливала непослушного медвежонка со времён сотворения мира по сию минуту.
     Я чувствовала себя бабочкой, севшей на нос к мохнатому малышу. И это было моё царство… И это была любовь всей моей жизни…
Глава 17. История пятая. Помочь братцу Иванушке!
     Как-то раз, проезжая мимо незнакомого посёлка, я приметила для себя невероятно красивую усадьбу, напоминающую парковую зону растительного заповедника, а добрые люди, с удовольствием, поведали мне историю, как рождалась новая экосистема на большом, но абсолютно голом участке земли, посреди которого вырос добротный «скворечник», ставший общим гнездом для целого рода. Гнездом, где состарились папа и мама скворцы, а их подросшие дети и внуки всегда возвращались сюда из-за моря, включая чудесную птичью навигацию.
     … Почти квадратный двухэтажный дом был куплен за сравнительно небольшие деньги, ввиду того, что простоял серым, зияющим чёрной пустотой, недостроем целых сорок лет.
     Новый хозяин заменил крышу, кое-где прогнившие дубовые полы и, сделав косметический ремонт помещения, заселил его вместе с семьёй, поблагодарив старого владельца за потраченный труд и вложенное сердце.
     В силу сложившихся жизненных обстоятельств, последнее время семья кочевала подобно цыганскому табору, меняя квартиры, дома, пейзажи за окнами и лица соседей, примерно, раз в два года. Всем давно наскучило бесконечное упаковывание и распаковывание картонных коробок, дермантиновых чемоданов, плетёных корзин и мягких тюков, набитых небьющимися «нужностями». Заменённая крыша обещала состариться вместе с вновь прибывшими, и это радовало.
     Места хватило всем. Яркое солнце, поднимаясь на востоке и опускаясь на западе, за день обходило дом практически по кругу, отчего он светился, словно рождественская свеча, лишь глубокой ночью впуская в себя сумрак.
     Позитивная энергия жилого строения и его хозяев притягивала к себе, как магнитом, многочисленных родственников, друзей и знакомых. И всё было прекрасно, кроме одного: старый владелец, видно, сторонился земляных работ, отчего участок, по периметру которого вырос деревянный, с закруглённым верхом, забор был похож на высушенную активным солнцем целину, без единого, завалящего саженца. Даже газонная трава здесь кочковалась, с трудом пуская корни в неплодородные известковые породы.
     Участок нуждался не в косметическом, а в капитальном уходе с последующей перепашкой и озеленением. Новые хозяева рьяно принялись за дело.
     Вначале наметили границы огорода, сада, газонов и мест отдыха. Затем завезли песок, гравий, чернозём и перегной.
     В течение трёх весенних месяцев, на участке появились первые составляющие нового ландшафтного образа: островки зелёных газонов, с расположенными на них столиками, стульями, чурбачками, каменным очагом и скрипящими на ветру качелями; открытая, прилегающая к дому, терраса, уставленная светлой плетёной мебелью; две деревянных теплицы, крытые прозрачной полиэтиленовой плёнкой; шесть огромных, вытянутых вдоль забора, клумб с весенними, летними и осенними многолетниками, а также розарием. По всему периметру участка раскинулся сад из многочисленных плодово-ягодных культур, а между цветами поселилось несколько десятков ёлочек, сосенок, рябинок, сибирский кедр, грецкий орех, жасмин, сирень, боярышник, калина, два клёна, каштан, подросшая уже липа и верба.
     Соседи исходили чёрной завистью, а прохожие останавливались, чтобы сосчитать новорожденные макушки. Некоторые, особо смелые, напрашивались в гости.
     - Мир вашему дому! – от всей души желали они, и мир, действительно, поселился здесь, призывая всё больше животных и растений в свои ряды, радуя хозяев живыми красотами, изобилием фруктов и овощей на семейном столе.
     Младшую дочь хозяина звали Дарьей. Её излюбленным времяпрепровождением был бег по пересечённой местности. Хобби вполне соответствовало новому месту жительства, если учесть, что посёлок, к администрации которого относился участок с домом, одним боком утопал в нехоженых тропах густого смешанного леса, а другим поднимался на крутой берег протекавшей рядом реки, переходящий в меловые горы, буйно поросшие разного рода растительностью.
     Были здесь и заливные луга, на которых паслись местные бурёнки, и широкие поля с просёлочными дорогами, жёлтыми лентами извивающимися вдоль засеянных пшеницей и гречихой холмов.
     На одном из них, лет тридцать назад, землепашцами был устроен перелесок для снегосбора и удержания весенней влаги на полях. Дарья любила отдыхать в ажурной тени перелеска. Деревьев здесь насчитывалось немного, и каждому девушка дала своё собственное имя.
     Возглавлял зелёную компанию развесистый дуб, с толстой морщинистой талией, которая явно насчитывала больше сотни лет. Дуб вырос под ласковыми солнечными лучами сам, либо его посадили не нынешние землепашцы, а их прадеды. Дарья назвала великана Владимиром Васильевичем, в честь отца.
     По правую руку от Владимира Васильевича росла Прасковья Ивановна – белая упругая берёзка с длинными вьющимися косами до самых пят.
     Рядом с нею держались за руки три сестры – три рябинки в расцвете сил, сверху донизу наряженные в яркие коралловые бусы. Имена пришлись им под стать: Вера, Надежда, Любовь.
     Слева от Владимира Васильевича сбился в стаю молодняк: штук двадцать ёлочек, примерно, одного роста и вида. Девушка обозвала их кадетами. Все они были на одно лицо, словно близнецы. Лишь с самого краю чуть отстояли две ёлочки: десятилетка – подросшая и пушистая, будто одетая в пышное платьице до земли; пятилетка – маленькая, аккуратная, как фарфоровая статуэтка в антикварном магазине.
     Глядя на них, Дарья ласково улыбалась, вспоминая героев известной русской сказки «Гуси-лебеди». Так ёлочки получили свои имена – сестрица Алёнушка и братец Иванушка.
     И каков бы ни был пришедший день: припекало ли солнце, накрапывал дождь или шёл снег, - сестрица Алёнушка и братец Иванушка всегда держались вместе, наклонив колючие макушки друг к другу и обнявшись мохнатыми лапами.
     Шло время, утро сменяло ночь, Солнце – Луну, голубое небо гасило припозднившиеся, слабые фонарики звёзд. Нежданно-негаданно пришла беда…
     Известный всем егерям жук-короед привёл свои несметные полчища в лес, соседствующий с перелеском. Насекомое отличалось особой прожорливостью, а его излюбленным лакомством была толстая древесина отряда хвойных.
     Чтобы спасти лесной массив от вымирания, местные егеря, действуя строго указанной инструкции, взялись валить заражённые деревья и те, что находились с ними в близком контакте.
     По всей округе заполыхали гигантские костры. Вечерами их зарева напоминали грозовые зарницы.
     Несколько дней Дарья не покидала родного дома, - смог от пожарищ пропитал атмосферу, дышать стало невозможно. В одну из ночей Бог послал людям сильный дождь, и наступившее утро уже не выглядело белёсым, а воздух наполнился спасительным озоном.
     Дарья накинула на плечи лёгкую ветровку и, словно быстрая лань, понеслась к перелеску, обуреваемая, взявшейся ниоткуда, тревогой.
     Предчувствия не обманули. На вершине зелёного холма её не ждали ни Владимир Васильевич, ни Прасковья Ивановна, ни три сестры, ни кадеты. Не было видно и сестрицы Алёнушки, лишь братец Иванушка одиноко дрожал на холодном порывистом ветру.
     На следующий день отец с братьями снарядили в дорогу маленький тракторок, имевшийся в хозяйстве, бросили в его кузов садовую лопату и отправились в путь с одной единственной целью – помочь братцу Иванушке.
     Оставшаяся в живых ёлочка помрачнела и поседела за прошедшие сутки. Глядя на её изрядно пожелтевшие пальцы, Дарью вдруг осенила догадка: «Деревцу грустно! Маленькая, со стороны не живая, ёлочка умирала от тоски по своим сородичам, покинувшим её навсегда».
     Братец Иванушка был бережно выкопан и транспортирован на преобразившийся земельный участок.
     Да-да! Чудеса случаются не только с людьми. Совершенно волшебным образом получилось, что крошечное хвойное деревце, потерявшее в одночасье семью, в этот же момент приобрело новую. Любящие сердца Дарьи и членов её семейства помогли братцу Иванушке пустить корни на новом месте, сменить обожжённые иголки на здоровый наряд и отрастить молодые побеги на макушке с первыми весенними лучами солнца.
     По правую руку от него поселилась крепкая липа-нянька, а по левую – сосенка-шестилетка, ставшая ему названной сестрою и верным другом.
     А на остывших, обильно смоченных дождём пожарищах, егеря посеяли молодняк и, спустя три года, на месте старого перелеска поднялся строй совсем крохотных кадетов, с надеждой смотрящих карими глазами в синее-синее небо…
Глава 18. «Земля в иллюминаторе…»
     Данилыч… Милый сердцу Данилыч… Который месяц я коротала время в его избушке, - любой другой человек, наверное, помрачился б умом, но для меня это было время глобальных перемен, момент полного осмысления важности человеческой жизни.
     А как жить человеку без светящихся всеобщей любовью душ, вселившихся в растения, в животных, в камни, в воду, в воздух, в Луну и Солнце?.. Правильный ответ: «Никак!»
     Все мы были созданы в едином жерле творения волшебства, и все стремимся туда вернуться. Каждый из нас – малюсенькое колёсико или крохотный молоточек часового механизма, под названием Божественное. И не работать этому механизму исправно, если будет утеряна хоть одна деталь.
     …Обычно во сне я летала. Расправляла пошире мягкие невесомые крылья, подаренные Неясытью, и парила под облаками, лаская взором чудную красавицу Землю. Но сейчас тревога овладела моим сердцем. Вокруг было тихо и сумрачно. Я находилась в открытом космосе возле Земли и чувствовала себя гигантом рядом с нашей разноцветной «крошкой». И ещё я чувствовала всем своим сердцем её эмоции: холод и страх, когда Земля удалялась от Солнца; радостное ликование, когда она приближалась к нему. Я вдруг отчётливо поняла, как плохо всему живому без нашего ласкового светила.
     Как кадры на киноплёнке, перед моими глазами поплыли воспоминания: буйство весенних красок; первый тёплый дождь, одевающий ветки деревьев в молодую, несмелую листву; ярко-жёлтые цветы мать-и-мачехи на ещё голых пригорках; громкие «чаяния» чаек над разливом; многообразие жизни летом, а затем – сухой стрёкот листвы под ногами, пустые аистиные гнёзда и караваны уток над головою, кричащих своё последнее «Пока!»…
     Я любила зиму, но ещё больше я любила весну, ведь с её приходом Земля оживала. Мой любимый «голубой котёнок»… Мой прекрасный, распустившийся цветок… Моя многострадальная, терпеливая мать…  Сколько нежности мне хотелось отдать ей в этот момент! Когда и кто жалел её в последний раз? Когда и кто говорил ей комплименты? Когда и кто смотрел в её глаза и видел в них не только своё отражение?
     Я проснулась неожиданно быстро, с горящими от избытка энергии ладонями, как сумасшедшая вскочила с постели и полуголая вылетела на опушку.
     Лес, большим пухлым одеялом, накрывал «избушку на курьих ножках» с головою. Луна проложила в траве узкую светлую дорожку. Я сделала несколько неуверенных шагов и, быстро присев на корточки, приложила бушующие огнём руки к мягкой поверхности Земли. Я отдавала ей свою любовь, а она принимала. И в гулкой ночной темноте одиноким криком Неясыти раздавалось её благодарное «Спасибо!».


Глава 19. Таро детям не игрушка
     Помню время, когда в моду входило всё таинственное, и слово «эзотерика» получило законную прописку в орфографическом словаре.
     Следуя моде, друзья подарили мне в День рождения карты «Таро», аккуратно сложенные в тяжёлую резную шкатулку из красного дерева. Шкатулка была небольшая, и колода с трудом вмещалась туда без опасения быть измятой.
     «Таро» оказались крупнее обычных карт и почти вдвое превышали количеством. Держать их в руках мешало неудобство величины, а, если честно, я просто не нашла с ними общего языка. Они выдавали слишком много информации за раз, и отделить зёрна от плевел было сложно.
     Затем я открыла для себя другую особенность этой колоды: она оказалась на редкость интересным собеседником в области философии жизни. «Кто ты? Зачем ты здесь? На каком этапе развития находишься? Что для тебя важно? Кто твои друзья? Нашёл ли ты свой путь?» - лишь немногие вопросы, на которые «Таро» давали ответы.
     Однажды увидев в них профессора мудрости, я навсегда научилась понимать их расклады. Но оставалось в «Таро» то, к чему я так и не смогла привыкнуть: они слишком легко и бесцеремонно обращались со смертью.
     Согласитесь, с этой категорией шутить нельзя. Здесь, как в известной поговорке, -  шаг вправо, шаг влево приравниваются к расстрелу.
     По моему мнению, нельзя человеку сообщать такие вещи в лоб, а цыганская колода, вообще, не содержит такой карты. Есть карты – предупреждения, есть карты – болезни, есть карты – огорчения, есть карты – слёзы… А вот карты – смерти нет, и всё тут. Либо просто провидение не открыло мне этого секрета. И, слава Богу! Ни одного человека я не огорошила дрянной новостью.
     «Таро» другие. Они жёстче, холоднее, железобетоннее. Отчего, работать с ними мне не хотелось. Карты так и остались лежать в деревянной шкатулке, заполняя её резные пустоты, а я, по старинке, раскладывала шестёрки, семёрки, восьмёрки, девятки, десятки, валеты, дамы, короли и тузы четырёх мастей.
     …Девчонки пришли погадать на судьбу. Улыбчивые, стеснительные, держались, словно на школьном экзамене. Но стоило мне бросить на стол колоду, и я уже знала, что прячется за душою у каждой из них.
     Нет-нет! Девчонки не таили зла. Просто… Были они такие разные.
     Одна – блондинка с длинными, лёгкими, как пух, волосами. Побойчее и посмелее подруги. Выросла в неполноценной семье и всю жизнь мечтала соединить маму и папу вместе.
     Другая – брюнетка со стрижкой «каре». Полноватая, застенчивая, молчунья. Единственный ребёнок в полной семье и потому, весь мир был брошен к её ногам.
     Сердца девочек страстно желали романтики, но в ближайшее время им предстояла только учёба.
     Всё складывалось предельно просто: первая девочка приучилась надеяться только на себя, отчего доверие к мужскому полу, напрочь, отсутствовало. Вторая привыкла к тому, что все вокруг любят её, а сама любить ещё не научилась.
     Я с удовольствием озвучила девушкам свои рекомендации по построению счастливого образа жизни и отправила их восвояси.
     Душа пела. Общаться с приятными людьми приходилось не часто, и я откладывала в дальний ящик памяти каждую такую встречу, коллекционируя их, словно самые дорогие на свете произведения искусства.
Глава 20. История шестая. Жить, чтобы жить…
     Погода не задалась с самого утра. Ожидая автобус на холодном промозглом ветру, я обратила внимание на молодую женщину, снявшую с худеньких плеч палантин, и, кутавшую в него корзину для перевозки животных. Присмотревшись получше, сквозь пластмассовую сетку дверцы я рассмотрела два блестящих кошачьих глаза и нежный окрас носа с пышными, как у Чапаева, усами.
     Женщина подняла на меня свой взгляд, и полился рассказ, упавший очередной золотой монеткой в копилку моего ярко-лимонного блокнота.
     …Танечка с раннего детства таскала домой животных. Разных -  соседских, диких, приблудных, выброшенных у сельского магазина из проходящего мимо автомобиля.
     Её появление в отчем доме с очередной «блошивой шкуркой» в руках не вызывало восторга у матери.
     - Отнеси туда, где взяла, или уходи вместе с ним! – непреклонно звучал материнский вердикт.
     Танечка несла бездомное животное обратно, заливаясь слезами, нежно прижимая «блошивую шкурку» к груди, а однажды дала себе обещание – никогда не ругать своих детей за подобранных на улице питомцев.
     Потом Танечка выросла и родила двоих дочерей-погодок. В их доме часто присутствовали неожиданные гости: кошки, собаки, белки, черепахи, попугайчики, хомячки, кролики, ежи… Слава Богу, разношерстной публике всегда находились заботливые хозяева.
     Когда Таниным девочкам исполнялось десять и одиннадцать лет, в самый разгар застолья и веселья они притащили домой полуторамесячного котёнка, выкопав его из мусора в баке для отходов.
     Гости осуждающе покачали головами, а Танечка чуть не разрыдалась на глазах у всех, - животное было истощено до полусмерти, не подавало голоса, не реагировало на пищу, не могло стоять и ходить.
     Вскоре гости разошлись, а Мурзик (так дети назвали беднягу) остался. Танечка обмыла найдёныша водой, положила в большую картонную коробку и поставила в тёплое место.
     Два дня Мурзик не подавал признаков жизни. Он лежал на дне коробки подобно тряпичной кукле: вялые лапки, пустой взгляд, чуть вздымающийся от робкого дыхания живот. Есть Мурзик отказывался напрочь. Ни молоко, ни яйца, ни творог, ни кошачьи консервы не вызывали у него аппетита. Он не пил даже воду.
     На третий день Танечка решительно подошла к картонному домику Мурзика, низко наклонилась над ним и долго смотрела в его синие, словно у младенца, глаза. Затем ласково погладила котёнка по пёстрой, свалявшейся в грязный комок, шёрстке и заговорила.
     Танечка плакала и говорила взахлёб обо всём: как таскала домой животных, будучи совсем маленькой девочкой; как подросла и стала находить бездомным хозяев; как хотели они, бедолаги, жить; как боролись со смертью и цеплялись маленькими коготками за каждую ниточку жизни; как прекрасен наш мир, когда утром встаёт солнце; как чист воздух, даже если ты – ничей; как мягка травка и тёпл песочек у всего живого под ногами; как это здорово – обрести друга и каждый вечер засыпать у него под боком…
     Потом Танечка промокнула носовым платком с лица солёные слёзы и ушла, дав Мурзику возможность исправиться.
     Наступившее утро четвёртого дня оказалось для Тани приятно неожиданным. Окончательно проснувшись в своей кровати, она увидела Мурзика, сидящего в центре круглого прикроватного коврика.
     - Мяу! – сказал Мурзик, и у Танечки ёкнуло в сердце.
     Она быстро вскочила, а худенький, будто шнурок, котёнок повёл Таню к своим чисто вылизанным тарелочкам, словно показывая и говоря: «Вот, мама! Я всё съел!»
     Спустя некоторое время, Мурзик активно работал лапками на свежевскопанной клумбе, а Таня стояла рядом и с умилением смотрела на него. Ей вдруг подумалось, что жизнь, действительно, прекрасна, и, если ты нечаянно забыл об этом, то пусть рядом всегда будет тот, кто напомнит.
     - Как в хорошем грузинском тосте! – рассмеялась Таня и, подняв играющего Мурзика на руки, с любовью поцеловала его в маленький розовый нос.
Глава 21. Волшебные струны.
     Как-то раз я спросила у Данилыча, давно ли он живёт в лесу.
     - Целую вечность… - ответил старик, а я поняла, что он не лукавил, - так ему подсказывало сердце.
     Сердце Данилыча было огромным: зелёным, как листва; голубым, как небо; прозрачным, как вода; порывистым, как ветер; ярким, как цветы; тёмным, как ночь; солнечным, как день.
     Загадка? Нет. Просто, у шумящего зелёной листвою леса, у прыгающей по мачтовой сосне белки, у раскапывающего прелую траву ежа, у стригущего острыми ушами оленя, - у всех них было одно сердце, и оно билось в груди у Данилыча. И в моей груди тоже. Ведь с некоторых пор, я стала совершенно причастна к таинственному процессу вращения колеса совместной жизни.
     Когда Данилыч почувствовал мою любовь к Природе, такую же большую и трепетную, как и его собственная, он открыл мне ещё один маленький, но очень важный, секрет постижения бытия.
     - Вот, послушай, девонька…Представь себе, мир – это невообразимо огромный музыкальный инструмент, и состоит он из множества живых струн разной степени толщины и натянутости. Каждая струна находится в своём музыкальном ладу и в открытом состоянии играет одну, заданную ей, ноту.
      Иногда на струну оказывает влияние внешнее воздействие, то бишь, другие струны. Тогда наша, первоначальная струна, начинает звучать по-другому, лаская слух созвучием взятого аккорда, или, напрягая его получившейся дисгармонией.
     Все мы издаём звуки и вибрируем, подобно струнам, каждый на своей частоте: люди, животные, растения, планеты, созвездия, галактики… Все.
     Но оставим большое и вернёмся к малому – к человеку. Временами частоты разных людей сближаются и даже накладываются одна на другую. Они, всё равно, разные, но в то же время, - часть одного музыкального произведения. В момент, когда частоты живых существ совпадают, они обмениваются энергией, которая действует на них благотворно.
     Есть струны изначально близкие по звучанию. Так возникают необъяснимые симпатии людей друг к другу, к живым тварям, к природным уголкам. Просто, они поют в унисон, плывя на одной волне.
     Так ты, девонька, нашла свою Неясыть; так найдёшь близких по духу людей; так, что не маловажно, ты должна найти на Земле своё заветное место.
     Заветное место… Берег моря или ручья, опушка леса или курган в степи, склон горы или зелёный холм равнины. Это место будет питать тебя живительной энергией. Здесь ты сможешь почувствовать божественный покой и стать ближе к Создателю, сказать ему слова любви и услышать ответные.
     Заветное место – ключ к вдохновению, заводящий моторчик творения, делающий душу близкого существа чище, наполняющий её абсолютной любовью и благодарностью.
     Мне посчастливилось найти своё место. Мне посчастливилось встретить тех, самых, людей. Мне посчастливилось научиться звучать в унисон со многими живыми. Я – счастливый человек! И я хочу помочь тебе обрести себя.
     Запомни! Твоя струна прячется в твоём сердце. Внимательно слушай его и не забывай прислушиваться к другим. Вот и весь секрет…
     Данилыч замолчал , и тихий свет струился из его глаз, и лёгкое свечение исходило от его ладоней. Лик старика походил на лучшее творение иконописца, изображающего святого. Но я то знала, - он обычный человек, научившийся в обычности мира видеть его волшебные, захватывающие дух, прелести.
Глава 22. Карты – магнит для дураков?!
     Когда бабушка раскладывала передо мною карты, я смотрела на её состарившиеся, с обнажёнными жилами, руки и пыталась представить себя лет в семьдесят. Ничего не получалось. Карты действовали на меня, как снотворное, погружая в свою реальность и навязывая свои правила игры. «Всё честно! – говорили они. – Ты на нашей территории и должна подчиняться карточным законам».
     - Глупенькая! – смеялась бабушка. – Не относись к этому так серьёзно. Карты – магнит для дураков. Умный человек всегда знает, что ждёт его в будущем.
     - Для дураков?! Не относиться серьёзно?! Но ведь ты сама учила, что к гадательному действию нужно подходить со всей серьёзностью, иначе, незачем брать в руки карты?..
     - Всему своё время, - не унималась бабушка, - придёт время, и ты сможешь воспользоваться картами, как открытой книгой тайных знаний. Придёт время…
     О! как же мне хотелось тогда, чтобы это время настало прямо сейчас, сию минуту. Пройдёт много лет, прежде чем я пойму: терпение, наблюдение, анализ и дедукция, - лучшие соратники хорошей гадалки.
     …Такого тяжёлого сеанса у меня ещё не было. Девушка пришла за помощью, но была закрыта, как саркофаг ядерного реактора.
     Знаете, бывают такие люди: придут, губки подожмут, глазки сощурят, ручки-ножки в кучку соберут и сидят молча. Ты, гадалка, говори, а я – ни в коем случае! Моё дело маленькое – сидеть, помалкивать, на ус мотать. А если что не так, - наглой рыжей мордой об стол, - как в старом советском анекдоте.
     Я обливалась потом. У меня жутко разболелась голова. Карты выскакивали из рук и прыгали по столу большими плоскими лягушками, но девушка исполняла обет молчания, и за час общения «в одни ворота» я не смогла вытащить из неё ни слова.
     Ну, как можно помочь человеку, если он даже не говорит, зачем пришёл?!
     Наконец, немногословная особь открыла рот, произнесла три слова: «Извините, я ошиблась», - словно отчеканила монету, затем встала и ушла, плотно прикрыв за собою дверь.
     У меня не было сил делать выводы из произошедшего. Я была выжита, как лимон, а впереди – ещё два сеанса.
     Спустя час, пришла женщина постарше. Она твёрдо знала, чего хочет, да и я дала себе зарок – заранее объяснять клиентам методику нашей с ними совместной работы: человек излагает суть проблемы, только после этого в дело вступаем я и моя колода.
     Женщина была готова на любое сотрудничество. Трудности общения со взрослым сыном извели её морально и физически. Она искренне желала быть хорошей матерью и преданным другом своему ребёнку. Похвальное стремление!
     Мы общались долго и плодотворно. В тот день я поняла: приходят и остаются только те, кто, действительно, нуждается в помощи; приходят и остаются только те, кто, действительно, готов к переменам. Люди могут биться лбом об один и тот же косяк двери многократно, а могут учиться на собственных ошибках. Тем, кто учится, Вселенная помогает во всём. Иди вперёд смело, становись лучше, поступай по совести, и ангелы-хранители взобьют под тобою мягкие белые облака, зашепчут в оба уха подсказки судьбы и подтолкнут с любовью в нужном направлении.
     Женщина ушла затемно, счастливая и окрылённая, а я ещё долго стояла у окна, устремив застывший взгляд на звёзды. Казалось, что у меня самой за спиною выросли крылья…
Глава 23. История седьмая. Здравствуйте, мы – ваши соседи!
     Пожилые люди всегда разговорчивы. Стоит спросить на улице у проходящего мимо пенсионера: «Который час?» - и вот он уже заканчивает красочную историю своей жизни, а ты с неловкой улыбкой киваешь в ответ, жалко смотря вслед десятой, убегающей вдаль, маршрутке.
     Но эту историю мне поведала маленькая девочка, рассказывая взахлёб о своём лучшем друге.
     …Старик просыпался рано. Первые петухи ещё не слетели с насиженных жёрдочек, а он уже хозяйничал на маленькой кухоньке, заваривая свежий ароматный чай.
     За окном стояла ночь с лёгкими проблесками утра, но освещение комнаты оставляло желать лучшего, - в старом тканевом абажуре горела всего одна лампочка. «Экономия должна быть экономной», - думал старик, наученный горьким опытом одиночного проживания.
     Его старуха давно покинула этот мир, жизнь подходила к концу, дом был построен собственными руками ( хоть и не дворец, но свой ), дерево посажено и не одно ( яблоневый сад подпирал толстыми ветвями крышу дома ), а детей Бог не дал. Старик давно свыкся с этой мыслью, не утруждая себя общением ни с кем.
     Деревенские кошки и собаки обходили его участок стороной, и даже скворцы не желали селиться в приросших, от времени, к стволам деревьев скворечниках.
     Единственным гостем старика была большая серая мышь, таскавшая печенье из стеклянной, кем-то давным-давно подаренной, вазочки.
     Старик любил своё одиночество. Он холил и лелеял его, закрывая покрепче дверь на ключ, и, растворяясь в потёртом, продавленном, надкушенном молью, кресле пред ярким глазом телевизора. Светящийся экран был единственным собеседником старого человека, но и его дедуля частенько поругивал.
     Сказать по правде, ворчать он любил и относился к той категории населения, которая недовольна всегда и всем. Его окружали враги: сволочи, тунеядцы, воры, продажные политики и бездуховные олигархи. Вообщем, страна – дерьмо, в правительстве – дураки, и жизнь не удалась по этой самой причине.
     Раз в полгода старик выезжал на обследование в районную поликлинику, и здесь уж он отрывался по полной программе: активно работал острыми локтями в переполненном автобусе, обзывал медсестёр курицами, грубил невнимательным, по его мнению, докторам и «безруким» официанткам в больничной столовой.
     Дом старика занимал удачное место в деревне. С одной стороны к нему плотной стеной подступал молчаливый лес, а с другой – возвышался не ошкуренный частокол брошенной усадьбы.
     Старик был доволен, даже сельский почтальон оставлял принесённую прессу воткнутой между досок забора.
     Дедуля отсчитывал восьмой десяток лет, когда на соседнем участке, неожиданно, появились строители. Четверо молодых людей в оранжевых комбинезонах за пару недель поправили покосившуюся крышу на бесхозной избе; вставили новые окна и железную, украшенную причудливой ковкой, дверь; заменили прежний частокол на фигурную изгородь, выкрашенную светло-голубой краской.
     Газон был коротко подстрижен, сухие кустарники выкопаны, а на преображённом дворе появились садовые лавочки и качели.
     Спустя три недели, приехали новые жильцы: светловолосая женщина, крепкий на вид мужчина, маленькая девочка, лет семи, рыжий пушистый кот и коричневая такса в серебристом ошейнике.
     Недовольный происходящим старик созерцал новосёлов в окно, высунув длинный нос в щёлку между цветастыми занавесками. На следующий день перемены ворвались и в размеренную жизнь деда.
     Рыжий пушистый кот прокрался на территорию соседа и поймал большую серую мышь, таскавшую печенье из стеклянной вазочки. А проныра-такса стащила дедулины шлёпанцы прямо с крыльца, прикопав их тут же, в лесочке.
     Извиняться семья пришла в полном составе. Светловолосая женщина держала в руках поднос с шоколадным пирогом, крепкий на вид мужчина – коробку с новыми шлёпанцами, а семилетняя девочка – рисунок с изображением рыжего пушистого кота и коричневой таксы. Они долго стучали в запертую дверь. Старик сидел в кресле, уткнувшись в газету, и открывать не собирался.
     Вскоре непрошенные гости ушли, оставив на пороге поднос с пирогом, коробку со шлёпанцами и рисунок. Дедулю это не смягчило. Пирог он втиснул в мусорное ведро, рисунок смял и отправил туда же. Оставить решил только шлёпанцы, - они пришлись ему впору.
     На следующее утро взору деда предстала целая галерея рисунков, крепко приколотых разноцветными кнопками к его дряхлой, облупленной калитке.
     Композиция представляла собою всю семью в сборе, только в центре, отчего-то, восседал дедуля в строгом, траурного вида, костюме и на новом кресле. По правую руку с ним, стояла светловолосая женщина с рыжим котом, а по левую – крепкий мужчина с коричневой таксой и семилетняя девочка в нарядном жёлтом платье с голубым бантом. Внизу корявыми печатными буквами была выведена надпись: «Здравствуйте, мы – ваши соседи!» Надпись не содержала ошибок, из чего старик сделал вывод, что пигалица писала под руководством взрослых.
     Дедуля рассердился не на шутку. Не взирая на ревматизм и больную спину, он в два счёта измельчил художественные шедевры, в гневе перебросив их через соседский забор. Подхваченная ветром бумага летним снегом разлетелась по зелёному газону.
     Старик довольно причмокнул языком и резво потрусил на кухню заваривать свой каждодневный утренний чай.
     К полудню соседи появились снова. Затаив дыхание, дедуля рассматривал их в дверной глазок. Супружеская чета с любовью поправляла макушки налитых солнцем фруктов в наполненной доверху корзине, а настырная девчонка раскладывала на крыльце очередные послания – вырезанные из цветной бумаги фигурки птиц с красными сердечками вместо глаз. Коричневая такса скакала рядом, а рыжий кот, воспользовавшись ситуацией, нагло метил деревянные опоры скамейки, примостившейся у дедовой двери.
     Знакомство не состоялось. Старик упрямо избегал общения с приезжими. Семья вернулась к себе, не солоно хлебавши.
     Когда окончательно стих дружный шум голосов и звонкий лай собаки, дед осторожно приоткрыл дверь и выглянул во двор.
     На песочной дорожке стояла корзина с фруктами, а бумажные птицы расположились вокруг, присевшей наземь стаей. Но дед не нуждался в заботе, его радовали полная изоляция и покой.
     Тогда старик решился на открытое противостояние. Прихватив из дома тяжёлую дубовую трость с резиновым набалдашником, он направился к соседям, намереваясь как следует поскандалить.
     Ссоры не вышло. Сотрясая кулаками воздух, дед выкрикивал угрозы и оскорбления, кот и собака ретировались под диван, девчонка спряталась за комодом, а муж с женою долго и чистосердечно извинялись, обещая больше не влезать в жизнь старика ни под каким благовидным предлогом.
     С этого момента всё пошло своим чередом. Дедуля заваривал утренний чай и днями просиживал старое кресло, ругая мелькавшие на цветном экране лица. Соседи смеялись, шутили, баловали ребёнка, кота и таксу, стригли газон, собирали выращенные плоды, но к старику не лезли.
     Прошло лето… Тёплым сентябрьским днём к дому соседей подрулил крытый грузовичок. В него погрузили овощи и фрукты, переносные сумки с котом и таксой. Светловолосая женщина, крепкий на вид мужчина и семилетняя девочка уселись рядом с шофёром.
     Грузовичок весело свистнул проходящим мимо односельчанам и покатил по просёлочной дороге, поднимая с земли сухую осеннюю пыль.
     Старик облегчённо вздохнул, прихрамывая, проверил наличие замков на соседской двери и калитке, закрыл покрепче собственные «хоромы» и довольный уселся на излюбленное место, один на один с телевизором.
     День за днём старик наслаждался одиночеством, однако, вскоре долгожданный покой стал ему досаждать. Дед ловил себя на мысли, что мог подолгу смотреть на усадьбу соседей, будто ожидая смеха светловолосой женщины на террасе, пения крепкого на вид мужчины в летнем душе или не менее громких игр семилетней девочки с котом и таксой.
     На его кухне завелась очередная толстая серая мышь. Как и предыдущая, она таскала печенье из стеклянной вазочки, но это дедулю стало раздражать. А по средам, когда сельский почтальон разносил пахнущую типографской краской прессу, старик выходил на крыльцо, чтобы лично сказать ему: «Спасибо!»
     Поздняя осень отшуршала жёлтой листвою и отзвенела колокольчиками дождя. Первый снег давно накрыл замёрзшую землю и надел шапки на крыши домов. Близилось Рождество. Блестящее зимнее утро неожиданно разбудило деда знакомыми голосами.
     Крытый грузовичок выплюнул из кузова переносные сумки с котом и таксой, большие картонные коробки с вышитыми в рождественских мотивах тёплыми пледами и подушками. Из кабины весело высыпались на снег светловолосая женщина в белой шубке, крепкий на вид мужчина в тёплом пуховике и семилетняя девочка в ярком комбинезончике.
     Наступившее утро заговорило, засмеялось, замяукало и залаяло тут же.
     Рождественский стол соседи накрыли посреди террасы. Двор был очищен от снега и засветился синими огоньками костра, сложенного из трескучих берёзовых чурок. Окна загорелись фонариками гирлянд, а плетёная мебель оделась в вязаную одёжку.
     Семья открывала рождественское вино, когда за светло-голубым забором послышалось тихое покашливание и хруст шагов на снегу.
     В отблеске огня сгорбленной тенью появился старик в новом, праздничной расцветки, костюме с аппетитным пирогом в руках. Тогда светловолосая женщина улыбнулась, семилетняя девочка радостно запрыгала и захлопала в ладоши, а крепкий на вид мужчина протянул старику открытую для рукопожатия ладонь.
     - Здравствуйте! – сказал он. – Мы – ваши соседи!
     Все рассмеялись. На следующий день рыжий кот прокрался на территорию дедули и поймал большую серую мышь, а коричневая такса украла новые дедовы шлёпанцы. Но старика это больше не волновало. Глупо было по пустякам беспокоиться человеку, который заново начинал счастливую, наполненную любовью, жизнь.
Глава 24. Прощание.
     Битый час мы протаптывали тропу, пытаясь пробраться сквозь густые заросли июльской травы к небольшому чистому озеру, не так давно заселившему ближайшую к опушке Данилыча лесную поляну.
     Кирзовые сапоги старика доходили мне до колен, и всё же я не могла отделаться от мысли, что попасть за широкие голенища в таком буреломе мог кто угодно. Я крепче прижимала ткань платья к бёдрам, дабы у заползшего в сапог существа не было возможности взобраться выше.
     Наконец, в сплошной еловой стене появился просвет, и я полетела на него воспрянувшей духом птицей.
     Говорят, возвышался когда-то на месте озера живописный холм, и стояла на том холме старая деревянная церковь. Через лес к намоленному месту вела просёлочная дорога и несколько тропинок напрямик, по которым ходили многочисленные послушники и послушницы. Было это, по человеческим меркам, давно, а по географическим – совсем недавно.
     Чем провинились все эти люди перед Богом, не знаю, но в один, совсем не прекрасный, момент церковь ушла под землю вместе с холмом. Образовавшаяся ниша заполнилась взявшейся ниоткуда водой. Так родилось озеро, названное народной молвою Святым.
     Как дипломированный специалист, я, конечно, слышала про карстовые пещеры, подводные реки и неожиданные провалы земли в местах подмыва, но чтобы вот так – злополучная участь постигла единственную в лесу постройку… Странно.
     Колючие ветви в последний раз хлестнули меня по лицу, и в глаза ударил яркий свет, а спустя мгновение, появилась возможность сориентироваться в пространстве.
     Я стояла на границе леса и красивейшего уголка Вселенной. Ровным строем деревья рисовали частую изгородь вокруг пустого от высокой растительности места. От ног зелёных великанов начиналась гладкая полоска жёлтого песочного берега, словно выструганного под линейку умелыми руками плотника. В центре, совершенно симметричным яйцом, разливалась водная гладь – прозрачная и спокойная, зеркальная и прохладная, манящая к себе, будто песня зазывающей в омут русалки. Полное отсутствие наступающих друг другу на пятки камышей, ирисов, аира и незабудок делали озёрную чистоту немного зловещей.
      Я долго и внимательно присматривалась к мелкой волновой ряби, но так и не смогла разглядеть по ту сторону воды хоть какое-то подобие жизни.
     - Купаться не рекомендую, - послышались размеренные слова Данилыча, - глубина никем не измерена, а температура воды близка к нулю.
     - В июле-месяце? – удивилась я.
     - Всегда, - коротко бросил старик и, уложив брезентовый рюкзак на золотой песочный берег, направился к незамеченным мною деревянным мосточкам, призрачно повисшим над тёмной кромкой воды.
     - Здесь кто-то бывает? – спросила я, кивнув на мостки.
     - Нет, - улыбнулся Данилыч и тут же посерьёзнел, - озеро не любит чужих.
     - Зачем мы пришли?
     - Заночуем. Я хочу, чтобы ты поняла, - на Земле есть много различных мест, приятных и не очень. Ты должна научиться любить планету целиком, как человека, со всеми, присущими ему, достоинствами и недостатками. Тогда, глядя в мёртвую, на первый взгляд, пустоту, ты сможешь увидеть признаки вечной жизни…
     Солнце садилось в самую глубь леса. Поверху плыли малиновые облака. Последние потухшие лучи, словно высвободили дорогу первым загоревшимся на небе звёздам.
     Данилыч разжёг на берегу «пионерский» костёр и достал из рюкзака два лёгких одеяла, немного еды, пучок пахучих чайных трав, перевязанный крепким стебельком осоки, и две железные кружки из, явно, советского прошлого.
     Перекусив с аппетитом и напившись чаю, я улеглась на мягкое одеяло поверх песка и стала разглядывать расположившуюся над моей головой Большую медведицу, обнимающую всеми четырьмя лапами добрую половину ночного неба.
     Данилыч неподвижно дремал, а я всё смотрела… И новые звёзды открывали передо мною свои миры, и болтливый огонь распевал на разные лады свои трескучие песни.
      И в этот момент, будто тысячи бриллиантов засверкали в воде, запрыгали и замигали искрящимися огоньками. Боясь ненароком спугнуть нежданных гостей, я медленно встала на четвереньки и поползла к чернеющим в темноте мосточкам, неуклюже наступая на подол собственного платья. Взобравшись на мостки, я склонилась над блестящей драгоценными камнями водою, осторожно заглядывая в неожиданно открывшиеся окна другого мира.
     Его жильцами оказались рыбки. Маленькие шустрые существа небольшой стайкой вышли из глубин. Их привлекло мерцание огня и, заворожено глядя на его отблески, они исполняли удивительный танец, зажигая разноцветные фонарики на пышных «павлиньих» хвостах и по всей линии спинных плавников.
     Действие походило на захватывающее световое шоу, в котором тайные жители озера играли роли танцоров, иллюзионистов, факиров, циркачей, устроителей водных феерий и сказочных представлений.
     Зрелище захватывало дух и погружало в царство сна – волшебного сна на грани потустороннего и реальности. Но костёр догорал и артистов становилось всё меньше. С последним погасшим угольком устремилась в неизведанные глубины  и последняя танцующая рыбка.
     На ватных ногах я добрела до остывшего одеяла и рухнула на него, погрузившись в крепкий непробудный сон. И в этом сне, поднимаясь по белой глянцевой лестнице вверх, я шла своим, отличным от других, путём, листая увесистые страницы большой, украшенной затейливым орнаментом, книги жизни. Часть страниц была плотно исписана, но другая часть оставалась белоснежно-нетронутой никем. И сухощавый Данилыч – молчаливый, спокойный, уверенный в себе, - протягивал мне графитовый карандаш и медленно таял в такой же седой, как он сам, предрассветной дымке.
     Когда я проснулась, Данилыч был рядом. Он поднял руку и ласково погладил меня по растрёпанной голове. Его лукавые серо-синие глаза улыбались, но за улыбкою пряталась тихая безмятежная грусть.
     Я поняла: в сегодняшнем сне Данилыч давал мне последние инструкции касательно приобщения к всеобщему круговороту жизни, а наяву – прощался со мною…
Глава 25. Большой расклад обаятельной женщины.
     - Бабуль! Повтори, пожайлуста! Я не запомнила.
     - Ух, настырная! Ладно, слушай…
     В раскладе участвует колода из тридцати шести карт. Общее значение мастей такое:  бубны – деньги, трефы – общественно-социальные отношения, червы – положительные эмоции и связь с домом, пики – негативные эмоции. И, запомни! Карты – это не математика. В них нет однозначных понятий, всё относительно. То, что хорошо для одних людей, совсем плохо для других.
     Итак, большой расклад. Человек, которому гадаешь, должен задуматься над волнующим его вопросом. Затем колода тасуется и сдвигается гадающим левой рукою на себя. Затем гадалка находит карту, которая обозначает гадающего. Назовём её «фигурой». Общие правила нахождения фигуры следующие: неженатые и незамужние молодые люди – король и дама бубен; женатые и замужние, но светловолосые, - король и дама червей; женатые и замужние, но темноволосые, - король и дама треф.
     После того, как гадающий сдвинет колоду, гадалка берёт карты в руки и, снимая по три сверху, находит фигуру в её тройке. Эти карты в раскладе читаются первыми. Фигура остаётся лежать на столе, а карты вновь тасуются, достаётся карта наугад и кладётся под фигуру закрытой. Колода делится приблизительно на четыре части в таком порядке: часть кладётся над головою фигуры, часть – в ногах, часть – слева, часть – справа. Получается крест с фигурой в центре.
     Дальше берётся стопка, лежащая в голове, снимаются две верхние карты и кладутся вновь в голову фигуры. На оставшуюся в руках стопку кладётся стопка, лежащая в ногах, снимаются две карты и кладутся в ноги. На получившуюся теперь стопку кладутся карты, лежащие слева, снимаются две верхние карты, они ложатся слева. Последняя стопка, что справа, кладётся на три предыдущих, снимаются две верхние карты, они ложатся справа.
     Далее из карт, лежащих в руках, две верхние карты кладутся вверх слева, две верхние – вниз справа, две верхние – вниз слева, две верхние – вверх справа. Ещё одна верхняя карта кладётся на фигуру, три следующих сбрасываются; вторая кладётся на фигуру, три следующих сбрасываются; третья – на фигуру, три следующих сбрасываются; четвёртая – на фигуру, три следующих сбрасываются; пятая – на фигуру, оставшиеся карты сбрасываются.
     Затем читается расклад. Две карты, лежащие в голове, обозначают насущные мысли гадающего. Две карты, лежащие в голове и слева, - прошлое гадающего. Две карты слева – настоящее. Шесть карт справа (в голове, по центру, в ногах) – среднее звено будущего. Две карты в ногах – это то, что гадающий считает неважным для себя, но на что стоит обратить внимание. Две карты слева внизу – дальнее звено будущего.
     После прочтения расклада все карты, кроме фигуры, собираются, тасуются и выкладываются поочерёдно на стол, при этом парные сбрасываются. Оставшиеся карты вновь читаются и собираются вместе с фигурой. Другая часть колоды тасуется, из неё добавляется наугад столько карт, чтобы рабочих стало шестнадцать. Эти шестнадцать карт вновь тасуются и раскладываются сверху вниз по три. Оставшаяся карта, не вошедшая в тройку, кладётся последней.
     Читается новая часть расклада так: три верхние карты обозначают дом гадающего; три следующие – ближайшие события; три следующие – сердечные дела; три следующие – что было; три следующие – что будет; последняя карта решает всё.
     Затем карты тасуются и вновь сбрасываются попарно, кроме фигуры. Оставшиеся карты выкладываются в одну линию с фигурой. Колода тасуется, сверху снимается по карте, они кладутся подряд по одной на каждую карту, лежащую в ряду. Это конечная часть расклада, по ней делаются основные выводы в плане решения вопроса гадающего.
     Теперь, запоминай, основные значения карт. Они бывают прямые и перевёрнутые. Для распознавания значения карты в раскладе обозначь все карты в колоде стрелочками, идущими вверх. Так ты узнаешь, как выпала карта в раскладе, - прямо или перевёрнуто.
     Итак, прямое значение бубновой масти:
- шестёрка – исполнение желания;
- семёрка, восьмёрка, девятка и десятка – небольшие деньги;
- валет – денежные хлопоты;
- дама – незамужняя молодая девушка;
- король – неженатый молодой человек;
- туз – письмо, известие, денежные бумаги.
     Также бубновая масть может означать мысли, чувства и действия бубновой особы, как то:
- шестёрка – дорога;
- семёрка – свидание;
- восьмёрка – разговор;
- девятка – любовь;
- десятка – интерес;
- валет – всегда карта действия.
     В перевёрнутом виде бубны своих значений не меняют.
     Перейдём к червовой масти. Прямые и перевёрнутые значения совпадают:
- шестёрка – дорога домой;
- семёрка – свидание с родными;
- восьмёрка – домашние разговоры;
- девятка – любовное свидание, любовь ближних, любовь вообще;
- десятка – благополучие, свадьба, домашний интерес;
- валет – домашние хлопоты;
- дама – мать, замужняя женщина, близкая родственница, светловолосая женщина;
- король – отец, женатый мужчина, близкий родственник, светловолосый мужчина;
- туз – родной дом.
     Также червовая масть может означать мысли, чувства и действия червовой особы.
     Прямые и перевёрнутые значения трефовой масти тоже совпадают:
- шестёрка – дорога, связанная с общественными делами;
- семёрка - свидание в казённом доме (для удобства, казённым домом назовём всё, что связано со сферой общения вне дома, - школы, детские сады, больницы, суды, муниципальные учреждения и т.д.);
- восьмёрка – разговор в казённом доме;
- девятка, десятка – успешные казённые дела (забегая вперёд, скажу, что мелкие трефы, собранные вместе, всегда прогнозируют успех в делах);
- валет – казённые хлопоты;
- дама – женщина, работающая в казённом доме, или темноволосая женщина;
- король – мужчина, работающий в казённом доме, или темноволосый мужчина;
- туз – казённый дом.
     Также трефовая масть может означать мысли, чувства и действия трефовой особы.
     С пиковой мастью дела обстоят сложнее. В прямом положении она означает мысли, чувства и действия пиковой особы, а также:
- десятка – измена;
- валет – неожиданность;
- дама – пожилая женщина или женщина, обременённая определённым статусом и положением, т.е. особа «голубых» кровей;
- король – пожилой мужчина или мужчина, обременённый особым статусом и положением, принадлежащий к элите общества;
- туз – дом солидных людей, весёлое застолье.
     Пиковая масть в перевёрнутом положении означает:
- шестёрка – дальняя дорога;
- семёрка – слёзы;
- восьмёрка – неприятный разговор, ссора;
- девятка – неприятности;
- десятка – болезнь;
- валет – пустые хлопоты;
- дама – женщина, желающая гадающему зла;
- король – мужчина, желающий гадающему зла;
- туз – неожиданные неприятности со всеми вытекающими последствиями.
     Скажу пару слов и о некоторых совместных значениях карт:
- бубновый туз с бубновой мелочью – получение выигрыша или наследства;
- четыре туза в раскладе – успех в делах;
- четыре короля или дамы – успех у противоположного пола;
- четыре десятки – большой интерес;
- девять и десять червей – свадьба;
- шесть, семь, восемь, девять, десять треф – большой и устойчивый успех в делах;
- девять червей и туз пик – страсть.
     Вот такая наука. Запомнила, внученька? Правильно, на память не надейся, записывай!
     …И я записывала, заучивала, собирала по крупинкам, чтоб максимально приблизиться к истине. А в руках я держала колоду, ставшую для меня источником знаний, энциклопедией душ человеческих и возможностью заглянуть глубоко в себя с одной единственной целью – стать лучше.
     Хотя, скажу вам по секрету, хорошая гадалка всегда знает, что ждёт её впереди, и для этого ей не нужны карты. Прошло сорок лет, прежде чем я поняла: хорошая гадалка – это психолог, психотерапевт, неоспоримый авторитет и, просто, обаятельная женщина. А карты идут в «нагрузку» к этой удивительной особе.
Глава 26. История восьмая. Замысел Бога.
     Это последняя история в моей книге – история, древняя, как мир…
     Когда я впервые прочла Библию, то не поняла ни слова. Тогда мне было шестнадцать.
    Когда я прочла её во второй раз, она произвела на меня пронзительное впечатление. Тогда мне было тридцать.
     Когда я прочла её в третий раз, то узрела невидимое, чего не было написано, но подразумевалось. Тогда мне исполнилось сорок, и в моей голове родилась притча-осмысление этой замечательной книги.
     …Однажды Бог проснулся в тёмной мрачной пустоте и решил запустить унылый, статичный ход Времени.
     - Да будет Свет! – сказал Бог и страстно захотел этого.
     И возник в тёмной мрачной пустоте первый яркий луч. И поделил он пустоту на Свет и Тьму.
     - Да будет Материя! – сказал Бог и страстно захотел этого.
     И сгустился Свет. И там, где он сгустился, возникли Планеты и Звёзды. А там, где рассеялся, возникло пространство, в котором они двигались. И понравилась Богу больше других планет Земля.
     - Да будет Жизнь на Земле! – сказал Бог и страстно захотел этого.
     И смешал Бог Свет и Стремление к Свету. И возникло на Земле всё Живое. И понравилась Богу Жизнь на Земле. И решил он оставить здесь часть себя, чтобы любоваться и наслаждаться Жизнью.
     - Да будет Сын Мой на Земле! – сказал Бог и страстно захотел этого.
     И смешал Бог Свет и Стремление к Свету, и Желание Творить, и Любовь. И встал Сын Божий на Твердь Земную. И стал он любоваться и наслаждаться Жизнью. И решил Бог сделать Жизнь на Земле вечной.
     - Да будет Дочь Моя на Земле! – сказал Бог и страстно захотел этого.
     И смешал Бог Свет и Стремление к Свету, и Желание Творить, и Любовь, и Жажду Совместного Творения, и Умение прощать. И встала рядом с Сыном Божьим на Твердь Земную Дочь Божья. И стали они вместе любоваться и наслаждаться Жизнью.
     И сколько бы не наступала Тьма на Свет, вместе сотворят Сын Божий и Дочь Божья новый Свет и Стремление к Свету, и Желание Творить, и Любовь, и Жажду Совместного Творения, и Умение прощать. И всё начнётся сначала…
Заключение.
      Рука крепко сжимала яркий, лимонного цвета, блокнот, плотно перетянутый посередине резинкой. Голова была пуста, как чистый лист бумаги, и только одна мысль блуждала в ней: «Я нашла то, что искала». Нашла?! Может быть…
     Мой корабль отправлялся в путь. Я стояла на мостике у руля, устремив взгляд к неведомым горизонтам, а навстречу мне плыли шумные близнецы-волны.
     Однажды, один мудрый старик спросил у меня:
     - Для чего мы приходим в этот прекрасный мир?
     И сам же ответил на свой вопрос:
     - Вставать с солнцем, подставлять лицо ветру, слушать птичьи голоса, полоскать ноги в реке, прятаться от дождя под елями, гладить по спине кошку, играть с собакой, сажать деревья, строить дома, рожать детей… Если работать, то в меру. Если радоваться, то безмерно. Если плакать, то совсем чуть-чуть.
     Замечательные слова! Я произнесла их про себя, как молитву, уверенным движением прикрепила текст книги к электронному письму, кликнула мышкой ссылку «отправить» и стала ждать.
     Первое же издательство отозвалось на предложение о сотрудничестве. «Провидение?..» - затаив дыхание, подумала я и подальше спрятала аккуратно завёрнутую в полинявшую красную тряпочку колоду.
     Начиналась новая история, вошедшая под первым номером в совсем другой блокнот.