3

Мне пятнадцать. Сам готовлю кашу на завтрак. Мама болеет уже около полугода. Раньше, когда ей было плохо, я искренне думал, что это от «кредитов», «счетов» и чрезмерного внимания отца к «важной информации». Сейчас понимаю: причина в недостаточном внимании к ней. Все-таки есть что-то страшнее, чем «счета» и «кредиты». Почему отец до сих пор этого не понял? Черт подери, мне порой кажется, что он совсем ничего не понимает в этой жизни. Мама старается делать вид, что все в порядке. Она даже начала готовить оладьи по праздникам, но теперь они получаются то слишком кислыми, то слишком сладкими, то не получаются вовсе - так и не ставшими оладьями довольствуются странствующие кошки или, может, даже крысы. Все к одному. Иногда в холодильнике появляется лишняя бутылка молока, и снова молока, и снова молока.

В детстве я очень любил представлять, о чем думают стаи слонов на маминой полке в шкафу. Они были такими разными. Слоны деревянные. Слоны стеклянные. Слоны из гжели и янтаря. Много разных, куда-то идущих слонов. Я так и не понял, куда они все направлялись. Мне не хватило времени. Теперь армия слонов сменилась армией склянок с таблетками, статично стоящих на полке, без какого-либо желания идти куда-то. Ни капли воображения. Таблетки на завтрак. Таблетки на обед. Таблетки на ужин и перед сном. Что можно представлять о таблетках? Уверен, ничего.

История с котом повторяется. Время ускользает из рук. Странная штука. Тот, о ком ты заботишься, обязательно уходит. Навсегда или на время. По своему желанию или нет. Но уходит, оставляя тебя наедине со своей заботой, скомкавшейся, как молоко в жаркий день.

Мама всегда ругала меня, когда видела незакрытую бутылку на столе и меня – усатого летнего Санту, бегущего на ее голос домой.  Она умерла после побочных явлений от «кредитов», «счетов», и «важной информации».

Я снова часто бываю у озера. Совершенно необходимо быть защищенным от испортившейся бессмысленной скорби. Особенно, от необходимости ее делить с кем-то. Все врут про то, что смерть может сплотить людей. Она - дело каждого. Одинокое дело каждого.

Я сижу на берегу и размышляю об этом. Все вокруг твердят в один голос, словно родились с этой мыслью, что-то про души, про небеса, про вечное, лишенное смысла, наблюдение. Мало похоже на правду, не так ли? Что можно увидеть, если ты умер? Глаза навсегда закрылись, тело ограничено рамками коробки для вечного сна, дух подавлен обстоятельствами смерти и нерешенными, но уже не твоими проблемами. Разве после этого хочется еще за кем-то наблюдать? Похоже на чертов бред. Проще поверить в то, что душа моей матери опустилась на дно озера, потому что оттуда ничего не видно. Там ей самое место. Темно. Холодно. Никого нет. Ведь тебя тоже уже нет. И никогда больше не будет.

Да, смерть – весьма странная штука. Умирая, человек оставляет людям огромный багаж барахла. Там можно найти бессчетные «что если» в коробках, банках и тюбиках, большое количество «как же так» в полиэтиленовых пакетах, немного «это я во всем виноват», часто лежащих без упаковки, и, конечно же, «да к черту все это», всегда стоящих особняком от предыдущего мусора. Видимо, моему отцу досталось последнее. Странное сочетание «да как же так» и «к черту» он соединяет достаточно умело. Мне даже порой кажется, что сама жизнь готовила его к такому образу. С «важной информации»  началось постепенное вхождение еще прижизненного барахла в жизнь нашей семьи. Сейчас «кредитов» не стало меньше. Только затраты на виски уменьшились – теперь их место занял дешевый портвейн. Думаю, скоро я смогу собрать портвейно-бутылочную пирамиду. Может, хоть на этом получится заработать?

Мы не разговариваем. Он приходит к вечеру «с работы» и заваливается в кресло с очередной молоденькой бутылкой, что постареет за пару часов. Я ухожу вечером и возвращаюсь под утро. Наши встречи сведены к минимуму и, кажется, каждый этим вполне удовлетворен. Единственное, что нас теперь связывает – взаимное осуждение друг друга, неприятие и «кредиты», в необходимость погашения которых я теперь не вербально вписан.

Интересно, что еще из его барахла достанется мне?

Словно осы в голове жужжат мысли, наворачивают по странной траектории овалокруги вокруг чего-то важного, так и не доходя до сути.  Я просто сижу на берегу и наблюдаю за умирающим каждый день солнцем. Оно медленно разлагается в дымке, исчезая за горизонтом. Горы на том берегу похожи на силуэты, извивающиеся, словно смотришь на них под призмой пламени огня. Чувствую себя бесполым, аморфным человекоподобным фиксатором происходящего. Отторжение бессмысленно. В конечном итоге все проникает внутрь, разливаясь ядом по телу. Значит так тому и быть, - думаю я.

Сквозь толщи воды только однажды поднимутся пузырьки воздуха, желая сделать так, чтобы ты заметил их на закате, а затем пропадут вовсе. И сам решай, что это значит.

Все меняется. Время неумолимо идет вперед. Медленно, быстро, все одно к одному – оно идет. Мы сами ускоряем, замедляем, усложняем его. А оно просто движется одной сплошной волной, изредка задевает тебя на берегу или сносит с ног, если ты, желая приблизить этот момент, уже заходишь по колено в воду.
Мне пятнадцать. И мое приключение – смотреть, как разбивается детство о скалы неизбежности течения времени.