Сказы деда Савватея. Могутной

МОГУТНОЙ


НЕЛАДНО СКРОЕН, ДА КРЕПКО СШИТ.

   Надысь случилась в нашем затрапезном, доселе полусонном, тихом сельце Колупаеве жуткая и шумная шкандаль, мышачия возня, а затем прямо бой, по честности-то говоря.
   Всё о том вам обскажу. Дед Савватей попросил, а я уж уважу его.
   В кажном таком фортеле, агромадное поучение кроется, как жа не послухать-то.
   Ну вот, значить.

   Сельцо наше, как червяк, извиваясь дворами, расположилось одною улицею и дорога протянутая чрез него повторила, в точности, как срисовала прям, того ж червяка. Один порядок дворов вдоль луга, огородами да задами к нему протянулся, а вот уж другой порядок - над оврагом и речкою внизу, что под обрывом. Собственно и форму всему селу дал тот овраг, под него подстраивались, точнее вдоль него строились. Сельцу годов-то много, как говорится - ещё до царя Панька заклали его. А поскольку о том царе Паньке никто и не слыхал, шутка это, то, стало быть, никто и не ведал когда первую избу ставили. И вот теперь-то, разлеглось оно версты на четыре, аль поболе даже.
   Прямо в центр Колупаева угодила и стоит по сю пору ещё справная изба пятистенка, рубленая из сосны, под жалезой. И живёт-доживает в ней старик один, Патрин Савелий Касьяныч. Почему один, спросите вы? Да пришлось, сложилося горемыке так по жизни.
   Со своей супружницей Любушкой, Любовью Ивановной, прожил Савелий Касьяныч много годков. Были у них дети, пятеро. Когда случилась война с Гитлером, будь он трижды неладен, тварь этакая, прямо в начале, в первые месяцы трое на фронт ушли, да и погибли два старшеньких и дочка. Сам-то Савелий Касьяныч потребовался снаряды подвозить уж почти перед концом войны, месяца за два. Вернулся живой. Погоревали они с Любушкой, оплакали детушек, да неколи сидеть да хлюпать, надоть остатних двоих подымать, уму-разуму научать. Эти-то у них поздние, перед войной по пять - шесть годков было им, молокососы. И всё бы ничего, да сгубили родители их большой любовью. Ни в чём отказу не знали сынки, заласканные стервецы получилися, залюбленные. Возмужали, заматерели и принялись закладывать за воротник, брындать без дела, да глыкать всё, что горит.
   Патрины тады по- быстрому их женили, надеялись, что остепенятся. Нет, не вышло. Да и между собой не мирились братья, лаялись всегда, успоряли друг дружке и бабы ихние тоже горлопанки знатные. Вот отец и помог построить избы в разных концах села им. Одни в начале Колупаева, а другие в конце. Хотя ежели сельцо как червяк, то тут уж без разницы где голова, а где, извиняюся конечно, хвост. Всё едино. Отец с матерью разумно рассудили, врозь-то оно лучше, от греха подальше. И верно - не видят друг друга и не бредят.
   Ухетали сынки владения свои, обиходили всякие удобства и принялись деток «клепать». Что ни год, то приплод.
   У одного пятеро, у другого трое. А на прожитьё не больно-то деньжат хватало. Вот уж родители вытянулись в струнку, помогая. Держали корову, полтора десятка пуховых коз, курей, гусей, свинок и оделяли родимых детушек, невестушек, внучатушек.
   Вскоре один перепил как-то, да и на тракторе свалился с обрыва в реку. Уходился насмерть. Не прошло и пол года младшенький, дюндел этакий, в пьяной драке пал, как говориться ни за здорово живёшь, по дури. Ему в морду двинули кулачищем, он упал и головою об кирпич. Всё, похарчился.
   Любовь Ивановна слегла, да и сколько можно? Откуда силы взять, чтобы оплакать всех, обездвижило бабу с горя.
 - Нешто мы заслужили таку-та жизню,- лежала да причитала она.
   Конечно не заслужили, хто спорить-та?
   А Савелий Касьяныч - трёхжильный. Хозяйство, жёнка лежачая, а уж что на душе у мужика - про то не ведомо никому. Справлялся сам. Об нём в Колупаеве говорили так, по старинному - ражний мужик, могутнОй, сдюжить.
   Проболела Любовь Ивановна годка три поди, да и скопытилася, померла. Савелий-то Касьяныч горевал долго, смурной ходил, всё не мило было. Упёхтался он один-то с немочной ею, всё горшки из-под неё выносил. Сам мыл, сам кормил, сам и хоронил. Помощи от сношек не было вовсе. Не наведывались они, не помогали старику. Что ж тут попишешь - то?
   Потом оклемался, встряхнулся и стал жить сам, один на хозяйстве. Оставил себе, поди для забавы, стадо коз, да десяток несушек, да гусей тож поболе дюжины. А ещё кобель у него, Макар Тарасыч, друг лучший.
   Вот уторком гонит Савелий Касьяныч стадо своё на лужок. Расстелится, расположиться возле одинокого кустика, в тенёчке, и выпустит своих на выпас, а Макар Тарасыч следит, чтобы далеко не уметнулись, помогает. Глядишь, свистнет он собаке, та прибегает на обед, поедят и опять по рабочим местам все. А на другой-то день вся эта шатия-братия, честнАя компания, уж возле реки ошивается. Гуси плавают, козы кусты обгладывают, так поочерёдно с разных боков сельца и паслись. Макар Тарасыч зорко блюдёт, чтобы по течению не уплыли гуси далече. Гавкнет - те слухаются, повертают взад. Глядеть на это умора. Кто кого там опекает неизвестно. Но видать по всему любит живность деда. Бывало он не спеша к дому бредёт вечерком, фуфайку на плече несёт, а за ним козы ватагою, потом, вперевалочку, гуси и уж последним, зорко озираясь Макар Тарасыч шествует, обхохочишься глядя на них. А молоко у Патрина в Колупаеве с преогромным удовольствием берут, он от души набурахает в махотки. Козье пользительно больно. А уж к кому внуки пожалуют на лето, так отпаивают их. Назад в город румяные, как яблочки наливные отъезжают. Бабкам сдаёт козий пух Касьяныч, ему-то без надобностей он. А они ему носков навяжут, вот он ходит, старые кости греет, аль кофту пуховую, аль жапетку. Всё дело, пойди-ка, купи такую-та, свойскаю. То-то и оно!
   Денег с людей ни за молочко, яички или пух или ещё чаво не просит, а коль дают не отказывается, всё хоронит в тайной месте, в загашнике.
   Так он прожил один несколько годков и уж больно об внучатах тосковал, горевал прямо. Вечерком, бывало выйдет за ворота, сядет на скамейку и ждёт, может проедут на лисапете, аль под ручку с подружками гулять мимо будут Патрины девки да парни. А у него на этот случАй полные карманы конхветок, прянички в газетке. Вот увидит внука, напрягётся весь, вытянится и шумит:
 - Лёнькь, Лёнькя, ходи сюды, чаво дам табе, скуснинькава.
   А внук в ответ:
 - Отвяжися дед, неколи мене, дружки ждуть. Ряпей ляпучий!
   Или идут парами девчонки лет по пятнадцати и с ними его внученьки, гуляют вдоль села.
 - Нинок, а Нинок, Людок, слухайтя чаво скажу-та,- шумит Савелий Касьяныч,- погодитя маненько, к мене подойдитя на один момент. Я долго-та не задержу внучички рОдныя.
 - Ой,- закатывала глаза к небу внучечка Нинок,- надоело! Пошли девчонки на другой бок, к избам. Прям мочи нету скрозь яво избу гулять. Так и ноить, так и чипляить, нудОта!
   Вздохнёт дед, поднимется со скамейки, сгорбатится и уйдёт понурый в избу.
   Вот как-то вечерком, когда соседка пришла брать молоко, Савелий Касьяныч, тяжело вздохнув вдруг и говорит ей:
 - Всё видать, отжилси я, Пятровна. Немощь кака-та одолеваить, слабну.
   Петровна слыша это разволновалась:
 -Ты чаво мелешь-та? Ишь удумал, слабнить он! Ты могутнОй старик, табе ещё хрен сковырнёшь, как присохшая козюлька,- решила рассмешить, растормошить Петровна деда.
 - Нет уж, поди каюк мене. Ты уж Христа ради Макар Тарасыча возьми к сабе на житьё. У яво собственность имеется - своя будка, да и миска тож. Он парень ласковай, добряк, да и сообразилка будь-будь у яво. Отработаить кашу твою, посторОжить избу. А ты можа када мосолик дашь пососать, аль курью головку погрысть из супу, вот и ладно будить яму. Да, курей забери к сабе, там корму вдосталь, а уж ежели закончится, то на щи, гляди переведёшь, сгодятся, как ни то.
 - Ох, батюшки светы,- держась за сердце, присела на лавку Петровна,- ужасти какия! Огорошил ты мене дед!
 - Я,- продолжил старик,- соберусь с силАми и накарябаю чаво, куды посля мене деть. Ладно?- и добавил тихо,- пойду прилягу. Худо мене. И пузо вот ещё крутить, крутить чавой-та. Ох, на бедну голову сто рук, точняк.
   Петровна, как ошпаренная выскочила из сеней дедова дома и поставив молоко на приступок своего крыльца поспешила к соседке, от неё к следующей. Так молва докатилась до снох Патрина и они тут же рванули к дому свёкра, а за ними их детвора.
   Подбежали запыхавшись почти одновременно бабы. Влетев в избу, тяжело дыша, они, не глядя друг на друга, кинулись к распластавшемуся Савелию Касьянычу с вопросами:
 - Так ты чаво папаня, помирать снарядилси, да?- приступила, оттеснив сношенницу, старшая из них, Танька,- а чаво жа понятно, возраст. Табе уж восьмой десяток поди, а? Так ты уж не запамятуй, у табе внуков вон скольки, всех оделИ. Их папаня старший сын был у табе, а их-та пяток, внучонков - сиротинок, чаво молчишь, а?- она резко вцепившись в сухое плечо деда затрясла его.
   Савелий Касьяныч протяжно застонал. Лицо серое, безжизненное, закрытые глаза ввалились, нос завострился. Он лежал, скрестив руки поверх одеяла, а над ним кипели и бурлили семейные страсти. Чуть отступила Танька, подбежала Кланька, младшая сношка. Подталкивая впереди себя малых детей, она умильно глядела на свёкра, хлюпала носом, утирая его фартуком:
 -  Папаня, роднай, не оставь нас без средствав. Голодують сиротки, оплаквають папку сваво,- она ущипнула по-тихому ребятишек сзади и они, как по команде, закатились слезами в безудержном плаче.
   Дед не размыкая глаз, протяжно застонал.
 - Чаво ты пристябалась к старОму-та, отвянь, гадина! Спяктаклю тута устроила. У него есть кому и избу и всё хозяйство оставить, старшим внукам,- накинулась Танька, сразу раскусив задумку соперницы.
   А Кланька резко развернувшись, вцепилась Таньке в волосы и враз обездвижив её, принялась, не выпутывая пальцев своих из патл, подскакивая, пинками лупцевать старшую сноху. Та, дотянулась и расцарапала ногтями раскрасневшееся, полное, трясущееся лицо Кланьки. Они дрались и возились посередь избы, а Савелий Касьяныч стонал и просил протяжно:
 - Во-ды, п-и-и-ть! Во-ды дайтя!- но его никто не слышал. Он замолкал и, провезя языком по спёкшимся губам, молил-просил воды.
   Вдруг что-то коснулось его руки и тихий детский голосок, лаская тёплым дыханием, прошептал возле уха:
 - Дедуня, тебе водички дать, да? Погоди, щас принясу.
   Савелий Касьяныч с натугой приоткрыл глаза и увидел перед собою маленькую, пятилетнюю внучку от старшего сына, Тонечку.
 - Тебе больно, дедунь?- преклонив головку на плечико, спросила малышка,- а ты поплачь. Я завсягда плачу, когда мене больно бываить,- она прислонила к губам старика кружку с водою.
   Клубком, две взъерошенные, распалённые бабы вывалилась в сени, потом на крыльцо и, скатившись с порожков, продолжали валтузить друг друга перед домом. Тут уж вмешались мужики и разняли их, разогнав по сторонам. Но народу это событие собрало много, сбежалась половина Колупаева, не гляди, что длинное село, любопытство, антерес заманчивее.
   Дома, придя в себя, умывшись и замазав йодом карябки и синяки, вычесав клочки вырванных куделей, продумали бабы дальнейшие действия свои, а именно явиться раньше поутру и если помер дед, то обшарить избу и забрать нужное, стОящее, первою. А ежели не помер ещё, то надавить на умирающего, настоять, чтобы именно своим детям добиться в наследство и дом и подворье. А уж там по надобности раздербанить частями, кому чего.
   Рано поутру, когда ещё еле-еле светало, крадучись вдоль спящих домов тенями двигались с двух сторон к избе Патрина Савелия Касьяныча его чумурудные снохи. И надо же такому случиться, что встретились они у ворот его дома увидев сначала, к своему раздражению друг друга, а уж потом, к ужасу, дверь закрытую на большой амбарный навесной замок!
 - Да как же это? А иде жа дед? - выпучила глаза Танька.
 - Можить в больницу, в район увезли, аль в морг,- выдохнула Кланька.
   Так они топтались, заглядывали по окнам, не зная как попасть внутрь, чтобы прошарить все углы, уж теперь вместе, вдвоём. Что ж, делиться придётся, коль примчались разом. В это время на крылечко соседнего дома вышла, позёвывая и потягиваясь Петровна:
 - Вы чаво это девки с позаранок явилися? Чаво нявестушки - заботушки надоть-та вам здеся?
 - Иде дед? Мы об ём беспокоимси. Неужта в район увязли? Помер, никак?- выпалила Танька.
 - С чаво ета? Погнал скотину на выпас он, ноня к реке, с Макаром Тарасычем и погнали. Ну занядужил мал-маля, творогу кислава потому што съел давеча, вспучило яво. А так-та он, Касьяныч, могутной, жилистай, ещё поживёть поди, да и не один годок, полагаю.
   Молча развернувшись, сплюнув с досады, направилась Танька в сторону своего дома, а Кланька в противоположную, когда их, будто вспомнив о чём-то, окликнула Петровна:
 - Эй, девки, погодьте-ка чуток, чаво скажу-та. СвякОр ваш, как оклямалси вчёра, так тут жа мене позвал в свидетели и написал завещанию.
 - Ну! - вскинулись обе враз.
 - Вот вам и ну!- не без злорадства хохотнула Петровна,- всё оставляить внучке своёй, Тоничке, када той будить восямнадцать годков. И больше никому ничаво, тольки ёй! Да и дяньжонок поднакопил не мало, да-а! И всё опять жа ёй! И нихто не сможить лапу на ета всё наложить, тольки Тоничке!
   После такого удара, последовал вопрос:
 - И с чаво ета всё ёй-та!
   Петровна усмехнулась:
 - А она к няму жалость проявила, водички дала, пожалела дедуню. Одна из всяго семейства вашего гадючьего, вота как!
   Петровна развернулась и ушла в дом, громко хлопнув дверью.
   Посередь безлюдной улицы сельца Колупаева, одиноко, бесцельно и растерянно топтались в пыли невестки могутного старика Патрина Савелия Касьяныча.

шкандаль - скандал, выходка
затрапезный - простой,неброский, будничный
фортель - неожиданный выкрутас
глыкают - пьют большими глотками
брындают - без дела ходят
ухетывают - утепляют
обиходили - обустроили
дюндел - бестолковый ( Сосновка Тамбовской обл.)
набурахал - налил под завязку
могутной, могутный - мощный, дюжий
ражий - сильный (тамб.)
пристябалась - здесь: привязалась
упёхтался - измучился, утомился
блюдёт - наблюдает, следит
сношенницы - жёны родных братьев между собой
чумурудный - странный, дурковатый, с простинкой (сарат, тамб. говор)