Легко ли стать музыкантом?

А на новогодних праздниках к нам домой пожаловал Артамонов. Он находился в очередном творческом запое и разладе с социумом, жестоко отторгающим таких гениев мятежного Духа! Мой незабвенный учитель в любом состоянии играл на гитаре до тех пор, пока его талантливые руки могли удержать инструмент. Как он горделиво вскидывал буйную голову, как торжественно блестели дымчатые стёкла его очков, когда поводил он своими узкими плечиками! Создавалось впечатление, что, продолжая сидеть на стуле, Артамонов словно бы кидался вприсядку и «выкаблучивал трепака». Это было потрясающее зрелище само по себе, но помимо всего этого, оно сопровождалось весьма виртуозной игрой на гитаре. Вся наша семья бескорыстно любила музыку, а потому «мастер грифа и повелитель струн» поселился к взаимному удовольствию на время новогодних праздников у нас в квартире.                               

Спал он на кухне и умудрялся занимать собою так мало места, что разглядеть его лежащим в углу на тюфячке было весьма и весьма непросто. С утра он вместо завтрака выпивал рюмку водки и этого с избытком хватало на то, чтобы продолжать куражиться, петь, играть и танцевать одновременно. Большого труда стоило его накормить, только под угрозой того, что водки ему больше не нальют, он соглашался что-нибудь поесть. Конечно, это была одна из многочисленных жертв Белой реки, но в отличие от большинства безвестных людей, захлебнувшихся в её водах, Владимир Прокопьевич имел жизненный стержень, и музыка пока помогала ему держаться на плаву, несмотря на все бытовые неурядицы. Вдохновлённый его непревзойдённым мастерством, я вновь ощутил в себе желание серьёзно заняться гитарой. Заметив мой возросший интерес, Артамонов сделал неожиданное предложение.
 - Поступай-ка, ты Руслан, в музыкальное училище по классу классической гитары, а я тебе помогу подготовиться к вступительным экзаменам, - проговорил, глядя из-под очков и лукаво усмехаясь при этом, мой старый учитель.
                Стать профессиональным музыкантом, посвятить свою жизнь музыке? Это было настолько необычно и захватывающе, что мои родители, которые находились тут же, сидели словно «громом поражённые», не в силах произнести ни слова. Я тоже очутился в некой прострации, тщетно пытаясь охватить перспективу подобного предложения. Здесь в разговоре даже возникла торжественная пауза, во время которой каждый из присутствующих витал в стране собственных фантазий.
 - Вы считаете, что он сможет сдать экзамены и поступить в музыкальное училище? – напрямую спросил мой папаша, немного очнувшись от грёз.
 - Сможет, если будет заниматься! – уверенно ответил Артамонов. Экзамены в июле, таким образом,  у нас впереди полгода, время не упущено. А наработки у него неплохие, руки «поставлены», а пальцы? Вы посмотрите только на эти пальцы, кому они могут принадлежать ещё как не музыканту?

«А у меня-то склонность к хирургии проснулась в последнее время, - вдруг подумал я, вспоминая нож в своей руке на шалмане, а также странные чувства, не лишённые оттенка приятности, которые мне довелось испытать при этом».                               

В общем, на домашнем «консилиуме» решено было начать подготовку к поступлению в музыкальное училище, но и не бросать при этом работу на радиомонтажном участке. Химера и утопия! – воскликнул бы я сейчас, - как и научный коммунизм, но тогда мне пришло в голову, что это необыкновенно круто. Ещё только год назад это было бы для меня немыслимо – учиться и одновременно ещё и работать, но за год я повзрослел, вдобавок, приманка в виде профессии музыканта казалась мне такой привлекательной! Наивный чукотский юноша! О, я успел подзабыть тогда, что музыка требует, прежде всего, каждодневного, практически каторжного – труда.                               

Так как неистовый Владимир Прокопьевич успел разругаться в пух и прах с директорами всех существующих детских клубов и музыкальных школ, то преподавать ему было негде, и какое-то время он приходил заниматься со мною на дом. Но вскоре после новогодних праздников он устроился сторожем в Институт геологии, и я дважды в неделю после работы ходил туда брать уроки мастер-класса. Музыкальное училище, куда я собрался поступать по «наколке» своего учителя, находилось в центре Новосибирска на улице Ядринцевской недалеко от станции метро «Площадь Ленина». Гитара там преподавалась сразу на двух отделениях – народном и эстрадном. Я, было, заикнулся о том, что может мне попытать счастье на эстрадном отделении, но к моему глубокому разочарованию выяснилось, что эстрада в Советском Союзе начинается с джаза. Джаз я тогда откровенно недолюбливал и не понимал, и мысль о том, что я буду, пусть и на электрогитаре, но разучивать джазовые композиции, регтаймы и прочие свинги, меня ничуть не грела и не вдохновляла. К тому же для поступления на эстрадное отделение пришлось бы искать другого преподавателя, и я выбросил эту мысль из головы. А вот на народном отделении постигалось искусство игры на академической классической гитаре, а значит, это было то самое, чему я учился, пусть и не очень добросовестно, в течение трёх лет.                               

Преподавал гитару в училище некто Орлов Александр Константинович, хороший знакомый Артамонова. «Так вот в чём «фишка», это будет поступление по блату!» - возрадовался я, но несколько преждевременно. Где, когда их пути пересекались, но отношения между двумя музыкантами были «сложными». Я это косвенно понял со слов Артамонова и ничуть этому не удивился. Одинокий и гордый гений моего учителя не вписывался в концепцию общественного мироустройства, особенно плохо он сходился с людьми творческих профессий, то есть со своими потенциальными коллегами. Откровенно говоря, он считал их если не полными бездарями, то, как минимум посредственными исполнителями, таким образом, человеческие качества для Артамонова оставались на втором плане. Главное - техника исполнения и уровень владения инструментом. Если попытаться вывести некую формулу жизненного кредо моего учителя, то это будет что-нибудь – человеком можешь ты не быть, но гитаристом стать обязан! Ежедневно занимаясь много часов, продолжая на пятом десятке лет разучивать новые произведения, Владимир Прокопьевич очень высоко «задрал планку» музыканта-инструменталиста, «обычным» людям было трудно дотянуться до этой вершины. А он небожитель, снисходительно взирал с высоты своего Олимпа, на жалких смертных, дерзнувших взять в руки гитару. Нет, ну не то, чтобы у него совсем не было никаких авторитетов, например – Андрес Сеговия Торрес маркиз де Салобренья, испанский гитарист, считающийся отцом современной академической гитары. Но Сеговия к тому времени уже полтора года как умер и он был мировая знаменитость, как сказали бы сейчас – «икона стиля». Ещё Владимир Прокопьевич недурно отзывался о Пако де Лусия, но тот не мог составить ему прямой конкуренции, поскольку являлся исполнителем не классической, а музыки фламенко. Так, может, учитывая всё вышеизложенное мне лучше поступать инкогнито, не «афишируя» особо имя своего учителя? Так сказать, в порядке общей очереди?
                - Нет, нет и ещё раз нет, - пресёк мои жалкие поползновения Артамонов, - Орлов должен знать, что ты мой ученик, я позвоню ему лично и договорюсь о предварительном прослушивании.

Смысл этого сводился к тому, чтобы заранее «засветиться» в училище, поиграть там и, выслушав замечания и пожелания по технике исполнения и подбору пьес, которые будут играться на июльском экзамене, продолжать подготовку уже с учётом этих пожеланий и таким образом получить некое преимущество перед остальными абитуриентами. 

 - Конечно в приёмной комиссии, кроме Орлова будут ещё два человека, - делился со мной житейской мудростью Владимир Прокопьевич, - но это так – статисты, а его слово – решающее, ведь будущих студентов обучать в конечном итоге придётся ему!
                В Душе я был согласен с дьявольски разумными рассуждениями своего учителя, как человек, несомненно, одарённый и знающий изнанку музыкального мира, он, конечно прав! Но всё же где-то глубоко в подсознании у меня затаилась мысль, что я являюсь новым аргументом в каком-то старом споре или даже старинной вражде между двумя педагогами. Я гнал от себя эту мысль, продолжая внимать речам Артамонова.

 - К тому же, - восклицал он, - все абитуриенты, претендующие на зачисление в училище, имеют за плечами семь лет музыкальной школы и многие из них могут оказаться техничнее тебя. Ничего страшного в этом нет. Техника дело наживное, а ты убей всех своей музыкальностью, подбором пьес, наконец! Кстати, - тут он зашелестел нотами, лежащими на столе, - вот тебе для начала образчик средневековой музыки. Эта «Сюита» французского композитора Робера де-Визе датированная семнадцатым веком. Сюита состоит из пяти частей, имеющих самый разный характер – менуэт, буррэ, жига, сарабанда и гавот. Ну, а из современных композиторов я предлагаю Иванова-Крамского (Орлов его любит!) – этюд под названием «Грёзы», там ты наглядно покажешь технику тремоло.
                Артамонов тут же проиграл эти произведения, в его исполнении всё звучало изящно, легко и непринуждённо. И началась артподготовка с целью захвата территорий противника, ну а как иначе можно было назвать это? Я занимался с инструментом не менее трёх часов в будни, а выходные дни, пробежав с утра на лыжах, посвящал целиком гитаре. Этюды, прелюды, гаммы, но основное внимание – средневековой сюите, техника и растяжка пальцев для её исполнения потребовалась, как выяснилось в процессе разучивания неимоверная (для меня!). В общем, я достаточно последовательно преодолевал трудности, работал над собою, практически не встречался с приятелями и не «бухал» и это дало свои результаты.                               

Уже в середине марта Владимир Прокопьевич на одном из занятий сказал, что я готов к предварительному прослушиванию. Он созвонился с Орловым и в назначенный день я поехал в музыкальное училище. Как сейчас помню – была пятница (пришлось отпроситься с работы), я с гитарой путешествую из Академгородка в центр Новосибирска. И вот уже улица Ядринцевская, вижу здание училища, чем-то неуловимо напоминающее поликлинику. И здесь мне предстоит учиться?.. Нахожу нужный класс, постучав и не дожидаясь ответа, открываю дверь. Что такое? Передо мной ещё одна дверь, обитая дерматином и судя по всему с утеплителем. Тогда я не знал ещё, что такая практика двойных дверей, вещь повсеместно принятая в музыкальных училищах и консерваториях для лучшей звукоизоляции помещений. Вторая дверь открывается внутрь и я, наконец, захожу в класс.               

За столом сидит крепкий пожилой мужчина с небольшой бородкой и выжидательно смотрит на меня.
 - Здравствуйте, меня зовут Руслан, и я пришёл на прослушивание, - проговорив приготовленную заранее фразу, теперь уже я замер в ожидании. А вдруг это не Орлов?
 Но сомнения мои оказались напрасны, человек улыбнулся, встал из-за стола и представился:
 - Александр Константинович, - и добавил, - проходи, раздевайся, готовь гитару.
Раздевшись, я повесил своё пальто и шапку на вешалку и присел на свободный стул. Нашлась и специальная подставка для левой ноги – дома для этой цели у меня был ящик. Проверив гитарный строй, и глубоко вздохнув, я начал играть «Сюиту» Робера де-Визе, короче начал «бомбить с крупного калибра». Это достаточно длинное произведение и на его протяжении у меня случилось два-три промаха, просто соскальзывал со струны палец и аккорд тогда звучал неполно – в нём недоставало какой-нибудь ноты. Сказывалось волнение и возможно недостаточная растяжка пальцев, но я, не моргнув глазом, продолжал играть, как ни в чём не бывало.                               

Закончив, я взглянул на Орлова, он благосклонно молчал, но улыбка его была доброжелательна, и тогда в моём исполнении зазвучал этюд-тремоло «Грёзы» Иванова-Крамского. «Отстрелявшись», я ждал вердикта. Педагог задал несколько общих вопросов. Узнав, что в моём «багаже» нет музыкальной школы, а только частные уроки игры на гитаре в течение трёх лет, Орлов очень удивился. Он надолго затих, что-то явно обдумывая. У меня даже мелькнула мысль, что он сейчас начнёт меня расхваливать, как восходящую звезду, которой если что и не хватает, так это немножко образования. Мысленно дойдя до собственных гастролей, переполненных концертных залов и визжащих поклонниц, я вдруг услышал:
 - Ну и как же вы собираетесь поступать в училище, молодой человек? Как будете сдавать вступительные экзамены по сольфеджио, по элементарной теории музыки? Я уж не говорю о том, что существует такой обязательный предмет как общее фортепиано!
                Его слова летели как пули, я просто уже весь был «прошит очередями». Надо же так лохануться, что же Артамонов-то, не знал что ли? Просто засада, хоть караул кричи.
 - Странно, что ваш учитель вам ничего не сказал, - как эхо моих мыслей отозвался Александр Константинович, - что кроме основного экзамена по гитаре, будет ещё два вспомогательных, но, тем не менее, обязательных для сдачи.
 Моя задумчивость, вероятно, напоминала прострацию и Орлов, смягчившись, перестал меня «грузить».
 - Ладно, не переживайте, время до экзаменов ещё есть, - сменил он вдруг тон, - раз вы такой любитель частных уроков, кто вам мешает брать уроки по сольфеджио и теории музыки? (Я приободрился!) А теперь, сыграйте мне ещё что-нибудь.
 Тогда я заиграл «Баркаролу» Наполеона Коста, потом, почти без паузы «Этюд» Джулиани, тот самый, что когда-то был исполнен с таким триумфом на сцене ДК «Приморский».
 - Ну что ж, достаточно, - благожелательно проговорил Орлов и только тут я заметил, что кисть его правой руки загипсована. Кроме «Сюиты», которую вы, несомненно, должны подработать, сами знаете где, я хочу, чтобы вы к экзамену разучили следующие вещи. Это Вариации на тему романса Варламова – «На заре ты её не буди» композитора Иванова-Крамского и «Прелюдия для гитары» бразильского композитора Вилла Лобоса. «Школа игры» Иванова-Крамского, надеюсь, у вас есть? (Я поспешно закивал головой – как, дескать, можно жить без подобного пособия?) Ну, а сборник произведений Вилла Лобоса приобретёте в книжном магазине, давайте я вам запишу на листочке для памяти.
 Вручив мне «памятку», Александр Константинович важно проговорил:
 - Жду вас на экзамене, Руслан, да не забудьте вовремя подать заявление на поступление (тут он позволил себе хохотнуть), обязательно найдите педагога по сольфеджио, а теперь я вынужден с вами проститься – у меня сейчас будет урок.
                Окрылённый успехом я возвращался домой. Денёк был хоть куда, ярко светило солнце и в кустах перед Оперным театром чирикали орды воробьёв, громогласно приветствуя наступающую весну. Я спустился в метро, снующие толпы людей, спешащие по своим делам, представлялись мне праздничными колоннами демонстрантов, а на сердце было ликование. После того как я добрался домой, там тоже случился фурор, родители были более чем довольны результатами моей поездки в музыкальное училище. Мать, используя свои знакомства в творческом мире самодеятельности начала поиск преподавателя по сольфеджио и теории музыки. А я вечером поехал в Институт геологии, чтобы рассказать о результатах прослушивания Артамонову.
 - А я и не сомневался, что всё пройдёт хорошо, - самоуверенно проговорил мой учитель, и добавил шутливо, - зря я на тебя, что ли время трачу? Кстати, дам тебе, пока готовишься к экзаменам свой заказной инструмент. Поймёшь, что такое настоящая гитара, ну и экзаменаторам доставишь истинное удовольствие хорошим звуком.
                Надо сказать, что ещё в бытность своего обучения в Ленинградском музыкальном училище, Артамонов заказал себе два инструмента у знаменитого гитарного мастера Шкотова. Одну из этих гитар мне уже как-то доводилось видеть, Владимир Прокопьевич тогда после занятий со мной собирался куда-то в «турню» по области с коллективом самодеятельности, и гитара у него была наготове. Обычно его «сокровища» хранились дома, а на уроках он использовал заурядную гитару фабрики имени Чапаева из магазина. Помню, как меня поразил один только внешний вид «концертной» гитары, какая же она была красивая, и лак так благородно покрывал корпус её, не бросаясь в глаза фальшивым глянцем современных гитар производства «Чины» и Южной Кореи. Мастер Шкотов для «постройки» своих уникальных изделий использовал дорогие и редкие в нашем Отечестве сорта древесины – красное дерево, бук и палисандр. Что касается звучания инструмента, то описать его просто невозможно – его надо непременно слышать. Просто отдельная взятая на гитаре нота уже была музыкой, в натуре не вру! И вот такая гитара будет в моём распоряжении – сколько? Я мысленно посчитал, целых три месяца, о-го-го, это просто праздник какой-то! Стоимость этих инструментов даже по советским меркам была баснословна и как говорится – не поддавалась учёту. Когда-то больше двадцати лет назад они обошлись Артамонову в целое состояние, а теперь с учётом инфляции и прожитых лет (а цена хорошего инструмента со временем только растёт) их стоимость назвать без предварительной экспертной оценки было весьма затруднительно. Ну и дал бы гитару поиграть на экзамен, зачем отдавать дорогой инструмент на такое продолжительное время, мало ли что? Дело в том, чтобы максимально хорошо сыграть на незнакомом инструменте, к нему необходимо привыкнуть как к своему, ведь это только кажется, что все гитары одинаковые, на самом деле они, как люди, двух совершенно идентичных нет. Нюансы архитектуры божественного проведения! Ведь даже близнецы в людском сообществе в чём-то, но отличаются друг от друга.
                Когда я в последующем разговоре упомянул о гипсе на руке Орлова, Артамонов значительно поднял вверх указательный палец.
   - А я тебе говорил, - торжествующе произнёс Владимир Прокопьевич, - что по-настоящему играющий педагог это большая редкость. Если попадёшь к нему в обучение, то навряд ли дождёшься, что Орлов будет проигрывать тебе каждую новую пьесу, как это делаю я. Привыкай сразу к тому, что будешь всё разбирать самостоятельно. У него с руками давняя беда, он их попросту сказать – «заиграл».
 - Как это «заиграл»? – не понял я.
 - Как тебе объяснить? – задумчиво поскрёб себе подбородок Артамонов, ну ты, наверное, слышал такое выражение «лёгкая рука»? Так вот в случае с Орловым всё наоборот, рука у него тяжёлая и игра даётся ему тяжело, но он упорный и старается много заниматься. Увлекается, переигрывает, отсюда результат – надрыв связок и сухожилий, потом гипс, неподвижность и начинай всё с начала. Поэтому когда занимаешься и почувствуешь сильное напряжение в кисти или запястье, лучше остановиться, расслабить руки и немного отдохнуть. Запомни это хорошенько, чтобы не носить впоследствии гипс. «Заиграть» руки это конец для концертирующего музыканта, можно только преподавать.
 - Да и то, - тут он посмотрел на меня, - наверное, ученику более комфортно прослушать предварительно новую пьесу, как она должна звучать, прежде чем приступить к самостоятельному разбору?
 Тут спорить было нечего, я согласно кивнул головой и уже на следующем занятии мы начали разучивать пьесы, рекомендованные мне на экзамен Орловым.

Время на подготовку закончилось, и вот 24 июня 1989 года я подал заявление на имя директора Новосибирского музыкального училища Аникеева А.В. с просьбой принять меня на народное отделение по классу гитары. Оставшиеся девять дней до экзамена, я, по совету Артамонова, особо не усердствовал, чтобы не «заиграть» руки и занимался ежедневно не более двух часов. Первый экзамен традиционно был по гитаре, и назначен на 3 июля, а приёмная комиссия состояла из трёх человек во главе с Орловым. Узнав меня, он слегка улыбнулся и ободрённый, я заиграл Вариации на тему романса Варламова «На заре ты её не буди». Концертная гитара Артамонова своими певучими звуками заполняла собою всё пространство большого класса. Создавалось такое ощущение, словно гитара была подзвучена микрофоном.               

Экзаменаторы понимающе переглядывались, они явно оценили красоту и глубину звука инструмента, созданного гением мастера Шкотова. Наблюдая за произведённым впечатлением, я на какое-то короткое время сам из исполнителя превратился в слушателя, и «проскочил» при этом солидный кусок пьесы, сразу же начав играть последующий. Члены комиссии, может, и не заметили моей оплошности, не будучи гитаристами, но Орлов! Он сразу же сурово сдвинул брови и насупился. Бородка его воинственно встопорщилась, весь лик его напоминал теперь старого флибустьера, который вот-вот раскроет пасть и закричит страшным и сиплым от выпитого рома голосом – на рею его! Ещё бы, оттяпать и выбросить на «помойку» кусок пьесы и у кого? У Самого Иванова-Крамского!!!
                Как ни в чем, ни бывало, я доиграл «Вариации», сумев изобразить напоследок чудно прозвучавшую коду. Но, судя по всему, задетый за живое, Орлов ещё не «отошёл», эк меня угораздило – впредь надо быть внимательней. О-ё-ёй! Максимально сосредоточившись, я начал играть «Сюиту» Робера де-Визе. Там много аккордной техники, причём аккорды с немыслимой аппликатурой достаточно быстро сменяют друг друга. Растяжка пальцев при этом должна быть такова, что если указательным пальцем зажимаешь ноту на первом ладу, будь готов мизинцем зажать ноту на четвёртом. Тем не менее, по-моему «Сюиту» я отыграл достаточно чисто, без явных «косяков». Настал черёд «Прелюдии для гитары» бразильского композитора Вилла Лобоса.                               

Ох, и попортил мне крови этот «бразильянец», мать его за ногу! Там тоже присутствуют «неудобные» аккорды и, вдобавок, чересчур замысловатая фактура струнного перебора. Плюс ко всему приличный темп. От напряжения пальцы правой руки начинали заплетаться и путаться уже в середине прелюдии. Артамонов советовал сыграть эту пьесу чуть медленнее, чем следовало, но без ошибок, утешая меня тем, что темп – дело наживное. Какой хороший, да что там – просто отличный совет! Конечно, если ему следовать. Но я так расстроился по поводу пропущенного куска «Вариаций», что этот добрый совет просто вылетел у меня из головы напрочь. И я атаковал приёмную комиссию как Чапаев в исполнении актёра Бабочкина из одноимённого кинофильма. Помните эпизод с психической атакой корниловцев? У Анки-пулемётчицы кончились патроны, штыки белогвардейцев всё ближе, казалось бы всё пропало, но тут – па-па-пам! – появляется Чапай на лихом коне в развевающейся бурке, а с ним конная дивизия, которая с ходу крошит и рубит гадов в капусту. Вот и я так же с ходу и безоглядно кинулся играть прелюдию и сразу же понял, что темп не мой! Ну не останавливаться же теперь, и я продолжал, хотя знал, что такой скорости мои пальцы долго не выдержат. «Давай-давай» - мысленно приговаривал я, но чуда не произошло, пальцы в середине пьесы начали привычно путаться, и окончание её было скомкано, увы! Не глядя на комиссию, я уложил гитару в футляр и тихо пробормотав «до свидания», вышел из класса. Настроение было – только «напиться до положения риз».                               

Спустившись на первый этаж, я прошёл мимо паренька сидящего на скамье, и тихонько наигрывающего на гитаре «Неаполитанскую песенку» Чайковского. Когда, миновав его, я направился к выходу, он, перестав играть, произнёс мне вслед:
 - А ты что, результаты не будешь ждать?
 Я уже понял, что это один из моих «конкурентов» на зачисление, но не понял, о каких результатах он толкует. Остановившись, и медленно развернувшись в его сторону, я посмотрел на него с недоумением.
 - Уже все отыграли, - пояснил он, - ты был последним, в течение часа выставят оценки и сообщат нам. Ты что не знал?
 Покачав головой, я присел рядом с парнем и мы познакомились. Его звали Саша, он приехал поступать в училище из какого-то другого города, с утраченным для меня названием. Примерно через полчаса общения, Саша предложил «перебазироваться» наверх, поближе к экзаменационному классу.
 - Они же не будут бегать в поисках нас по всему училищу, чтобы сообщить нам результаты, - рассудительно заметил Александр.
 - Кто по ком плачет, тот к тому и скачет! – согласно отозвался я, и мы вновь поднялись на четвёртый этаж.
                Там по коридору в ожидании «тусовалось» ещё несколько человек с гитарами. Вскоре по очереди стали приглашать в класс. Скрылся за дверями, когда назвали его фамилию и мой новый знакомец Саша, минуты через три он появился опять, физиономия его была довольна.
 - «Четвёрка», - шёпотом проговорил он, обращаясь ко мне, и улыбнулся.
 - Молодец, братан, - проговорил я, и в этот момент услышал, как произнесли вслух мою фамилию.
 Я зашёл в класс, кроме Орлова там уже никого не было.
 - Ну, что же ты, Руслан, – встретил он меня, - как же это ты прелюдию-то «запорол», а?
 Я пожал плечами, сыграл мол, как смог, чего уж тут!
 - Очень высокий взял темп и не справился, - поучительно заметил педагог. А из «Вариаций» ты зачем такой кусок выкинул, думал я не услышу? Волновался, понятная картина. Ну что же, Руслан, поставили мы тебе «тройку», но в принципе – ты мне подходишь. Я возьму тебя на свой курс, при условии, конечно, если ты сдашь остальные экзамены.
                Домой я летел как на крыльях. Следующий экзамен будет уже через день – сольфеджио, но мне было не страшно. Ведь я целых три месяца занимался с опытным педагогом и многое постиг. Практически ощущая себя студентом музыкального училища, я плевать хотел на всякие там сольфеджио, а зря! Не говори «гоп», если тебе нечем подкрепить дальнейший сценарий. 5 июля абитуриенты народного отделения писали музыкальный диктант. В просторном классе стояло фортепиано и дюжина столов, расставленных рядами, но автономно друг от друга. За каждым столом стояло по одному стулу. Вероятно для того, чтобы граждане поступающие, вульгарным образом не пытались списать, имея возможность заглянуть в тетрадь соседа. «Это серьёзный подход», - подумал я, усаживаясь по школьной привычке на «камчатку». Столы заполнились будущими студентами, в класс вошла миловидная женщина, она вкратце объяснила нам происходящее, видимо для «самых одарённых», и присела за фортепиано. Потом женщина объявила тональность и размер и, не спеша, заиграла. Лихорадочно записывая закорючки будущих нот, я пытался, по крайней мере, следить за высотой звуков мелодии. Будь, что будет! Пусть хотя бы количество нот соответствует сыгранному оригиналу. Экзаменатор закончила играть. Теперь надо просчитать доли, разбить на такты, а из схематических закорючек вывести «хвосты» нот, из всех этих «четвертушек», «восьмушек» и прочих «неведомых зверушек». Кстати, не забыть о паузах, по-моему, где-то они проскочили. Так, количество диезов при ключе соответствует тональности, подписав работу, я подумал - ну вот и всё. Всё на что я способен в данный момент. Сдав экзаменатору свой нотный листок, с синим оттиском печати музыкального училища, я простился и вышел из класса.

Возвращаясь, я наблюдал из окна автобуса за летними пейзажами городских кварталов, проносящихся мимо. Мир был так хорош, что временами во мне вспыхивала надежда, что и диктант мой вдруг да окажется удостоенным хотя бы «тройки».                               

И вот он наступил день моего последнего экзамена, на этот раз по элементарной теории музыки. Для начала меня попросили отвернуться от клавиатуры и определить на слух музыкальные интервалы. Все эти кварты, квинты и прочие сексты с октавами игрались вразнобой, но  для меня это были «семечки» и я давал ответы чуть снисходительно. Затем задание усложнили, вместе с интервалами экзаменатор стала играть трезвучия – мажорные, минорные, уменьшенные и увеличенные, а чтобы окончательно меня запутать, иногда звучали септаккорды и даже доминантсептаккорды. Тут я уже сделал пару незначительных ошибок и перестал «важничать» и «надувать щёки». После этого меня попросили построить и сыграть на фортепиано доминантсептаккорд и его обращения в «Фа диез мажоре». Мысленно засучив рукава и отдёрнув фрак, я присел за инструмент, моя правая рука реяла над клавиатурой, хищно растопырив пальцы, подобно коршуну, и готова была камнем пасть на беззащитные клавиши. Главное – попасть с первого раза!
 - Итак, объявил я, - пятая ступень – доминантсептаккорд.
И тут мощный звуковой раскат потряс аудиторию и экзаменатора. Бедная женщина! Конечно, у неё не было сил извлекать такие звуки, но я то мужик!
 - Седьмая ступень – доминантовый квинтсекстаккорд – очередной раскат грома.
 - Разрешается в тоническое трезвучие с удвоенной тоникой, - победоносно кричу я, тут же демонстрируя разрешение.
                Схватившись за голову, экзаменатор просит меня играть тише, я радостно киваю головой, и продолжаю, уже немного расслабив бицепс.
 - Вторая ступень – доминантовый терцквартаккорд, - ураганный аккомпанемент в моём исполнении стихает, словно грозовые тучи постепенно уносит ветер. Разрешается в тоническое трезвучие с удвоенной в октаву тоникой.
 Женщина благодарно кивает головой за то, что я пощадил её слух.
 - И в завершение, - проникновенно говорю я, - секундаккорд строится на четвёртой ступени и разрешается в тонический секстаккорд с удвоением тоники.
 И тут в моём исполнении прозвучали последние затихающие где-то вдали раскаты, и я выжидательно смотрю на экзаменатора, не пытаясь скрыть своей торжествующей улыбки, ибо «оттарабанил» я по клавишам лихо, вне всяких сомнений!
 - Что ж, неплохо, - она чуть устало улыбается мне в ответ, - давайте теперь посмотрим ваш диктант. Напомните мне, пожалуйста, свою фамилию.
 С этими словами она берёт лежащую на фортепиано стопку нотной бумаги, со знакомыми синими оттисками печати училища. Как всё скоротечно в этом несовершенном мире, только что восторг распирал меня, я был горд своими познаниями и совсем позабыл, про этот чёртов диктант. Напомнив педагогу фамилию, я почувствовал, как неприятно сжалось сердце в предчувствии беды.
 - «Двойка» у вас за диктант, - разрушила все мои иллюзии экзаменатор, найдя, наконец, в стопке моё «творение». Извольте посмотреть.
                Я взял в руки листок с диктантом и взглянул на него. По нотному стану бежала дорожка синих мурашей – эти ноты нарисовала моя шаловливая рука, а немного вразброс с синими бежали красные мураши – это правильные ноты, проставленные экзаменатором, дорожки иногда пересекались, иногда расходились в разные стороны, но ни одна синяя нота не совпадала с красной! Даже удивительно, если принять во внимание теорию вероятности. Единственно, чему я порадовался, так это тому, что на такты мелодия была разбита правильно и длительность нот почти соответствовала оригиналу. Но это являлось скорее моральным удовлетворением, чем имело какое-нибудь практическое значение. «Двойка» есть «двойка»! Как говорится, «жопой танк не остановишь».
 - У вас, что в школе не писали диктанты? – с интересом спросила меня женщина.
 - Я не учился в школе, а брал частные уроки, - выдал я экзаменатору правду-матку, ибо врать считал ниже своего достоинства.
 - Хм, - она ненадолго задумалась, потом сказала, - тогда я вынуждена проверить, как вы поёте с листа.
 Она мне выдала ноты, настроила в тональности, и я запел. Но то ли день сегодня был такой неудачный, то ли вокальная партия оказалась чересчур сложная для меня, но уже через четыре такта, мне пришлось остановиться, ибо пел я не что иное как «Мурку». Брови у женщины поднялись «домиком», вероятно от удивления, а изящный носик забавно сморщился, но я и сам уже узнал популярную мелодию в своём исполнении и замолк. Поздно, отголоски эха от моего пения летели уже где-то под потолком класса, и сами собою складывались в слова. Не знаю, как бедная женщина, но я слышал их вполне явственно:
                «Здравствуй, моя Мурка, здравствуй дорогая,
 Здравствуй, моя Мурка, и прощай.
 Ты зашухерила всю нашу «малину»,
 А теперь «маслину» получай!»
                - Неплохой у вас баритон, - саркастически похвалила экзаменатор мой вокализ. Но мелодию вы напели несоответствующую как содержанию партитуры, так и текущему моменту.
 - Это случайность, - буркнул я.
 - Охотно верю, - сочувственно сказала она, - но, к сожалению, я не могу поставить вам  даже «тройку». Теорию музыки вы действительно знаете неплохо, но с сольфеджио дела обстоят весьма плачевно. Мой вам совет, приходите поступать на следующий год, у вас будет масса времени хорошо подготовиться, а теперь – всего вам хорошего!
                На всякий случай, я зашёл к Орлову, и мне даже повезло застать его одного в классе. Не знаю, на что я рассчитывал, но чуда не произошло!
 - Итак, Руслан, я же вас предупреждал, - проговорил Орлов, выслушав мой сбивчивый рассказ о злоключениях на экзамене, - что возьму вас к себе на курс, но экзамены по сольфеджио и теории музыки вы должны сдать, ну хотя бы на «тройку»! Теперь, понятно, что помочь я вам решительно ничем не могу. Но считаю, что никакой трагедии здесь нет, действительно – приходите на будущий год и обязательно поступите. Я просто уверен в этом, играете вы неплохо.

Вот так провалилась моя попытка поступить в музыкальное училище. Дома, как и положено, в таких случаях состоялся трёхдневный траур по моей нереализованной мечте, но потом всё вошло в свою колею. Артамонов, этот не раз битый жизнью мужик, даже глазом не моргнул, когда я сообщил ему о том, что завалил экзамены. «А и верно, подумаешь, какая трагедия», - пришло мне в голову, когда я наблюдал за реакцией своего учителя.
 - Поступишь на следующий год, - спокойно констатировал Владимир Прокопьевич, - зато у тебя появился опыт, а чтобы не терять времени, я предлагаю тебе поступить пока и поучиться в областном училище культуры и искусства. Гитару там не преподают, но сольфеджио, теория музыки и даже общее фортепиано тебе обеспечены. На следующий год уйдёшь переводом и всех делов!
                Это было неожиданно, уже свыкнувшись с мыслью, что этот год потерян, я думал «удариться в разгульный отдых» после такой напряжённой подготовки к экзаменам, окончившейся таким убийственным фиаско.
 - А когда там вступительные экзамены? - спросил я, уже мысленно согласный с доводами учителя.
 - Кажется, в августе, но ты позвони туда, узнай всё подробно, - проговорил Артамонов и, улыбнувшись, добавил, - расскажешь потом, как всё прошло.

Через справочное бюро я нашёл телефон приёмной Новосибирского областного училища культуры и искусства и позвонил. Через пять минут я знал всё! Наиболее подходящим для меня было, безусловно, оркестровое отделение. Моя будущая профессия (если бы я получил диплом) называлась – руководитель оркестра народных инструментов. Поскольку училище являлось гуманитарным заведением, из вступительных экзаменов имелись диктант по русскому языку и сочинение по литературе. На предварительном прослушивании проверялись слух (а вдруг медведь на ухо наступил!), чувство ритма и музыкальность. Проверка музыкальности абитуриента заключалась в игре на любом  произвольно выбранном инструменте, хоть на ложках. «И что бы мне сразу туда не ломануться? – глумливо подумал я, - столько сил и здоровья угробил, и всё зря!» До вступительных экзаменов в культпросветучилище, как называли подобное заведение в эпоху военного коммунизма, оставался ещё целый месяц, но готовиться к ним специально не было никакой нужды и я, наконец, расслабился. Полгода ведь вкалывал как негр на плантации, думаю – заслужил!..

Но вот и настало то солнечное августовское утро 1989 года, когда я поехал в училище культуры на вступительный экзамен. Так как помимо проверки слуха и чувства ритма, абитуриентам предлагалось исполнить что-нибудь на любом из музыкальных инструментов, то я, отказавшись от всякого рода экспериментов, взял с собою проверенную спутницу – гитару. Войдя в пятиэтажное здание училища, расположенное неподалеку от станции метро «Студенческая», я поднялся на третий этаж. Экзамен состоялся в громадном оркестровом классе с подиумом для музыкантов и принимал его, безо всякой помпы, всего один человек – Панов. Это был руководитель оркестрового отделения и преподаватель по дирижированию и баяну. Увидев меня на экзамене с гитарой, он оживился. У меня даже мелькнуло подозрение, что сейчас экзаменатор достанет водяры, мы с ним «вмажем по стопарю», и я услышу просьбу сбацать «Кирпичики» или какую-нибудь другую блатную песню. А как же остальная «абитура», ждущая своей очереди в коридоре? К счастью, я ошибся, Панов с самым серьёзным видом, начал выстукивать карандашиком по столу различные популярные мелодии, а потом спрашивать меня, что я слышу. Я говорил наобум названия песен и композиций и почти всегда отвечал правильно. Панов одобрительно гукал, затем задал мне несколько общих вопросов и предложил исполнить что-нибудь на гитаре. Я сыграл пару пьес и на этом главный вступительный экзамен на поступление в «культпросвет» закончился. Оставался диктант по русскому языку и сочинение по литературе. Это всё я написал и сочинил «влёгкую» и на «отлично», даже не вспотев при этом. Но минимальная интрига всё же оставалась, и когда через некоторое время после всех экзаменов я позвонил в училище, и мне сказали, что я зачислен, ликование моё было безмерно!..