Медведь третий или как Федор стал собакой

   Ми-8, вращая винтами, завис над песчаной косой залива, накрыв воду  темной рябью. Механик проверил щупом грунт и дал добро на посадку. Загруженный вертолет, покачиваясь, приземлился  у входа в озеро Лама. Пробираясь по грузовому отсеку между многочисленных мешков, ящиков, строительного материала, мы вылезли наружу и огляделись.

   -  Вот это красота!

   -  Что и говорить – Северная Швейцария!

   Полюбовавшись пейзажем, дружно взялась за разгрузку вертолета и через полчаса со словами: «С почином вас» и «Счастливо оставаться!» командир поднял борт в синеву неба.

   Наша бригада промысловиков, прибывшая сюда,  состояла из  трех человек. Профессиональным  охотником и рыбаком являлся только Федор.  У меня за плечами был большой любительской опыт, а вот третий член бригады Вадим его вообще не имел.  Трудолюбивый, толковый парень пристрастился к выпивке. За прогулы и пьянство был уволен по тридцать третей статье с автотранспортного предприятия, где работал слесарем-ремонтником, полгода бичевал. Знакомые упросили меня устроить Вадима промысловиком, взять с собой, увезти подальше от соблазна спиртного, чтобы вернуть к нормальной жизни.

   Помочь нам обосноваться на новом месте, а также обучить   новому способу вылова рыбы при помощи ставных неводов, вызвался   начальник центрального участка рыбзавода, которого мы звали просто Ефимыч.

   - Ну, с богом! Пошли знакомиться с жилищем.

   Ефимыч направился вверх по песчаной косе, к стоящему на возвышенности строению,  по крышу заросшему ивняком.

   Дом, построенный из местной лиственницы, хорошо сохранился, хотя уже более тридцати лет в нем никто не жил. По рассказам,  много лет назад эти места облюбовал некто  Рублев и поставил на берегу ярангу. Предположительно был он из лесных ненцев, кочевых племен оленеводов. Русская фамилия передалась ему от старого рода, когда царское правительство внедряло православие среди населения отдельных северных регионов. Так среди малых народов Таймыра появились многочисленные Поповы, Сотниковы, Рублевы.

   По берегам озера и на прилегающих островах росло много высокой, прямой лиственницы.  У входа в озеро Лама Рублев возвел сруб, потом крышу и дворовые постройки. Через год его семья  из яранги перебралась в новое жилье.

   В Норильске руками заключенных полным ходом шло строительство комбината. Для решения продовольственной программы и снабжения разрастающегося города рыбой, мясом оленя, начали создаваться промхозы и рыболовецкие кооперативы. Рублев собрал артель рыбаков и охотников из местных долган и нганасан, живших вдоль озера, организовал кооперативное промысловое хозяйство. В Норильске заключил договор с Госпромхозом и в счет будущей сдачи рыбы и мяса получил товарной  аванс: две деревянные весельные лодки, брезентовые чаны для засолки рыбы, сети, неводы, капканы, боеприпасы. А новый дом стал служить не только жильем, но и конторой  кооператива. 
 
   Члены его бригады пасли домашних оленей, вели отстрел диких, охотились на песца, соболя, зимой и летом вылавливали рыбу.
 
   В первую же летнюю путину  сданного улова хватило, чтобы с лихвой  погасить задолженность  перед Госпромхозом по взятому авансу и начать работу на прибыль.
Финансовой деятельностью  кооператива занимался Рублев, так как  был единственным среди нганасан, кто мог читать и писать. Пользуясь этим при расчетах за сданную продукцию, обирал членов бригады, как мог. Способ обмана был традиционным: спаивал водкой,  подсовывал на подпись ведомости с денежными и товарными расчётами. Так у его работников  в отчетной графе «получил» появлялись крестики, нолики, оттиски пальцев.

   На присвоенные деньги закупал товар  в Норильске. Дом переоборудовал под  магазин и склад. Товар продавал членам кооператива по завышенной в несколько раз цене. А семья вновь перебралась в ярангу.

   Зимой со сдачей добытой кооперативом продукции проблем не было. Нганасане  доставляли все оленьими аргишами прямо до Госпромхоза поселка Валёк.  В летний сезон, когда выловленной рыбы было очень много, ее на лодках свозили за тридцать километров в поселение центрального участка «Колхозник», расположенного на озере Мелком. Только здесь находилось несколько больших, врытых в мерзлоту природных холодильников-ледников, в которых и хранились  десятки тонн рыбы.
   
   На балансе рыбзавода было всего два катера типа «Костромич». И они не справлялись с вывозом добытой рыбы, так как рыболовецких бригад было много. Один катер работал на  северном Пясинском участке, другой - на южном Центральном.   На борт такое судно могло взять до полутора тонн груза, и за сутки катер, работающий на южном участке, успевал сделать не больше двух рейсов.  Спустившись вниз по течению   реки Талая протяженностью  четырнадцать километров  и преодолев двадцать километров по реке Норильская, катер уже через два часа стоял под разгрузкой. Чтобы вернуться назад, необходимо было пройти этот же путь, но уже против течения.  Основные трудности возникали на реке Талая с ее тремя  бурными и сильными перекатами. Мощности  двигателя не хватало. На то, чтобы пройти этот участок, уходило до восьми часов.
 
   В то время администрацией Норильских лагерей было принято решение начать строительство  базы отдыха для сотрудников НКВД у подножия горы Лена на озере Лама. Строительный материал доставляли самоходными баржами. Рублев быстро среагировал. За соболиный и песцовый презент договорился с начальством лагерей в содействии с вывозом улова. Теперь на обратном пути баржи заходили не только к Рублеву, но и на Центральный участок, загружались рыбой,  доставляя ее в Норильск. Проблема была решена. Возглавляемая Рублевым артель вышла в лидеры по сдаче государству рыбы и пушнины.  Через два года ему вручили  орден Трудовой Славы. А жизнь членов его кооператива и их семей  кардинально не поменялась. Они, как и прежде, продолжали жить в нищете.

   Прошло несколько лет. В одну из навигаций лето выдалось засушливым. Уровень воды в реке Талая упал так сильно, что обнажил огромные валуны, сузив фарватер на третьем, самом большом и бурном, перекате. Двигатели самоходных барж, загруженных строительным материалом, работали на полную мощность, перегревались. Баржи не могли  преодолеть сильный поток воды. Стоило сбросить обороты, их сразу сносило вниз.
 
   Не помогла и бригада заключенных, брошенных сюда в качестве тягловой силы, другими словами, «бурлаков». Подняться баржам по перекату так и не удалось.  Неделю простояв в заливе, они вернулись назад. А из тридцати «бурлаков» осталось  только двадцать. Остальные, скорее всего, бежали, смешавшись с местными аборигенами, и затерялись где-то в небольших станках, которых в то время было еще много вокруг озер.

   Не дождавшись самоходок, бригада Рублева начала спешно выкапывать  зимники в мерзлоте,  чтобы спасти улов. Скоро закончилась соль, рыба стала портиться. Пришлось снимать сети. На этом закончилась, практически не начавшись, летняя путина.

   Осенью, как только установился крепкий лед, Рублев с семьей на оленьих упряжках перебрался в Норильск, а через полгода в Минусинск. Там построил для семьи два больших дома, денег на строительство хватило с избытком. Не зря целый кооператив работал на него несколько лет. Скоро с озера ушли и  последние семьи долган и нганасан.

   Река Лама  освободилась ото льда и радовала глаз открытой водой, островами, заросшими зелеными кустарниками и лиственницами.  Растаяли  огромные льдины, забившие заливы и протоки.  Озеро еще оставалось накрытое  панцирем  огромных ледяных полян. Большие забереги давали возможность ветру гонять их по озеру, прибивая от  одного берега к другому. Льдины, переламываясь, с грохотом напирая друг на друга, выползали на сушу, сооружая огромные хрустальные замки. Многометровые глыбы льда таяли на солнце, разваливаясь и рассыпаясь стеклянными иглами. Ледяные поля, уменьшаясь в размерах, вновь отступали в озеро, оставляя на суше  гигантские  торосы.
 
   Самым старшим и опытным в  нашем коллективе, профессионалом своего дела был Федя Фалькинберг, уже более тридцати лет работающий промысловиком. На долю этого человека выпала тяжелая судьба. В Норильск он попал, будучи осужденным  по политической   статье за шпионаж. Арестовали всю его семью, когда ему едва исполнилось семнадцать лет. А вся шпионская  деятельность заключалась в том, что по национальности они были немцами. Федор был одним из тех самых сбежавших «бурлаков», когда шло строительство дома отдыха  на Ламе. После побега  прибился к оленеводам, потом к рыбацкой артели. После снятия судимости и реабилитации официально устроился работать на рыбзавод. Ему приходилось стоять на рыбацких точках  озера Хета, Собачье, Глубокое.

   Федор был вдвое старше нас с Вадимом, но выглядел бодрым, сильным, жизнерадостным, здоровым мужиком.  На точку он прилетел с женщиной по имени Эмма. Познакомились они буквально накануне отъезда в одной компании.  Она оказалась тоже немкой и тоже бывшей заключенной 6-го лагерного отделения. После освобождения работала на кирпичном заводе и  недавно вышла на  пенсию. Эмма одиноко жила в коммуналке, поэтому на предложение Феди составить  ему компанию в промысловом труде согласилась сразу.

   За два дня дружной работы рядом с домом построили «молодоженам» балок. Внутри  сколотили стол, нары, полки в несколько рядов. Получилось небольшое,  отдельное уютное помещение.

   Затем занялись благоустройством своего дома, который представлял собой одну большую комнату в тридцать квадратных метров. Утеплили пол, стены, перебрали печь, заменили колосники, поставили новую плиту с тремя конфорками, духовой шкаф. Пристроили просторную кладовую, сколотили навес для хранения дров и угля. Ледник, врытый в землю, переоборудовали в небольшую баню с прихожей и парной. На время ремонта и строительства внутри дома оставили лишь кровати для ночлега. Вещи, продукты и все остальное хранили во дворе, накрыв брезентом. С каждым днем преображался и оживал  заброшенный участок.

   Времени ознакомиться с прилегающими окрестностями не было. И, конечно, мы тогда еще не знали, что горный лесной массив, пологим спуском упирающийся в нашу косу,  служил тропой вышедших из спячки  медведей. Собака была только одна - старая немецкая овчарка по кличке Найда, которую привезла  с собой Эмма. Сколько ей было лет, Эмма не могла вспомнить. Собака уже плохо ходила, также плохо видела, но была ужасно  капризна, как и ее хозяйка.

   Ремонт внутри избы затянулся на несколько дней. Спать всегда ложились поздно. Вот и в этот раз до коек добрались, когда часы показывали два часа ночи. Солнце через оконные проемы, заглядывало внутрь, мешая уснуть. Но мы были до такой степени уставшие, что не успели наши головы коснуться подушек, как все провалились в сон, издавая храп и сопение. Проснулись мы через час так же быстро, как уснули. Непонятные крики «Ребяты!» и лай, доносившийся со двора, заставил нас спешно покинуть теплые лежанки. Протирая заспанные глаза, толком  не осознавая, что произошло, мешая друг другу, мы выскочили на крыльцо.

   Федя без майки, в  черных трусах ниже колен, в резиновых сапогах, одетых на голые ноги стоял на четвереньках перед дверьми  своего балка и, подняв голову вверх, громко лаял.  Прячась за его спиной,  поджав хвост, лежала на брюхе  и повизгивала овчарка Найда. Перед ними у самого берегового обрыва, буквально в пяти метрах, стояла медведица. Она, со стороны озера взобралась вверх по крутому склону берега и оказалась рядом с  Фединым  жилищем.   Годовалый медвежонок, следуя за матерью, цепляясь за траву, пытался тоже вскарабкаться вверх. Мать, увидев перед собой опасность, оттесняла его,   стараясь лапой спихнуть вниз.  На наше появление занервничала и  попятилась назад. Прикрыла малыша собой, не выпуская из виду  непонятное  существо, маячившее перед ней.  Федя, стоя на коленях, не переставал громко, отрывисто лаять и делал резкие  выпады  на медведицу, только что не кусал, ну прямо как охотничья собака. Увидев нас, не вставая с колен  закричал:

   - Ребяты! Ружжо давайте!
   Медведица громко рыкнула, то ли на медвежонка, который продолжал делать попытку взобраться, то ли  на Федин крик, но Найда этот рык приняла на свой счет. Она взвизгнула,  припала головой к земле, закрыла глаза и замерла. Ее тело стало плоским как у камбалы. Темно серая шерсть стала дыбом и как будто поменяла окраску, под цвет окружающей зеленой  травы.
 
   Вдруг дверь балка с грохотом отварилась. В дверном проеме появилась заспанная Эмма. Она босыми ногами переступила порог, одернула рукой грязную ночную рубашку и стала протирать глаза. Увидев происходящее,  обхватила голову руками, кинулась к своей любимице, наклонилась над ней и завизжала так пронзительно, что старая,  больная, еле передвигающаяся Найда от неожиданного визга подпрыгнула вверх на полметра, развернулась в воздухе. Ее лапы заработали так быстро что,  не касаясь земли, она промчалась в конец косы и, не раздумывая, бросилась в ледяную воду. Тридцать метров до ближайшего островка она проплыла, практически не всплывая, раздвигая и расталкивая головой попадающие на ее пути льдины. И только когда  почувствовала твердость противоположного берега, без сил рухнула на песок.
Эмма, едва успев взглядом проследить путь своей любимой собачки, со злостью посмотрела на медведицу,  ткнула босой ногой под зад стоящего на коленях Федора и закричала:

   - Федя, фас! Взять ее! Ты что, не видишь, как она напугала девочку мою?

   И с причитанием «Найда! Красавица моя!» бросилась по тропинке следом за овчаркой.

   От неожиданного пинка под зад у Феди подвернулись руки, и он лицом уперся в землю, набрав полный рот песка и травы. От злости зарычал, как настоящая собака, и, матерясь, стал выплевывать содержимое. Медведица, после  пронзительного визга Эммы, затрясла головой, лапой столкнула медвежонка под откос высотой более десяти метров. Потом спустила задние лапы и на брюхе сползла вниз. Федя, продолжая рычать, бросился на четвереньках за медведицей. Подбежал к краю обрыва, попробовал гавкнуть вслед, но изо рта выпадали песчинки вперемешку с травой. Он опять матюгнулся,  выпрямился во весь рост,  подтянул сползшие трусы, отряхнул колени и направился по косе успокаивать Эмму и вызволять овчарку Найду.

   За первую весну, пока  на точке не было собак, медведи  выходили на  избу более десятка раз. А когда в глубине косы мы построили туалет, то для безопасности внутри него всегда висело ружье заряженное картечью. Выходили из него, сначала внимательно осматриваясь по сторонам, и только потом шли по тропинке к избе.
   
   Как только озеро освободилось ото льда, Ефимыч начал обучать нас способами установки ставных неводов. Трудились целыми сутками, но одного члена бригады, в основном Вадима, на несколько часов приходилось освобождать от работы для приготовления пищи. Эмма категорически отказалась готовить нам еду и помогать на кухне. И чем ближе мы узнавали ее, тем сочувственнее относились к Феде.

   Как выяснилось, у этой женщины была только одна положительная черта - она очень много спала. А в остальном оказалась  больной на всю голову, истеричной и  капризной, как ее собака. К тому же  была она ужасной грязнулей, ленивой и страшной неряхой. А ее мнительность и ревность доходили до высшей степени абсурда и безрассудства.

   Как только мы уезжали на речку или озеро для проверки ставных неводов, сетей, она выходила на косу, садилась на рыбацкий ящик и не двигалась с места в ожидании нашего возвращения. Стоило нам  сойти  на берег,  она подходила вплотную к Феде и начинала обнюхивать его как собака, не пахнет ли от него женской парфюмерией. Мы всегда с иронией и улыбкой наблюдали за происходящим. А однажды я решил разыграть Эмму.

   Завершив проверку невода установленного на реке, мы уселись  внутри  большой пластиковой лодки, в которой находилось почти полтонны рыбы, и отправились к избе. Федя остался на ставнике подвязывать пересыпь. В это время по фарватеру прошел пассажирский катер «Маяк», который вез отдыхающих на турбазу. Капитан дал приветственный гудок, мы в ответ помахали руками.

   Наша лодка не успела упереться носом в песчаный берег косы, как из-за засолки вышла Эмма.

   -  А где Федя? – она злыми глазами уставилась на меня.

   -  Федя?! На «Маяке», - я показал рукой  на катер, вошедший в озеро. - Знакомую компанию встретил. Отпросился у меня на сутки. Сказал, хочет отдохнуть денек.

   - Баб в компании много? – она продолжала сверлить меня взглядом.

   - Баб?! – я вопросительно посмотрел на ребят, и едва сдерживая смех спросил. – Не заметили, сколько женщин там  было?

   - Мужиков-то точно двое, а женщин - не то три, не то четыре, - Ефимыч опустил голову, чтобы не рассмеяться и начал выставлять рыбацкие ящики.

   - Вот же кобель! Да я же ему яйца отрежу и налимам скормлю, - она оттолкнула неводную лодку, запрыгнула внутрь, и энергично взмахивая веслами, устремилась наперерез катеру. Но так как мощность «двигателей» была несоизмерима, через двести метров погоня прекратилась.

   Мы уже забыли про розыгрыш и занимались хозяйственными делами, когда вернулся ничего не подозревающий Федя. Кандидатка в супруги ждала его у засолки, в  ее руках был «чепик» - деревянный кол, какие мы  вбивали в грунт для закрепления растяжек ставных неводов. Только Федя сошел на берег и нагнулся, чтобы подтащить лодку, как получил по спине удар увесистой дубиной. Он крякнул и со словами:

   - Твою ж мать! - влетел внутрь лодки и головой ударился об двигатель, висевший на транце.

   - Что, блудный кобель! Никак натаскаться не можешь?! - она бросила деревянный кол и пошла вверх по косе в направлении избы.

   Сначала  выходки Эммы нас забавляли и смешили, но потом сцены ревности, скандалы  порядком  стали надоедать. Мы уже стали задумываться о том, как нам избавиться от этой истерички и отправить ее в город.  Да и побаивались за Федю, который уже находился на грани срыва и, не сдержавшись, мог просто прибить Эмму и заодно ее собачку.

   Конец терпению пришел после  ее очередной выходки. К нам на лодках приехала компания наших  друзей с женами. Женщины на летней кухне приготовили еду и красиво накрыли стол, который изобиловал разными блюдами. Расселись по периметру, и началось застолье. Из динамика звучала музыка. Выпивали, закусывали,  мирно и спокойно вели беседу между собой. Вдруг Эмма вскочила, схватилась руками за край скатерти и сдернула ее со стола.  С истеричным криком  набросилась на Федю, нанося ему удары  по лицу:

   - Что ты своими кобелиными глазками уставился на этих проституток!? Это они не с мужьями, а к тебе приехали!?

   -  Ты что, совсем больная? – Федя сначала только отмахивался, но потом его глаза стали наливаться кровью, он сжал кулаки и вдруг заговорил по-немецки:

   -  Sind sie Emma dolbanulas koft?

   -  Du Schuft traf es, - зло ответила она.

   Из-за стола ее, конечно, выпроводили, но поняли, что дальше уже терпеть невозможно. В этот же день Федя собрал пожитки несостоявшейся невесты,  вместе с Найдой усадил ее в лодку и на прощание сказал уже по-русски, чтобы всем был понятно:

   - Эмма. Мы с тобой отсидели много лет в одном лагере. Так вот. Если говорить на лагерном жаргоне, лучше «век свободы не видать», чем иметь такую спутницу по жизни, как ты. Короче. Мы странно встретились с тобой и срано разошлися.

   У женщины лицо перекосилось от злости. Она сначала молчала, пронизывая Федора  ненавистным взглядом, а потом перешла на оскорбления и стала   натравливать свою немощную собаку:

   - Weibliche! Bastard! Сука! Сволочь! Найда, взять его. Фас! Кусить его!
Федор отвернулся и, глядя на Ефимыча, произнес: 

   - Отвези эту пришибленную, пожалуйста! А то я  сейчас утоплю обеих  Муму, - и пошел прочь.

   Отправили Эмму в Норильск на старом пароходе «Маяк», который ходил свою последнюю навигацию. После ее отъезда, Федя как-то сразу преобразился, повеселел. Оказалось, что у него неплохое чувство  юмора. А на следующий день он удивил всех, выйдя утром из своего балка гладко выбритым.

   Первая летняя путина оказалась достаточно плодотворной. Хотя мы еще не имели хорошего опыта работы со ставными неводами, но учениками оказались трудолюбивыми и понятливыми. Сезон завершили, сдав на рыбзавод почти семьдесят тонн рыбы.
Наступила зима. Впереди предстояли еще более трудные задачи: постичь науку  ловли рыбы  подо льдом, освоить азы охоты на песца и соболя, научиться в продолжительную полярную зиму, при температурах иногда ниже пятидесяти градусов не только выживать, но и плодотворно трудиться.

   Первый же выход на озеро для установки сетей напомнил нам об  экстремальных условиях и чуть было не закончился трагедией. За несколько часов слаженной работы мы завели под лед все прогоны и установили сети. Уже стемнело, полная луна отражалась и преломлялась в  воде смотровых и прогонных лунок. Мороз напоминал о себе, прихватывая щеки, зависая на ресницах снежным веером, сжимая и ломая лед с раскатистым грохотом. Федя, выравнивая стоянки, повернулся в мою сторону:

   - Володь. Езжайте домой. Сколотите деревянный настил для заморозки рыбы. Завтра будем снимать первый урожай. А я еще немного покопаюсь, доведу все до ума. Тут работы осталось на полчаса. За мной не приезжай, я сам на лыжах дойду.
 
   Мы с Вадимом собрали и уложили в сани инвентарь, который в дальнейшей работе на сетях был уже не нужен. Я завел снегоход, и мы поехал к избе.
 Чтобы сколотить настил нам понадобилось не более часа.  Феди не было.

   - Что-то долго он там. У него даже ружья нет, - я стал всматриваться в сторону, где были установлены сети.

   Луна, освещала заснеженный ледяной наст, который отблеском матового серебра убегал дорожкой далеко вглубь озера. В дымке темной синевы проступали силуэты гор.

   - Так это же Федя. Пока все там не будет «чики-поки», домой не придёт. А какой зверь на него нападет, тот пусть сам и отбивается.

   Мы направились в избу. Большой ртутный термометр, закрепленный на угольнике, показывал минус тридцать четыре градуса.

   - Холодает. Хорошо хоть ветра нет.

   Вадим почистил колосники. Вытащил сгоревший уголь и начал растапливать печь. Я из кладовой принес две булки замороженного хлеба, балык муксуна. Булки разрезал вдоль, положил на решетку в  чашке с небольшим количеством воды и поставил в духовку. Через десять минут достал «свежеиспеченный» хлеб. Кастрюля с оленьей шурпой уже начала закипать. Прошло ещё около часа, а Федя так и не появился.

   - Что-то случилось. Ехать надо. Вадим, выскочи, посмотри, не идет ли?

   Через минуту в избу вернулся встревоженный Вадим:

   - На озере волки воют!

   Мы наспех накинули на себя одежду, схватили ружья, выскочили из избы. Уже подъезжали к сетям, когда в свете фар снегохода вдали замелькали силуэты убегающих волков.

   Федя сидел на ведре для  привады,  держал на коленях  норильную вилку. У его ног лежала  пешня и  лыжи.

   - Давно сидишь?

   - Сижу недолго. А вою уже больше часа,  - он положил в сани пешню, лыжи и уселся рядом с Вадимом. 

   В избе было тепло, уютно. Лампочки, запитанные от аккумуляторных батарей, освещали помещение. Мы сидели за столом и  с аппетитом расправляясь с балыком. Куски оленины лежали на противне. От кружек с наваристой шурпой вверх поднимался пар. Белый, как снег, горностай, взмахивая черной кисточкой на хвосте,  метался по столу, пытаясь у кого-нибудь из нас добыть себе  кусок пищи. Получал, хватал мелкими зубками, уносил под стол и снова возвращался.

   - Слушай, Плюшкин! Дай спокойно поесть, - Вадим попытался  отодвинуть зверька, но тот перепрыгнул через кисть его руки и подбежал к чашке, из которой ел Федя.

   - А ложкой не хочешь получить?

   Зверек настороженно взглянул глазками-бусинками  на суровое лицо Феди, угрожавшего ему ложкой, схватил кусочек рыбы и исчез под столом.

   После ужина Федя начал свой рассказ.

   - Короче. Вы уехали, а через час и я стал собираться. Надел лыжи, взял пешню и пошел. Только сделал несколько шагов, передо мной что-то мелькнуло. Думал, показалось. Стал внимательно вглядываться. Тут вышла луна, и я увидел отблеск  глаз. Огляделся, а вокруг меня, метрах в двадцати, четыре волка. Бегают по кругу, но близко не подходят. Я попятился назад, к ведру с привадой. Вонзил пешню в лед, а в руки взял норильную вилку. Думаю, если что, двух-то я точно насквозь продырявлю. Пешня тяжелая, ей много не намашешься, а норильная вилка - в самый раз, ею и проколоть можно и зацепить, как багром. Долго я так стоял. Волки бегают вокруг, а нападать не решаются. Я устал, сел на ведро, и волки сели. Я встал, и волки поднялись. Тишина стояла такая, что слышен был хруст снега под их лапами. Думаю, может мне закричать или  лаем их пугнуть?  И заорал, почти  как взбалмошная Эмма. Волки как шарахнулись в стороны, отбежали, а потом зубы оскалили и  заметались вокруг меня. Думаю: «Не угадал». Тогда встал на четвереньки и начал лаять.  Тут они  засуетились еще сильнее, стали  рычать, подходить ближе.   Думаю  «Опять не угадал. Не в ту тему песню запел». И тут вспомнилась мне пословица: «С волками жить, по-волчьи выть». И я,  ребяты, завыл, что есть мочи. И верите, подхватил один волк, потом другой. Вот так сидим, я вою про свое, они про свое. Но у меня почему-то получалось лучше. Может больше, чем у волков накопилось то, от чего  выть начинают? Мороз усиливался, ноги в валенках стали подмерзать. Повернулся я лицом в сторону избы, не теряя надежды, что  вы услышите. Присматриваюсь и продолжаю выть. Вас нет.  Тут уж начал я ругаться в Христа, Бога, душу мать. Потом думаю, а что это я Бога ругаю, не правильно это. Может, наоборот, попросить его о помощи надо. Только эта мысль проскочила в моей голове, волки засуетились и бросились от меня друг за дружкой. И верите,  ребяты, я впервые перекрестился. А вскоре  и  звук снегохода услышал.
 
   - Так и получилось. Я вышел на крыльцо, а с озера сразу  по ушам резануло. Все, Федор, ты мой должник. Не забудь при случае налить.

   - Вон. За печкой стоит. Наливай, сколько хош, и пей.

   - Не, то общая.

   Мы рассмеялись и начали готовиться ко сну. Федор, подошел к своей кровати и, взбивая подушку, вдруг  спросил:

   - Володь. Ты не знаешь, где о Боге можно почитать?

   - Ты же в него не веришь.

   - Это я в черта не верю. А про Бога ничего не говорил.

   - Хорошо. Постараюсь достать тебе библию.

   - И еще закажи ребятам  по рации, поедут к нам  на вездеходе, пусть захватят  пару собак. А то скоро в туалет с ружьем ходить придётся.

   - Так у нас и так в туалете ружье висит.

   - То ж от медведей, а я про волков.

Мы снова рассмеялись.  Вадим выключил свет, отсоединив аккумулятор. В избе стало темно, только через щели конфорок печи пробивался отблеск огоньков. Это разгорался уголь.