Нижние части старых сковородок

Нижние части старых сковородок, в зависимости от модели, могут напоминать полушария планет. Черные и суровые сковородки не подходят, хотя они и являются основополагающей силой в извлечении энергии из системы. Это если вы повар. Кому, спрашивается, нужна завернутая в смысл алюминиевая модель с покрытием, где произношение название элемента может привести к завороту языка? Кастрюли из нержавейки. Диск быстрого нагревания вроде бы Юпитер, на поверхность которого поставили очередной смысл. Но, наиболее значимый и веский, навсегда – чугун, он и есть главный друг специалиста, и обратная сторона такой сковороды никогда не будет выглядеть словно бы необыкновенная планета.
Теперь надо перейти к двум видам, к двум процессам, двум сторонам, и я не знаю, как это сказать вернее, и сложно слово тут совсем ни к чему, можно обойтись словом простым.
День – ночь.
Техническая сторона биологической машины включает себя ментальную операционную систему, а вот систему могут быть разными, а уж демонов, коих во всех материальных мирах может обитать с избытком, своя собственная ОС, которая не переключается по принципу день/ночь, но имеет совсем другие положения. Автоматическая ручка.
Смерть в ряду больших понятий может быть даже сложнее, чем жизнь, потому как она не наступает лишь в виде выключения жизнедеятельности и теоретического отлёта души. Но зачем, спрашивается, лететь операционной системе? Человек уже изобрёл все, что необходимо для понимания метафизики процесса, остается лишь увидеть всё это воочию. Смерть архивирует файлы. Личность сидит, надежно припаркованная, в далекой сугубой темноте, в шкафу, ячейке, в ящике.
Демоны могут быть просто так, но, впрочем, на них завсегда навешивают определенные задания, tasks, потому что система есть система, и ничто не существует в ней независимо. Свобода может быть только в стихах. Даже верховный черт абсолютно несвободен, он рожден, чтобы работать первым номером на конвейере душ.

Я сидел и курил, размышляя о соотношении ;. Любой дурак скажет – один и ноль. Нет. On and Off, и это не бинарная система, это просто ночь и день. Состояние off – другие процессоры мозга перезагружаются, включаются новые, ОС, сон или обратная сторона тьмы. Демоны приводят мертвых людей.
- Мы привели на прогулку Васю, - сказал чувак с одним рогом на лбу.
- А, Вася, брат, - обрадовался я.
- Привет, брат, - проговорил Вася, - почему-то не всех отпускают в отпуск.
- У тебя привилегии, - ответил я, - потому что ты брат смотрящего.
- Почему ты смотрящий? – спрашивает он.
- Потому что я застрял.

Мы идем улицами разных городов, разных времен года, может быть, даже разных эпох, но все это зависит от желания проецировать одно на другое, и не зря нынешние ученые все больше приходят к тому, что мир – это голограмма. Здесь, среди стертых лиц прорастают новые, они напоминают кусты, и вот, эти растения ветвятся и поднимаются выше, и там уже – зона общего разума, и ветви врастают дальше, и, возможно, попадают в мозг. Но люди пока не поняли, что мозг – это всего лишь аппаратная часть. Здесь я могу привести сравнение – откроем боковину системного блока и возложим всю ответственность сугубо на камень. Разве так можно? Кто сильней? Кто умней? Процессоры не развиваются так обширно, как программная составляющая.
Сон лишь часть.
Дерево проросло в голову блогера. Он пошел к психологу, и там ему было сказано:
- Ничего особенного. Мы уже проводили ряд опытов и давно пришли к выводу, что любой образ, создавший первичное изображение на глазной сетке, способен проявляться в виде сна, при чем, в совершенно различных модификациях. Очень часто, обсуждая феномен абдукции как примера появления странной информации на этапе гипноза, апеллируют именно к этому. Образ секунден. Нет ничего, только сознание, только биохимия.
Потом – целые ряды других людей, чувствуя врастание странных ветвей внутрь подсознания, замечают:
- Сны бывают странны. А у других такого нет.
Да, но разве кто-то знает, как переключать коробку передач (хотя это более картиной сравнение). Или нет, просто у человека какая-та старая ОС, переданная еще при рождении, или вернее – еще до рождения. ОС всегда живёт, а аппаратно-белковый – словно временная одежда. Можно даже ради красоты художественного образа сказать – носки.
Мы идём. По пути появляется парень со сломанным рогом.
- Где ты его сломал? – спрашиваю я.
- Спорт.
- Соревновался?
- Да. Кто сильнее ударится о стенку.
- Разве у вас много стенок?
- В аду много стенок. Вот тебе еще один отпускник. Мы его обули, одели и даже частично обработали регистры ментальные файловые регистры спиртом. Это капитан Ван Зантен. Мы подумали, что пора бы ему выйти в мир живых и подышать.
- Я знаю, - сказал Вася, - катастрофа на Лос Родеос, 77-й год. Прошло столько времени. Зачем его выпускают в отпуск в качестве призрака?
- Есть эстеты, - отвечает Ван Зантен, - некоторые демоны провели слишком много времени в мире людей и соединили одно с другим, отчего возникла совмещенная эстетика. Есть те, которым вообще нечего делать. Что делать среди людей? Кстати, вопрос к тебе, - говорит он мне.
- Ну, часть экспериментируют с культурными концептами, - говорю я, - но серьезных побед на этой почве пока не было, тлен и временность, уныние и краткость бытия лидируют – потому что нельзя победить предопределенное. Система сразу же копировалась из шаблона. А кто ее копировал? Большие, напряжно-умные, раздражающие своим всесилием ребята. Они нашли себе планету, поставили тут лабораторию и принялись запиливать свои шаблоны.
- Среди темного мира бывают антагонисты, - заметил парень со сломанным рогом, - пока. Пять дней вам на прогулку.

Мне, например, нравится принцип движения материи среди различных заведений, начиная от небольших баров с большим процентным соотношением концептуальности в названиях до средних ноу-нейм кафе, заканчивая серьезными ресторанами с автографами редких людей на стенах. Я хорошо знаю такую идею:
Нужно искать старую лестницу, приставленную к старой стене, под такой же старой черепичной крышей.  Здесь требуется еще средневековая труба. Наводим зрение так, чтобы труба эта перекрывала часть круглой луны, ставим лестницу, и тогда лестница ведет сразу же туда, в хороший бар, который именно на луне и расположен. Надо лишь начать свой путь, а потом, в дороге, возникают намёки на автоматику всего живущего. В спонтанном сознании, особенно, если человек импульсивен, порядка вроде бы было – но это лишь фактор.
Факторы.
Всё есть автоматика.
- Так что? – спросил Вася. – Хочешь сказать, что с Создателями всё же возможно пообщаться?
- Конечно.
- Как ты себе это представляешь?
- Пока никак. Если ты способен об этом думать, то ты уже на что-то способен.
Полнолуние. Ночь должна быть полной и веселой, кабаки звенеть, окруженные тусклыми шашечками такси и прореженным шумом, собранным в единый пучок по принципу всё или ничего. Нет смысла говорить о том, что есть понимание и видение. Пусть внутри видения будет коньяк.
- И я сейчас иду, - говорит Вася, - мы тут, и там. Все образы двигаются у меня в голове. Я посещаю живых. Как ты думаешь, они чувствуют, что я прихожу, чтобы посмотреть, как они живут? Родственники вполне могут себе это почувствовать.
- Они всё время чем-то заняты, - говорит Ван Зантен, - не зря древние говорили о силе медитации. Ты или пытаешься настроить свой внутренний инструмент, или просто живешь внутри суеты. И все живут внутри суеты. Если находится один человек на миллион, то он выглядит странно – хотя настоящие специалисты и не выглядят странно, но чаще всего им приходиться заниматься лишь самими собой, потому что по большей части это никому не надо.
- Автоматика.
- Автоматика.
- Проще взять и посмотреть на животное, - говорит Вася, - на кота. Команда кис-кис, команда брысь, проглажка, спаривание, туалет, и 90% бесконечного лежания.
- Да, - отвечаю я, - если бы знать, где у человека порт, можно бы было подключить к мозгу какое-нибудь внешнее устройство и узнать об устройстве ОС гораздо больше, нежели набор простых и понятных вещей, таких как, например – начало, конец, и между ними – разнообразные пункты, которые сами по себе, почти ничего не значат, потому что сильнее всего отпечатываются лишь во внутреннем мире.

Коньяк. Про меж людей ходят тени, и некоторые почему-то особенно приблежены к отдельным индивидам, что говорит о приближении срока. Тень наползает кругами, она движется вроде бы окольно, напоминая предсказанный прогнозом погоды ураган, ее можно почувствовать заранее, может быть даже – за много лет до того, как все произойдет. Она может вдруг прийти во сне и рассказать о себе явно – образ будет гореть во множестве солнц, будучи абсолютно понятным. Смерть не приходит просто так. Ее круги так же сложны, но, порой, ее достаточно просто отогнать.
- Я об этом не думаю, - говорит Ван Зантен, - лучше прикинемся.
- Зачем прикидываться? – спрашивает Вася.
- Отдых.
- А там ты отдыхаешь?
- Там ничего нет. Потому и надо прикидываться.
Так вот, одна из теней уже близко к кому-то. Физически – это может быть, двадцать метров, но расстояния тут другие. Но клиент ее пьян, а в состоянии опьянения он вдруг начинает чувствовать – что-то нацелилось на него.
- Она придет за ним через неделю, - говорю я.
Она проходит мимо, совсем рядом, я ставлю ногу, и она падает плашмя, поднимается и скалится:
- Что тебе надо?
- Я просто так.
- Зачем ты вмешиваешься в чужие дела?
- Просто так.
-Ты поломал мне маршрут.
- Лучше выпей.
- Теперь этот тип не умрёт вовремя.
- Спасёт лишь коньяк.

Она не пойдет пить коньяк, да и здесь возникает сложный вопрос относительно пола – если не смешивать человека и эту штуку, которую вряд ли можно считать хорошей. Но она является частью. Вот, положим, машина – нельзя обвинить части ее двигателя в том, что одни части расположены в горячих местах, или даже – просто раскаленных, а другие вроде бы более нейтральны и выглядят вполне по-доброму. Красота и поэтика возникают через несколько проекций, являясь лишь продуктом, и то, чаще всего – очень смазанным. Очень плохая акварель.
- А кто-то спросит, почему такие оценки? – говорю я.
- Ну ладно.
Она прикидывается хорошей девушкой, специально, чтобы побыть в диапазоне людей – ей может понравится, и она бы задержалась, но ведь ей следить за тем типом.
- Меня уже отогнали, - говорит она, - что дальше?
- Не знаю, - отвечает Вася, - коньяк.
Коньяк – это тоже прибор, который в некоторой степени помогает работать со временем, а именно – с нижней амплитудной составляющей. Вокруг ничего не меняется и не может измениться, потому что большая часть картинки отрисовывается в голове, в головах, во всех вместе взятых головах. Но и одну единственную, общую, картину не получить – есть только примерно совокупный образ. Люди думают, что они вместе. Это и да, и нет, и тут нечего добавить.
Ночь, имена как патроны в очень большом магазине. Скорее, это  - бесконечная лента.
- Мне тогда уже и делать нечего, - говорить она, - в ближайшее время. Знаете, как меня зовут? Я…. Я Иванова. Пойдет?
- Пойдет, - соглашается Вася, - Иванова, так Иванова.
Она старается выглядеть ярче, жгучей, перцовей – все окружающие тотчас обращают на нее внимание. Вместе с тем, Иванова излучает волну, и это – что-то вроде мёда росянки.
Капитан Ван Зантен предлагает поменять кабак – чтобы добавить уровня на приборе ночи, где слева – ноль, а справа – очень большое число, и потому нужны промежуточные ручки.
- Все это неплохо знать идеальному художнику, - говорит Иванова, когда мы садимся в такси, - а простому человеку это ни к чему, он все равно глухой. А не идеальный, он тоже глухой. Он слышит лишь себя, копирует то, что видит, при этом, чувствуя, порой, очень сильный азарт. Именно поэтому есть всё и ничего. Эта сфера растёт в размерах, что не приводит к появлению чистых концептов. Все есть копия одного, другого, третьего. Да, но кому я это объясняю? Я хотела бы сказать всё это тому, кто об этом не знает.
- Я знаю, - отвечает таксист.
- Почему?
- Меня зовут Арам. Фамилия Харон. Что еще объяснять? Кто-то едет по прямой, кто-то – кривой, а вас надо везти в кабак.
- Но ты же знаешь лучшие кабаки?
- Хорошо, это когда светится внутри, когда вроде бы обстановка, а в мозгу отразилось так, что видно золотое свечение – это значит, что внутри лучше, чем снаружи. Это паразитизм. Жизнь примитивнее, чем ты хочешь. А раз не хочешь, то ты умнее, чем жизнь. Или наоборот. Можно же захотеть не быть умнее, никто не заставляет быть особо умным. Разве это сильно важно?
- Ничего не понятно, - отвечает Ван Зантен, - кто везёт?
- Система.
- Это проще.
- Нет, я тоже, если хотите, везу. Я недавно поменял магнитолу. Хотите, включу.
- Ты, небось, слушаешь шансон.
- А то. Все таксисты слушают шансон.
Луна сегодня большая и съедобная, словно булка. Завтра что-то поменяется, это относительно текущих часов нет никаких новых планов. Всё будет продолжаться, и, если перебраться на другую сторону земли, то луну можно встретить и там – будут другие улицы, и другие тени, и, может быть, другие стороны смысла, и, возможно, некоторая запредельная радость.
- Как к вам берут на работу? – спрашивает Ван Зантен у Арама.
- Я тут никто. Таксист, он и есть таксист, что можно от него требовать: обратитесь к нему, - он показывает на меня, - вообще, подобная практика случается редко, но как раз самый повод написать заявление. Хочу поменять форму. Хочу прекратить быть просто балластом, хочу работать. Накрутите мне что-нибудь. А?
- А что будет?
- Ну у него спросите? Зачем у меня спрашивать?
- Я думаю, сейчас много говорят о том, что всё можно решать, - говорю я, - решайте это, решайте то, инновации, всяческие стороны прогрессивного мышление – то бишь, совершенно не принято говорить «нет», надо все время говорить если не да, то – о, мы будем решать, мы подумаем. Отрицательный ответ не в моде. Вроде бы, креативность и рационализм, хотя по мне – и да, и нет – более понятны.
- Но больше некому решить, приятель, - говорит Арам, - согласись? Конечно, могут еще быть ответственные, но они находятся по другую сторону, а кому оно там надо? Это всё равно, что пытаться забросить камень на луну, или наоборот – бросить камень оттуда. Ты видишь, там, вдали, стоит товарищ и ты кричишь – кидай. Да кто добросит?
- Если правильно использовать мысль, то будет долёт.
- Хорошая идея.
- У него да, идей много, - подтверждает Иванова, - я, может, тоже попробую придумать. Напишите заявление: хочу работать. Возьмите таксистом. Ну или пилотом на адский самолёт. Главное, чтобы была бумага. Пустоту же никто не будет рассматривать.
Я думаю, что и это – лишь образы, но ведь рано или поздно люди научатся понимать принципы всей голограммы, алгоритмику машины, в конец концов, перед ними засияет золотое ядро машины, и окажется, что Создатель не так уж далек – хотя, конечно, он великий и круглый, и это хорошо, так как шарообразная форма – наиболее вместительная, ёмкая, а также – символическая. Луна так же кругла, а в пору максимальной своей радости она бесцеремонно белеет. Но теперь ее съели  крыши, и мы вряд ли ее увидим.
Следующее заведение менее эпизодично. Арам уезжает – у него много работы, особенно ночью, так как день – лишь театральная постановка, а ночь в космосе вообще повсеместна.
- Сейчас попросим повара, - говорю я, - если у них есть старые, хотя бы и рабочие, сковородки, мы можем посмотреть их обратные стороны.
- Зачем? – спрашивает Иванова.
- Они напоминают планеты. При чем, это могут быть совершенно необыкновенные, очень редкие, тела – каких нет в наших краях. Все как всегда в наших руках.
- Даже в моих, - замечает Вася, - но я же не живу.
- Однако, это – тоже существование. На первом месте….
- Воображение.
И правда, сковородки обнаруживается, и единственный более или менее знакомый образ напоминает синюю планету Нептун – во всяком случае, такой ее показывают на фотографии. Все прочие – абсолютно неизвестные тела, которые могут существовать, а могут и не существовать.
- Правильная формулировка, и вы пьяны от воображения, - говорит повар, - обычно это хорошо работает у детей, потому что в юном возрасте просто необходимо набирать образы – чисто масса. Даже качество – это другое.
- Качество нужно, - говорит Вася, - я с детства мечтал о саксофонах. Саксофона не было, но мечта была сама по себе, и она так себя и не нашла. И ничего такого – все, что я видел, не могло привести к саксофонизму. Зато как я был в прошлый раз в отпуске, год назад, и был саксофонизм. Мы пришли в магазин. А магазин был из двух половинок – один дневной, а другой – ночной. Это значит, что одна половина находилась в мире живых, а другая – в мире мертвых, и мы, конечно, ходили по второй половине. Но она и лучше. В мире живых много суеты, а здесь, собственно, и не было ни людей, ни теней – зато были всяческие музыкальные демоны. Вот, допустим, что такое гитарное существо? Сидит себе мужичок и играет – гитарное существо. А там, с другой стороны, услышать его могут только какие-то не совсем нормальные люди. Поэтому, если кто-то услышит, а услышит он самым краем, то и начнем повторять. Люди скажут, что этот человек не совсем нормален, но и надо иметь очень большой сдвиг, чтобы все типовое шло боком, а звук от гитарного существа был слышен – пусть даже в виде отзвуков. А гитары были какие…. Сами гитары – тоже сущности, а тут тебе и простая, и с одной струной, или – сколько хочешь струн, хоть сто – поиграй – и в мире изменится погода, или я так думаю – хотя влияние точно какое-то было. Не без этого. Так мы и шли – то зал, где играет невероятный симфонический оркестр, то коридор, весь залитый золотистым сиянием, с портретами музыкантом.
- Это черти, - сказала Иванова.
- Черти? Не знаю.
- Я тебе точно говорю. Смотря где ходить. Есть оркестры из тех людей, вернее, из теней или признаков, которые застряли, за много веков накопилось определённое их количество, они тоже отовариваются в этом магазине, собираются в различных местах, например, на крышах, и играют. Играют ночью. Днем особенно не наиграешься, так как солнце излучает слишком много вредоносных частиц, да и потом – нужно общее поле, надо, чтобы люди спали – кто-нибудь да попадёт на их концерт во время сна.
- Я там тоже поиграл, - сказал я, - идём мы с Васей, я хотел купить несколько гитар, а потом подумал – как же, они же не смогут материализоваться. А если купить и оставить их для сна, то можно во сне поиграть. Но это у меня почти не получается.
- А мне вообще нечего сказать, - заметил капитан Ван Зантен, - но если мы сходим на такой концерт, то, конечно, в следующий раз у меня будет, что рассказать, в зависимости от того, кто будет ответственным за отпуск.
- Идём тогда, - проговорила Иванова.
Повар, хозяин сковородок, обратные стороны которых напоминают странные планеты, за нами увязался – не знаю, кто он был. Вряд ли, просто так себе повар. Но Иванова его зацепила, потому что идеала в таким делах достичь очень просто. А вот в простое такси мы бы не поместились, и Арам словно бы понимая это, приехал на микроавтобусе.
- А всегда вовремя, - он засмеялся.
- А кот тут у вас, - проговорила Иванова.
И правда, кот спал на задних сидениях – очень рыжий, худой, колосистый, юный. Он словно бы вырос на кото-поле именно в виде колоска, а потом – то ли сорвали его, то ли сам он созрел и двинулся в путь, но теперь он сидел в этом самом такси. Ночь была как ночь. В некоторых фазах своих ночь может быть сильнее луны, но и здесь нет совершенства. Главное – успевать, пока утренняя вода не зальет сомнительный восток.