На измене

Василий Фролов был удачливый эмигрант четвертой волны из тех, кто легко приспособился, однако на вопрос, почему уехал, пускался в бессвязные рассуждения о свободе слова, печати и собрания, которые ему нужны были скорее для проформы, потому что на новой родине он ничего из этого не использовал, даже на выборы не ходил под тем предлогом, что его, якобы, все устраивало.
Некоторую политическую активность он все-таки вел. Например, подписывал коллективные письма о сносе мемориальной таблички, запечатлевшей тот факт, что в здании Юридической Академии в Москве сам Сталин в 1924 году читал доклад. Зато против похожей таблички в Берлине не только не возражал, сколько приветствовал, как свидетельство исторического события, о котором надо помнить впредь.
Товарищ ему говорит:
- Ты, брат, с мертвыми прекрати воевать.
- Не прекращу. Они у меня засели в сознании, как у раба. Пока не вытравлю на корню, не успокоюсь.
У себя в деревне Василий считался умным малым и в почете, хотя ума его хватило на то, что не пить горькую, а все остальное набежало само собой. В сочетании с неусидчивым характером это дало плоды. Василий оказался на Западе, в Берлине, где он работает электриком, по специальности, полученной в Советской армии еще до падения стены.
Родился он в деревне Фролово в Рязанской области, откуда и фамилия по отцу, деревенского сторожила. Василий происходил от приезжей матери-учительницы и местного отца-зоотехника, почетных людей в деревне, еще похожих собственно на людей, однако сам в большие люди не вышел, зато в армию попал хорошую, в Западную группу войск. Дослужился до прапорщика. Выходить со всеми из уютной Германии в чистое русское поле не стал. Некоторые остались, и он остался, так что иммигрант он по случаю, а не по убеждению.
Потом начались небольшие осложнения с получением статуса, но его научили, что надо говорить. Видимо, с тех пор у него засели в голове потребности в европейских ценностях и правах личности, которые не трожь, чего на родине он был начисто лишен.
С его профессией он не пропадал без работы. Полдня сидел на столбе, другие полдня применял умение лазать и железные «кошки» в частном секторе — срезал поломанные ветром ветки с сухопутных сосен.
Через пять лет он вызвал к себе из деревни невесту, тоже девушку немудреной профессии. Электрик и медсестра — что лучше можно себе представить в качестве основы успешной адаптации в социальной среде людей, больше похожих на людей, чем на родине.
Бывало, сядут друг против друга Василий и его Василиса, смотрят на жизнь, на дом в селе с огородом, и не нарадуются. На единственной улице вдоль мощеной дороги три супермаркета, три страховые, одно похоронное и два турагенства на все четыре стороны света. Дом полная чаша, детишки в школу побежали, уже родной язык за ненадобностью перестали применять, кругом крутые домашние электроприборы, белый рояль для дочки, боксерская груша для сына, на улице лимузин, а что-то мутно на душе, но не понятно что.
Вот если бы не было свободы слова, печати и собрания, это было бы другое дело. Можно было бы исподтишка правительство разругать, и на душе бы потеплело и отлегло. А тут ругай, не ругай, никто тебя не слышит, даже потаенные агенты, занятые взрывоопасными исламистами и увлекательной кибернетической войной, сильно смахивающей на компьютерную игру. Бывало, придет товарищ по работе Дронов, они начнут, что называется, с ним лясы на кухне точить, обругают актуальное правительство, и никакого внутреннего удовлетворения.
О политическом положении у себя на родине Василий имел смутное представление. Никто его особенно не просвещал, и как только он получил местное гражданство, его потянуло на разведку, проследить, что там и как.
Василиса воспротивилась. Или с ней, или никак. Значит, с ней. А как же дети, если вдруг с нами что случится? Тогда решили ехать всей семьей, чтобы не рисковать.
Приехав в деревню Фролово, Василий и Василиса разделились по мужской и женской общественности, а дети по ребячей босоногой части, и разве что не бегали без штанов. По дороге к шурину Василий повстречал Кузьму, затекшего от пьянства одногодка, с которым сперва вместе шустрили в начальные классы, а потом товарищ отстал года на два, задержался в деревне, а Василия перевели в поселок. В сравнении с Кузьмой Василий казался молодцом и лет на двадцать свежее. Зато дорога, по которой они стояли, с тех пор только углубилась колеей, и по ней передвигаться можно было, когда сухо.
- Как тут у вас политическое положение вещей? - спросил Василий.
- Да как всегда — начальство жирует, а мы страдаем.
- Как-то так несправедливо получается, - накручивал деревенского Василий.
- Соберем урожай, ни картошку, ни лен продать не можем. Картошку сами едим, а со льном, если на что не сменяем, то сложности. Льном сыт не будешь. Если, конечно, не наладить из него гнать самогон.
- А как у вас тут со свободой слова? - задал Василий свой каверзный вопрос. Ведь так получается, что из-за нее он остался в Германии.
- У нас с ней и со свободой действий все хорошо. «Слово и дело», как говаривали в старину.
- Поясни.
- Что хочу, то и говорю. Что хочу — то и делаю.
- Например.
- Вот ты, Василий, хоть и русский человек, а уже немцем заделался. Непонятливый стал, как Эммануил Кант. Вопросы дурацкие задаешь.
- Ну и что?
- А то, что ты немцем стал как предатель и дезертир, и сдать бы тебя надо, по-хорошему, в милицию, чтобы посадили как встарь. Чтобы другим не повадно было.
- Это ты утрешься. Как немецкого гражданина меня посадить не посмеют.
- Посмотрим, - сказал Кузьма Фролов из однофамильцев, и в его пожелтевших, как пальцы от махорки, глазах появилась задорная искорка.
В тот же день на выходе от шурина Василия забрал местный участковый с энкаведешной фамилией Воронков. Сделал он это культурно, без крика и пальбы. Сказал тихонечко Василию на крыльце:
- Пройдемте, товарищ иностранец.
- А в чем дело?
- Там узнаете.
Невдалеке стоял мотоцикл с коляской. Их поджидал еще один полицейский Самоходов. Поехали в поселок, где накануне семья проходила регистрацию. Прошли в комнату составлять протокол по всей форме. Потом перешли к вопросу по существу.
- Где проходили воинскую службу, гражданин?
- А зачем оно вам?
- Здесь вопросы задаем мы, а не вы. Так где?
- В ЗГВ.
- Номер части?
- Не помню.
- Должность?
- Командир взвода электриков.
- Звание?
- Старший прапорщик.
- А скажи на милость, какова причина самовольного оставленная воинской части?
- Вы что, серьезно?
- Еще как. Ты, Фролов, похоже, жестоко просчитался.
- Как это?
- Присягу у вас в части принимали, клятву родине давал? Так вот ее еще никто не отменял.
- Про Сашку Фролова знаешь? - спросил полицай Самоходов.
- Нет!
- Он два года в дисбате отмотал. Покинул часть всего на неделю. А у тебя дезертирство. Поди лет двадцать скитался, получается. Плюс гражданство сменил — измена родине налицо. Тебе пожизненное, Фролов, светит.
- Врагу какие секреты разболтал? - спросил перекрестно Воронков.
- Не было у меня секретов.
- А должны были быть.
- Так меня никто не спрашивал.
- Будешь нам рассказывать? - Самоходов сделал упор на слове «нам». - Чем пахнет жареный хек и почему вареное сало с волосатой кожей? — тоже, между прочим, военная тайна.
В общем, поселковая полиция распоясалась совершенно, разве что не побили, на части не разрубили и не отдали на съедение свиньям, потому что на Руси развязывание языка по указке сверху закономерно приводит к распусканию рук внизу.
- Зачем сюда приехал, что в нашей деревне хочешь разузнать, шпионская твоя масть? - продолжал допрос милиционер Воронков.
- Да в гости я приехал, что тут у вас разузнавать-то. Пьянь одна.
- Пьянь то оно пьянь, зато бдительность, как в старорежимные времена.
Василий обреченно отбрехивался консулом, адвокатом и правами человека, наглядно, насколько мог, а полицейские отрабатывали на нем жандармские ухватки, дознавательные приемы, благо он был наивен и ничего не подозревал, подло глумились, всячески унижали его совесть, обещали вставить резиновую дубинку, куда положено, для проформы ловко пристегнули наручниками к батарее теплоснабжения, а под конец, когда Василий уже смирился отбывать срок до конца жизни в лагере строгого содержания как изменник Родине и враг народа, неожиданно отпустили с богом. Видимо, устали валять дурака.
Василий Фролов только под утро нашел свою деревню и теткин дом, дошел, еле волоча мокрые ботинки по росе. Василиса была вся не в себе от страха, дети полуживые без сна прислонились к отцу.
- Будем собираться, - сказал он им тихо.
- Так мы только приехали, - не поняли Василиса и дети, увлеченные деревенским раздольем и любовью к малой родине.
- Надо. Свобода слова у них здесь слишком далеко зашла, - сказал он семье, и они отправились в обратный путь.
Где он провел всю ночь, Василий не рассказал. Уж сколько лет с тех пор прошло, а Василиса иногда посмотрит косо на мужа, и в ее лице появится загадка, которую ей, похоже, не суждено разгадать.

Берлин. Июль 2017