Во сне и наяву...

Отрывок из повести "Забудь обратную дорогу"
***
Тоска…
Сегодня Михаил Сергеевич Камешков получил очередное письмо от жены.
Лучше бы не получал.
Там столько заказов, что голова кругом. Будто Михаил Сергеевич не в воюющем средневековом Афганистане служит, а работает как минимум военным атташе при советском посольстве в современной Америке.
Мало того. Она требует выслать с оказией все заказы в Союз.
И  немедленно!
Мол, в соседнем танковом полку тамошний секретарь парткома привёз из Венгрии столько вещей, что носить – не переносить до глубокой старости детям и внукам. И сервизы чайные, кофейные, столовые. Мебель импортная. Контейнера только успевают разгружать солдатики.
«Не понимаю: о чём ты думаешь? – пишет жена. – У нас дочь на выданье. Ей надо готовить приданое. Стыдно, если наша девочка будет выглядеть как нищенка, как дочь прапорщика или сверхсрочника».
Ну-у, это уже удар ниже пояса.
«И не забывай, Миша, - продолжила жена, - что я тоже женщина ещё молодая, и мне тоже хочется выглядеть очень и очень хорошо. Не скрою, да и ты это знаешь, что на меня мужчины ещё заглядывают, глотают слюнку. Чего уж скромничать. Ты должен гордиться своей женой, Михаил. А для этого я должна быть не только в тонусе, но и в прекрасной одежде, и выглядеть на все сто. Слово за тобой. Докажи, что ты любишь меня. Который месяц, как уехал, а от тебя только письма. Разве нельзя посылку-другую передать с оказией? Это ведь в твоих силах. И в твоих интересах. Говорят, что некоторые офицеры и прапорщики, что уже вернулись в Союз из Афганистана, привезли или переправили своим жёнам столько обновок, столько  импортной косметики,  что те чувствуют себя королевами. Одна я как дура в военном городке. Скоро сгорю от стыда. На люди хоть не выходи. А ещё жена секретаря парткома! Тебе не стыдно, муженёк?».
- Да-а, - размышлял Михаил Сергеевич, лёжа на кровати с письмом жены в руках.
Работал кондиционер, под потолком жужжал вентилятор, гоняя прохладный воздух по комнате. Сквозь закрытые окна еле-еле доносились звуки с улицы.
Только что хозяин комнаты вернулся с обеда, принял душ. Достал из холодильника небольшой кулёк конфет, раскрыл обёртку. Сама обстановка располагала к отдыху, к неге. Тревожило лишь письмо жены.
- Да-а, - повторил Михаил Сергеевич, гоняя карамельку во рту. – Не даст расслабиться жёнушка. Не да-а-аст, знаю я её. Ей бы подать всё и сразу. А каково мне-то? И жену ублажить, и лица не потерять перед сослуживцами. Как между молотом и наковальней, итить в корень, - чертыхнулся майор. – Попутала божий дар с яичницей, прости господи. Мол, из Венгрии. Так здесь ведь не Венгрия. Здесь свою бы дублёнку сохранить, шкуру свою сберечь, а она вишь ли…  косме-е-е-етика ей нужна. Сервизы подавай. А то, что уже дублёнки для неё и для дочери приобрёл – это не в счёт? Батники, джинсы, кофты из верблюжьей шерсти – это как понимать? Видите ли – приданое надо. Дайте срок, как говорится, будет и приданое, будет и свисток.
Михаил Сергеевич в очередной раз заглянул под кровать, где в металлическом ящике под замком лежали многочисленные вещи, приобретённые не без помощи вороватого инженера полка.
- Ну, как же переправить? Вот вопрос.
Так и не найдя ответа, майор Камушков уснул, разбросав руки, под мерное жужжание кондиционера и вентилятора. Недоеденная карамелька вывалилась изо рта и теперь покоилась на подушке.
И снилось Михаилу Сергеевичу какая-то не реальная гадость.
То вдруг видит он во сне, что кто-то или какая-то невидимая сила сбрасывает с крыши офицерского общежития (он же – штабной модуль), в котором обитает секретарь парткома авиационного полка,  пустые двухсотлитровые металлические бочки. Вот прямо видит как наяву. Будто падают они, падают и гремят, да так гремят, что он вынужден был проснуться.
- Странно, -  майор Камушков уже сидел на кровати, крутил головой. – Странно. Вроде и не сплю, а бочки продолжают падать. Вот, я же слышу.
С улицы раздавались приглушенные громкие звуки, чем-то похожие на гремящие пустые бочки.
В коридоре штаба никакого движения слышно не было.
Тихо.
Только громкие, приглушенные звуки с улицы.
Михаил Сергеевич заставил себя подняться, одеться и выглянуть на улицу.
Посыльный по штабу боец стоял на углу здания с автоматом, смотрел куда-то за казармы в сторону гор и зло сплёвывал под ноги.
- Суки! – цедил сквозь зубы солдат. – Так вам и надо!
И только теперь майор Камушков понял, что это не бочки гремели во сне, а самолёты наносили бомбовые удары по подножью гор, что очень ярко просматривались от авиационного гарнизона.
Самолёты один за другим ложились на боевой курс, бомбили, и тут же взмывали вверх, закладывали крутой разворот и снова заходили в атаку. 
Чуть в стороне, слева, там, где расположена афганская деревушка, барражировали вертолёты, и тоже ложились на боевой курс, устрашающе наклоняли носовую часть, неслись над землёй, извергая из себя пламя реактивных снарядом и пулемётные очереди.
Сквозь рёв самолётов и вертолётов, отдалённых взрывов авиационных бомб у подножья горы, разрывов реактивных снарядов  и трескотни пулемётов то и дело вклинивались ещё одни взрывы, больше похожие на жуткие хлопки. Они исходили откуда-то из района аэродрома, аэродромных складских помещений, стоянок авиационной техники, из аэропорта.
Михаил Сергеевич крутил головой, стараясь вникнуть в суть происходящего.
Выручил посыльный по штабу.
- Напали, суки! – снова зло произнёс он, вроде как и не обращаясь к секретарю парткома полка.
Но говорил громко.
- Кто напал? – Михаил Сергеевич уже терял терпение.
Вжавшись в стенку штаба полка, с ужасом наблюдал за происходящими событиями.
- «Духи» напали. Из-за речки бьют с миномётов, со стороны деревни афганской, что за камышами у подножья гор. Слышите хлопки?
- Д-да, - закивал головой майор, стараясь удержать непроизвольную дрожь.
- По взлётной полосе, по стоянкам самолётов лупят. По складам. А ещё помогают «бурами». Слышите? Громко так бахают «буры». В санчасть уже четверых с роты охраны привезли.
- Убитые?
- Нет. Почему убитые? – недоумённо произнёс солдат. – Раненые. Убитых потом… в госпиталь, в морг, если вдруг.
- А-а-а на аэродроме что? Люди где?
- Как где? – опять недоумённо переспросил солдат. – Согласно боевому расчёту на случай тревоги действуют. Это я тут привязан к штабу. А то бы уже с товарищами на аэродроме… Э-э-эх, угораздило ж мне попасть по боевому расчёту в охрану штаба! Мне бы туда, на аэродром!
Камешков опомнился вдруг, побежал за автоматом.
И уже через минуту, вооружённый, он стоял рядом с солдатом.
- А до гарнизона мины долетят, как думаешь? – обратился к посыльному.
- Ну-у, вы даёте, товарищ майор! – снисходительно произнёс боец. – Вот если бы из пушки, то тогда да, долетело бы. А из миномётов  - вряд ли. Вот до аэродрома они долетают, это точно. Да и из «бура» тоже не достанут духи. Только до аэродрома.
- Ладно, - успокоившись, Михаил Сергеевич собрался уходить.
- А вы почему здесь, товарищ майор? – вдруг спросил солдат. – Все уже на своих боевых постах. Вот только я здесь как дурачок торчу.
- Я это… вот, - потупив взор, поборов себя, еле сдерживаясь, чтобы не нагрубить солдату, майор Камешков направился мимо казарм батальона обеспечения за казармы батальона связи.
Оттуда были хорошо видны и горы, и деревенька за подземной речкой с камышами, и большая часть аэродрома. Хотелось вживую посмотреть, почувствовать себя участником боевых действий.
Но передвигался медленно, с опаской, прислушиваясь к звукам в окрестностях авиационного гарнизона.
Однако, вопреки опасениям секретаря парткома, всё уже заканчивалось.
Бой был скоротечным.
Он видел, как к этому времени самолёты один за другим заходили на посадку и приземлялись на аэродроме.  Слышно было, как они ревели двигателями, выруливая к стоянкам. Лишь вертолёты всё ещё барражировали над афганской деревушкой, но уже не стреляли. Не слышно было и тех жутких хлопков, которые он принял когда-то со сна за грохот пустых металлических бочек. В гарнизон потянулась колонна машин с личным составом, которые тоже возвращались с аэродрома. Обгоняя колонну, жутко сигналя, в гарнизон влетела санитарная машина, и направилась к батальонной медицинской части.
Парторг подошёл к санчасти одновременно с санитарной машиной, остановился.
Потом наблюдал, как водитель и фельдшер помогали выйти из машины солдату с перебинтованной головой и со следами крови на лице.
Начальник медсанчасти капитан Купарь встречал их на крылечке.
Рядом суетилась медсестра - молоденькая девчушка: то порывалась бежать на помощь солдату, то открывала вдруг дверь в санчасть, замирала так, ждала, то опять делала движения навстречу раненому бойцу, то нервными движениями одёргивала халат.
- Не суетитесь, Наталья Викторовна, - вмешался начмед. – Идите в процедурный кабинет и подготовьтесь к перевязке раненого.
- Есть! Слушаюсь! – медсестра, облегчённо вздохнув, ушла.
Сам начмед дождался, пока раненого завели в помещение, загасил сигарету, направился следом.
Никто не обратил внимания на секретаря парткома.
Ещё постояв немного, майор Камешков неспешно побрёл обратно к штабу полка.
То и дело ему попадались вооружённые солдаты, офицеры. У всех был уставший вид, озабоченные лица. Но уже кое-где слышен был смех, тянуло папиросным дымом: люди отходили от боя, снова возвращались к обычной обстановке.
Нервное напряжение в авиационном гарнизоне спадало.
У казарм батальона обеспечения строился личный состав.
Командиры и старшины проверяли оружие.
Командир батальона майор Феофанов стоял чуть в стороне с начальником штаба, курили, ждали доклада подчинённых.
Заметив секретаря парткома, Феофанов приветственно помахал рукой.
- Ну, и как, Михал Сергеевич, победили врага? – и широко улыбнулся.
- Вы это к чему? – напрягся Камешков. – Чего смешного увидели?
- Да к тому, что автомат у вас, Михаил Сергеевич, не заряжен. И магазинов с патронами не видно к нему. Умело владели прикладом?
Парторг остановился, сорвал оружие с плеч, рассматривая.
И покраснел вдруг.
На самом деле, он в спешке схватил автомат, а вот подсумок с магазинами к нему как-то забыл.
- Да-а-а уж, - засмущался Камешков.
В это время к комбату направились командиры рот с рапортом.
-  Да-а уж, - парторг поспешил уйти от неприятного разговора.
Опять закинув за плечо злополучный автомат, Михаил Сергеевич продолжил путь к штабу полка.
Ещё там, у медсанчасти, секретарь парткома в который раз жгуче осознал, что никто не нуждается  не только в его  помощи, но и в его присутствии. И батальон обеспечения в том числе. Даже насмехаются.
Хотя, если быть честным перед собой, он открыл для себя эту страшную тайну, сделал это  страшное открытие давно. Но тешил себя до этого мыслью, что его работа нужна, должность парторга востребована, выстрадана жизнью. И он нужен, сильно нужен в авиационном гарнизоне.
Он был так воспитан, так обучен в Курганском высшем военно-политическом авиационном училище. Он так и считал, что «и солнце утром не вставало б», если бы в воинской части не было парторга.
Реалии оказались ожидаемыми и здесь, в древнем Афганистане.
Всё было хорошо, порядок был устоявшимся, и потому казавшийся вечным, непоколебимым. Всё было именно так, как и должно было быть.
И вдруг – боевая тревога!
Бой, как апогей военной карьеры, как высшая стадия проверки военного человека на его профессиональную пригодность. На его востребованность в Советской Армии как офицера, как защитника Родины. Именно бой высвечивает все достоинства и недостатки человека, его дух, его стойкость. Умение и мастерство. И его готовность жертвовать собой, идти до конца в выполнении своего воинского долга.
И оказалось, что у каждого солдата, прапорщика, офицера в Кандагарском авиационном гарнизоне помимо служебных обязанностей, есть более конкретные обязанности по тревоге, обязанности на случай боевых действий. А у него, секретаря парткома, их нет! Нет обязанностей секретаря парткома по тревоге! Нет обязанностей на случай боя! И даже в Уставе Внутренней службы Вооружённых Сил СССР, в котором  прописаны  обязанности должностных лиц, начиная от рядового и до самого верха командной лестницы, такой должности как секретарь парткома полка не предусмотрено. Впрочем, как не определены они у всех партийных и комсомольских работников. Словно их и нет на случай войны, на случай боя. Правда, у замполитов подразделений есть. Но это уже не партийные, а политические работники. Есть между ними общее, но есть и отличие.
Когда-то, на заре своей сначала комсомольской, а потом и партийной карьеры в Вооружённых Силах СССР, старшие, более опытные партийные товарищи  наставляли тогда ещё молодого лейтенанта Камешкова в том, что на случай тревоги он должен сам выбирать наиболее ответственный участок и находиться там. Личным примером вдохновлять, вести за собой. Но не сказали, как его выбирать тот участок, по каким критериям. И особо не настаивали, не требовали.
Поэтому всю свою последующую службу Михаил Сергеевич не задавался целью определить передовой участок, напряжённый, самый важный, на котором было бы востребовано его присутствие. Где бы он мог личным примером вдохновить коммунистов и беспартийных на выполнение боевого задания. Повести за собой.
Не было нужды.
Там, в Союзе, при объявлении учебной тревоги, он хватал «тревожный» чемодан, и бежал в часть. А потом слонялся бесцельно по гарнизону, а то и закрывался у себя в кабинете, спал, дожидаясь отбоя учебной тревоги. Никто и никогда из начальства в этих случаях не требовал секретаря парткома, не искал его.
Иногда возникала мысль, что ему-то можно и вообще не прибывать по тревоге. Никто не кинется искать.
Вот и сегодня авиационный гарнизон отразил атаку «духов», а секретарь парткома авиационного полка банально проспал этот момент. И никто! никто не заметил его отсутствия.
Этот факт немного задевал самолюбие майора Камешкова, но не настолько, что бы сильно расстраиваться.
«Не-е-ет, - спорил с воображаемым оппонентом секретарь парткома Кандагарского авиационного гарнизона майор Камешков Михаил Сергеевич, лёжа на кровати в трусах после душа под прохладными струями кондиционер. – Не-е-ет, господа хорошие! Не всё так просто, как кажется на первый взгляд. Если бы не работа партийной организации, моя работа с каждым коммунистом, с каждым комсомольцем, вся партийно-политическая работа вообще, ещё неизвестно, как бы личный состав выполнял свой интернациональный долг. Партийная ответственность – она не только вдохновляет, но и жёстко спрашивает. Как бы относился к исполнению служебных обязанностей, если бы не партийная сознательность? Нет, не известно. Так что… жена просила с оказией… косметика, дочка на выданье… жена – женщина хоть куда… мужики заглядываются… автомат… магазин… патроны… бочки… бочки», - глаза слипались, мысли роились, сбивались в кучу, сон обволакивал, уносил куда-то в свой мир, в мир, неподвластный ни секретарю парткома, ни генералу, ни рядовому. В мир нереальный, лишь отголосками да мимолётными бликами и редкими сюжетами  похожими на явь.
Из не выключенного магнитофона «Sony» на прикроватной тумбочке Лили Иванова еле слышно, но страстно убеждала забыть обратную дорогу.
Кандагарский авиационный гарнизон готовился к ужину. Ибо приём пищи является обязательным атрибутом армейской жизни. Одним из наиглавнейших. 
Этому неписаному закону обитатели гарнизона следовали неукоснительно. Так же неукоснительно следовали верности Присяге, Уставу, воинскому долгу, боевому братству, совести и чести.
Солдаты толпились у умывальников, препирались, шутили, умывались, ополаскивая молодые разгорячённые тела.
Готовились к ужину.
Курили.
Кое-где гитара уже издавала нервный звук, и замирала так же неожиданно.
Ещё не наступил её черёд.
Лётный состав гарнизона, командования батальона обеспечения и батальона связи проводили анализ прошедшего боевого соприкосновения с противником, определяли недостатки, пути и методы их устранения, отмечали достойных. Планировали работу на завтра, на перспективу.
Солнце покатилось к закату, выбирало место, чтобы скрыться где-то на непродолжительное время за необъятными просторами пустыни Регистан, сбросить с себя дневные заботы, забыться.
А может, и отдохнуть не только от созерцания благих дел и намерений, но и, в не меньшей степени, от мерзости и подлости, которые творятся под его лучами, в его тепле на земле Афганистана.
Кто знает?
Никто!
Как бы то ни было, но жара начала спадать.
На плацу шёл развод суточного наряда.
Новый дежурный по гарнизону проверял внешний вид, форму одежды, оружие, знание служебных обязанностей, инструктировал внутренний наряд и караул.
Барабанщик на краю плаца томился в ожидании развода караулов, нетерпеливо  топтался вокруг огромного барабана, откровенно и открыто зевал.
Ещё чуть-чуть, и ночь скроет под своим покрывалом и гарнизон, и аэродром, и авиационную технику на нём, и пустыню Регистан, и отроги гор Гиндукуша. Да и сами горы Гиндукуш.
Скроет всё.
И всех.
Лишь часовые на постах будут бодрствовать, чутко вслушиваясь в обманчивую тишину афганской ночи, зорко вглядываясь в не менее обманчивую таинственно- чужую, враждебную темноту. 
И мириады звёзд замрут где-то на недосягаемой для простого смертного высоте, словно боясь своим холодным, загадочным свечением потревожить хрупкую тишину над многострадальной землёй  многострадального и гордого Афганистана.