Келехи

   Келехи в Тбилиси – не просто поминки. Человек умер – бумер, отметить необходимо. Келехи — это не "три ложки кутьи и домой".
Это – грандиозный заупокойный стол, за который принято сажать всех без исключения гостей. Поминки нередко длятся два-три дня после похорон. Масштабность поминок имеет под собой бытовое обоснование: нужно напомнить гостям о "достижениях" усопшего и выпить за здравие оставшихся в живых родственников и друзей. Горящая постоянно свеча должна освещать путь в загробный мир покойника. Это – застолье эпохи, грузинский финал. Даже если при жизни человек был, мягко говоря, не ангел, за столом о нём будут говорить так, будто ушёл как минимум уважаемый князь.
    На улице Октябрьской, в районе нашей родной Нахаловки, скоропостижно скончался сосед — авторитетный, уважаемый и довольно известный в городе вор. Царство ему небесное, как говорится.
Симпатичные девчонки во дворе,  пышущие гормональной силой, его откровенно побаивались — не трогал, но взгляд у него был такой, что мороженое таяло быстрее, чем обычно. А тут — взял, сацодао, и… помер. Просто лёг — и всё.
   Шушуканье началось уже через полчаса.— Слышала? Морфий!— Да ну?— Медсестра, говорят, или ветеринарша...
 А дядя Вася, который за всю жизнь не прочёл ни строчки, но мог бы издать трёхтомную энциклопедию русского мата, шёл по двору с видом следователя прокуратуры и сообщал:
— Да, не тем шприцем ввели, не тем! Доктор наш, районный, в тот вечер лечил собственное похмелье — вот и получилось, как получилось.
  Отец мой,  прошедший сталинские лагеря и познавший  тюремные законы не по слухам, был приглашён одним из первых. Местные воры его уважали — за выдержку, за ум, за то, что ни перед кем не гнулся. .
  Так я и оказалась на келехи — при папе. Я была ещё сопливой девчонкой с огромными бантами на башке, сшитыми Любтей непонятно из какого материала. Она их крахмалила, но это не помогало и банты предательства свисали. Я была настоящим школьным исчадием ада и любопытной тетерей, которой нравилось тащиться за отцом куда бы он меня не брал.
   Вино текло, как Мтквари после дождей. Шотис пури – ещё тёплый, прям из торне. Кутья – зерно с мёдом. Салатов – как тёток в очереди за талонами. Цыплята табака, шашлыки из ягнёнка, поросята, фаршированные хреном, чесноком и молитвами .А после — сулис ахсна. Душевное открытие. Кто-то причитал. Кто-то рыдал.  И все чинно усаживались за столом. За столом оказывались случайные прохожие, люди не имеющие никакого отношения к усопшему.
   Где-то между третьим и пятым тостом встал Бичико Квавилашвили — вор в законе, уважаемый человек, большой друг моего дяди Ромы и  Ачико Гомиашвили( Вместе сидели) .
Он поднял рог и сказал:
— Выпьем за дружбу еврейского и грузинского народов. Эти два народа никогда не поднимали руку друг на друга. Захар, шен генацвале сулши, я тебя должен поцеловать !
  Окружающие замерли. Фотограф навёл объектив. Баба Кети охнула:— Ой, ой, ну прям как в кино! А Гиви-калека, сидевший у забора, прокричал так, что все услышали:
— От такого поцелуя, генацвале, даже мертвец бы встал!
  Но отец был, как всегда, стратег. Подставил  щёку, чуть не свернув себе шею, когда Бичико его чмокнул с такой силой, будто ставил печать на дружбу народов.
   Вот вам и келехи. Не обряд, а театр памяти. Не поминки, а спектакль с участием всех оставшихся в живых. И каждый тост — как сцена. И каждый кусок лаваша — как пауза между актами. И каждый глоток вина — за душу. Ту, что ушла. И ту, что пока осталась.
С тех пор я знаю: если вино на келехи течёт рекой — душа покойного туда точно не пешком пошла.
(Сацодао — несчастный (грузинский), келехи — поминки (грузинский), шен генацвале сулши — мой дорогой (грузинский), сулис ахсна — душевное открытие (грузинский))