Прозрение

Прозрение…
Каков бы не был век, в любое время года, будь цветущая весна или следующее за ней испепеляющее лето, в любое время суток, будь то ветреный вечер или звездная ночь, но само Действо, всегда будет одним и тем же.
Внезапный импульс боли, потом еще один, затем еще и еще, с возрастающей амплитудой, и укорачивающимися промежутками между ними, серия коротких вскриков на выдохе, и… с одним из них в окружающий мир врывается еще один, новый для него звук. Вернее не звук – Плач! Плач младенца, появляющегося на свет.  Недовольный плач маленького живого и беззащитного существа, выдернутого Высшей Силой из привычной для него среды обитания, где ему было влажно, тепло и уютно, в полную для него неизвестность. Плач одного, прекращающий страдания другого.
На каком бы континенте оно не происходило, каков бы не был социальный статус его родителей, руки рядом стоящих, будь то родственников или квалифицированных специалистов-акушеров, примут новорожденного, омоют, оботрут и ободрят его.  На этот раз ребенка угораздило появиться на свет в самый жаркий день, чуть ли не в полдень, когда Солнце особенно сильно отдает свое тепло и светит особенно ярко.  Нет ничего удивительного в том, что он закричал особенно пронзительно. Оказаться в таком пекле после прохлады, царившей внутри мамы… Тут поневоле выразишь недовольство тем единственным способом, который для тебя доступен. Плачем!
То, что он оказался не в больничной палате с  вышколенным медперсоналом, да и пеленка,  которая ему полагалась, была сделана из грубой материи, не было следствием низкого социального статуса его родителей. Вернее,  не главной его причиной. Просто больниц, как таковых, еще не существовало в природе, а все медицина была в зачаточном состоянии даже здесь, в самом цивилизованном на тот момент государстве – Римской Империи, вернее в зависимой ее части – Иудеи.
  Высоко, насколько позволяла крыша лачуги, поднимали руки отца ребенка, дабы показать его девятерым мужчинам, находившимся рядом.  Сын!!! У него родился сын! Все было не напрасно: и та жертва, которую он принес, и те месяцы, которые его жена носила его внутри себя и, наконец, вот она - кульминация! Он стал отцом на старости лет, а значит – и полноценным человеком в глазах соседей и родных.
Пот от жара смешивался на лице отца со слезами радости. Он ждал наследника очень и очень долго, и оттого почти ничего не замечал вокруг. Не замечал, как невольно содрогнулись те девятеро уважаемых им людей, стоявших неподалеку, как торопливо и испуганно стали они отводить свои взгляды, стараясь скрыть свою жалость, смешанную с ужасом от осознания того, что они увидели. И лишь когда он повернул младенца лицом к своей жене, когда услышал ее отчаянный крик, больше похожий на рев отчаяния, который издают смертельно раненые животные, он заставил себя посмотреть на своего сына. И… присоединить голос своего отчаяния к отчаянию своей жены. Ребенок был… слеп. Его закрытые глаза никак не реагировали на бьющие ему в лицо солнечные лучи, он даже не прищуривался и не пытался поднять свои веки. И ничего, ничего не могло изменить этого прискорбного факта.
Слеп! Господи, за что?! Да за какие грехи наши этот младенец с таким красивым (правда, красивым!) лицом обделен Тобою возможности смотреть на Твое же Творение своими собственными глазами? И восхищаться им! И искренне, когда выучит молитвы, благодарить Тебя за все? Какая вина, не ведомая нами, лежит на нем, если он никогда не сможет в будущем, подобно своим сверстникам, сначала  играть, потом работать, а затем встретить и полюбить девушку, сыграть свадьбу и осчастливить нас на старости лет внуками и внучками?  Если он изначально обречен лишь на вечное свое одиночество и нищету? Если вся полнота жизни для него просто невозможна, ибо…
Ибо для всех окружающих от ныне и до самой смерти и он, и они сами будут считаться проклятыми Свыше. Слепой сын… Какие еще нужны доказательства для всех соседей, напрямую указывающие на некую вину, лежащую на них в глазах Вседержителя? Их единственный сын. Поздний ребенок. Ребенок, зачатый тогда, когда уже никто и не надеялся, что у них может появиться мальчик. Наследник. Продолжатель рода. И он – слеп! Что они скажут? Одно слово: «Нечестивцы!» Даже если окружающие и не скажут им, родителям, эти обвинения прямо  в лицо, то подумают они именно об этом. И начнут исподволь шептать своим детям о том, чтобы они обходили стороной их сына. А ведь будут, будут! Так устроен этот несправедливый мир, и вряд ли что в нем может изменить подобное положение дел.   
Младенец тем временем совершенно неожиданно прекратил рев, и начал выпячивать губы, ища то, чем можно было насытиться. И, глядя, как искренне он ищет,  как он, его родной сын, его кровь и плоть, вертит своей головой по сторонам, ища защиты и пищи и не видя ее, отец аккуратно поднес новорожденного к своей жене, лежащей на соломе, чтобы она дала ему то, что он просил  - молоко.  Насытившись, младенец сладко засопел, обнимаемый с обеих сторон плачущими родителями…
… Жизнь продолжалась. Первые месяцы жизни для ребенка мало чем отличались от того, что он испытывал перед рождением. Те же голоса отца и матери, на которые он, как и прежде,  реагировал поворачиванием головы, тоже питание, которое, правда, теперь осуществлялось через рот. Жаль только, что не было у него уже той убаюкивающей защищенности, да и телу по неведомой для него причине периодически становилось то холодно, то тепло, но к этому он достаточно быстро приспособился.
 Проблемы начались позже, едва он понял, что может сначала ползти, а затем и ходить. Обладая, будто в компенсацию за так и не дарованное ему зрение, великолепным слухом, он мог безошибочно ориентироваться и идти на тот или иной звук или голос, но вот с предметами неодушевленными у него получалось гораздо хуже.  Он немало набил шишек, прежде чем нашел способ с помощью крепкой палки и своей прекрасной памяти, выходить из дома.
Чем дальше – тем хуже. С каждым последующим прожитым годом он все больше и больше осознавал, какая пропасть лежит между ним и всеми остальными людьми. Слепота, не дававшая ему ни единого шанса принять участие в мальчишеских забавах,  влекла его туда, где он мог хотя бы быть на виду у многих людей, и, хотя бы так, слушая разговоры проходивших мимо людей, чувствовать, что он тоже… человек, пусть и не такой как все остальные.  К Храму. И там, на Храмовой площади, он обычно и проводил все дни с утра и до вечера. Он не мог видеть, зато мог лучше ощущать Истинное отношение всех окружающих к нему.  И пусть при встрече произносились вроде бы правильные слова,  чьи-то руки либо бросали иной раз мелкую монету, а по праздникам и монету серебряную,  либо подавали кусок лепешки, но вот искренность подобных действий по отношению к себе он встречал крайне редко.  Даже здесь,  в Храме и то он занимал место самое близкое к выходу, дабы не смущать собой всех присутствовавших на службе. К дверям Храма (голод заставит!) он приходил самым первым, а уходил – самым последним, надеясь получить хотя бы еще один лишний медяк…
… Год, тем временем, шел за годом. Его сверстникам-одногодкам отцы постепенно подбирали невест, затем, устраивали свадьбы, а потом… их домов раздавались сначала детские плачи,  а потом и радостные детские крики. А затем, счастливые деды, ровесники его родителей,  приглашали своих близких друзей, дабы те разделили  с ними радость от рождения сыновей. И лишь в доме его родителей стояла гнетущая тишина, лишь изредка нарушаемая сетованиями его родителей на несправедливость, проявленную к ним Свыше. Да у него все оставалось по-прежнему. Лишь подаяния с каждым годом ему давали все меньше и меньше. Иной раз он ловил, сам не знал как, но ловил взгляды других людей и будто читал их мысли о том, что он, по их мнению, пригож, умен, но вот все перечеркивает его врожденная слепота – верный знак того, что Вседержитель осерчал на весь его род.  Ах, как же ему хотелось возразить, как же ему хотелось объяснить всем, что это не так, но… С каждым последующим годом, он нет-нет, а невольно чаще и чаще приходил к той же не утешительной для себя мысли. Знать бы только ЗА ЧТО ему выпала такая участь. Господи, дай ответ!
… Тот субботний день начинался так же, как все остальные субботние дни. С самого раннего утра он, привычно проводя перед собою палкой, прошел годами отмеренное число шагов до Храма и опустился на колени, готовясь просить милостыню. Сегодня, по случаю субботнего дня, он рассчитывал на более щедрые подаяния. Столь же привычно мимо него первыми (он великолепно определил это по их походке) по направлению к Храму шагали три фарисея. Непривычным было то, что они остановились. Да и разговор, который они вели между собой, был весьма и весьма непривычен.
- И все же, все же… почему? – стал спрашивать пожилой и уверенный  в своей правоте Первый голос. – Почему вам не удалось бросить хотя бы один камень? Хотя бы один?
- Но ОН посмотрел на нас, - попытался оправдаться один из его собеседников, обладавший столь резким  голосом, что его можно было принять за разбойника. – И камни сами попадали на землю из наших рук.
- Так ведь камни вам надлежало бросать не в Него, а в ту, которую вы поставили перед ним с обвинением.  И со справедливым обвинением, не так ли? – продолжал задавать уточняющие вопросы Первый голос с той непередаваемой словами интонацией, с которой строгий наставник спрашивает с нерадивых учеников своих.
 - Обвинение… - произнес через  секундную паузу Третий голос, молодой и дрожащий. – Обвинение было вполне справедливым. Тому есть немало свидетелей.  Равно как и приговор, вынесенный ей.
- Тогда…. Что произошло? И почему, скажите мне, почему ни один из вас так и не поступил, как подобает поступать в таких случаях по Закону?
- Так ведь камень надлежало первым бросить Ему! – с змеиным шипением начал отвечать на заданный вопрос Второй, будто опасаясь, что их уличат в чем-то недозволенном. – Во все прошлые века именно Пророки первыми обличали и осуждали тех, кто преступал Закон! Всех, кто бы не стоял перед ними - Царь или раб последний.  И приказывали привести приговор в исполнение. И именно так народ узнавал, что они именно таковы, что они Пророки, что они посланы Господом. Но ОН вместо этого…
- Обвинил нас, - продолжил Третий голос. – ОН нам сказал: «Кто из вас без греха, тот первый брось на нее камень»
- И вы? – продолжил расспросы Первый голос.  – И вы испугались этих простых слов, сказанных Галилеянином?
Сидевший того не мог видеть, но он почувствовал или, быть может, услышал, как два фарисея повернулись лицами друг другу, а затем снова отвернулись. Дуновение ветра донесло до Незрячего тот жар, который на мгновение изошел от обоих. То был жар от стыда, который они тут же постарались скрыть.
- Мы не испугались, - начал было оправдываться Второй голос, - просто…
- Просто, когда Он повернулся к нам, - неожиданно твердо произнес Третий голос. – Я неожиданно понял, что ОН знает обо мне ВСЕ. И я устыдился. Как и все прочие. Ибо я знаю за собой грехи…
- Невероятно, - произнес  Первый.  – Опять, опять нам не удается ничего найти против НЕГО! А ведь как  все хорошо было задумано: заступись ОН за нее – и мы бы при всех обвинили его в потакании блуду, а если бы ОН бросил камень… то, как бы это соотносилось с теми словами, которыми ОН и ученики ЕГО смущают народ?
- Никак не соотносилось, - одновременно отозвались Второй и Третий голоса.
- Но и на этот раз не вышло по-нашему! – продолжил рассуждать Первый. – Не вышло, как и раньше, когда мы спросили его о податях кесарю. Почему?
- Может быть, - предположил Третий. – ОН и в самом деле…
- Нет, о нет! – рассмеялся Первый из фарисеев. – Ты хоть и начитан, и прекрасно умеешь Толковать Закон, но ты еще слишком юн и не знаешь жизни, живя в мире преданий. Уверяю тебя, ОН даже не Пророк! Не говоря уже о том, КЕМ ОН называет СЕБЯ! Да это также верно, как и то, что вот этот сидящий человек, слепец от рождения, прозреет.  Пойдемте же в Храм, и поскорее. Вот чувствую я, что ОН придет сегодня туда, перед тем как покинуть наш город…
И они, прекратив разговор, продолжили свой путь. Незрячий, как его называли в городе, остался сидеть на земле, вновь и вновь прокручивая в своей памяти этот разговор, пока не зацепился за самое главное для него слово. Пророк! Пророк, который сейчас находится в городе. Пророк, оказавшийся мудрее и прозорливее трех известнейших фарисеев, которых только можно найти в городе.  Надежда, все еще жившая в глубине его сердца, вдруг на мгновение вспыхнула яркой вспышкой, но очень быстро вновь превратилась в едва тлеющий уголек. Просто Незрячий с горечью осознал, что на его несчастье сегодняшний день – день субботний.  И никто, даже Пророк, а Пророк – тем более, не будет исцелять его в этот день.  Ибо любой Пророк – Верный Слуга и Ревностный Исполнитель Закона.  А значит…  не  стоит даже мечтать об этом. 
Немилосердно палило Солнце, и под его лучами Незрячий слегка задремал, стараясь забыть,  хоть как-то убрать из своей памяти этот разговор. Пробудился он от громкого шума, в котором сразу опознал спор множества людей.  Чьи-то возбужденные голоса срывались на крик, что-то доказывали друг другу, и кому-то грозили самыми страшными карами. А еще он услышал приближающиеся шаги. Странные шаги.  Даже не шаги, а чью-то легкую поступь. Если бы не их размеренность, то он бы решил, что так шагает маленький ребенок, обладающий еще незапятнанной Душой. Незрячий обернулся на звуки и…
И упал ниц! И задрожал, стараясь скрыть от ЕГО взора свою ущербность. Прямо перед собой он увидел ЕГО! От силуэта стоящего перед ним Человека исходил Свет, ибо ОН сам был ИСТИННЫМ СВЕТОМ!
- О, Слепцы! – воскликнул в сердцах Незрячий, вспоминая сегодняшний разговор трех фарисеев. – Неужели вы, умные и обладающие полноценным зрением, не видите того, что вижу я, так и не научившийся читать и слепой от рождения?  Да как вы можете сомневаться в том, КЕМ ОН послан?
Тем временем, ТОТ кто стоял перед ним по очереди коснулся его глазниц СВОИМ пальцем и сказал тихим и удивительно приятным голосом:
- Истинно тебе говорю: пойди и умойся в купальне Силоам , и прозреют глаза твои.
Удивительно, но от этих прикосновений сразу куда-то исчезла дрожь, моментально пропала усталость, а ноги обрели уверенность, которой у него еще никогда не было. Он встал и сделал Первый Шаг. Первый Шаг за долгие годы, который он сделал без своей палки. Первый Шаг… к новой жизни. А затем еще и еще. И сердце Незрячего билось  в такт каждому шагу, который он совершал. Шаг-удар! Шаг – удар! Быстрее! Еще быстрее! Вот и купальня. Незрячий, наклонившись, решительно зачерпнул своими ладонями воду и… едва капли чистой воды коснулись его глазниц, веки его раскрылись сами собой. Невообразимые впечатления от красоты привычного для нас мира настолько поразили его воображение, что он долго стоял,  не в силах подобрать  слов, чтобы выразить все свое восхищение от увиденного им.
… Тринадцать человек удалялись с Храмовой площади, провожаемые удивленными взглядами окружающих. Один из них, Иоанн, терзаемый вопросом, вдруг обернулся к ТОМУ, кто шел посередине и произнес:
- Равви! Кто согрешил: он или родители его, что он родился слепым?
ТОТ, кто шел посередине, остановился. Грустно улыбнулся и тем же мягким голосом, которым разговаривал с Незрячим, произнес:
- Истинно говорю тебе: не согрешил ни он, ни родители его.
Иоанн, пораженный сказанным, спросил вновь:
- Но тогда почему?
- Это для того, чтобы на нем явились дела Божие…
11. 07. 2017.