Глава 6. Не коммерческий народ

Чтобы окончательно наладить дело по писанному в блокноте сценарию, следовало уладить еще пару вопросов. Слабым звеном была российская почта, не надежная и вороватая со дня ее основания с незапамятных времен, когда крали даже конские корма, а теперь, условиях дикого капитализма, совсем одичавшая в ногу со временем. Чижиков, дабы не осложнять себе жизнь, решил заранее договориться с почтой, чтобы она была заинтересована в процветании его бизнеса, честно зарабатывала на нем, а не приворовывала по чем зря.
Чижиков не исключал, что деньги ему будут посылать в том числе наличными в конверте. С фискальной точки зрения — это, конечно, было бы идеальным вариантом, если бы почта была какая-нибудь немецкая или голландская, а не российская, которая и почтой-то называется по недоразумению и норовит залезть в конверт ради проверки его содержимого, к чему, строго говоря, почту испокон веку провоцировали власти придержащие своим надзорным примером.
Чтобы дело шло правильно, нужно было, как полагал Чижиков, договориться с почтой. Почта — основной посредник, и если на почте будут воровать фотографии и, боже упаси, деньги, то это будет нехорошо. А кто тогда не клептоманил в условиях дико растущего капитализма? Разве что слепо-глухонемой паралитик, к тому же еще и душевнобольной. Или конченный идеалист, по-нынешнему — тот же сумасшедший.
Заведующая почтовым отделением в поношенном синем халате со следами засохшего клея на всем его необъятном хлопчато-бумажном пространстве, долго не могла понять, что от нее хочет этот подозрительный джентельмен по виду из тех, кто сам на почту не ходит, а предпочитает прислать кого попроще из домашних или прислугу. Видимо, что-то важное привело его сюда. И действительно, после разлада с Зряченским на почве его долевого участия в коммерции, почта могла оказаться тем местом, где все планы Чижикова могли мгновенно рухнуть, не договорись он с Наталией Петровной Хвощовой — так звали начальницу отделения с широким лицом и двумя провисшими подбородками.
Чижиков долго втолковывал ей, что он от нее хочет, и отчаявшись что-либо объяснить, пошел на крайнее, но простое предложение.
– Рубль с каждого письма, тысяча писем — тысяча рублей, пять тысяч — пять тысяч рублей, без скидок и оптовой индексации, - предложил Чижиков за то, что письма будут доставляться беспрепятственно, в целости и срок хотя бы по месту их получения. О том, что их не будут вскрывать в местах отправления и в пути, он даже не мечтал.
– Десять.
– Побойтесь бога. Это же чистый грабеж. Десять рублей справедливо только за те письма, где есть деньги. Иначе будет не честно.
– Пять рублей с каждого письма, — не сдавалась капиталист на государственной почтовой службе.
– Так ведь неизвестно, что там внутри.
– А я их буду вскрывать и аккуратненько назад запечатывать.
vТак ведь я хотел, чтобы их не вскрывали вовсе.
– Это невозможно в принципе.
– Почему невозможно?
– Привычка у нас такая.
– А если там ничего нет, только фотография без денег?
– Я аккуратно заклею.
– А если кто будет у вас тут воровать деньги?
– Как вы можете так думать, вредоносный и заразный вы человек? У нас здесь работают исключительно честнейшие люди. И если вы пришли сюда нас заинтересовать, то заинтересуйте. Но без обмана.
– А может, вы знаете способ распознать деньги, не вскрывая конверт?
– Надо позвать Алешку. Он способ знает, — ответила Наталья Петровна и позвала – Алешку криком «Иди сюда!», не называя его по имени.
Явился прыщавый Алешка, проходивший на почте школьную практику в рамках профориентации, с виду лет шестнадцати, а синим чубом и прической, как стоячий гребень боевого петуха.
– Я знаю. Надо конверт понюхать.
– Откуда ты знаешь, о чем мы тут говорили?— спросил Чижиков.
– Я подслушивал.
– У нас ни о чем говорить нельзя. Он всегда подслушивает.
– Как понюхать? — удивился Павел Иванович.
– У меня на деньги чутье.
– Да ладно!
– Я по запаху распознаю любую бумажку.
– Завяжи ему глаза, — сказала Хвощова и сняла с головы косынку, оголив наполовину черные перегидрольные локоны.
– Клади три бумажки в три конверта, - снова скомандовала она.
Чижиков взял конверты, бумагу, вложил деньги в бумагу, как в письмо, и только затем разложил по конвертам.
– Что в этом конверте? — спросил Чижиков, сунув конверт Алешке под нос.
– Десятка.
– В этом?
– Сотня.
– А в этом?
– Полтинник.
– Гениально, — Чижиков был в восторге. — Но это рубли. А как быть с долларами?
С этим пока хуже, но Алешка способный, он научится. Иди к себе, — отослала Хвощова ученика.
– Ладно, — согласился Павел Иванович, — есть еще один небольшой вопросик. Мне нужны будут квитанции о пересылке пересылке посылок за рубеж в Монголию шаману Ойгюн Байтыру.
– Это можно.
– Но, как бы это сказать, мне нужны квитанции, но отсылать и получать я ничего не буду.
Начальница сощурилась.
– Как это так?
– А никак. Только квитанции об отправке и получении. Так сказать, — он подбирал правильные слова — надо показать движение корреспонденции, которого нет.
– Ну, батенька, это совсем не возможно. Ну, просто, никак. Так не бывает, чтобы движение было и одновременно не было. Вот посылка, она лежит, потом ее заберут и она уйдет по адресу.
– Но ведь она может и не уйти или потеряться в дороге, так?
– Может.
– Вот и мои посылки могут потеряться в дороге.
– Тогда мы будем искать по квитанции.
– А мне не надо, чтобы вы искали.
– Тогда зачем вам квитанции? — на ее лице выступило недоумение, граничащее с идиотизмом, и округлился рот, превратив лицо в подобие скворечника.
Тут и Павел Иванович надолго задумался. Он пытался придумать, как правильно, доходчиво объяснить, зачем ему это надо, но так, чтобы не возникло лишних сомнений в и без того подозрительной голове государственной почтовой дамы. Но как ни пытался, так и не смог ничего мало-мальски правдоподобного присочинить. Не мог же он в самом деле честно признаться, что квитанции ему нужны для отвода глаз, чтобы, если что, он мог предъявить наличие регулярного письмопотока к Ойгюн Байтыру, шаману и человеку, наделенному исключительному дару снятия Родового стресса, проживающему в Горном Алтае, в деревне Последней, по адресу Второй Заезжий тупик, дом 3, или, что еще лучше, в монгольской степи, в двухстах верстах от Улан Батора (почему-то расстояние в Монголии не хочется измерять в километрах), куда ни одна следственная кобыла не доплетется, узнуренная степью, лучезарным солнцем и подневольной государственной службой.
Реально такого адреса вообще не существовало, но пока то да се, пока возникнут к нему вопросы, Павел Иванович рассчитывал на быстую скорость самолета, благодаря которой он предполагал оказаться на Кипре, а потом на Канарских островах еще до того, как его о чем либо пристально спросят.
– Надо, - сказал он, - и всё.
– Пять тысяч долларов, - назвала она сумму, которая казалась ей по тем временам несусветно большой, пожалуй, даже больше миллиона. Видимо, миллион у нее был накрепко связан с рублями, а это было всего ничего, зато 5000 долларов — деньги.
– Вы в своем уме?
– Ты, батюшка, не ругайся. Я женщина одинокая и натурально тонкая, могу испугаться. Меня и защитить некому. Ты объясни толком, зачем тебе? Может, я и сброшу как-нибудь цену.
Чижиков опешил от минутной жалости к ней. В его фантазии мгновенно промелькнула вся ее жизнь, состоявшая, скорее всего, из убогого детства в провинции, в поселке городского типа, в коммунальной квартире в бараке, с пятью почтовыми ящиками на двери, жалкой юности в общаге какого-нибудь техникума связи, вечно пьяный муж или вообще без мужа, что еще хуже, вся дальнейшая жизнь ради продажи почтовых марок, конвертов и прочих принадлежностей бога Гермеса, покровителя торговли, воров, посланников и глашатаев, состоявшая из склеивания конвертов, приклеивания марок и прочих нехитрых почтовых действий. И ему стало жаль чиновницу Хвощову. Но он сразу себя одернул — жалость в делах ни к чему хорошему привести не может. Только к ощутимым финансовым потерям прямо пропорциональным чувству сострадания и милосердия.
– Не расслабляться, - сказал он самому себе строго.
– Может, чайку выпьешь? - спросила Наталья Петровна вкрадчиво, понимая, что загнула с ценой, назвав несусветные по тем временам деньжищи, и захотела раздобрить Чижикова, который уже вскочил и чуть было в сердцах не выскочил наружу.
– Чайку так чайку, - согласился Павел Иванович, видя, что почтальонша пошла на попятную.
Она достала из-под стола большой алюминиевый чайник, из каких обычно наливали чай в столовых, две эмалированные кружки с коричневатым налетом, который образуется, если кружки мыть не часто и не сразу, а подождать, чтобы запекся налет, и плеснула по половине темной жидкости, напоминающей чай, а по запаху замоченный в бане веник.
– С обеда остался, - сказала она.
Чижиков поморщился, из вежливости для виду будто попробовал губами мутную холодную жижу, но так, чтобы не коснуться губами ни жидкости, ни кружки, но больше пить не стал, учтиво заметив, что пришел по делу, а не чаи с плюшками распивать.
– А плюшек-то по нашей бедности-то и нету, - сказала чиновница, приняв замечание гостя за чистый алтын.
– Это я так, образно, - пояснил Чижиков.
– Пятьсот, — сказала Наталья Петровна, — и ни цента меньше.
– В месяц, — поправил Павел Иванович.
– Грабите меня, батюшка, — было похоже, что она уже согласилась, - но лучше без квитанций.
– Так за что же тогда 500 платить?
Наталья Петровна капитально задумалась.
Задумался и Чижиков. Он думал о том, что русские в своем большинстве не коммерческий народ, а торговая жилка скорее исключение, чем правило, поэтому ему на фоне этого удручающего и бестолкового люда и незначительной конкуренции себе подобных, есть много шансов добиться выдающихся успехов в расчете на поживу.
– Боязно по квитанции-то, - сказала Наталья Петровна.
– Так что тут боязно-то. Я отправляю посылку, например, в Монголию, получаю квитанцию, и нет никакой гарантии, что она не потеряется, что вы ее домой не заберете, что Алешка не стырит, что не украдут на сортировке, в почтовом вагоне поезда! Да сколько этих мест, где она может исчезнуть! Так?
– Так, батюшка, все так. Но ведь в Монголию.
– А чем Монголия не нравится?
– Заграница все-таки. Вдруг будут искать?
– Стало быть, нет никакой гарантии, что она будет цела.
– Да.
– Я же предлагаю, что оплачиваю посылку, которая никуда не идет и получаю посылку, которая никуда не пришла. Плачу за это деньги, как за отправленную посылку, вы мне даете квитанции. Вы получаете деньги. И все! И никаких претензий с моей стороны. Понятно.
– Нет.
– Да почему же нет?
– Зачем вам надо посылать посылки, которые вы не посылаете?
– А вам это зачем знать?
– Ну как же. Я же за это деньги беру. Может, вы кавказец, а в посылках бомба или вино?
– Да посылок-то никаких нет.
– Но квитанции же есть. Вы лучше приносите посылки, я их оформлю как следует, посмотрю, что там внутри.
– И за это я вам буду 500 долларов платить в месяц? Мне в другом отделении их отправят бесплатно.
– Боязно как-то.
Павел Иванович понял, что здесь толку не будет. Стал раскланиваться, жалея о потерянном времени. На лице Натальи Петровны застыла мука. Она понимала, как посылка может исчезнуть, и в этом она не видела для себя опасности. Но как выписать квитанцию на посылку, которой уже нет или еще нет, она никак не могла взять в голову. Но денег все же было жаль. Все время, пока Чижиков собирался на выход, в ней шла борьба, да такая шумная, что Павел Иванович подумал, что в почтовом отделении завелись мыши или крысы едят клей.
– Ладно, - сказала Наталья Петровна, - давайте свои деньги.
– Бабло победило, — обрадовался Павел Иванович и весьма довольный вышел вон.
Интересно, кто это первый сказал? И сразу, что ему пришло на ум - Солженицын, Александр Исаевич. Почему именно он? Непременно он! Наверное, потому что Солженицын, как поговаривают, косвенно затеял эту новую буржуазную революцию, читай, социалистический переворот наоборот, пошатнул веру в наследие Ленина-Сталина, а потом увидел, куда всех занесло, вдруг опомнился, огорчился и передумал, но было уже поздно поправлять.

Глава следующая: http://www.proza.ru/2017/07/15/585