Волк. Мопассан

Вот что нам рассказал старый маркиз д’Арвий в конце ужина у барона де Равеля.
Днём загнали оленя. Маркиз был единственным, кто не принимал участия в преследовании, так как он никогда не охотился.
На протяжении всего ужина говорили только об убийствах животных. Даже женщины интересовались кровавыми и часто неправдоподобными историями, и ораторы, словно мимы, воспроизводили нападения и бои человека с животными, повышали голос, рассказывали громовыми голосами.
Г-н д’Арвий говорил хорошо, с некоторой поэзией, но очень эффектно. Должно быть, он часто повторял эту историю, так как говорил бегло и не колебался в выборе слов.
«Господа, я никогда не охотился, и мой отец не охотился, и мой дед не охотился, и прадед – нет. А прадед был сыном человека, который охотился больше всех вас. Он умер в 1764 году. Я расскажу вам – как.
Его звали Жан, он был женат и был отцом ребёнка, который стал моим прадедом. Он жил со своим младшим братом, Франсуа д’Арвий, в нашем замке в Лотарингии посреди леса.
Франсуа д’Арвий остался холостяком из любви к охоте.
Весь год они охотились вдвоём – без отдыха, без остановки, без усталости. Они любили только это, понимали только это, говорили только об этом, жили только для этого.
В их сердцах царила эта ужасная ненасытная страсть. Она жгла их, целиком пожирала, не оставляла места ни для чего больше.
Они запретили, чтобы их когда-либо беспокоили на охоте – по любой причине. Мой прадед родился в тот день, когда его отец гнал лиса, и Жан д’Арвий не прервал гонки, но выругался: «Клянусь, этот сорванец мог бы и подождать, пока я закончу улюлю!»
Его брат Франсуа охотился даже с ещё большим пылом. Едва встав утром, он ходил смотреть собак, затем – лошадей, затем стрелял по птицам вокруг замка до самого момента отправки на охоту на какого-нибудь крупного зверя.
Их звали в округе «господин маркиз» и «младший господин», так как титулы тогда ничего не значили, в отличие от нынешней знати, которая ставит перед именем всю иерархию титулов по нисходящей, так как сын маркиза больше не является графом, а сын виконта – бароном, как сын генерала не является полковником с рождения. Но мелкое тщеславие сегодняшнего времени находит выгоды в данном устройстве.
Я возвращаюсь к моим предкам.
Они были огромными, костистыми, волосатыми и свирепыми. Младший, который превосходил старшего в росте, был обладателем столь сильного голоса, что, следуя легенде, которой он гордился, вся листва в лесу дрожала, когда он кричал.
И когда эти два гиганта садились в сёдла, чтобы отправиться на охоту, и пришпоривали лошадей, это, должно быть, было потрясающее зрелище.
К середине зимы 1764 года морозы стали очень сильными, и волки обнаглели.
Они нападали даже на припозднившихся крестьян, рыскали ночью вокруг домов, выли от заката до рассвета и опустошали стойла и коровники.
Вскоре по округе пополз слух. Говорили об огромном волке с серой, почти белой шерстью, который съел двух детей, откусил руку женщине, передушил всех овчарок и без страха проникал за ограды и подходил к самым дверям. Все жители клялись, что чувствовали его дыхание, от которого дрожало пламя свечей. Вскоре провинцию охватила паника. Никто больше не осмеливался выйти за порог с наступлением темноты. Казалось, сумерки дышали обликом этого грозного зверя.
Братья д’Арвий решили найти и убить его и пригласили всех дворян края на большую охоту.
Это было напрасно. Они зря прочёсывали леса, кустарники – никого не нашли. Волков убивали, но не этого. И каждую следующую ночь после охоты животное, словно в отместку, нападало на какого-нибудь путника или пожирало какую-нибудь скотину, всегда далеко от того места, где его искали.
Наконец, однажды ночью зверь проник в свинарник замка д’Арвий и сожрал двух лучших поросят.
Братья были вне себя от гнева, они сочли эту вылазку бравадой чудовища, прямым выпадом. Взяв с собой лучших и самых сильных ищеек, привычных к охоте на огромных зверей, они отправились на охоту с пылающими от ярости сердцами.
С самой зари до то того часа, когда пурпурное солнце опустилось за верхушки голых деревьев, они прочёсывали чащу, но ничего не нашли.
Наконец, братья стали возвращаться шагом по аллее, обросшей кустарником, разозлённые и разочарованные, удивлённые своей неудачной вылазкой, как внезапно их охватил мистический страх.
Старший сказал:
- Это необычный зверь. Можно подумать, он думает, как человек.
Младший ответил:
- Возможно, надо было попросить нашего кузена-епископа освятить пулю или спросить его о специальной молитве, которую мы должны читать.
Они замолчали. Вскоре Жан продолжил:
- Посмотри, красное ли солнце. Этой ночью зверь замыслил какое-то большое зло.
Он не закончил говорить, как его лошадь отпрянула; лошадь Франсуа заржала. Перед ними открылся большой куст, покрытый опавшей листвой, и из него показался огромный серый волк, который побежал в лес.
Братья издали радостный возглас и, сгорбившись на своих коренастых конях, бросились в погоню, погоняя лошадей голосом, движениями и шпорами. Казалось, всадники несут тяжёлых коней между ног, словно взлетают.
Так они неслись, низко прижавшись к земле, раздирая чащу, пересекая овраги, взбираясь на склоны, надрывая глотки и трубя в рог изо всех сил, чтобы привлечь людей и собак.
И вот внезапно посреди этой отчаянной скачки мой предок напоролся лбом на огромный сук, который вспорол ему череп. Он замертво упал на землю, а его конь умчался в лесную тень.
Младший д’Арвий остановился, спрыгнул на землю, схватил брата на руки и увидел, что из раны вытекает мозг вместе с кровью.
Тогда он сел рядом с телом, положил на колени окровавленную голову и начал ждать, глядя в неподвижное лицо брата. Постепенно его охватил страх, какой-то особенный страх, которого он не испытывал раньше: страх темноты, одиночества, пустынного леса и фантастического волка, который только что убил его брата, чтобы отомстить.
Сумерки сгущались, от мороза похрустывали ветки. Франсуа встал, дрожа, потому что дольше не мог сидеть, потому что закоченел. Больше ничего не было слышно: ни лая собак, ни звука рогов – всё было немо на невидимом горизонте, и в этой угрюмой тишине ледяного вечера было что-то пугающее и странное.
Он схватил в свои колоссальные руки огромное тело Жана и положил на седло, чтобы отвезти в замок. Затем он тихо тронулся в путь с путавшимися мыслями, словно был пьян. Его преследовали кошмары.
Вдруг ночную тропинку пересекло что-то серое. Это был он, волк. Охотника сотрясла дрожь ужаса; что-то холодное, словно капля воды, проскользнуло по его животу, и он, будто преследуемый дьяволом монах, осенил себя крестом, испуганный этим внезапным возвращением животного. Но его взгляд упал на неподвижное тело в седле, и страх в его душе сменился гневом; он вновь задрожал.
Тогда он пришпорил лошадь и бросился за волком.
Он преследовал его по долинам и оврагам, пересекал незнакомые леса, не спуская глаз с белого пятна, которое скользило в ночи.
Казалось, в его лошадь тоже влились новые силы и пыл. Она неслась галопом, вытянув шею, натыкаясь на деревья и камни. Колючки вырывали лошади шерсть, её лоб кровоточил от стычек со стволами, шпоры вырывали куски кожи.
И вдруг волк и всадник оказались в долине, выбежав из леса. Светила луна. Долина была каменистой, скалистой, из неё не было выхода. Волк остановился и повернулся.
Тогда Франсуа издал крик радости, который повторило раскатистое эхо, и спрыгнул с лошади, сжимая нож в руке.
Волк ощетинился, выгнул спину; его глаза горели огнём. Но, прежде чем броситься в бой, охотник снял тело брата и положил на скалу. Он подложил камень под бесформенную голову и крикнул в ухо, словно говорил с глухим: «Смотри, Жан, смотри!»
Затем он бросился на чудовище. Он чувствовал в себе силы сокрушить гору, раздробить камни в руках. Зверь хотел укусить его, разорвать ему живот, но Франсуа схватил его за шею, даже не пользуясь ножом, и душил, чувствуя, как прекращается дыхание и стук сердца. Он смеялся от радости, всё больше сжимая смертельное объятье, крича в безумии ликования: «Смотри, Жан, смотри!» Сопротивление прекратилось, туша обмякла. Волк был мёртв.
Тогда Франсуа взял его на руки и отнёс к ногам брата, повторяя: «Вот так вот, мой маленький Жан, вот так вот!»
Затем он сложил два трупа на седло и тронулся в путь.
Он вернулся в замок, плача и смеясь, как Гаргантюа при рождении Пантагрюэля, издавая крики триумфа и дрожа от радости, когда рассказывал о смерти волка, и стоная и вырывая себе бороду, когда рассказывал о смерти брата.
Позже, когда он рассказывал об этом дне, он часто произносил со слезами на глазах: «Если бы только Жан мог видеть, как я задушил это чудовище, он умер бы довольным, клянусь!»
Вдова моего предка рассказала сыну об ужасах охоты, и это передавалось от отца к сыну до самого меня».

Маркиз д’Арвий замолчал. Кто-то спросил:
- Это легенда, не так ли?
Рассказчик ответил:
- Клянусь, это – правда, от первого до последнего слова.
Тогда какая-то женщина тихо сказала:
- Не имеет значения. Прекрасно, когда у человека есть подобная страсть.

14 ноября 1882

(Переведено 12 июля 2017)