2. Et ne nos inducas in tentationem...

В языках таинственного пламени плясали неясные тени. Ночь укутывала чёрным одеялом весеннюю поляну, а та урчала мшистыми кочками и щетинилась взъерошенной молодой травой. Пел тягучий полынный дым, отмахиваясь острыми искрами от мошкары- болотной гостьи.
Посередине этой поляны сидел сухой седой старец. Его  мутные рыбьи глаза устремлялись к огню, а крепкие жилистые руки лежали на коленях, сжимая посох. У старца не было бороды- лишь длинные серебряные волосы, обрамлявшие вытянутое, колдовское лицо.
Я сидел напротив него, спрятав крест в полы рясы. Стоило мне снять с пояса меч, зеленоголовые дриады бросили его в огонь, и, радуясь своим безбожным шуткам, вдруг звонко захохотали.
-Кали-кали-кали!- подобно бубенцам шута тренькал их смех  у моих ушей- Кали-кали-кали! Ветки обломали! Кали-кали-кали! В огнь побросали!
Пытаясь унять чертовок, старец бросил на них свой огненный взгляд, и те в едином порыве рухнули перед ним на колени. Они ещё с минуту перебрасывались острыми пьяными взглядами.
Я невольно вздрогнул. Сидеть рядом с ним, накануне той страшной ночи, когда Aprilis сменяет May, совсем безоружным…
-Я люблю эту ночь, что перед Вальпургиевой!- сказал старец- Всегда можно увидеть что-нибудь диковинное, что не покажется перед лицом Отца.
-Кого ты называешь Отцом, Чёрный?- спросил я старца.
-Ты и сам это знаешь…
-Вы живёте злым делом. Лукавым делом!
Чёрный старец расхохотался, обнажив белые, как звёзды, зубы.
-Ты что, Колосажатель, считаешь нас разбойниками или лиходеями? Считаешь, что мы грабим купцов и евреев-менял ради злата и каменьев? Ты или глуп, или претворяешься!
-Любого, если изловчиться, можно уличить в разбое! И с твоей бандой, лукавый бес, это не мудрено.- голос мой дрожал, как осиновый лист. Никогда прежде не было такого- Таких, как вы, давно предали анафеме все церкви мира! О вас говорил Иеремия: «И вы не слушайте своих пророков, и своих гадателей, и своих сновидцев, и своих волшебников, и своих звездочетов... Ибо они пророчествуют вам ложь...» Вы лжецы и висельники, а ты, лукавый бес- пастырь каждому такому лжецу.
Чёрный снова по-волчьи улыбнулся. Зеленоголовая дриада, поблёскивая жёлтыми глазами, прильнула к его руке, скрытой чёрной перчатке с рубинами. Колдун вдохнул сизый дым и закатил глаза к небу.
-Называешь меня лукавым… А сам? Сам разве не лукавишь?
-О чём это ты?
-Ты ведь, Колосажатель, пришёл сюда, на Череп-гору, под завесой чёртовой ночи не для того, чтобы вести со мной богословские беседы… Тебе нужно, что-то другое!
-Другое! Другое!- ядовито прыснули дриады- Другая! Другая!
Я опустил глаза и сжал холодными руками огромный крест. Но, опомнившись, освободил руки от серебра и посмотрел колдуну прямо в глазах. В этих глазах… в этих чёрных  стёклах мне почудились удивительной красоты рыбы и выкорчеванные пни.
-Ты прав… ты прав,  хозяин ночи…
Нужно было унять дрожь в руках, и я со всей силы сжал полы рясы. Губы мои побелели и почувствовал, как внутри всё горит и замерзает единовременно. Я боялся- наверное, впервые в своей жизни. Но нет: я боялся не чёрного колдуна с белыми клыками за бледными тонкими губами и не желтоглазых дриад, окруживших меня со всех сторон. Боялся сказать: через уста придать материю мыслям моим. Мыслям греховным и лихим… но сладким до удушения.
-Я пришёл к тебе, хозяин ночи…- начал я, то и дело вздрагивая всем телом- чтобы… чтобы взять одну из твоих дочерей!
Как листья от лица ветра, дриады сокрылись от моих слов в глухонемую тень деревьев. Колдун громогласно расхохотался и скривил рот.
-Ты, верно, сошёл с ума, Колосажатель! Ты  жаждешь стать кормом для воронья ещё до зари?- он вмиг переменился в лице: глаза налились кровью, на щеках вспыхнул огонь- Ни кому из вас, любимчиков Христа, не быть ни с одной дриадой и ни с одной ведьмой. В тебе, инквизитор, проснулся мужчина! Но ты ведь не хватаешься за первую попавшуюся юбку! Тебе подавай отборных девушек- тех, что за свою красоту расплатились душой… Да ведомо ли тебе, Колосажатель, что к Отцу попадают только самые красивые, самые лучше из рода человеческого… А ты хочешь! Ты хочешь!
-Выслушай меня, Чёрный колдун!- сердце моё неистово колотилось и каждую секунду угрожало вылететь из груди.- Ты не знаешь, что это такое! Не знаешь! Ведь если бы ты знал… о, если бы ты знал, как я люблю её. Она- это то единственное, что удерживает меня на ногах. Я люблю её, как не любил никогда и никого. Знаешь… раньше я был образцовым инквизитором. С незапятнанной репутацией Колосажателя. Ты прав, я Колосажатель- меня так и прозвали в Бремене. Но когда я увидел её… Когда увидел Лину… Весь мир для меня перевернулся. Я стал другим- правда, другим! Вот уже год я не могу думать ни о чём, кроме неё. Потерял сон, и молитвы выскальзывают из души, как выскальзывает меч из неумелых рук. Я люблю её. Пойми, люблю! Ведь любовь- это самое лучшее, что может испытывать человек! Так не губи же душу мою, хозяин ночи… Дозволь мне хоть увидеться с ней. Молю…

В кронах дерев заревел ветер. Чёрные облака, спутанные дымом факелов, побежали на запад. Огонь пригнулся к тёмно-зелёной земле, и сердце моё задребезжало, как стекло во время грозы.
Дриады подвели меня к озеру. Там, на кривом берегу, овитом песком и травой, сидела, склонив голову  к воде она… Та, с которой некогда я, сохраняя дрожащее молчание, скинул оковы и выпустил прочь из темницы.
О, как прекрасна она была в свете луны. Огненные волосы спадали на худые плечи, скрытые чёрной накидкой. Она закрывала бледное, покрытое синяками тело. Тело, которое я любил больше всего на свете… Закутавшись в накидку, она глядела на спящую воду. Но вдруг её как будто обожгло. Она обернулась и поглядела на меня. Сердце моё замерло. Никогда не забыть мне её лазурные глаза на полумесяце бледного, божественно красивого лица.
И страх мой отступил. Я сел рядом с ней на траву. Он смотрела на меня не отрываясь, с лёгкой улыбкой и лунным блеском в глазах.
-Я помню тебя…- сказала она. Голос её был похож на плач виолы или тихий бег горного источника.
-Воистину?
-Ведь это ты отпустил меня? Тогда, из башни, верно?
-Да… Ты Лина?
-А ты Пауль Шпренгер, известный всем как Колосажатель?- она на секунду прикрыла глаза и тяжело вздохнула.
-Называй меня, как тебе будет угодно…
Она с минуту помолчала, а затем, снова улыбнувшись, игриво сказала:
-Мастер… думаю, я буду называть тебя Мастером… И ты не в праве отказаться!
-Я и не думал отказываться…
-Скажи, Мастер- а правда ли это, что ты задумал остаться с нами? Остаться, чтобы быть со мной?
Меня бросило в жар. Я ведь только что думал об этом, грезил об этом. Но когда кто-то произносит твои собственные мысли вслух- это так пугает.
-Да… Да! Это всё, чего я хочу. С той самой ночи, как я освободил тебя и до сего мгновения! Во веки веков…
-Но пути назад не будет. И никто не может- и даже я не могу- обещать тебе, что вечно буду с тобой. Придёт другое время, и я могу оставить тебя. Такова ведьма: непостоянна, как майский ветер…
-Мне всё равно… Избавь же меня от мук! Я хочу быть с тобой… и более не с кем. Бог отвернулся от меня- не отвернись же ты от меня! О, моя любовь! Мой свободный ветер! Моя ведьма!
Вдруг я почувствовал, как что-то острое и холодное впилось в мою шею. Я похолодел, а сердце остановило свой ход. В глазах у меня потемнело, и я понял, что в меня впились два клыка. Сквозь  пелену исходящего сознания я слышал голос Колдуна:
-А я говорил, колосажатель! Я говорил!
Я упал на траву. Предо мной разверзлось небо, звёзды лопнули, как стёкла, и мириадами стрел их осколки вонзились в моё распростёртое по земле тело.
Это было перерождение. Необходимая часть рукоположения в колдуны. Таков закон: любящий ведьму- да будет изгнан из церкви, как нечистый дух из тела.
Но вот она со мной. Наступила Вальпургиева ночь, и мы, держась за воздух, целуемся назло раскалённой луне. И если бы епископ, которому так преданно служил, увидел меня, и, осеняя себя крестным знамением, спросил: «Этого ты всегда хотел, инквизитор Пауль Шпренгер?», я бы ответил: «Этого, Колосажатель!»