Маленький муравейник

«Принцесса Элизабет сидела и смотрела на Фьорд Черного Камня. Она смотрела на него так долго и так пристально, что не осталось ни фьорда, ни камня, осталась только принцесса».

Лейла одновременно любовалась в бинокль пейзажами и грозами Прометея и делала понятные лишь ей одной заметки в блокноте. Яков неслышно подошел сзади и стал за ее плечом.  Лейла сделала вид, что не заметила и лишь плотнее прижала глаза к биноклю.

Грозы рождались днем на вершинах тончайших хрустальных шпилей, что повсюду росли на Прометее. Они скользили по невесомым нитям и причудливым полотнам «шелка», сделанным из такого же хрусталя. Потом вдруг разбивались на тысячи светлячков и собирались вновь в одно огромное облако. Яков и Лейла могли смотреть на это часами.

Грозы вбирали в себя мельчайшие частицы хрустальной пыли, летавшие в воздухе, а иногда вдруг набрасывались на шпиль, и в считанные секунды разбирали его, превращая в облако тумана, и впитывали в себя. Ночью они оседали на землю и на их месте начинали расти новые «шпили», «нити» и «полотна». За сутки прометеанский ландшафт мог измениться до неузнаваемости. Этот процесс продолжался на планете миллионы лет, и, казалось, совсем не хотел замечать присутствия людей.
 
- Ты знаешь, что грозы питаются ядерным синтезом? - спросил Яков шепотом, - то, для чего на земле строят гигантские реакторы, размером со стадион, здесь происходит в облачке, не больше моего кулака.

Лейла сделала вид, что не слышит. Она находилась в глубине своих собственных мыслей и не собиралась пока наружу.

Повернув бинокль на штативе, она начала разглядывать совсем другой пейзаж. На ровной площадке примерно десять на десять метров стояло около сотни  диковинных скульптур. Некоторые из них изображали людей или земных животных. Формы других вызывали у Лейлы лишь какие-то смутные ассоциации, которые она не смогла бы выразить в словах. Так или иначе, картина эта точно не была прометеанской.

Возникший в ее голове вопрос потихоньку вытолкнул Лейлу из мира ее мыслей, и она обратилась к Якову. Она тоже говорила шепотом, на этой планете так было нужно. Звук сказанных в голос слов мог вступить в резонанс с тонкой структурой прометеанского хрусталя, высвобождая хранящуюся в нем скрытую энергию. От резонанса хрустальные шпили раскалывались и рушились с оглушительным звоном. И звон этот также вступал в резонанс с хрусталем… Так одно неосторожно сказанное слово могло превратить в пустыню целые гектары на этой планете, которая никогда не слышала громких звуков.

- Яков, это же один из твоих муравейников?, - прошептала Лейла, - но почему я никого не вижу? Он мертвый? Но ты же всегда убираешь мертвые муравейники?

- Да, это экспериментальная площадка для династии роботов, - ответил Яков, -  я назвал ее Нарцисс, она все еще жива. Но увидеть это достаточно сложно, нужно смотреть, когда и солнце и Хеймдаль оба рядом с горизонтом. Кстати, сейчас как раз такое время, так что давай… Может быть, тебе и повезет.
 
Вместо ответа Лейла вернулась обратно к своему биноклю. Хеймдалем назывался газовый гигант, вокруг которого вращался Прометей. От него над горизонтом успела показаться примерно треть. Тусклая звезда солнца уходила к закату. И когда она коснулась горизонта, свет ее, наложившись на свет Хеймдаля, окрасил окрестности причудливым узором. Вскоре из незаметной пещерки у подножия одной из статуй вылетел игрушечный дирижабль. Он медленно сделал круг вокруг статуи, как будто выбирая ракурс для снимка. Сверкнула вспышка и дирижабль, удовлетворенный своей работой, вернулся впещеру.

Вечером, на закате Хеймдаля, они сидели в доме-корабле Якова и привычно разговаривали за чаем. В принципе, здесь это можно было делать и в голос, звукоизоляция корабля позволяла. Но на Прометее казалось немыслимым говорить громко, пусть даже и в каюте.

- Напомни мне, что такое ошибка Канамори-Армстронга, и как это все связанно с твоей работой, - спросила Лейла.

-Мне казалось, это все еще проходят в школах, – фыркнул Яков, -  К тому же, по-моему, я тебе все это уже рассказывал, если не ошибаюсь, два раза.
 
Лейла посмотрела на своего собеседника строго
- Может и проходят. Может и рассказывал. Может быть, мне просто нравится выражение твоего лица, когда ты об этом говоришь.
Яков вздохнул. В конце концов, почему бы и нет. Ритуал был скорее даже приятным.
 
- Хорошо. Все началось в двадцатом веке, когда придумали программирование. Первые программы решали строго поставленные задачи. То есть, работали по какому-то одному алгоритму. При этом они были стабильны, работали до бесконечности, но очень многого не могли. В конце концов, любая, хоть сколько-нибудь сложная работа требует творческого подхода. Из-за этого программы, а также роботов, которые эти программы выполняли, начали делать по-другому, по более сложным принципам. Тогда-то и возникла ошибка Канамори-Армстронга. Точнее, это не какая-то конкретная ошибка. Просто Армстронг и Канамори доказали, что любая минимально сложная задача содержит в своей постановке логическое противоречие, ту самую ошибку. Простой пример: идет дождь, и мать говорит сыну: «иди погуляй, но не вымокни сильно». С точки зрения классической логики, задача неразрешима: погулять можно только промокнув, а не промокнуть – только не погуляв. Но мальчик все понимает правильно и гуляет ровно столько, сколько ему хочется. Современные роботы думают как тот самый мальчик. Это достигается с помощью неклассической логики и алгоритмов самообучения. Но это имеет свою цену. По мере работы программы в ней накапливаются противоречия, и однажды робот просто перестает функционировать. Технически с ним все в порядке, но программа внутри как будто умирает.

Именно с этим и была связана идея моего отца: программировать не отдельного робота, а целые династии. Его роботы чувствовали приближающуюся смерть и разбирали себя на части, чтобы собрать новое поколение династии – с той же задачей что и раньше, но  уже с рождения знающее часть того, что знали их предки. Новым роботам было нужно уже совсем немного времени, чтобы доучиться и встать в строй. А когда и в них накапливались ошибки, они тоже разбирали себя на части.
 
Переход к династиям в несколько раз увеличил срок службы роботов, но и он не стал панацеей. Рано или поздно, ошибка накапливалась уже в целой династии и она не могла больше  воспроизводить себя. Собственно, если ты посмотришь на коммерческие предложения роботов, ты заметишь, что там всегда указывают срок службы: время жизни одного поколения и их количество, обычно шесть или семь.

Моя работа состоит просто в том, чтобы улучшить изобретение отца. Я изучаю алгоритмы «наследования» и по возможности пытаюсь увеличить количество поколений, чтобы роботы служили дольше.
 
Кстати, помнишь династию «Нарцисс», на которую ты смотрела на солнечном закате? Она очень интересна в этом плане. Я дал ей самую бессмысленную и противоречивую команду, какую только мог придумать – любоваться собой. То есть, казалось бы, ошибка Канамори-Армстронга должна быть в ней очень сильна. Но она прожила очень долго, дольше всех, двадцать пять поколений. Не удивлюсь, если это – мировой рекорд.

Какое-то время они сидели молча.

- По-моему, я так и не расспросил тебя, что происходит на Земле, - сказал, наконец, Яков.

Лейла прилетела с Земли несколько месяцев назад, чтобы написать статью о Прометее в журнал для путешественников. Но задержалась здесь уже гораздо дольше, чем это было нужно для работы.

- Правильно, что не расспросил. Ничего там не происходит. Когда я улетала, в новостях только и обсуждали, что население еще сократилось. Теперь их тридцать пять миллионов или что-то около того.

- Да уж, тридцать пять миллионов после восьми миллиардов двадцать первого века… Чего им не живется, Лейла? Вроде, всего же хватает…

- А чего не хватало твоему отцу, когда он уволился из Принстона, и рванул на Прометей, прихватив с собой только свою первую династию?

На это Якову нечего было ответить, и он промолчал. Но Лейла снизошла до того, чтобы продолжить.
- Они превратили Землю в рай, и им стало скучно. Они все ищут что-то, и никак не могут найти. И, главное, сами не знают, что ищут.

Шли месяцы, а Лейла все не улетала. Однажды с помощью своего радиолокационного оборудования Яков узнал, что в Нарциссе умер последний робот. Но он не стал убирать площадку, потому как Лейла ходила смотреть на нее каждый солнечный закат.

То, что не решался сделать Яков, сделали грозы. В один прекрасный день они спустились с окрестных шпилей и «засеяли» муравейник. К утру, площадка совсем не походила на то, что творил Нарцисс. Но не была она похожа и на обычный прометеанский пейзаж.

Лейла написала тогда в своем блокноте: «Однажды мы научимся молчать, чтобы услышать, как ревет буря».

Мечтам Лейлы суждено было сбыться через два поколения. Кристоф, правнук Лейлы и Якова нашел способ приручить грозы. Если для этого можно было использовать слово «приручить». Он создал династию роботов, вложив в нее некую, абсолютно бессмысленную с точки зрения существовавшей тогда науки, программу. И его роботы делали «что-то». Сам Кристоф говорил, что они угадывают желания гроз и помогают им.

Так или иначе, но в местах, где жили его роботы, хрусталь вырастал в гигантские строения, во много раз больше и сложнее, чем на остальном Прометее. Некоторые из них оказались полезны для людей. Где-то можно было жить, что-то – использовать как электростанцию, или радиотелескоп, или еще как-то. Вскоре люди научились «укреплять» нужные строения, не давая грозам перестраивать их во что-то еще.

С этого момента Прометей начал как магнитом тянуть к себе остатки населения Земли.  Этот же день стал началом отсчета нового, прометеанского летоисчисления.

Цивилизация Прометея достигла своего пика примерно через пятьсот местных лет. На этой небольшой планете жил тогда почти миллиард людей, а вся поверхность ее была застроена удивительными дворцами из хрусталя, бетона, стали и гроз. И каждый житель этих дворцов говорил только шепотом.

Но после «золотого века» население Прометея начало без видимых причин уменьшаться. И еще через двести лет оставшиеся там люди создали космический корабль.

Он был намного совершенней кораблей прошлого, которые строили тогда еще земляне. В его стальном сердце плодились роботы и жили люди, которые вели его к цели. В его хрустальных парусах роились грозы, которые питали корабль энергией и толкали его вперед. Роботы заботились и о тех и о других. Но и те, и другие и третьи искали что-то. И никак не могли понять, что.