как прожить, чтобы не болело сердце. Глава 1-2 Ася

http://www.proza.ru/2009/11/19/856 - начало

— Я до войны в Могилёве жила. Муж мой, Василий-то, городской был, могилёвский.
А как объявили о нападении Германии, так он вечером этого же денёчка и ушёл.
Мне двадцать пять годочков было. Ася, доченька моя, ходить сама ножками  начинала, годовалая она была.  А зимой и Витенька, мой старшенький, народился. В городе-то голодно было, вот я и подалась  к маме в деревню.
Надеялась, что картошечка для деток всегда найдётся, да и молочко.
Гавное для деток — молочко.
Но ошиблась я. И корову, и поросёнка, и кур, и уток — хоть и не сразу, но немцы забрали. Ближе к весне и хлеба испечь не из чего стало.
Земля не оттаяла, а мы последнее, что оставалось  – шелуху картофельную (срезали-то толсто, чтоб проросла, а как земля прогреется, так садить её и новую дожидать)  –  всю подчистую съели. 
Выбрали день,  и мама моя с товаркой в поля пошла.
Тяпку взяла — надеялась в межах вырыть то, что осенью не собрали.
Утром ушла, а к вечеру не воротилась – как сквозь землю провалилась. 
Я, как стемнело, деток – к соседке, бабе Груне.  Асенька сама дошла,
Витюню на руках понесла,  а там обоих - на тёплую печку.
Только заснули, я  – за порог на крыльцо и бегом. От околицы недалеко ушла и остановилась:кругом, как в преисподней,  ничего не видно и боязно, но надо идти.
В поле маму не дозвалась, дошла аж до взгорка, где лес зачинался;
здесь-то и наткнулась на кого-то живого, но не разобрать было в темени ни лица, ни кто такой, а говорить не говорил – мычал невнятно.
Я давай его с земли поднимать и хоть с трудом, а довела.
Страху натерпелась! Но мамина хата стояла близко к окраине, а немцы по ночам  осторожничали.  Бывало, и пропадали невесть куда. Лес-то – рядом!И такой, что, не знаючи,  лучше и не суйся.Много наших-то солдатиков, когда отходили, в нём  схоронились. Кой-кто из деревенских к ним подался.
Потому немцы и боялись — как смеркалось,  нос на улицу не казали.

Я в доме лучину зажгла (керосиновая лампа давно без употребления на лавке стояла) и, наконец, разглядела свою «находку». Как посадила возле стола, так и сидел, не двигаясь  - куколь, не разобрать, где что. Я пока вела его почувствовала запах гари, но когда увидела  –вскрикнула.
Это был наш солдатик (по шинелке узнала, хоть она и обгорела сильно): грязные лоскуты на голове, шее, ладонях – как видно, сам обмотал себя исподним, которое уцелело.
Знали мы, что в соседней деревне наших военнопленных сожгли.  Слышали и то, что кто-то сбежал.
Печка в доме ещё горячая была, да и вода,  нагретая днём, не остыла. Как начала я снимать повязки, так прямо с кожей... и с лица, и с шеи, и с ладоней. (Даже глаза сгорели... )–.
 Здесь Александра  Семёновна  надолго замолчала, закрыв  лицо небольшими, широкими ладонями, с паутинкой чётко прорисованных морщин. В эту «минуту молчания» и Инна Игоревна, и Ася, казалось,  перестали дышать, неосознанно замерли. Они будто видели всё то, о чём безыскусно,  простым говором рассказывала женщина. И когда та, глубоко вздохнув, продолжила разматывать память, и клубок покатился слово за словом, обе вздохнули так же глубоко, как и рассказчица.
— Стала я его, сердешного,  тихонечко мыть. Понятно, что больно ему, но он дюже терпеливый был, не кричал, а стонал только. Мою его, а сама о Василии, о муже,  думаю. И вдруг вижу: на коленке, на правой пятно — особенное. Знаю,
 что другого такого не может быть – такое же точно у свёкра моего... Ахнула и, не веря ещё догадке, выдохнула: «Вась, ты что ли?» А у него слезы солёные по обожжённым щекам – и морщится, и мычит, сказать хочет, а ничего у него не получается. Когда управилась я с ним, на кровать положила, укрыла теплее – да за детками. Баба Груня спала уже — дверь открыла и ворчит, что всполошённая я бабёнка, могла бы ребятишек у неё на ночь оставить. Её бы слова тогда  да мне бы в уши! Сначала Витеньку отнесла и к отцу   положила под одеяло.
 «Сынок у нас – пятый месяц пошёл, Виктором по отцу  назвала...» — прошептала – и снова на улицу,  за дочкою.  Асеньку принесла, уложила, да и вон из дому. Наревелась на крыльце и в погреб полезла. Знала я, что мамаша в кадке на донышке квашеной капустки оставляла. Думала  хоть этой малостью попотчевать гостя моего дорогого, нежданного. Только успела спуститься – слышу грохот и автоматные очереди...  Я, не чуя ног — ослабли они, как не мои стали — обратно наверх по ступенькам, а одна-то худая была, и я раньше всегда её перешагивала — она и спасла меня. Когда в спешке наступила на неё, ступенька подломилась,  и полетела я вниз. Ударилась,  видно сильно, потому как в себя пришла по свету да от холода.  Хоть платок шерстяной на голову  и в опояску под грудью завязала, когда уходила.  Тишина стояла – такая!... Потрогала себя — руки-ноги целы, локоть пришибла, но рука сгибается, вот только затылок дюже тяжёлый.  Чувствую — больно.  Пол земляной, но хоть и утоптан, однако же насмерть не дал разбиться. Поднялась на ноги – и наверх.
Александра Семёновна в последний раз замолчала на минуту, посмотрела в окно и вздохнула. Рассказывать оставалось совсем немного.
— Так вот Бог упас меня, а Асюшу и Витеньку, старшенького, и Василия –фашисты... Детки, думаю, и не проснулись — так в кровати и лежали, а Василий только и успел ноги вниз спустить в валенки... Видно,  Господь так распорядился — оставил меня жить. И теперь вот есть у меня Витенька-младшенький.
Ася беспомощно плакала, смущаясь своей слабости и вытирая белым манжетом рукава мокрые щеки.
Инна Игоревна подошла к дочери и  как  маленькую стала гладить её по голове, приговаривая:
— И такое, девочка, было — страшное.
 

3.
Прошло несколько дней. По средам в классе у мамы проходили факультативы. Ася  подошла к кабинету, где недавно закончился урок у параллельного - 10-А.  Мамы в кабинете не было, а за последней партой - рядом  с дверью - сидел мальчишка и читал книжку. Она не раз видела его на переменках, но не была с ним знакома. Ася вошла и, как обычно, села за третью парту у окна в ряду, где стоял учительский стол. Оба молчали — мальчишка продолжал читать, она достала из портфеля тетрадь по английскому языку. В какой-то момент почувствовала затылком его пристальный взгляд и, повернувшись в пол-оборота, встретилась с молчаливо-вопросительным:
— А ты-то что здесь делаешь, отличница?
Ася внимательно взглянула на мальчишку. Затем сказала:
— Меня зовут Ася.- И спросила: — А тебя?
Мальчишку смутила её непринуждённая манера держаться — без тени зазнайства учительской доченьки. Однако заговорил он с явным вызовом:
— Я знаю, что ты — Ася. Лучше скажи, сколько ещё ждать... — Запнулся, подбирая слова, и, отведя взгляд, спросил: — Ты не знаешь, Инна Игоревна скоро придёт?
— Пообедает в столовой и придёт. Думаю, что скоро. А ты не ответил на мой вопрос, не назвал себя.
— Я — Витёк-младший, — наконец представился мальчишка.
— Как это? — удивилась Ася. — Фамилия,что ли такая, — Младший?
Мальчишка засмеялся весело и заразительно. И Ася улыбнулась в ответ.
— Нет, что ты, фамилия у меня иная... - Он неожиданно встал, перепрыгнул одним махом средний ряд парт и мгновенно вырос перед ней высокой, нескладно-ломкой фигурой, а затем пристукнул пяткой о пятку такими большими кедами, что Ася ойкнула от удивления,отодвинувшись от края парты ближе к подоконнику. — Прошу любить и жаловать: Вильнов Виктор Владимирович. 
Мальчишка наклонился, смешно сложившись пополам, и протянул ей свою ладонь. Она иронично взглянула на него и подумала: «Шут гороховый!» Но не хотелось быть невежливой, и, протянув правую ладонь, Ася в тон ему сказала:
— Лавицкая Ася Винцеславовна.
Парень изумился:
— Ну и мудрёный у тебя папаша!
— Не знаю, мудрёный или простой, я его ни разу не видела. А дедушка мой — мамин отец — по национальности поляк, и величали его Игорем Винцеславовичем. А ты-то почему «Младший»? – Спросила, и тут же в памяти четко возникли услышанные недавно слова: «...а Асеньку и Витеньку, старшенького...» — и, не дожидаясь ответа заговорила торопливо, чтобы предварить ненужные теперь разъяснения: — Хочешь, я буду тебя подтягивать и по русскому, и по литературе?
Витёк расплылся в широкой улыбке и хотел было повторить свою «вытяжку» с пристукиванием кедом о кед, но встретившись взглядом с Асиным разноцвети-
ем, сел впереди, повернулся к ней лицом и уже серьёзно спросил:
— Ты думаешь, у меня получится.

 4.
Промчались зима и весна. Наступил праздничный день последнего звонка.  А следом  – напряженная пора экзаменов.
День выпускного вечера совпадал с днем рождения Аси. Едва проснувшись, она почувствовала и радость, и смутное беспокойство  —  именно сегодня, так вовремя,  внутри неё начинается невидимое никому движение: давно ожидаемое возвращение  потерянных месяц назад строк:
 
Ещё вчера несмело, затаив дыхание,
Ладошка в маминой ладони чуть дрожала
И сердце неуёмное бежало
На первое со школою свидание…

В вестибюле школы, в который раз повторяясь в памяти,  строчки побежали одна за другой, а она спешила их записать в тетрадку, удерживая на губах наконец-то  найденный ритм, рифму, слова,  долгие часы не внимающие её дирижированию:

А колокольчик первого звонка парил.
Над единением собравшегося зала,
с запруженного шумного вокзала
 впервые сам малыш засеменил.

Ещё вчера! И десять лет  – как миг,
как птицы в поднебесье взмыли.
И не вернулись.  Может быть, забыли
как дорог их неповторимый лик.

Ася, отрешившись от всего и шевеля губами, загибала
пальцы левой руки :
одиннадцать, двенадцать, тринадцать… десять, одиннадцать, двенадцать…
Вдруг её локтя кто-то коснулся,  и она услышала голос, который узнала сразу, ещё не подняв головы:
— Асенька, деточка! Можно тебя поздравить?
—Здравствуйте, Александра Семёновна. Спасибо большое.
Мать Виктора протянула Асе объёмный пухлый газетный свёрток.
Ася растерялась, спрятала руки за спину.
Она не единожды была свидетельницей сцен, когда её мама сердилась за любое приношение, и, бывало,  выставляла благодарных мамаш за двери.
« Я за мою работу зарплату получаю, а вы...» — негодовала, не желая принимать подачки, оскорбляющие, как она говорила, её достоинство.
Родители знали об этом качестве «русички».   
Александра Семёновна  нисколько не смутилась.
Она радовалась тому, что может отблагодарить славную девочку такой малостью, и стала разворачивать свёрток —длинный коричневый шарф с яркими жёлтыми полосками на концах, шапочка...
— Асенька, девочка, я от всей души! Ты же спасительница наша. Витин тренер сказал, что теперь мой сынок и в институт может документы подавать. Я о таком и не мечтала. – Она говорила, а вестибюль школы постепенно всё больше и больше заполнялся выпускниками: мальчики в костюмах при галстуках и начищенных до блеска ботинках, девочки в новых, сшитых к выпускному балу платьях....
— Ася, деточка, как же так? Может тебе цвет не нравится? Надо было посветлей, но мне казалось к твоей шубке в самый раз.
— Нет же, нет, замечательный цвет! Только не надо было, Александра Семёновна. Спасибо вам, конечно, но...Но...-
Асины руки так и остались  за спиной. И, когда её кто-то позвал, она,  как за спасение, ухватилась за возможность выйти из этой ситуации, где нельзя было обидеть отказом, но и  согласится  тоже  было невозможно.
— Александра Семёновна, вы идите, скорее идите. Смотрите, все уже пошли наверх. Поднимайтесь и вы тоже. Вечер будет проводиться в спортивном зале, там и столы уже накрыты.
Ася быстро проговорила эти слова и, оставив дарительницу с подарком, слилась с потоком выпускников и их родителей.
Перед тем как зазвенели бокалы с шампанским, впервые разрешённом школьным руководством к удивлению и учителей, и родителей, и десятиклассников, Ася прочитала
стихотворение прямо с листка с черновой записью с последними заключительными строками:


Куда б нас ни забросила судьба,
Какие б ни послала испытания,
Здесь остаются лучшие друзья,
Частица нас, частица мироздания…
Поклон нижайший вам, учителя!

Мы вас поймем спустя десятилетия,
И благодарности прекрасные слова
Произнесем не мы, а наши дети.
Так было и так будет — «C’est la vie!»
Мы не прощаемся.  Мы говорим: «До встречи!»

До скорой, может быть, а может, вечно
Лишь в памяти своей благодарить
Тебя сумеем, дорогая школа.
Прощального звонка связующая нить
Последние мгновенья единит.
И –  тишина. Молчание. Ни слова…
Позже Ася кружилась в вальсе. Её приглашали на каждый медленный танец. А она безуспешно высматривала Виктора и не могла отыскать ни его, ни Александру Семёновну.
На Стрелке Васильевского Острова, когда всем классом шли мимо Ростральных колонн, распевая хором под гитару «Мой адрес не дом и не улица. Мой адрес Советский Союз», им стали подпевать шеддшие рядом мальчишки и девчонки
из других школ, запрудившие, как река в половодье, всё пространство, которое мог охватить взгляд. Ася тогда подумала: «Такое никогда не забудется».
Она не заметила, как эта река подхватила её и понесла... И как ни старалась, не
смогла пробиться к своим одноклассникам. Смех, многоголосье, беззаботные счастливые улыбки и белая ночь – ,юная, ликующая, единственная ночь прощания с детством. Безуспешно она вставала на носочки, тянулась изо всех
сил вверх, выискивая знакомые лица, вслушивалась в перебор гитарных струн в надежде услышать знакомые голоса. И шла, шла... И уже никого не искала, ступала по трамвайным рельсам как по натянутым струнам новых  напряжённых строк:

Потерялась, растерялась, растеряла
Всех друзей, всех близких, всех!
И взрослее в миг потери стала
Как за годы, как за долгой жизни век.
Слов таких найти не захотела,
Чтобы не обидеть. И остыть
бессердечно приказала сердцу.
Только бы не думать, только бы не быть...

Последнее слово... и Ася повернула назад. С трудом протолкнулась к перилам моста и устремилась в обратную сторону — против течения. Часы на Петропавловке пробили полночь, когда она от Университетской набережной повернула на Съездовскую и перешла на Первую линию Васильевского острова. Редкие пешеходы, редкие авто... Ася спешила: было неуютно и неспокойно — одна, ночью. К знакомому дому подошла запыхавшись, пробежала под аркой во двор-колодец, мельком взглянула наверх и, увидев освещённый прямоугольник окна на последнем этаже, облегчённо вздохнула: «Не спят». Поднималась по лестнице, вслушиваясь в отзвук собственных шагов, бежала, а не шла, и позже не могла себе объяснить причину страха, подгоняющего её в те минуты. Короткий звонок потревожил тишину, но за дверью почти сразу спросили: ––Сынок, ты?–
— Александра Семёновна, нет-нет — это я, Ася.
Извините, что среди ночи. Я вот потерялась...
Щёлкнул замок, и хозяйка впустила нежданную гостью. Александра Семёновна обрадовалась ей, повела по длинному коридору, приговаривая вполголоса:
— Как хорошо,  Асенька, что ты пришла, а то я всё одна и одна.
— Александра Семёновна, я зашла, чтобы извиниться. Я…
Ася не договорила… Нервное напряжение многотрудного дня, который уже остался в прошлом, пролилось слезами. Она долго не могла успокоиться, а от матери Виктора как раз исходил покой — она гладила девочку осторожно по
плечу, повторяя:
— Всё, всё, милая! Всё пройдёт. Ну, ну, деточка. – Отвела Асю на кухню умываться, подала длинное с вышивками полотенце и, когда та обсушила лицо, спросила: — А Инна Игоревна небось волнуется?
Ася позвонила маме и, выслушав охи и ахи, получила разрешение остаться ночевать у Вильновых. Потом они вдвоём с Александрой Семёновной пили чай
в огромной, по Асиным представлениям кухне, где, помимо круглого обеденного стола,  вдоль стен один за другим стояли ещё несколько маленьких столов. На потолке в центре, на длинном, скрученном из двух электропроводов, шнуре висела большая и слишком яркая лампочка. Ася рассматривала узор витиеватых линий бордюра и лепной розетки и думала: « Как странно, что такую красоту закрасили зелёной краской — этакая лягушка на снегу!»
А вслух сказала:
— Какие высокие у вас потолки!
— Да, деточка, очень высокие, больше четырёх метров, — согласно кивнула головой Александра  Семёновна
Когда пришёл Витёк-младший, Ася уже уснула. Александра Семёновна застелила кресло-кровать, на котором обычно спал сын, новым комплектом постельного белья, удовлетворённо приговаривая: «Кто бы подумал, ну кто бы
подумал, только вчера наволочки дошила!».  А для сына сняла со своей кровати матрац,  и устроила на полу вполне удобное место для сна.



Продолжение http://www.proza.ru/2011/08/16/542