Zoom. Квазилис. 9

Глава 9. Вторая молодость волка.

Все, что волк когда-либо в своей жизни видел в голливудских, нет, скорее, даже в арт-хаусных фильмах, которое ты смотришь ради полноценной адамовой и евовой наготы, ему пришлось, для полноты ощущений, теперь пережить самому, «когда ничто не  предвещало», а страсть приходит вероломно и без объявления войны. Когда голое и бесстыжее тело, беспощадное в своей неприкрытой наготе, для тебя превращается просто «в мебель»- это «Комната в Риме» Альмодовара, французские ленты «Летняя ночь в городе» и «Их первая ночь» -все эти фильмы, которые он ей посоветовал были отрогами его личной сексуальности. Теперь он пережил в своей жизни и сексуальное раскрепощение, долгую эволюцию от простой к более сложным и развитым формам, совсем все выглядело, как эволюционный сдвиг. Судьбу этих героев он прожил этими поллюциями и ожиданиями, прожил всю жизнь персонажей этих фильмов, что запросто мог их ассоциировать с собой -это было легко, но в то же время полновесно. Потому что иначе как бы описать отношения мужчины и женщины, самки и самца, даже если они из разных миров, хоть и в чем-то такие похожие, но все равно, две Вселенные.

Лиса первая его не отвергла, не была против, напротив, всем своим видом, демонстративно открыто, пренебрегая нормами общественной морали и социально одобряемого поведения. Она была с ним, даже без его просьб, намеков, слов или пожеланий, просто так, интуитивно, как будто нашла в нем уязвимость. или разгадала, раскусив его с  первого взгляда, что он такой же ненасытный, как и она сама-только с другим вектором. Ведь по природе своей волчьей, животной, с характером борца, будучи по натуре своей воином, он успешно побеждает, большей частью, только самого себя, ест, как глисты, изнутри, пожирая внутри все здоровое. Потому он неистовый и неутомимый, ненасытный, но подыхающий с голода, когда голод сводит с ума его нутро, и щекочет сверлами брюхо. Он такой же, как и все обуреванный страстями- тот же ежик, но иголками внутрь.

С лисой волк чувствовал себя младше, и в чем-то дерзновеннее и наглее, как всегда посягающий рвется к цели, кроме нее боковым зрением уже не улавливая ничего. Она щедро позволяла себя ему трогать, как кто-то более старший и опытный вводит тебя в курс дела, несет на себе обязательство и ответственность сделать все так, чтобы тебе понравилось, не испортить первое впечатление- «не отбить охоту». Он принимал это, как должное, как подобает мужчине, а не подростку, для которого это все равно такая же игра, но в ней было больше техники и опыта.

Лиса ополовинила его возраст, он чувствовал приближение всего того, что так долго шло к нему, от 11 до 18, шло долгих семь лет ожидания прихода женщины в его жизнь. Волк испытывал радость прикосновения, простых касаний и ласк, когда руки куда-то бредут, без оглядки разбегаются по ней, как по футбольному полю, когда все ее тело от ключицы до паху это длина его  рук от локтя до подушечек пальцев, и он может нести ее, как ношу, и придвигать и вертеть ее, как ему заблагорассудится,  разбрасываться ей и придвигать ее к себе, брать поудобнее, как игрушка- мышка у кошки, которая все ей не может натешиться, и не может признать себе в том, что она ей не по вкусу, хоть и вся истекает слюной, от кончиков усов до грязных лапок и ворсинок хвоста, становясь такой запредельно далекой и настолько гиперчувствительно ощутимо близкой, чтобы его руки так и хотели в ней оставаться, застывать на ней, прикасаться к ней, как якоря –магниты. Так нещадно теребил и не отпускал ее, изматывая ее тело, как врач донимает своими лечебными операциями и опытами, или археолог своей кисточкой, в ней хотел докопаться до самой сути, анатомировать ее, плавя ее теплом своих раскаленных добела рук, и прикладывать на ее грудь, щупая, пальпируя, где есть ее сердце, и бьется ли оно, что ты чувствуешь, что ты понимаешь, что тебе с этого? Как будто снимаешь показания счетчика, как она к тебе неровнодышит. Как ромашка- индикатор состояния: «любит-не любит».  Бросая свои обе руки, как подушки безопасности, чтобы остановить ее, и в то же время дать ей спастись. Как два намагниченных утюга, чтобы сделать реанимацию, чтобы дать всему телу сигнал или удар, чтобы перезапустить ее организм снова, чтобы дать ей снова почувствовать ритм и пульс жизни в сладких покачиваниях в убаюкивании поезда, когда сама становилась податливей пушистой пены.

«Ночевала тучка золотая на груди утеса великана», большая маленькая, сжавшаяся в комочек взрослая, миниатюрная женщина. Как пел Муромов «Странная женщина». С телом нимфетки-старлетки, уже оформившимся к своему возрасту женщины, самой имевшей детей, но блудная на всю голову, как будто ветер в голове даже после рождения детей остался. Или что-то из депрессивного творчества «Крематория»: «Маленькая девочка, со взглядом волчицы…», ставшее культурным наследием и достоянием целого поколения.

Волк подумал про нее словами диалога из книги «Алиса в зазеркалье»: «Если тебе все равно, куда идти, ты можешь идти любой дорогой». Как себя вести с ней- наложить на нее вето? Наложить на нее санкции, и самому определять и оправляться от ударов судьбы и от последствий, как чего-то неминуемого и неизбежного, как рока, который тебя обязательно настигнет врасплох, и «не оставит на тебе живого места». В чем тогда проявлялась вся сила издержек, система сдержек и противовесов?

Даже та вовсю бушевавшая непогода, которая отступала, давала им укромное местечко, чтобы спрятаться, позабыть о непогоде и иллюзорно воспринимать этот скученный вагон со множественностью открывающихся в доступе лиц, как тихое укромное место, уютную гавань, чтобы спрятаться и утолить свои печали. В этом людном умноженном людьми пространстве все настройки приватности сводилось к тому, что было безопасным общение именно в людном месте, где каждый занят своей жизнью, звонками и гаджетами, никто не обращает внимания на других, до которых нет дела, и без разницы где ты и с кем, даже если вы поодиночке здесь, только в этих откидывающихся сидениях. А вне этого их посадочных мест вагона и общего спёртого воздуха, и тайком украденного счастья в этой узкоколейке вас просто нет. Ноли без палочки, вечно крутящиеся без остановки нули и худые хромые, оттого, что не пара- единицы, колы.

Волк испытывал радость от простых и завораживающих касаний, когда руки куда-то бредут, и их еще не убирают, не задвигают на задворки, закрылки у крыльев не подняты, полет продолжается. Оба парят в плоскости бескрайнего неба, где нет скученной суеты и запаха человеческого пота через голимую синтетику. Руки заходят слишком далеко, пока от них не отмахиваются, как от мух, они подолгу вылеживаются на ее теле, ее кровь бродит, как сок, превращаясь в кислое вино, они, как пресс, чтобы схватить две склеиваемые плоскости суперклеем или эпоксидкой. Пока от рук не открещиваются, мотивируя, что они гуляют во сне, как дворовый пес, которого, чтобы разогнать кровь и дать ему поразмяться, спустили с цепи, выпустив его на волю, дав ему вдоволь побегать, как коню порезвиться «на просторе».

Волк испытывал, казалось бы, такое блаженство от прикосновения, но уже казавшееся ему в чем-то недоступной. Как в черно-белом фильме «Развод по-итальянски», где можно было любить просто так и проводить время, просто так, совершенно никуда не спешить, наслаждаться моментом, медленно и неспешно придвигаться к цели, зная, что это все у тебя будет. Волку нужно было это «шоу»- волк переживал свои ощущения снова, к нему возвращалась его молодость- всем наборов ее симптомов.

Важно было, какие тектонические сдвиги были запущены внутри волка, как проходила его трансформация, как он не был подстраивающимся адаптором, не адаптировался к новым условиям, не привыкал жить заново, на не открывал никаких чакр, на явь ничего ведь не происходило-даже под такими внешними раздражителями. Не было расставания с иллюзиями, погруженности в детскую мечтательность, с подкупающей простодушной искренностью и наивной детской простотой. Все можно было забыть, как страшный сон, или выкинуть из головы, чтобы не заставляло о себе вспоминать, беспокоить и тревожить. Можно было бы снова поверить в себя, уяснить и освоить, пока отношения не достигли такой степени накала.

Ее ласка неестественно дразнящая и распаляющая одновременно, когда твои воспаленные желанием и  бессонницей руки изнывали от рваных ран, оставленных капканами, которые для того и уготованы, чтобы их оттяпать, запретное желание уже будет выдвигаться, продвигаться ближе, подтягиваться, выпячивать себя, выживая, одергивать тебя, находя баланс между случайностью и закономерностью, что можно было бы давно рассердиться, окрыситься и прогнать ее спать, прочь, вон, выдворить восвояси. Если только не прогнуть, согнуть в бараний рог. Сгибается, как улитка. Гнучкая, гибкая, сплющенная как губка. Сворачивается рулетиком, как кольца домика улитки, закрученные по спирали. Накрывается своей курткой, как бабочка, которая превращается в кокон, и под этим коконом жрет и сосет пальцы, как вымя, до сукровицы, кусая их. «Зачем ты целуешь мне руку, я тебе что, патриарх, владыка, иерарх?»

Лиса заражала волка собой, как крамольная мысль, хроническая и затяжная болезнь, дискретное спонтанное желание, которое попадает в организм и центр клетки- атомом, роится электроном и спорой, горошиной, и растет, как бурьяны и сорняки, лишай по всему телу, переполняя тебя даже не облачками, а клубами дыма, расцветая внутри тебя расползающимися, как кольца змей фейерверками и выстреливающими серпантинками.

Волк понял, что все это никакая не игра, раз он не бьет ее, и не обижает, не таскает за волосы, ни к чему не принуждает, не пользуюсь ей, не юзая «по полной программе»- то она и не воспринимает его всерьез, потому что ждет от волка соответствующего обращения- грубой, невыдержанной эротики, нетерпения, агрессивности. Где в ее стартовый пакет «попутчик плюс» входит возможность залезть тебе под колючий свитер, пересчитать кубики пресса и поцеловать в живот, как иногда оставляют на теле компрометирующие тебя поцелуи взасос с языком, от чего твой ванька выстреливает, как новогодняя хлопушка.

Прошу Вас поддержать меня на голосовании
http://www.nashe.ru/nashe20/ledokol46/
Буду искренне признателен