Космос. 19

   Такой длинный рабочий день закончился. Инспекция, Никита, замок...
   Я сидел на софе в Гостиной, напротив находился Лебедев.
   Я сказал ему:
   – Никита умер. Точнее, проглотил язык.
   Мой голос был спокоен. Стеффан смотрел на меня; сначала он подумал, что это шутка, но по моему взгляду всё понял. Он поник.
   – Да?.. – Его слова звучили приглушённо. – Эхх... Так много людей умирает.
   Я вспомнил о том, как после восстания спрашивал себя, куда Орнт дел трупов. Через некоторое время несколько дней неприятно воняло. Их сожгли.
   Никиту тоже сожгут, больше его некуда давать. Я не стал говорить этого Стеффану, хотя он, наверняка, догадывался.
   Потом я ушёл, оставив его в раздумьях. Даже не попрощался.
   Я устал. Устал, и мне хотелось спать. Я добрался до Спальни, провалился в капсулу и заснул.

   Утро. Звенела куча будильников, поставленных на длинном низком столе. Их установили для того, чтобы все люди просыпались к работе. Они, как и всё прочее, предназначались для колонии на Артоне.
   Я поднялся с таким ощущением, будто вовсе не спал.
   За огромным окном был тот же космос. Всё тот же космос. Сколько времени уже пролетело, а за окном – одно и тоже.
   Через 40 минут – работа. У всех она начинается в одно время, поэтому зал обратился в движение: усталые, обездоленные и опустошённые люди зевали, потягивались, переминались с ноги на ногу, тихонько разговаривали. Эти люди давно потеряли всякую надежду, особенно после восстания.
   Будильники замолкли. Стало тихо. Люди, большинство из них, оделись и уже готовы в столовую на завтрак. Я вспомнил – вчера я забыл поужинать; напомнил мне об этом недовольно урчащий живот.
   Вереница неумело ступающих людей бредёт к столовой. Я – среди них. У всех на лицах читается тупое равнодушие. Они готовы принять что угодно. Если в столовой им скажут, что завтрака нет – они просто развернутся и пойдут на работу. У них – мешки под глазами; рты слегка приоткрыты и открывается вид на жёлтые зубы; впали щёки; автоматичны движения.
   И я тут же, такой же. Мы уже забросили надежду на спасение. Знаем, что умрём в этом склепе. Всё равно если бы тебя бросили в могилу за несколько десятилетий до твоей смерти. Безысходность. Смятение. Беспросветная тьма и ни одного радостного чувства. Ни весёлости, ни доброты, ни оптимизма – мы по привычке пытаемся себя убедить, что всё это есть, но знаем. Отчаяние. Скорбь по прошлому.
   Пустота в душе и вокруг.
   Кучка людей вошла в столовую, начала разбредаться к разным столикам, к своим местам. Столовая, надо же, думал я, идя к своей скамье. И где Орнт достал столы, скамейки? Может, тут всё это было и так?
   Я попытался вспомнить, как попал сюда. Анкета, оповещение, пособие, инструктажи, посадка. Я помню, как нас загрузили в капсулы в бараке неподалёку от корабля. Мы заснули и нас внесли в корабль. Как нас вносили я, разумеется, не помню. Это последнее место, где я был на земле – тесный барак с низким потолком, где толпились сто человек, строгий человек, который выкрикивал наши фамилии в алфавитном порядке, два работника, которые сопровождали нас к капсулам, погружали, закрывали, и мы засыпали. А проснулись на столетие раньше положенного срока.