Папа

                27 января 1944 г. – прорыв блокады Ленинграда

                СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ МОЕГО ОТЦА - ПОСВЯЩАЮ

        Сегодня во сне мне опять приснился папа…
     Он снится всегда живым и здоровым, и, как при жизни, - настоящим оптимистом.
     Мне так грустно, ведь большой праздник – День Победы. Уже 72 года минуло со дня окончания войны. Бездна времени! А папа уже не наденет ордена, не пройдёт по нашей улице, не порадуется вместе с нами…
     Как он ждал каждый год этот день! И вместе с ним ждали его все мы: его дочери, жена и внуки. Как гордились, что папа – участник Великой Отечественной войны!..
     Очень жалею сейчас, что не расспросила о его фронтовой жизни, а главное – о том, как он подростком пережил блокаду Ленинграда.
     Смотрю на своего племянника: ему сейчас четырнадцать лет, как папе перед отъездом в ремесленное училище (какой Алёша ещё ребёнок, как привязан к матери!). А как должно быть, было тяжело на душе у папы, когда он уезжал в далёкий город…
     Как будто вижу маленькую северную деревеньку в окружении лесов, рядом с большим озером… Холодный и вьюжный декабрьский день…
     На узкой тропинке стоят двое: скромно одетая высокая женщина и худенький русоволосый паренёк. Женщина гладит дрожащей рукой сына по голове и ласково просит быть осторожным в большом городе. А он часто-часто моргает, чтобы не расплакаться… Ему так жаль покидать братьев и сестёр, маму и родную деревню.
     Он наугад тыкается холодным носом матери в шею, подавив всхлип, поворачивается и уходит. А мать стоит и глотает слёзы. Ей тоже жаль отрывать от себя «старшенького». Но как ей одной прокормить пять голодных ртов?!
     «Всё-таки там учить будут, - утешает она себя, - и кормить получше, чем дома».
     Медленно крести спину уходящего сына, он уходит всё дальше и дальше. Она долго всматривается в удаляющийся силуэт…
     Не знаю, как он добрался до Ленинграда, кто его приютил там. Потом папа поступил в ремесленное училище. Днём старательно учился, а вечером иногда гулял по прекрасному городу: любовался шпилем Адмиралтейства, Зимним дворцом, мостами и закованной в лёд Невой… Иногда с новыми друзьями ходил в кино (смотрел фильмы про Чапаева, красных дьяволят). А ночью тихонько плакал, уткнувшись в подушку. В снах своих видел родной дом, друзей, маму, младших братьев.
     Но время шло. И деревенский мальчик стал осваиваться в чужом городе. Появились знакомые, товарищи. И многое стало ему нравиться: особенно наблюдать за работой мастера-краснодеревщика. Позже он сам мог уже кое-что сделать  своими руками (и как он гордился этим!)…
     А потом наступило лето… Лето 1941 года.
     Папа рассказывал, что их ремесленное училище сразу перевели на военное положение. Целыми днями с утра и до позднего вечера ученики-подростки вытачивали болванки для снарядов, а ночью, когда стихал вой сирен, забирались на крышу и тушили «зажигалки» (немецкие зажигательные бомбы), сбрасывали с крыши.
     Потом, в общежитии, долго не могли отогреться, жались к тёплому боку «буржуйки». Всё время хотелось спать. Но жить было можно: их кормили.
     А потом началась блокада Ленинграда… И потянулись страшные дни, похожие один на другой. Вой сирен, продолжительные артобстрелы, особенно неприятные ночные. Появились первые мертвецы, лежащие прямо на снегу. Сначала их вид потрясал, а потом это зрелище стало привычным…
      Стали урезать паёк. Потом его довели до минимума. Один за другим умирали сверстники: одни - прямо за рабочим станком, другие - на улице. А лучший папин друг умер, рассказывая что-то, прямо в своей постели. Только что говорил, потом умолк… Когда папа взглянул, спросил ответом ему была тишина: тот уже был мёртв…
     В городе не осталось ни одной собаки, ни одной кошки. Их съели в первую очередь. Потом стали охотиться за голубями и воронами. Буквально каждый клочок земли превратился в огороды, в садах, парках и скверах блокадники собирали дикорастущие растения, которые тоже шли в пищу.
     Однажды загорелся продовольственный склад. На улицу полился расплавленный сахар, смешанный с грязью и золой. Мальчишки бросились лизать его (потом двое суток мучились животами).
     Однажды папа проснулся и понял, что не может встать с кровати. Не было сил. Им овладела апатия. Он лежал и думал о смерти. И тут взгляд его упал на лежащий под чужой кроватью ремень. Он взял его в руки. Тот был сделан из сыромятной кожи… Этот ремень спас жизнь папы, он нарезал его на кусочки, долго варил, а потом ел… Ремня хватило на четверо суток… Два дня после этого провалялся в забытье…
     Потом, можно сказать, папе опять повезло: умер товарищ по комнате, а свой паёк не успел доесть…
     Еда сотворила чудо: утром папа встал и смог пойти на работу.
     Он видел, что, несмотря на тотальную осаду, город продолжал жить. Люди хоть и медленно, но передвигались по городу; тащили санки с детьми или баками с водой. Работал репродуктор, хриплый голос передавал новости с фронта.
     Люди, сами еле стоящие на ногах, помогали подняться тем, кто падал в сугроб, ободряли добрым словом.
     …Дни, похожие один на другой, тянулись и тянулись. И казалось, им не будет конца.
     Но однажды наступил радостный день – была прорвана блокада. Незнакомые люди обнимались друг с другом, плакали от радости и не стеснялись  своих слёз. За зиму 1941-42 года в Ленинград по льду Ладожского озера было доставлено 361 109 тонн различных грузов.
     А однажды произошло ещё одно чудо: в комнату, где жили ученики ремесленного училища, зашёл директор оборонного завода. Он искал папу. Оказывается, ещё до блокады этот директор отправил свою жену и детей на родину. А она у него была в Вологодской области, и даже в той деревне, из которой приехал папа. Позже он оформил документы на папу, передал маленькую посылочку с сахаром, мылом и расчёской для жены, посадил в кузов машины, которая была битком набита детьми.
     Папа рассказывал, как страшно было ехать по «Дороге жизни». Двигались в сплошной темноте. Лёд трещал, в отдельных местах ломался. Идущая рядом машина провалилась в трещину, а в кузове сидели дети. Они даже не кричали, наверное, уже не было сил, и так, молча, все ушли под лёд, в ледяную воду. За время работы «Дороги жизни» утонуло свыше тысячи автомашин…
     А потом появился самолёт со свастикой… Он с воем пронёсся низко над машинами и сбросил свой смертоносный груз совсем недалеко от грузовика, в котором ехал папа…
     Водитель испугался и выскочил из кабины, но бежать было некуда, и он опять залез в машину. Можно представить, что испытали за это время дети!..
Теперь понимаю: то, что папа остался жив, - настоящее чудо…
     Потом он ехал сутки в товарняке на север. В пути у него украли посылку. Осталась только расчёска… Папа вспоминал часто, как он плакал тогда. Боялся, что ему не поверят, подумают, что он сам всё съел. И ещё было жаль, что он не съел ни кусочка сахара. А есть так хотелось!
     Когда на перроне вокзала папу встретила мать, то она поначалу не узнала сына. Он так распух от голода, что едва передвигал ноги. Посадила его на подводу, укрыла тулупом и, плача, повезла домой. Признавалась потом, что боялась не довезти сына до дома живым.
     Целых полгода папа был дома. Потихоньку отходил от горьких, блокадных дней, пока воспоминания стали не такими яркими.
     Осенью его призвали в армию. Воевал он на Северном фронте. Рассказывал, как прилетали немецкие самолёты, бомбили. А наши зенитки пытались сбить их. О тех днях рассказывал мало: мол, подвигов не  совершал. Но его слова красноречиво опровергали многочисленные боевые награды, которые в то время просто так не раздавались кому попало.
     День Победы он встретил там же… И оставался в армии ещё два года.
     И вот очередная весна. И любимый ветеранами праздник. Но, увы, уже без папы: он зарыт в шар земной…
      Я закрываю глаза и представляю, что папа жив. Вот он встаёт с дивана, навстречу школьникам, которые пришли поздравить его с Днём Победы. Улыбаясь, принимает открытку и подарки, благодарит детей, потом не спеша пристёгивает ордена и медали к пиджаку. И выходит на улицу статный, красивый... Навстречу весеннему дню… навстречу жизни…
      Жаль, только в моём воображении.