мой маленький призрачный лондон

глава первая.

1901 год. с тех пор как заросли мимозы покрыли обветшалую ферму бедного доходяги хэйла, на окраине заливных долин, совсем неподалеку от реки шиф, все ещё пахло земляничным клевером. луга располагались в этих местах с особым таинством. казалось, каждое растение внемлет безукоризненной благодатью к людям, подарившим им эту бесконечную свободу от посторонних глаз. и правда, ведь края эти так же славились своим тихим журчанием родников, подобно полевым мышкам, крепко заснувшим в темных норках. жизнь кипела здесь размеренно и неторопливо.

на деревянной скамье, не так давно потерпевшей напастье от желтого парафинового воска, сидела, свесив недостающие до земли ножки, презабавная юная особа. с виду ей и не дашь четырех футов роста, что делало это зрелище ещё более умилительным. крохотными своими ручонками она перебирала аквамариновую кайму своего давно изношенного сарафана, а длинными завивающимися ресницами порхала так ловко, будто пытаясь вызвать дуновение свежего порыва ветра. время подходило к обеду, жаркий летний зной обещал быть беспощадным, и ей безумно желалось удрать к ближайшему водоему.

- роннет, милая, где ты? - раздался хриплый мужской голос, доносящийся через приоткрытое пыльное окно старенького домишки.

прежде, чем быть услышанным, ему пришлось окликнуть свое дитя ещё раз.

- дедушка, дедушка, я в саду. о, позволь же мне сбегать на поиски свежей ключевой воды к вечернему чаепитию, - звонко и так умоляюще отозвалась девочка.

- детка, ну ты же знаешь мой ответ. одну тебя я ни в коем разе не отпущу. ты еще совсем маленькая, чтобы пускаться самостоятельно в путь, - произнес с извиняющейся улыбкой все тот же ослабленный голос, - как только я оклемаюсь немножко, так мы непременно сходим вместе, а по дороге назад обязательно заглянем на рынок и купим тебе новую вязанную шаль с шелковистыми лентами. обещаю, мы славно проведем время.

он понимал, что ребенку нужен простор для любопытных глаз, понимал. но так безмерно любил свою единственную отраду в жизни, отчего берег неумолимо от, казалось ему, любой беды и горя. только вот все винил себя ежечасно и по сей день, что не смог спасти юное сердечко от неосознанной еще боли, когда десять лет назад погибли в шахте ее родители. тогда же этот старец стал для малышки всем: заботливым дедом, любящей матерью, добрым отцом и, прежде всего, верным другом.

- но, а как же чай, дедушка? разве настоящая английская леди не должна теплым июльским вечером, в красивой шляпке с гусиными перьями, попивать наивкуснеший чай с молоком из белого фарфора? - с большой увлеченностью, горячо запротестовала роннет.

"ох, до чего она похожа на свою мать, все та же непреклонная очаровательная манерность. и все же не такая, что носят в своих жилах избалованные аристократки, с их многочисленными дозволенностями. было в этом сходстве нечто другое, отличительное от увиденного им при проживании в лондонских пансионатах. это была чистая тяга к лучшему, изысканному свету", - подумал хэйл и медленно спустился по нагретому солнцем крыльцу, направившись аккуратным шагом прямиком в сад.
по-прежнему добродушно улыбнувшись, он обнял девчушку и ласково произнес: "дорогая, я приготовлю для тебя самый-самый вкусный чай, тебе бы позавидовала даже ее превосходительство королева", - и он нежно поцеловал ее в макушку огненно-рыжих волос, взяв за руку, повел в дом.

глава вторая.

как только в отражении комнатных зеркал исчезнут последние образы и небеса незаметно погасят слегка бледные мириады созвездий, почти бесшумно, едва только скрипнет дощечка в обветшавшем сыром полу, он, с надеждой податься итерации воспоминаний, взбирался под крышу своего шаткого убежища. там, глубоко и крайне секретно, хранилась та самая человеческая слабость - память, способная без особого труда превратить нас в своих податливых марионеток. и знать бы только, сколько силы и веры потребуется нашему сознанию, если оно вздумает доблестно, но тщетно сопротивляться. "ты, человек - мельчайшая частица бесконечной пучины жизни. плачь, не плачь, кричи, не кричи, а тебе не противостоять", - шептал он над изумрудным сундуком, который стоял в самом центре чердачной кровли и своей массивностью сильно загромождал проход к лестничному спуску. обреченно вытирая слезы, что, словно бы шипы ядовитого плюща, впивались в его морщинистые впалые щеки, поглаживал драгоценную сокровищницу своего прошлого. нет, он не слыл слабым, легко уязвимым существом, напротив, в недрах его духа было что-то по-настоящему несокрушимое, оттого, наверное, и плакал.

о, ведь как дорога ему была эта прекрасная, полная невыразимым безумием, минувшая пора юношества. его чудесная, цветущая благоуханием первого медового поцелуя и долгожданных вокзальных встреч, неопытная влюбленность... он бережно укрыл от страшной амнезии каждое робкое послание былых лет. что ему теперь, поседелому одинокому старине хэйлу, осталось, нежели не пускаться в безграничные лабиринты своих раздумий. а по ночам он особенно выразительно и ясно слышал этот зов.

"здравствуй, счастье мое, здравствуй. пишу тебе в иной раз столь безропотно и страстно желаю увидеть твой скорейший ответ.

знаешь, когда мне удалось впервые увидеть тебя, я стояла у витрины придорожного книжного магазина в вельветовом пальто, с сережками из черного жемчуга и с кучей ненужных мыслей в голове, а ты в то время беззаботно потягивал табак, устремлено вглядываясь в кроны ивовых деревьев, что с чистейшей приветливостью колыхал прохладный октябрьский ветер. и как нелепо и почти химерно ты оказался рядом, предложив мне закурить. тогда я так отшатнулась, и, подумать только, какой бесчинной ухмылкой одарила тебя. но даже этот жест не стоил твоей упорной уверенности. ты лишь поднял руку чуть выше, плечом облокотив стену, продолжал искристо улыбаться. отчего-то пристально посматривал в сторону железнодорожной станции. в тот момент мне показалось, будто глаза твои, цвета мокрого от дождя гранита, отчего-то резко запылали и тут же, в сию минуту, померкли, словно больше
не видать им того самого огня, что скрывает гуманное сердце, щадящее нас в мгновения лютого холода.
 я притихла, затаила дыхание, остановилась и позже смущенно выдавила:

- что с вами, вам нехорошо?

- вы только что разбили мне сердце, мисс, - ответ последовал с той же странной, но почтительной любезностью.

- извольте, разве такое возможно, мы ведь вовсе незнакомы? - сказала я слегка иронично.

- хэйл клифф, приятно познакомиться.

мне подумалось: "что за бестактность, неужели все лондонские молодые люди столь
неблаговоспитанны, раз так легко и позволительно обращаются с такими предложениями. ведь он даже не удосужился снять головной убор. ах, какая дерзость".
не то чтобы я была девушкой капризной и приторно высокопарной, но в своих кругах редко наблюдавшая подобных выходок, сие действие привело меня в чуждое непонимание.
я держалась крайне сдержанно. вот только могла ли я знать, как в скором будущем этот "беспардонный" парень по-настоящему возьмет власть над моим хрупким и недосягаемым сердцем. нет, тогда, казалось, не бывать этому.

теперь осознала, как же чудовищно и несуразно я ошиблась. потому что rendez-vous (фр. свидание) с тобой все по-прежнему остается моей восторженной мечтой.

(с огромной любовью, целую, твоя сидни)"

глава третья.

 - проснись, жизнь, проснись. я хочу задышать, наконец, спокойно и безмятежно. с мирным упоением хочу вновь познать тебя, хочу почувствовать, что ты еще мне не чужая и вовсе не оставишь меня сейчас, когда я нуждаюсь в тебе больше всего на свете. коснись меня, поцелуй жадно в сердце, сожми запястья, окинь нежным взором мой силуэт и люби меня. прошу, прошу тебя, проснись и люби меня. когда последнее чувство поникло бесследно, когда цветы в моих садах обратились в прах, а корабли навсегда затерялись в огромном океане, так и не встретившись, все земное во мне осиротело. я понял, что больше не способен отдавать тебе себя и неистово восхищаться тобою. и теперь так пусто и глупо прошу твоей помощи. до чего смешно, правда? сначала отрешился душою, забыл, упрятал, а теперь требую оживить мою томную плоть. нет, ты никогда мне этого не простишь, никогда не придашь забвению мои ошибки. я отдал лучшие твои годы на сожаление, отчаяние и страх. много пил, болтал невесть что, распутно мыслил, развлекался впустую и смотрел на тебя, как на что-то само собой разумеющееся, растрачивая даром все, что ты мне посвящала. сам Люцифер не был так слеп, дурен и неблагонравен.

отныне ты заснула навеки... - едва слышно обращался этот изможденный к догорающей тростниковой свече, ощущающей приближение восходящего света. наступало утро.

мягко откинув край хлопчатого одеяла, хэйл вскоре подошел к окну, дабы поскорее распахнуть пурпурные занавески, что уже изнемогали от нетерпения солнечных лучей проникнуть в сердцевину спального пространства. "даже самый неиссякаемый мрак однажды будет сроден с ясным сиянием. проблеск найдет свой выход". и каждый раз, когда он пребывал в неважном состоянии духа, у отворенной оконной глазницы ему удавалось отпустить сознание, дать себе свободу улететь далеко-далеко, за пределы этих тесных и скучающих стен, открыв взору многогранную кладезь мерекания. а стоит чуть только заслышать серебряный перезвон утренней песни птички зарянки, без сомнения, очаг его груди, как и прежде, заполнится безудержным желанием бытия.


Рецензии
Я ещё не разобралась на этом сайте, а потому задаюсь вопросом, будет ли продолжение? Я бы читала. Мне нравится манера повествования - она будто река плавно впадает в эпоху, показанную читателю.
Единственное, за что зацепился глаз - словосочетание "чужеродные глаза" в первом абзаце. Может просто чужие? Слово чужеродный больше подходит какому-то космическому объекту, на мой слух. Но это не точно :)

Ксения Вайсенберг   23.07.2017 13:54     Заявить о нарушении