Лазоренька из цикла сказов Чаровницы-Лебедушки

Алевтина Алфёрова               
       Памяти Ю.П.Кузнецову

Л А З О Р Е Н Ь К А

На пяти холмах, на семи ветрах, по-над речкой-бормотушкой медом пьяным, яблоком румяным разговляется село. Ломит стол снедь-припас… Нынче — Яблочный спас!
«Молода я молодешенькая, хороша я хорошенькая», — голоском девчоночка звенит. «Хороша ты хорошенькая, пока молодешенькая», — эхо старое в холмах ворчит, девоньку пугает… Хоровод «веревочку» затейно плетет, ситец рытым бархатом по траве плывет. Эх, ма! Гуляй, кума!
А другая небеса заклинает: «Одари меня, Ева, первородная дева, при красоте быти, Ла-душ-кой слыти!..»
Побежала б и Лазоренька со двора, да сарафан девичий — на дыре дыра! Сиротой осталась девонька с малых лет, забурьянел матушки родимой след.
«Молода я молодешенькая, хороша я хорошенькая», — печальная девчоночка поет. «Молода ты молодешенькая, хороша ты хорошенькая», — эхо сироту бережет.
В хоровод Лазоренька пошла, уж когда стемнело, да яблочко соседское,
что над плетнем висело, погладила несмело — щедрую земную красоту…
«Ату ее! Ату! — кричал сосед во хмелю. — Ату ее! Ату!»

               
На пяти холмах, на семи ветрах, по-над речкой-бормотушкой с той поры рыдал…смеялся… Одинокий голосок, да не в лад стучал девичий каблучок:  «Молода я молодешенькая, хороша я хорошенькая...»
Зашептали, завздыхали на селе: Лазоренька, мол, вроде б не в себе! Собак сосед натравливал, конечно, зря! Да страсть, мол, нынче развелось ворья! Но однажды голосок умолк, замыла
речка девичьи следы — не упредили люди, знать, беды.
А горе мыкать со скорбной головой — тоже радости, мол, никакой, — утешило себя село. — Бог дал! Бог прибрал! Что ни делается — к лучшему!
Потолклись недолго у сиротских ворот — да  дел своих невпроворот…

Средь лугов зеленых, болот топяных, зыбучих да лесов дремучих речка-бормотушка торопится-спешит, а в ладонях Реченьки Лазоренька лежит. Речка девоньку в себя не приняла, Речка девоньку в ладонях понесла к Морю-Окияну, к острову Буяну, к камню бел-горючему Алатырю!
А свет в глазах Лазореньки стал мутнеть, да не даст ей Реченька помереть! В заводь забежит передохнуть — и снова в путь к Морю-Окияну, к острову Буяну, к камню бел-горючему Алатырю!
Там Заря-Зарница, красная девица, фату алую вышивает да ключом с живой водой управляет. Ей несет Река Лазореньку, умоляет Речка Зарю-Зореньку: «Зорюшка-Зарница, швея мастерица! Шьешь румяную фату поутру ты золотой иглой, вышиваешь ввечеру — серебряной! Нить шелковую в булатную вдеваешь — раны смертные проворною сшиваешь! А у Лазореньки очи замутились, уста сахарны девичьи затворились — от мужика от винника, от людского бессердия! Боль шелками девоньке стяни во груди, омочи рубец живой водой, чтобы кровь забила в жилочках ключом, чтоб сердечко возгорелось пламенем-огнем. А тоску тоскучую да сухоту плакучую в море утопи!»
Тихо море дотоль лежало, лишь вода мелкой рябью дрожала, а тут…взбесилось вдруг!
Вырвало Лазореньку из слабых рук, встало до небу злой Волной, смяло Речку, напоило непитью морской! Не нужна ему тоска тоскучая! Не нужна сухота плакучая! И…швырнуло девоньку за сини небеса! Да на счастье занялась в полнеба Зорюшка-краса, подхватила Лазореньку алой фатой, понесла над Волной,
над Морем-Окияном, к острову Буяну, к камню бел-горючему Алатырю! А на Алатыре-горе, на горюне птицы райские поют, реки медом текут, и ключи водой живою бьют!
Долго иглою Заря колдовала, долго рану на сердечке зашивала, кропила мертвою росой, омывала студяной живой водой. И…ожила Лазоренька на радость Заре-Зореньке!

Да недолго девонька цвела. Подкралась злая Волна кипучая, слизнула горемыку с камня бел-горючего и спрятала в пучине морской…
Возвернулась к ночи Зоренька домой, разгневалась! Напустила Ураган на Окиян с громом гремучим, молоньёй палючей, градом воровку грозит побить, море иссушить!
Отбивался до утра Окиян, наступала гневная Зарница. Да Волна-царица цепко девоньку в руках держала…
Изнемогала, выбилась из сил Заря, махнула устало на прощанье фатой и поднялась над Волной, над полями, над холмами, над темными лесами. Поутру у Зореньки другие заботы, непочатый край у Зари работы: звездам очи прикрыть, месяц в колыбель уложить, вывести на небо колесницу Солнца, высветлить румянцем
людские оконца. Поутру Заре-Зореньке не до Лазореньки.

    От восхода до заката Окиян лежит. Речка-бормотушка по волнам бежит. Молит Река Волну-царицу: отпусти, мол, матушка, хворую девицу. Хлебнула девонька горя с лихвою, загубили девоньку худою молвою. Да не вернет ей Лазореньку царица, сватает Волна земную девицу за Царевича морских кровей.
Долго не было у Волны детей. Все предпринимала: и бобы заговоренные глотала, и у знахарки лечилась. Да путного с того не получилось: родился
Царевич морских кровей — дурна-дурней: тельце угря, голова упыря... Время пришло жениться, а девицы обходят его стороной. И пришлось владычице морской выкрасть кроткую Лазореньку у Зореньки и спрятать до свадьбы на дне Окияна. Приставила охрану — русалочки Лазореньку сторожат: любуются золотой косой до пят, нежным румянцем, что Заря подарила. Покорила их земная красота, пленили печальные Лазореньки глаза. Жаль красавицу уроду отдавать. И порешили — свадьбе не бывать! Приняли к ночи у Зарницы солнцеву колесницу, выкупали в море и нашептали Заре про девичье горе… (Не ждала Волна такого подвоха.)
Заиграли, засияли в небесах всполохи, в море Заря фату опустила, пленницу фатою своей подхватила, подняла над Волной, над Окияном и поспешила к острову Буяну, где Река ждала Лазореньку… Спасибо тебе, ясная Зоренька!
               
Средь лугов зеленых, болот топяных, зыбучих да лесов дремучих бормотушка уж домой бежит… И опять в ладонях Реченьки Лазоренька лежит и не ведает про то, не знает, что Царевич в море погибает. Как Волна ему Лазореньку показала, острое жало в сердце впилось, в клубок скрутила
неведомая сила: нет ему милей лазоревых очей! Разгневалась царица:  Речку приказала догнать, поворотить, сына с супротивницей нынче ж оженить! Да знахарка подоспела: женить, мол, не хитрое дело. Чтоб девку потом не сторожить, надо бы ее приворожить. Как пчела к цветочку рвется, пусть сама к Царевичу вернется. А я, мол, свое дело знаю: кровью ворожбу скрепляю. Что мною наговорено да кровью мазано — намертво, считай, повязано!
Сказала — сделала!.. Да все наоборот: Царевича тот приворот со дна морского вынул, дом родной Царевич покинул и отправился за море Лазореньку искать. Напрасно убивалась, звала его мать. Полз он навстречу своей судьбе по сухой каменистой земле, тянулся за ним кровавый след, был у крови горячий цвет. Ныла грудь от острых камней… И был он сейчас ничей: вода еще не отдала, терзала земля, все больнее было ползти… Хватит ли сил до конца пути?
               
И Река устала, легла передохнуть — не легок ей выпал путь. Лазоренька на берег вступила несмело, на песке она и углядела угря истерзанное тело. Вздрогнула, испугалась. Да жалость… нестерпимая жалость победила страх.
Несла она страдальца к воде в руках, а под шкуркой угря, личиной упыря, в корявом тельце замирало от счастья влюбленное сердце. Бывает — один страдает, а другой про то и не знает. У Лазореньки было не так: чем-то зацепил ее сердечко чужак. И, как в сказке, любви колдовская сила в молодца угря преобразила. Земля признала в одночасье своим. И пошли по жизни путем земным будущий пахарь и будущая мать. Им еще придется страдать: жизнь не конфетка, не золотая монетка — бывает и знойно!
Прожить бы ее достойно, уважая свою и чужую кровь! А молодым — совет да любовь!