Мимо нот, но с душой

 
   Больше всего в детстве я мечтала петь. Мне упорно казалось, что голос у меня — лучше всех в классе. Громче всех я действительно пела — это даже обсуждению не подлежало. А вот в ноты попадала… как бы сказать — интуитивно.

Преподавательница пения на мои вокальные амбиции смотрела сквозь очки и, как могла, игнорировала. Пока однажды не выдержав моего рвения, пригласила маму и вежливо, с медицинской точностью, поставила мне диагноз:
— Девочка очень старается. Но, к сожалению, у неё проблема со слухом.

Для моего тонко настроенного, чувствительного, детского организма это было настоящим ударом. Он не мог переварить факт, что Ларка Григоренко — будущая примадонна с меццо-сопрано — может меня перепеть... Быть лучшей — было кредо...

Понимала и принимала мою любовь к пению только одна — Любтя. Моя детская нянька, почти вторая мама. Она охала, качала головой и с серьёзным выражением лица повторяла:
— Співай, співай... моя білочка, моя рибонька… у тебе красиво виходить.

Я верила ей. Только ей.

Запиралась в пристроенной отцом комнате на Октябрьской, становилась перед зеркалом — и "пела". Бедные стены. Они таки могли терпеть «Раскинулось море широко» и, кажется, сами начинали дрожать от отчаяния.

Отец рассказывал, что дед мой пел в синагоге так, что звенела хрустальная люстра. В моей комнате «лампочка Ильича» даже не шелохнулась. Но я старалась — изо всех сил.

Особенно вдохновенно я пела под 200 грамм чачи, выпитых отцом по поводу и без. Он просил:
— Спой, дочка. «Старый клён».

Мама с понимающей улыбкой исчезала на кухню, а я вставала посреди зала — и начинала:
— Старый клён, старый клён, старый клён стучит в окно…

Папа млел. Любтя вытирала глаза. А я, зная, что с нотами у меня — развод, была счастлива до усрачки. Гордость за себя, «певунью», плясала под «Барыню»…

Любовь к музыке не оставляла меня. Я никак не соглашалась с фактом полного развода с нотами и решила испробовать себя в игре на фортепиано. В нашей гостиной появился инструмент с гордым именем «Октябрь» — подарок самого Резико Эбралидзе, режиссёра и приятеля моего дяди Ромы.

Пианистка из филармонии — вся изящная, с тонкими пальцами — была приглашена на частные уроки приятелем семьи, актёром из Грибоедовки. Она две недели терпела меня. А потом, не выдержав степени моего "таланта", посоветовала:
— Пожалейте девочку. И инструмент, кстати.

Надо же… Как один инспектор по еде говорит: «Не поженилось у меня». А ведь в нашей семье музыкантов было через край: Юра и Мика Борода окончили консерваторию, папа играл первую трубу в оркестре, а по выходным — на танцах в Орше, зарабатывая «на сигареты и девочек».

— Почему же мне, — жаловалась я маме, — не достались ваши музыкальные гены?

— Даст Бог, — говорила мама, — ты ещё своё слово скажешь. Не обязательно в песне.

И я ждала это «слово».

С возрастом я поняла: гены — штука могучая. Музыкальный талант проскочил мимо, но весь букет хронических болячек — пришёл по адресу. Что уж тут. Гарантированное наследие.

Н.Л.(с)