Дом на окраине

Игорь Хварцкия
тел. +7(940) 990-61-12
Цикл рассказов, вошедших в книгу «Дом на окраине» Абгосиздат, г.Сухум, 2015г.


ИГОРЬ ХВАРЦКИЯ РОДИЛСЯ В АБХАЗИИ В 1955 ГОДУ В СЕЛЕ ЗВАНДРИПШ.РАБОТАЛ КОРРЕСПОНДЕНТОМ РАДИО И ГАЗЕТ В АБХАЗСКОЙ АССР В 70-80-ЫЕ  ГОДЫ,В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ «АЛАШАРА», А ТАК ЖЕ В СОЮЗЕ ПИСАТЕЛЕЙ АБХАЗИИ РЕЖИССЕРОМ-ОРГАНИЗАТОМ БЮРО ПРОПАГАНДЫ ЛИТЕРАТУРЫ.АВТОР КНИГ СТИХОВ И ПРОЗЫ КАК НА АБХАЗСКОМ ЯЗЫКЕ,ТАК И НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ:ОН ДВУЯЗЫЧНЫЙ ПИСАТЕЛЬ.ОСНОВНЫЕ КНИГИ:МОНОГРАФИЯ «АБХАЗСКИЕ СКАЗКИ И ЛЕГЕНЕДЫ»МОСКВА ,ДИ-ДИК,1993Г.; «ЗЕМЛЯ АДАМА»(ДРЕВНЯЯ МИФОЛОГИЯ КАВКАЗСКИХ НАРОДОВ В КОНТЕКСТЕ ВЕТХОГО ЗАВЕТА) В СОАВТОРСТВЕ С Л.Л.РЕГЕЛЬСОНОМ,СУХУМ ,1997Г.«ПРОРОК  ПРОШЕЛ ЗДЕСЬ»,СТИХИ, СУХУМ,1991; «СИЛА МОЛЧАНИЯ»,СТИХИ,СУХУМ,2012; «ГОРА МУДРЕЦОВ»,РАССКАЗЫ,2009,СУХУМ(НА РУС. ЯЗ.); «ДОМ НА ОКРАИНЕ»,РАССКАЗЫ,ПЬЕСА И ЭССЕ, НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ, СУХУМ,2015.
ИГОРЬ ИВАНОВИЧ ХВАРЦКИЯ ЧЛЕН АССОЦИАЦИИ ПИСАТЕЛЕЙ АБХАЗИИ,ЧЛЕН СОЮЗА ЖУРНАЛИСТОВ АБХАЗИИ И РОССИИ,ПРЕЗИДЕНТ ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОГО ФОНДА «ИСТОКИ».

Игорь Хварцкия известен как поэт, хотя в 1987г. в издательстве «Алашара» вышел сборник его рассказов «Белый ястреб» на абхаз¬ском языке. Неоднократно выходили из печати  составленные им сборники абхазских легенд, сказок и пре¬даний.
Многие рассказы писателя на первый взгляд как будто говорят о пу¬стяках («Черный лебедь», «Фотография» и др.), но чем-то цепляют за душу, как-то воздействуют на настроение и заставляют внима¬тельнее вглядываться не только в окружающее нас, но и в прошлое, искать в нем истоки настоящего.
В некоторых рассказах читатель узнает  облик  довоенного Суху¬ма и его колоритных обитателей, есть горькие вещи о недавней войне, а ясновидящий Едрam выдает пристрастие автора к народным пре¬даниям и весь соткан из них.
Прозрачное сожаление о невозможности вернуться к лучшему в себе самом, тонкая наблюдательность и умение подметить неявные детали, дружелюбное отношение к миру и откровенное любование народными сказаниями составляют ускользающее очарование луч¬ших рассказов Игоря Хварцкия.
Особый интерес вызываю у читателя рассказы и эссе, посвященные пребыванию в Абхазии выдающихся русских писателей и путешественников XIX столетия.
МАРГАРИТА ОРЕЛКИНА



ДОМ НА ОКРАИНЕ


Персики были необыкновенного вкуса. А персиковые косточки, с глубокими морщинами на поверхности, напоминали лицо столетней старушки. Антон Павлович открыл бутыль с вином, и наполнил пунцовой «маджаркой» бокал. Вино это подарил ему епископ Сухумский Генадий, повстречавшийся ему верхом на лошади в Новом Афоне. Архиерей сопровождал писателя до монастыря, показал ему монастырское хозяйство и храм великомученика Пантелеймона. В монастырской лавке Антон Павлович купил образок для матери, потом он поднялся на вершину овеянной легендами Иверской горы, осмотрел средневековые грандиозные  крепостные сооружения, маленькую часовню и с вершины горы долго глядел на окрестные горы и море. Бескрайний морской простор и голубое небо на горизонте сливались и невозможно было понять, где кончается море и начинаентся небо. То, что он  записал в книжке, в Абхазии цитируют  уже сто лет, начиная с ученых,  писателей и журналистов до простых экскурсоводов: «Кто был в Новом Афоне и не поднялся на Иверскую гору, тот подобен тому, кто в Риме побывал и не увидел Римского Папу!»
      Вечером Антон Павлович прогулялся один по берегу моря, переночевал в монастырской гостинице, засыпал и просыпался под шум прибоя.
Рано утром отправился в Сухум на корабле и, уже через два часа сидел на балконе сухумской гостиницы. Все было таинственно вокруг, хотелось даже что-то написать об этом уголке земли, об этих людях, прогуливающихся по приморскому бульвару, во многом странных, с их загадочной жизнью. Антон Павлович подумал о художнике Исааке Левитане, который смог бы изобразить эту щедрую природу, так не похожую на российскую! Но, Левитан находится сейчас в небольшом городке Плес, на Волге, вместе с Софьей Кувшинниковой… Антону Павловичу хотелось поделиться своим душевным настроением с другом.
«Я в Абхазии!;– записал он в записной книжке.;– Ночь ночевал в монастыре «Новый Афон», а сегодня с утра сижу в Сухуме. Природа удивительна до бешенства и отчаяния. Все ново, сказочно, глупо, поэтично. Эвкалипты, чайные кусты, кипарисы, кедры, пальмы, ослы, лебеди, буйволы, сизые журавли, а главное;– горы, горы и горы, без конца и краю…»
Константин Паустовский напишет о картинах Левитана: «Они не ошеломляют глаз. Они скромны и точны, подобно чеховским рассказам, но чем дальше вглядываешься в них, тем все милее становится тишина провинциальных посадов, знакомых рек и поселков».
…Медленно потягивая «маджарку», чем-то напоминающую любимое шампанское, писатель окинул взглядом набережную Сухума с балкона гостиницы «Ориенталь». Внимание его привлекла группа абхазских князей с двумя дамами, одна из которых;– молодая блондинка с черными глазами, показалась ему ослепительно красивой! Он взял карандаш и продолжил письмо: «Сижу я сейчас на балконе, а мимо прохаживаются абхазцы в костюмах маскарадных капуцинов; через дорогу бульвар с маслинами, кедрами и кипарисами, за бульваром темно-синее море».

– Чайник поставить?;– Ольга вышла из дома и по дорожке сада направилась ко мне.
– Попозже,;– сказал я, не без труда возвращаясь к действительности.
Она прошла мимо меня, но, неожиданно повернула  на террасу, или как она называет его;– балкон. Это особенный балкон, без него сад немыслим. Он словно нависает над пляжем.
Дом Ольги утопает в райском саду на берегу моря, между железной дорогой и морем, за восточной границей города, на правой стороне реки Келасур, недалеко от береговой башни Великой абхазской стены, которая тянется в сторону гор как высохшее русло времени…
Стоя на террасе, увитой глицинией, она окинула зорким взглядом келасурский изгиб берега, город, окутанный летней дымкой, каштакский пляж, и ненавистных ей отдыхающих. Особенно ее раздражают женщины с детьми, купающиеся всегда с громким визгом.
После того, как мама Ольги, знаменитая художница Ольга Брендель в 1999 году умерла, дочь осталась одна и стала хранительницей;– и дома, и маминых картин, и сада с двумя столетними реликтовыми дубами, и даже окрестности этой уникальной усадьбы на берегу моря. Ольга даже вынудила покинуть эти места некоего пенсионера из Краснодара, в прошлом преподавателя философии, который из бревен и камней, выносимых морем, воздвиг на песке некую собственную Вселенную.
Вначале я даже помогал ему таскать бревна и камни, но потом, откровенно говоря, и меня стала раздражать энергия, с которой этот истощенный человек, чем-то напоминавший муравья, перекатывал по пляжному песку пятидесятикилограммовые камни, чтобы завершить задуманный им дизайн. Однажды он даже признался мне, что уже является гражданином Абхазии и, хочет юридически оформить на себя этот участок пляжа. Я конечно, предпочитаю, чтобы единственным архитектором прибрежных пейзажей было море. Потом, когда он покинул этот берег, море стало заносить песком нагроможденные философом камни, и теперь они уже погрузились в него настолько, что даже напоминают древние каменные постройки- ацангуары на альпийских лугах горной Абхазии.
Признаться, я люблю берег моря больше всего зимой, когда он пуст, а на водной глади снуют только утки-нырки, а закаты поражают своей лиловой окраской.
  – Интересно, когда польет? Думаю, даже завтра… Древесные лягушки молчат, но море бузит,;– проговорила Ольга, возвращаясь с террасы. Ольга часто говорит о погоде и почему-то именно о дожде. И сейчас ее непоколебимая уверенность в том, что скоро пойдет дождь, даже немного отвлекла меня от удушающей жары, которая обычно в это время;– как-никак середина августа!;– должна потихоньку спадать.
 
Сто двадцать с лишним лет тому назад, сидя на балконе сухумской гостиницы «Гранд-отель», спасаясь от солнца, Антон Павлович Чехов писал своему приятелю Исааку Левитану: «Жарко невыносимо! Варюсь в собственном поте. Мой красный шнурок на сорочке раскис от пота и пустил красный сок; рубаха, лоб, и подмышки хоть выжми. Кое-как спасаюсь купаньем… Вечереет… Скоро поеду на пароходе. Вы не поверите, голубчик, до какой степени вкусны здесь персики! Величиной с большое яблоко, бархатные, сочные… Ешь, а нутро так и ползет по пальцам».

– Мухи жужжат и лягушки заквакали… А над университетом;– гадость!– голос Ольги вернул меня в реальность. «Может и вправду пойдет дождь…»– мысленно соглашаюсь я, поворачиваясь в сторону горы, в зелени которой утопает здание Абхазского университета.
«Гадостью» она называет дождевые облака, которые на самом деле еще едва прорисовываются на ярко-синем небе. Они еще очень далеко, в горах Кавказа, над вершиной Чумкузба. И если уж над Чумкузбой появляются темные облака,;–это уж конечно, к дождю!
Ольга прожила всю жизнь на берегу моря и погоду определяет по тому, как солнце садится в море.  В то же время она подкрепляет собственные прогнозы с показаниями очень редкого дореволюционного барометра. Дед Ольги привез этот чувствительный прибор из Цусимы, после русско-японской войны. Прежде чем оказаться в домике у моря, барометр безотказно служил на боевом корабле. Теперь он висит у Ольги в спальне, на видном месте, рядом с портретом деда. Дед Ольги внешне напоминает то ли чеховских героев, то ли самого Чехова;– пенсне и бородкой.
Ольга в основном проводит время за письменным столом: пишет историю изобразительного искусства Абхазии, а когда устает писать, начинает с такой-же неутомимостью работать в саду: руками выкорчевывает всякие сорняки,  стряхивает с корней остатки земли, складывает в кучу и просит меня, чтобы я их выкинул в ежевичные кусты, за железной дорогой. 
В саду растут два огромных реликтовых дуба;– осколки Каштакского леса, чем-то напоминающие береговую башню Великой Абхазской стены. Громадными руками ветвей дубы ласкают, обнимают весь сад и даже дом, удерживая на себе царство суеты, гомона, трели всевозможных птиц, а листва тихо напевает колыбельные песни птицам, под аккомпонемент морского прибоя.
Ольге особенно нравятся вороны, называет их подругами, карканье их ласкает ее слух, а наблюдать за ними, когда птицы красиво фланируя над усадьбой опускаются на берег и важно расхаживают по пляжу, напоминая денди во фраках;– одно удовольствие для нее! Иногда и мне кажется, что вместо карканья я слышу меццо-сопрано, как у одной моей знакомой певицы. В отличие от ворон,улитки очень раздражают Ольгу, она их не переносит, увидев где-нибудь на листве, резко отодрав бросает на землю и, с хрустом раздавив, размазывает ногой по земле, считая, что они жрут зелень. После того, как  однажды я осуждающе посмотрел на нее за чрезмерную ее жестокость к улиткам, она, перед тем как убить очередную улитку, грозно уже грозно приговаривает: «я тебе не Игорь Хварцкия!»
Море вечно меняется: то, оно ярко-голубое, то;– темно-синее, то;– серое. Когда оно спокойно, на еле заметных волнах покачиваются стаи чаек и уток-нырков. Порой в нем просыпается необузданная сила, под шум ветра вздымающиеся волны издают громогласный вой, а бурлящая белоснежная пена заполняет весь берег.
После шторма воздух свеж особенно, ветер слабеет, а блики солнца вновь начинают весело играть на поверхности моря.

– Господи, кого только у нас не было…– глубоко вздыхает Ольга, садится рядом и предается воспоминаниям. Она много раз рассказывала о том, что два знаменитых человека – великий поэт Михаил Лермонтов и художник-передвижник Григорий Мясоедов находятся в родственных отношения с семьей Бренделей.
А о тех, кто побывал в этом доме на морском берегу, конечно, стоит рассказать.Мимоходом заметим, что Сергей Михалков бывал здесь и подарил ей, тогда еще маленькой девочке свои книги с автографом. Фазиль Искандер, которого она называет Зючкой, его детским именем, не только дарил ей свои произведения, но и ловил рыбу с ее отцом;– Евгением Войцеховским. Они заходили на лодке далеко в открытое море. Владимир Золотарев, ведущий математик в Советском Союзе, когда отдыхал здесь, обращался к Ольге только на «вы».Ольга учила математика игре в нарды, а он, во время игры в нарды, открывал ей глубокие секреты теории вероятности. Плодом их беседы стала статья Ольги, которая появилась в печатном органе Всесоюзного научно-исследовательского  института системных исследований под названием: «О применении моделей обслуживания для оценки эффективности розничной торговли», в которой она доказала при помощи теории вероятности преимущество режима самообслуживания в магазинах. Художник Иван Цомая, друг семьи Бренделей, водил на охоту самых почетных гостей этого дома. Кстати, в молодости Иван Павлович как лучший охотник, сопровождал в горной охоте Нестора Лакоба. Знаменитый руководитель Абхазии в 1937 году был отравлен в Тбилиси не без ведома  Лаврентия Берия. Неутомимый Цомая после этого уже сопровождал в горной охоте самого Берия, а так же  Сталина, когда он отдыхал в Мюссере или на Рице. 
      Особенно мне запомнился рассказ Ольги о Борисе Абрамовиче Петрушевском, известном в Советском Союзе специалисте в области сейсмологии, который приезжал к ним каждое лето.
Он и во время отдыха продолжал работать. Любил устроиться за столиком в саду, в длинных, до колен семейных трусах, и рядом ставил двухлитровый кувшин с вином «Изабелла». Когда он заканчивал работу, кувшин уже был пуст. После плодотворной работы он откладывал книги в сторону, быстро одевался и приказывал всем садиться в машину: всех ждал вкусный ужин в ресторане  Мерхеули. Так он праздновал рождение еще однй важной работы о природе землетрясения.
– Я нарекла его Землетрусом, - продолжает Ольга, - приезжал он с женой Варварой Александровной, но мы ее звали просто Варечка. В Москве Петрушевские жили в шикарном двухэтажном деревянном доме по улице Беговой. Интересно, сохранился ли этот дом, и если сохранился, кто в нем сейчас живет?;– задает она вопрос самой себе. На Ольгу начинают наплывать воспоминания, но она тут же неожиданно перебивает  себя:
– Чайник поставить? Я киваю, и прошу, чтобы вместо лимона к чаю она принесла шивомикан, который из своего сада вчера принесла соседка Маргариты Орелкина.
За чашкой чая вспоминаем соседей, которые лет шестьдесят тому назад занимали вторую половину этого дома на берегу моря: врача и коллекционера Иезекиила Лазаревича Фишкова с женой Александрой Дмитриевной и художника Валентина Семеновича Контарева.
Ольга хорошо помнит, как в пожилом уже возрасте, худенькая и опрятная Александра Дмитриевна, жена доктора Фишкова, увлеклась собачками-болонками. Вначале их было у нее две, а потом количество собачек «доросло» до пятнадцати. Каждый день она выводила во двор и прогуливала своих любимиц. В прохладную погоду каждая была одета в специально сшитый жилетик. Потом она кормила собачек из ложечки, предварительно усадив их на ступеньки внутренней лестницы дома. Интересно, что очень скоро собачки безо всякого принуждения рассаживались по местам на лестнице и скромно, без суеты, сосредоточенно ждали, когда выйдет из кухни Александра Дмитриевна с миской, полной собачьей каши и ложечкой для кормления в руке.
В те времена доктор Фишков и художник Контарев прославились в округе как целители. В качестве снадобья они использовали пчелиный яд. Ольга помнит, как желающие лечиться стояли в очереди возле ворот. Очередь доходила до железной дороги, то есть была не меньше десяти метров. Пациенты, пришедшие пораньше других, толпились в прихожей комнате.
Справедливости ради нужно заметить, что искусство врачевания пчелиным ядом доктор Фишков заимствовал у художника Валентина Семеновича, который научился этому искусству, как, впрочем, и многим другим премудростям, на Ближнем Востоке.
Ольга рассказывает о том, как ее дед Владимир Брендель, потомственный дворянин с немецко-шведскими корнями и Валентин Контарев, дворянин и донской казак, познакомились. Владимир Николаевич увлекался игрой на виолончели, но инструмента не было у него. По совету музыкантов, Владимир Брендель вместе с дочерью отправляется к Валентину Контареву. Маэстро пригласил гостей войти в дом. Будущей художнице Ольге Брендель в то время было около восьми лет, ходила она в короткой юбке. Её приглашают сесть, она поднимает юбку, садясь на диван. И, о Боже, вскакивает со страшным визгом от страха! Её тельце почувствовало что-то страшно холодное и двигающееся. Вскочив, она увидела удава, который мирно спал. Но, его потревожили и он зашевелился. И на всю жизнь сохранила Ольга Брендель чувство, охватившее её в тот момент,;– холод и отвращение; возможно, с тех пор ей стали страшно неприятны встречи со змеями и ящерицами.
Как потом выяснилось, Контарев в то время жил с циркачкой Азазе-Чухан, которая выступала в цирке с удавом. Удав был стар и постоянно нежился на диване.
Валентин Семёнович помог приобрести виолончель, но, что самое главное, Владимир Николаевич увидел в нём эрудированного человека и интересного собеседника: круг интересов их совпадал. Контарев окончил школу живописи и ваяния в классе Валентина Серова, Московскую консерваторию по классу скрипки, а так-же прослушал курс лекции в медицинском институте. Они вместе и построили этот дом на берегу моря. Потеряв после революции целое имение под Москвой, ветеринарный врач, столбовой дворянин Владимир Николаевич Брендель и его жена, Анна Александровна Жебровская, тоже дворянского рода, окончившая московскую гимназию, а затем высшие женские курсы, великолепно владевшая иностранными языками, построили дом на самом берегу моря в Сухуме. Маленькой Оленьке тогда было четыре года.
Как-то вечером, гуляя с женой по бульвару, около ресторана «Рица» Владимир Николаевич услышал великолепную музыку Бетховена, и его заинтересовал, так сказать, родник, из которого лилась чудесная музыка. В зале ресторана «Рица» звучали;– виолончель, рояль и скрипка. Впоследствии чета Брендель знакомится с исполнителями: Павлом Альфонсовичем Рейнвальдом, его женой Ольгой Петровной Вепрейской и ее сестрой Марией Петровной. Рейнвальд и Вепрейские были не только превосходные музыканты, но всесторонне образованные люди, интересовались литературой и изобразительным искусством. И как было приятно погружаться в атмосферу непринужденной беседы об искусстве в сопровождении музыки: Грига, Баха, Листа, Бетховена…К этой компании позже присоединятся маститый художник и виртуозный скрипач Контарев и доктор Строевонс, тоже с женой;– пианисткой.
Интересно, что художник Валентин Контарев родился, когда в Абхазии побывал Антон Павлович Чехов;– в 1888 году.
      В молодости он заинтересовался искусством Востока, потрясли юношу тонкое изящество и красота ювелирных изделий, увиденные в музеях Москвы, и для того, чтобы овладеть этим искусством, он отправляется в путешествие;– проходит пешком Палестину, Египет и Сирию. Революция застала Контарева на родине предков, на Дону. Однако он был не из тех, кто поспешил присягнуть революции под красными знаменами. Он выбрал другой, куда более трудный путь;– путь отступления на юг. Таким образом, приблизительно в 1921 году судьба забросила его в Сухум.
Времена были тяжелые, необходимо было как-то выживать, и Валентин Семенович открывает в Рыбном переулке мастерскую и начинает работать как мастер-жестянщик;– чинит и изготавливает лейки и примусы. Постепенно из мастера-жестянщика он превращается в ювелира. Чтобы сводить концы с концами, он делает кинжалы из кости. Рукоятки кинжалов оправляет серебром, чернит их. Делает он и кавказские пояса, оформляя их таким же образом.
Но, при этом Валентин Семенович оставался художником, и как истинный художник, он не мыслил себя вне творчества. Каждое лето с большим самодельным этюдником он отправлялся в горы;– в настоящие горы, и писал пейзажи.
С собой он брал громадную пачку картона. Пребывание в дальних горах давало ему возможность не только запечатлеть красоту окружающей природы, но и заряжало энергией и настраивало на творческую волну. К тому же это были каникулы от его бесконечных  дам.
А потом, зимой, по этюдам и наброскам он писал большие холсты. Его горные пейзажи отличаются особым авторским почерком.
Доктор Иезекиил Лазаревич. Фишков приобрел очень много живописных работ художника, которые впоследствии передал в фонд Национальной галереи. А вот уникальных ювелирных работ, в первую очередь, чеканных серебряных кавказских поясов Контарева, Государственный музей Республики Абхазия, к сожалению, не имеет.
 Будучи высокоэрудированным человеком, он становился центром любой компании. Ему было что рассказать, и излагал он всё очень интересно. Валентин Контарев был человеком богемы. Историю его жизни можно воссоздать как историю постоянной смены дам, с возрастом, просто женщин, а в конце жизни;– незатейливых проституток.
Между семейством Брендель и Контаревым устанавливаются тесные дружеские отношения. Валентин Семенович приглашал к себе в гости и устраивал угощения. Думается, далеко не каждому придет мысль вместо скатерти использовать банановый лист. А вот у Валентина Семеновича такая идея возникла. Он брал кинжал, выходил во двор, одним махом срезал лист и затем стелил его на стол. И как-то особо экзотично смотрелись на нём блюда его собственного приготовления. Чаще всего это была различная дичь в зависимости от сезона. Валентин Семенович очень любил бывать на природе, и к тому же он был великолепным охотником.
Бывало, во время трапезы Валентин Семенович исчезал куда-то, а через некоторое время из коридорчика его крохотного жилища начинали доноситься звуки скрипки. Играл он произведения Грига и, конечно, «Гулял казак за Дунаем». Все это создавало особую неповторимую атмосферу прекрасного, остроту чувства жизни.
С 12 лет Ольга-старшая начинает брать у Валентина Конатарева уроки живописи. Но не основам живописи в первую очередь научил художник девочку. Он готовит рейки и на первом уроке показывает, как нужно собирать подрамник, как натягивать холст.
Валентин Семенович знакомит свою ученицу с основами перспективы и искусствоведения, рассказывает о жизни и творчестве художников.
Девочка с большим трудом делает подрамник, с помощью учителя натягивает холст, поскольку силёнок у неё ещё не хватает. «Что же я буду писать?»;– думала она. И маэстро ставит букет цветов, красивый, пахнущий так, что аромат наполняет всю комнату. И сначала неуверенно, но потом всё смелее кладёт девочка мазок за мазком, а учитель в это время знакомит ее с теорией создания живописного произведения.
С первых же уроков между ними сложились дружеские отношения, художник очень полюбил Оленьку и дал ей особое имя;– Мамзель-Стрекозель.
Контарев по-прежнему ведет богемный образ жизни: у него в гостях постоянно много художников. Часто бывает у него Борис Петров. Немало у него друзей и среди врачей, в том числе хирург Варлам Шервашидзе. Хирург очень часто обращался к художнику с просьбой сделать зарисовки во время проводимых им операций. Эти материалы очень помогали Шервашидзе в последующей его работе. Ведь это были зарисовки не просто художника, а художника с медицинским образованием.
…Прогуливаясь в окрестностях Сухума, Валентин Контарев и Владимир Брендель приняли решение совместно построить здесь в Каштаке, на берегу моря дом, рядом с домом преподавателя английского языка Валентины Скультэ. Проект будущего дома попросили выполнить художника Бориса Петрова.
– Как можно познакомиться с творчеством Бориса Петрова по одному натюрморту «Орхидеи», который находится в картинной галерее Абхазии…Ведь он был великолепным живописцем!;– с негодованием Ольга обращается ко мне.;– На месте кинотеатра «Олимпия», помню, был открыт гостроном и весь фриз этого магазина был составлен из отдельных пейзажей: «Пейзаж с морем», «Цветущий персик». «Олеандр», а так же натюрмортов. А где эти работы сейчас?..
– Как закончил свою жизнь Валентин Контарев?;– спрашиваю я Ольгу.
– Мама рассказывала о том, как в 1951 году его посадили в тюрьму, за анекдот про Берия, рассказанный в кругу соседей. Донес не него сосед-мингрел. Из тюрьмы он вернулся другим человеком. Теперь он был похож на векового дуба, высохшего наполовину. В последнее время художник часто лежал на тахте, у себя в мастерской. К этому времени он завел семь черных котов, которых никогда не выпускал из комнаты. При появлении посторонних, они шарахались в разные стороны. Когда он отдыхал, грудь была обнажена и на всем теле, от головы до ног, устраивались все семь черных котов. В таком положении он и умер… По-настоящему он любил только красавицу;– Ариадну Сабанскую, преподавательницу математики, но она променяла Сухум на Новосибирск.
 В рассказе Фазиля Искандера «Морской скорпион» есть один персонаж: старик-художник с сумрачным лицом, по фамилии Сундарев. Это и есть Валентин Контарев.
 
Но вернемся в Сухум 1888 года, в гостиницу «Гранд-отель». Кстати, немного забегая вперед, скажу, что именно этот год был особенно богат именитыми гостями,посетившими Абхазию. Достаточно вспомнить Царскую Августейшую чету, посетившую Новый Афон и мужской монастырь Симона Кананита, строительство которого было завершено в том же году, а так же, конечно, графиню Прасковью Сергеевну Уварову, которая приехала на корабле и буквально исходила всю Абхазию. Однако, о ней мы поговорим в другом месте…
Антон Павлович взял в руки и перелистал лежавшее на столе иллюстрированное приложение к газете «Кавказ». Внимание его привлек портрет сидящего мужчины в черкеске, с благородным лицом и красивой гривой волос на голове, в кампании вокруг него стоящих своих сородичей. Если бы не кавказская черкеска, можно было бы вполне принять его за европейского аристократа. Фотографию сопровождала статья, в которой речь шла об абхазском князе Михаиле (Алмахсите) Маршания, владельце села Джгерда с окрестностями, одного из представителей мощного княжеского клана горной Абхазии. В 1866 году он вместе с братом Адамуром пришел на помощь осажденному восставшими абхазами в цебельдинской крепости Мрамба русскому гарнизону. За помощь князь получил офицерский чин и остался жить с семьей в Цебельде, после выселения оттуда восставших его единоплеменников.
Но, поводом для газетной статьи стала другая история, связанная с князем.
Алмахсид Маршания, представлявший потомков происходивших от князя Тлапса Маршания, согласившись на встречу с кровным врагом семьи, князем Саатбеем Маршания, представлявшим потомков, происходивших от князя Учарди Маршания, которую организовал для примирения кровников из одного рода кутаисский генерал-губернатор, князь Г.Р. Эристов, во время примирительной речи губернатора выстрелом убил Саатбея.
Автором другой публикации газеты;– «Воспоминания кавказского офицера» был Федор Федорович Торнау, происходивший из курляндских баронов. Офицер–разведчик был заброшен на Кавказ в начале 30-х годов Х1Х столетия. В Абхазии он появился в 1825 году и первым долгом нанес визит владетелю Михаилу Шервашидзе, сделав ему щедрые подарки. Около полугода пожив в Абхазии, барон предпринял поход к северокавказским абазинам через горы и перевалы Главного Кавказского хребта, с целью установить приблизительное количество мужчин, способных носить оружие среди абхазских и абазинских племен. Спутником барона и предводителем этого небольшого отряда в этом сложном походе согласился известный дворянин Соломон Миканба из Анухвы. К тому времени пребывание барона в Абхазии стало небезопасным для него. Встречая его, горцы не спрашивали о цели его приезда в Абхазию. Но, заинтересовался его личностью Кац Маргания;– первый сподвижник владетельного князя, генерал царской армии. «Ты;– молодая лиса, а я;– старый волк, не будем лукавить друг перед другом,;– сказал ему однажды Кац, догадывавшийся о его секретной миссии.;– Лучше побереги свою голову, она нужна тебе для другого дела. Знаменитый абрек Багаркан–ипа Маршания поклялся поймать тебя и привезти в Цебельду живого или мертвого, если ты не перестанешь ездить по Абхазии. Он сказал, что позволит надеть на себя через плечо прялку вместо ружья, если не сдержит своего слова». Как-то Торнау случайно столкнулся с отчаянным абреком в лесу, но разведчик не растерявшись, поднял правую руку и приветствовал абрека по-абхазски, затем ловко спрыгнув с коня чесанул в заросли, воспользовавшись минутной заминкой врага. Багаркан– ипа разрывая кинжалом колючки бежал за ним но, в конце-концов потерял его из вида…
Антон Павлович с интересом прочитал отрывок сочинения барона Федора Торнау «Записки Кавказского офицера». Даже Лев Николаевич Толстой воспользовался этим сочинением, когда писал своего «Кавказского пленника». Антон Павлович узнал об этом от самого Льва Николаевича.
…Жара была нестерпимая. Завтра корабль отчалит от этого берега и он уедет навсегда из Абхазии. Антон Павлович взял ручку, подумал, и мысленно беседуя с Исааком Левитаном, написал в записной книжке: «Если бы я пожил в Абхазии хотя месяц, думаю, написал бы с полсотни обольстительных сказок. Подлец я за то, что не умею рисовать…».

Это желание Чехова попытался осуществить другой писатель;– Константин Георгиевич Паустовский. Судьба привела его в Абхазию в первый год после установления Советской власти, когда по всей России свирепствовали голод и революционный хаос, здесь был оазис счастливой и спокойной жизни, где не было ни голода, ни стона , ни плача. «Этот рай назывался Абхазией»;– писал он, подтверждая этим то, что Абхазия для России пробрела  значение «святой земли». Кажется, судьба привела его в Сухум для того, чтобы увековечить в повести «Бросок на юг» хотя бы некоторые из тех «тысячи сюжетов», глядевших на Чехова « с каждого кустика, со всех теней и полутеней».
 Рано утром, еще находясь в каюте корабля, стоявшего на рейде в Сухумской бухте, Константин Георгиевич уловил запахи цветов и растении доносившихся с городских улиц: « С города наплывали терпкие запахи, сливаясь с чуть ощутимым шелковистым веянием роз. Запахи то сплетались в тугой клубок, сжимая воздух до густоты сиропа, то расплетались на отдельные волокна, и тогда я улавливал дыхание азалий, лавров, эвкалиптов, олеандров, глициний…»
       Паустовский  оказался в гуще захватывающих, драматичных событий, как только сошел с корабля на абхазский берег. Писателя потрясла судьба князя Шервашидзе, ставшего жертвой  кровной мести. После долгой разлуки с Родиной князь прибыл из Турции в свой родной Сухум. Не успел князь открыть дверь собственного дома на Сухумской горе, он был убит своим кровным врагом, князем Эмухвари, у порога собственного дома, на глазах у жены и маленького сына.
 Константин Паустовский побывал в разных уголках Абхазии : в Новом Афоне, где он вместе с Исааком Бабелем попробовал превосходное монастырское вино «маджарка», от которого обостряются все чувств; в его память врезалось увиденное в селе Эшера;– необыкновенно красивое лицо случайно убитого юноши; поднялся на озеро Амткел и провел неделю в горах, под душераздирающий вой шакалов.
 Писатель присматривается внимательно к непривычной, удивительной жизни маленькой республики: его удивило то, что председатель Совнаркома Абхазии Нестор Лакоба увидев шагающего по пыльной улице князя Шервашидзе, останавив свою машину выходил к нему навстречу и, согласно абхазскому обычаю, целовал почтенного старца в плечо.
 Его поразила горная Абхазия и озеро Амткел:
«Хрустальность (а может быть, вернее;– кристальность) отражения в его воде было настолько совершенно, что отличить отражение берегов и гор от настоящих было невозможно…я невольно вскрикнул от неожиданности, когда поднял глаза от поплавка и вдруг увидел отражение солнца в ледниках, как бы обагренных кровью.
Я вскрикнул невольно и рассердился на себя за то, что не сдержался. Но, слишком огромен был дым облаков и слишком алмазен был блеск льдов на вершине Маруха.
Во время заката у подножия Главного хребта я видел одно из самых величественных зрелищ на земле;– разлив такого цветового блеска, что казалось, на этой высоте над уровнем моря у наших глаз появляется дополнительное свойство видеть гораздо больше красок».

Жара была нестерпимая. Антон Павлович вышел из гостиницы, собираясь искупаться в море, рядом с развалинами Сухумской крепости.

Я взял полотенце, и открыв калитку, вышел на пляж. Жара была нестерпима. «Барометр страшно падает, мухи жужжат, лягушки заквакали…»;– донеслось до меня голос Ольги с балкона.



НЕПРЕВЗОЙДЕННЫЙ УКРОТИТЕЛЬ СЛОВА

ПЛАТОН И ОХОТА С  ЯСТРЕБОМ

Э
то было где-то в середине 80-х годов.
Однажды я встретил Фазиля Искандера около здания редакции республиканских газет. Было немного странно и необычно видеть его одного, потому что он всегда собирал вокруг себя многочисленных почитателей своего таланта. Я, конечно же, обрадовался, увидев его одного. Мне вначале показалось, что он ждет кого-то, но оказалось, что Фазиль ищет проводника, или, вернее, спутника, для поездки в какую-нибудь деревню, для беседы с укротителем ястребов.
Излишне, наверное, говорить здесь о том, что я тут же вызвался сопровождать его. Через некоторое время мы на легковой машине мчались в сторону села Звандрипш. Доехав до реки Хипста, наша машина свернула на проселочную дорогу. Вскоре мы оказались в моем дедовском доме. Тетя Женя быстро стала накрывать стол, а я пошел за Платоном (так звали соседа, который славился как искусный мастер ловли и укрощения ястреба;– этой красивой, гордой, хищной птицы). Кстати, ястреба нелегко дрессировать, тем более научить его ловить перепела.
Платон обрадовался узнав, что такой знаменитый писатель как Фазиль Искандер интересуется его искусством укротителя хищной птицы. Вскоре мы сидели за столом, и между тостами Платон очень эмоционально рассказывал о хитросплетениях и тонкостях укрощения ястреба, о разновидностях этой гордой птицы. Фазиль ничего не записывал, но внимательно слушал знатока ястребиной охоты. А мне было особенно интересно, в качестве свидетеля уникальной беседы: ведь не так часто предоставляется возможность заглянуть в творческую мастерскую большого писателя, увидеть «кухню» создания будущего произведения.
– Между прочим,;– заметил Платон,;– один мингрел укротил вместо ястреба ворону.
– Как?;– удивился Фазиль,;– для чего он ее «укротил»?
– Просто так, для интереса,;– ответил Платон улыбаясь,;– я его не раз видел: идет по Золотому Берегу под палящим солнцем, смотрит в небо, ища свою ворону, зовет ее: «кар– кар-кар!». Вдруг, откуда ни возьмись, ворона летит к нему, садится на голову, и он идет по полю с вороной на голове...
Поздно вечером мы распрощались с хозяевами, сели в машину и поехали обратно в Сухум. Фазиль сидел молча, погрузившись в размышления.
...В следующем году, в журнале «Юность» был опубликован рассказ писателя «Чик на охоте». Прочитав рассказ, я вновь явственно ощутил атмосферу того чудного дня в Звандрипше, но меня поразило то, как Фазиль творчески переосмыслил услышанное и увиденное. Наряду с тонкими особенностями ястребиной охоты, в рассказе «Чик на охоте» писатель с присущим ему юмором обыграл и историю укрощения вороны. У вороны в рассказе появилась верная спутница жизни;– ворониха, и, естественно, не обошлось без острой сюжетной драмы.
Так я оказался свидетелем, и отчасти участником создания нового произведения выдающегося писателя, в котором в очередной раз Фазиль Искандер проявил себя как непревзойденный «укротитель» слова.





В ГОСТЯХ У МАРГАРИТЫ ОРЕЛКИНОЙ

Я
 не согласна, он не укротитель слова,;– сказала Маргарита Орелкина.  6 марта, в день 80-летия Фазиля я был в гостях у его давней приятельницы. Она сидела в привычной своей позе, поглаживая одну из своих кошек. За окном негромко рокотало море, участвуя фоном и комментатором в нашей беседе. Я смотрел то на волны, то на её лицо, чем-то напоминающее византийскую фреску, то на черную кошку Кляксу, которая сидела выше других на «капитанском мостике», уютно устроившись в открытой форточке окна, окидывая взглядом остальные шестнадцать, тоже сидевших в разных позах на своих местах, занимая как бы свои боевые позиции в ожидании ужина, одновременно чутко реагируя на малейшие движения строгой Маргариты , стараясь угадать момент, когда она, наконец, закончит разговор со мной и приступит к настоящему делу.
– Он не укрощает слово, слово изначально ему подчиняется,;– продолжала она после паузы. И неожиданно воодушевившись, стала убеждать:
– Укрощение подразумевает какое-то сопротивление, противодействие. Этого у Фазиля совершенно не ощущается, он не подчиняет себе слово, слово ему послушно. Скорее Фазиль;– неистощимый, неиссякаемый источник, он всего себя с безудержной щедростью отдаёт миру и ещё больше обретает в себе. Он весь нараспашку, не утаивает ни крупицы, всех оделяя своей философской глубиной, неисчерпаемой добротой, особенным, необыкновенным юмором;– без злости, едкости, сарказма. Этот юмор, какая-то бесконечно милая ирония сопутствуют ему даже в самых трагических темах, таких как «Пиры Валтасара», в самых драматических ситуациях...
Я, немного оторопев от такого напористого выступления, вступился:
– А как быть с тем, что один очень «начитанный» абхазский писатель заявил, что не нашёл в его творчестве ни одной экзистенциальной фразы?
– Пусть ищет эти фразы у Кьеркегора. Он не найдёт их и у Достоевского...
– Фазиль не укрощает и себя;– он всего себя раздаёт людям, всё своё богатство, все свои страсти. И даже 80 лет не могут его укротить,;– неожиданно завершила свою речь Маргарита и решительно встала, чтобы покормить кошек. При этом кошка, сидевшая у нее на коленях, ловко спрыгнула на пол.
Попрощавшись с хозяйкой райского уголка, я спустился со двора, прямо на пляж, и направился по берегу моря в сторону Келасурского моста.
Почему-то, в памяти всплыли строки из стихотворения Искандера «Христос»:
«Христос предвидел, что предаст Иуда,
Но почему ж не свершил он Чуда?
Уча добру он допустил злодейство.
Чем объяснить печальное бездейство?»
В Евангелии от Луки есть ответ: «...и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка».
«И вера у него особая, Фазиль просто верен себе»,;– возможно, так прокомментировала бы Маргарита Орелкина этот стих.
Некоторое время я постоял на берегу реки, вглядываясь в бурный поток.


ПОЧЕМУ ТРУДНО ПОВЕРИТЬ В БОГА?

Среди создателей современной культуры было множество одаренных и благородных людей, которые отвергли как преступные внушения преисподних сил, так и лукавые нашептывания «князя господствующего в воздухе», но при этом попали во власть скептического, недо¬верчивого настроения, замкнутого на материальном мире и на человеке с его приземленными текущими проблемами. При этом теряется из виду вся перспектива человеческого развития, картина жизни замыкается в узкий промежуток между рождением и смертью и никакие реальности духовного мира не принимаются всерьез. Одним из самых подходящих занятий при таком настроении становится ироническая критика Творца, хотя и «несуществующего», за нелогичность, непоследовательность и безрезультатность Его планов и действий, Нелепость бытия служит, таким образом, доказательством того, что никакого Творца нет; при этом автор критики неосознанно подразумевает, что на месте Творца он бы все сделал лучше – но, однако, неизвестен ни один случай, когда эта мысль была бы продумана всерьез и до конца. «Натурфилософская» выдержка из всемирно известного романа Фазиля Искандера «Сандро из Чегема» как нельзя лучше подтверждает эту мысль:
«В этот еще свежий зной,  в этот тихий однообразный шелест папоротников словно так и видишь Творца, который сотворил эту Землю с ее упрощенной растительностью и таким же упрощенным и потому, в конце концов, ошибочным представлением о конечной судьбе ее будущих обитателей, так и видишь Творца, который пробирается по таким же папоротникам вон к тому зеленому холму, с которого он, надо полагать, надеется спланировать в мировое пространство.
Но есть что-то странное в походке Творца, да и к холму этому он почему-то не прямо срезает, а как-то по касательной двигается: то ли к холму, то ли мимо проходит...
A-а, доходит до нас, это он пытается обмануть назре¬вающую за его спиной догадку о его бегстве, боится, что вот-вот за его спиной прорвется вопль оставленного мира, недоработанного замысла:
– Как?! И это все?!
– Да нет, я еще пока не ухожу, – как бы говорит на всякий случай его походка, – я еще внесу немало усо¬вершенствований...
И вот он идет, улыбаясь рассеянной улыбкой неудачника, и крылья его вяло волочатся за его спиной. Кстати, рассеянная улыбка неудачника призвана именно рассеять у окружающих впечатление о его неудачах. Она, эта улыбка, говорит: «А стоит ли так пристально присматриваться к моим неудачам? Давайте рассеем их на протяже¬нии всей моей жизни в виде цепочки островов с общепринятыми масштабами: на 1000 подлецов один человек»...
Творец наш идет себе, улыбаясь рассеяной улыбкой неудачника, крылья его вяло волочатся за спиной, словно поглаживая кучерявые вершины папоротниковых кустов, которые, сбросив с себя эти вяло проволочившиеся крылья, каждый раз сердито распрямляются. Кстати, вот так же вот в будущем, через  каких-нибудь миллионы лет, детская головенка будет сбрасывать руку родителя, собирающегося в кабак и по этому поводу рефлексирующего и с чувством тайной вины треплющего по голове своего малыша, одновременно выбирая удобный миг, чтобы  улизнуть из дому, и она, эта детская головенка, понимая, что тут уже ничего не поможет, отец все равно уйдет, сердито стряхивает его руку: «Ну и иди !»
Но все это детали далекого будущего, и Творец наш, естественно, не подозревая обо всем этом, движется к своему холму все той же уклончивой походкой. Но теперь в его замедленной уклончивости мы замечаем не только желание скрыть свое дезертирство (первое в мире), но отчасти в его походке сквозит и трогательная человече¬ская надежда: а вдруг еще что-нибудь успеет, придумает, покамест добредет до своего холма.
Но ничего не придумывается, да и не может придуматься, потому что дело сделано, Земля заверчена, и каждый миг ее существования бесконечно осложнил бы его расчеты, потому что каждый миг порождает новое соотношение вещей и каждая конечная картина никогда не будет конечной картиной, потому что даже мгновенья, которое уйдет на ее осознание, будет достаточно, чтобы последние сведения стали предпоследними...Ведь не скажешь жизни, истории и еще чему-то там, что мчится, омывая нас и смывая с нас все: надежды, мысли, а потом и самую плоть до самого скелета, – ведь не скажешь всему этому: «Стой! Куда прешь?! Земля закрыта на переучет идей!»
Вот почему он уходит к своему холму такой неуверенной, такой интеллигентной походкой, и на всей его фигуре печать самых худших предчувствий(будущих, конечно), стыдливо сбалансированная еще более будущей русской надеждой: Авось как-нибудь обойдется...»

Велика, все-таки, сила художника:мимолетный образ, нисколько не заботясь о скучной логике, выпархивает из головы художника и так же беззаботно поселяется в сердце читателя или зрителя. И вот так, на скорую руку свитое в сердце гнездо оказывается порой более живучим и долговечным, чем тяжеловесные построения разума.
Но, трудно согласиться с уважаемым Фазилем, что Творец оказался неудачником;  А то, что на тысячу подлецов один человек, то это, во-первых, не так уж мало, а во-вторых, каждый подлец тоже немножко че¬ловек, а для кого-то близкого совсем даже и не плохой человек! Здесь так и просится на язык, что каждый чест¬ный человек, хоть иногда, хоть раз в жизни, но бывает немножко подлецом – даже вот и святейший апостол Петр. Ну представим себе, что на тысячу честнейших людей приходился бы только один подлец – да его нарасхват приглашали бы на все застолья как драгоценную диковинкуИ если бы апостол  Петр никогда не предавал Учителя, то разве чем-то не обеднела его вечная душа, если бы из нее ушла память о драгоценном, хоть и горьком, миге раскаяния.
 По  мнению писателя Творец не в состоянии справиться с гераклитовой проблемой: какая может быть истина и как внести в жизнь что-то разумное, если все течет, все изменяется и нельзя дважды вступить в одну и ту же реку? Конечно, мы могли бы уйти от ответа, сказав: если мы чего-то не понимаем, то это еще не значит, что это невозможно. В конце концов Творец, создавший само время с его прошлым, настоящим и будущим, как-нибудь справится с этой проблемой, тем более что для своего времени неплохо с ней справился и Гераклит. Если Бог и создал камень, который Он Сам не в состоянии поднять – то это – человек, особенно такой мудрый как Искандер: надеемся, впрочем, что и этот камень Он под¬нимет и сумеет разобраться даже со всеми нами.
Кстати, возникает впечатление, что многоопытный Мастер на этот раз ошибся и Творца с кем-то перепутал. Если мы рассмотрим основные библейские образы Бога, то ни в одном из них не найдем, например, крыльев. Может быть, уроженец Чегема, погружаясь мистической памятью и художественным воображением в далекое про¬шлое своих родных эдемских холмов, увидел не Творца, но одного из тех ангелов, которые упорно занимаются не своим делом и поэтому действительно оказываются хроническими неудачниками. Меткое указание художника на «неуверенность и интеллигентную походку» позволяет думать, что он принял за Творца того ангела – скептика, который с самого начала был недоволен самой идеей сотворения человека и все время пытается переделать мир по-своему, «лучше и справедливее», чем это сделал настоящий Творец.
         И сколь же велика адамитская сила духа, разбуженная в человеке Творцом, если даже при таком безнадежно-унылом состоянии ума он сохраняет в себе лучшие человеческие стремления и чувства, с такой щедростью излитые на весь мир в бессмертных творениях Фазиля Искандера: «Стоянка Человека», «Созвездие Козлотура», «Сандро из Чегема». Но, за нежеланием поверить в Творца нередко скрывается какая-то глубокая обида и затаенная гордость. Каждый из нас порой накапливает подобные обиды и затем предъявляет за них высший счет обществу, миру, бытию в целом или даже Самому Богу.


АЛЕКСАНДР ДЮМА,  АБХАЗСКИЙ КНЯЗЬ МИХАИЛ И МИНГРЕЛЬСКИЙ СВЯЩЕННИК

В середине 19 века Александр Дюма-отец, отправив¬шийся в Россию, проезжает по Военно-грузинской дороге, описывая свои впечатления. В 1859 году в Париже выходит его трехтомник «Кавказ».За три месяца, проведенных на Кавказе, Дюма увидел и услышал многое и описал не только свои личные впе¬чатления.
К сожалению Дюма не побывал в Абхазии, поскольку его маршрут проходил стороной, но все-таки некоторые упоминания о ней встречаются на страницах его путеше¬ствия. Приведу некоторые из них:
«Между Мингрелией и Абхазией расположена небольшая свободная страна, состоящая почти из двух тысяч семейств, называющаяся Самурзаканью. Там сохраняется во всей силе обычай кровной мести. Несколько лет назад местный князь– старик женился на молодой девушке. У него был сын почти одинаковых лет с его женой, который, подобно дон Карлосу, влюбился в свою мачеху; она тоже, как видно, была неравно¬душна к нему. Старый князь, узнав об этом, отослал жену к ее семейству. Такое оскорбление вызвало месть. Это слу-чилось около трех лет назад. Старый князь, жена его и сын еще живы. Но тридцать четыре человека уже убиты с обеих сторон».
Дюма одной фразой описывает знаменитое  Ингурское сражение 1855 года, в котором, как пишет Георгий Дзидзария, при¬нимали участие немало абхазов, в числе которых был и мой предок, Дмитрий Хварцкия,  «знаток древностей Абжуйского участка», по свидетельству Константина Мачавариани.  В этом же бою погиб первый абхазский этнограф Соломон Званба, которому насквозь прострелили голову. Но Дюма интересует лишь анекдот, приключившийся в самом конце:
«После Чолокского сражения, когда мингрельцы и русские под предводительством князя Андроникова разбили турок, победители бросились грабить лагерь паши. Священнику, тоже участвовавшему в сражении, вздумалось принять участие и в грабеже. Он случайно попал в палатку казначея – здесь был сундук с ключом в замке. Батюшка отпер его: сундук был полон золота. К сожалению, он был слишком тяжел, чтобы святой отец мог унеси его – его заметили бы все, а этого он опасался. И, запустив обе руки в золото, святой отец стал набивать им свои карманы. Пока прибыли солдаты, он успел уже набрать, наверное, тысяч двадцать франков.
– Идите, идите, друзья мои! – крикнул им священник. – Вот золото, берите его сколько вашей душе угодно, что до меня, я не ищу благ в этом мире. – И он презрительно по¬смотрел на сундук, показывая всем своим видом, что намерен удалиться.
Столь редкое бескорыстие тронуло солдат до слез.
– Вот это да,– не удержались они. – Вот так славный священник!
Известно, что величайшая честь, какую только русский солдат может оказать любимому и уважаемому им человеку, состоит в том, что его качают на руках, и в мгновение ока солдаты подхватили попа. К великому их изумлению, произо¬шло совершенно неожиданное явление: из карманов духов¬ного лица настоящим дождем на солдат посыпалось золото. Поначалу солдаты подумали, что свершилось чудо, а потому удвоили свое рвение, но увидев, что поп перестал наделять их золотым дождем, быстро догадались, какого происхождения было это чудо».
С очевидным удовольствием Дюма передает и следую¬щий эпизод:
«Когда умер последний Дадиан, каждый родственник и друг покойного должен был входить в церковь, поддерживаемы' людьми с обеих сторон, будто бы от усталости сгибал ко¬лени, исступленно голосить, кричать, бить себя в грудь, рвать на себе платье – словом, разыгрывать целый спектакль. При этом случались забавные сценки. Например, сосед покойно¬го, владетель Абхазии Михаил Шервашидзе, в качестве род¬ственника считал себя обязанным разделить эту печаль – по крайне мере внешне. Поддерживаемый двумя людьми, он совершил традиционный в таких случаях обряд: кричал, плакал, стенал. Вдруг вблизи церкви послышались крики, более усердные, но другого рода: люди князя прибыли на лошадях, украденных у мингрельцев, и те, узнав об этом, затребова¬ли их назад. Княгиня велела им молчать на том основании, будто частные интересы должны умолкнуть перед великим несчастьем, постигшим страну».
Верный своему женолюбию, Дюма в конце своего пу¬тешествия заявляет, «что мингрельские женщины – осо¬бенно блондинки с черными глазами и брюнетки с голу¬быми – самые прекрасные творения на земном шаре». Возможно в числе этих блондинок с черными глазами и аристократической бледностью на лице были и абхазские женщины из рода Чачба-Шервашидзе, Ачба, Эмхаа, Маршан и Инал-ипа, потому что Дадиани роднились именно с этими княжескими родами Абхазии.




               
                СВЕТ ГОРЫ ДЫДРИПШ



Летом 1888 года графиня Прасковья Уварова путеше¬ствовала по Абхазии и посетила почти все святые и до¬стопримечательные места, осмотрела древние храмы, как действующие, так и разрушенные.
«Я не сочла себя вправе, – пишет она в своей книге «Путевые заметки по Абхазии, Аджарии, Шевшетии и Посховскому участку», – не обратить внимание читателя – как на архи-тектурные детали, так и на красоту ущелий, гор и пото¬ков, которые вполне достойны служить прелестной рам¬кой этим остаткам древнего величия … Возвышаются отроги главного Кавказского хребта, в глубоких долинах которых находят начало те реки и речки, которые почти на каждом шагу впадают в море и, питая луга и нивы, обращают все эти пространства в благословенный край, которым мы к несчастию, до сих пор не умеем пользоваться».
 Где-то в пределах Сочи, пробираясь по лесистой местности верхом на лошади, она встречает пешехода-охотника в бурке, башлыке и с ружьем – первое живое существо за время ее странствования.
«Грустныя думы наводит на меня это безлюдье: права ли Россия, покорив этот чудный край и обезлюдив его совершенно?! Уютно и тепло в этих ущельях, и понятно, что прежнее население: Натухайцы, Шапсуги, Абухи и Абадзехи с горем покидали свое насиженное гнездо. Нынешние поселенцы Армяне пришли из Малой Азии, и потому не похожи на Кавказских армян.
…Тихо и спокойно в этих ущельях, точно Тироль или Швейцария. Со всех сторон струятся ключи, и  величественные буки, грапы и чинары, перевитые, полузадушенные итальянским плющем, klematis в полном цвету и диким  виноградом, приковывают наши взгляды».
Абхазия сильно взволновала графиню: «...перед нами широкая, горная возвышенность, лесистая, зеленеющая, засаженная как лучший парк; волнами, уступами спу¬скается она к морю; за ней высокия твердыни Кавказа, скалистая высокая стена по которой спадают водопады и играют лучи восходящего солнца».
– Приветствую тебя, Кавказ! – восклицает она с па¬лубы корабля.
Тонкая наблюдательность её проявляется во всем. На¬пример, осмотрев великолепный Пицундский храм VI века, она восторгается его совершенством, но не может удержаться и от подобного замечания: «внутри все от¬штукатурено, выбелено и вычищено так, как умеют де¬лать это только в нашей невежественной России».
О Драндском соборе она пишет: «все подштукатурено и замазано так, что сердце сжимается. Не знаешь чего желать и что лучше – чтобы древности Кавказа остава¬лись втуне, неизвестные ни для кого, заросшие и закры¬тые от глаз путешественников, или чтобы являлись раде¬тели вроде Драндских и Афонских монахов, обративших драгоценный памятник старины не то в казенный госпиталь, не то в цирк. На запросы насчет перестроек, монахи отвечают сперва с уверенностью невежд, в скором времени конфузятся и не знают чем оправдаться. Первую реставрацию предпринял грузинский протоиерей Мачивариани, расписавший окна и заменивший северные и южные двери безобразнейшими итальянскими окнами. Афонские монахи докончили все остальное».
Созерцая роскошную природу Абхазии, графиня об¬ращает внимание на мшистые, развесистые громадные деревья, частью уже лежащие и гниющие среди зарож¬дающейся поросли. Она пишет; «не так ли исчезают и вымирают древние народы Кавказа, с их традициями, ве¬рованиями и сказаниями?!»
 Кажется иной раз, что она как бы сливается с приро¬дой: «блеснуло море, туманное, далекое, неотделяющееся от горизонта... безбрежная, неведомая пучина, не то море, не то небо... и во всяком случае также недосягаемая для нас как и будущая загробная жизнь. Горы затянуты туманом... будто флером покрылись они, благодаря близости моря».
В характере абхазца она отмечает обманчивую мед¬лительность: «...обыкновенно кровь течет у него в жилах тихо и спокойно, не беспокоя, не волнуя его. Смотря на эти смуглые фигуры, сидящие около вас, или развалив¬шихся в полнейшей апатии; видя их потом в движении,на лошади или в разговоре, с искрившимися глазами, приходишь к убеждению, что кажущаяся неподвижность их не есть dolce fare niente итальянцев, а скорей какое то небрежение ко всему мирскому, какая то замкнутость, самопознание и сильное расположение к созерцательной жизни, что должно было, впрочем, неминуемо развиться в виду красоты края, его гор, лесов и тесных ущелий. В такой стране, при таких условиях, из таких людей долж¬ны были прежде всего выходить древние пустынники, столпники и подвижники».
Не ускользают от ее внимания и «красавцы мингрельцы в черных черкесках и белых башлыках», которые то и дело присоединяются к ней, указывая горные тропы и рассказывая местные предания.  Графиня жалеет этих безземельных на родине мингрельцев и приветствует их массовое заселение Абхазии…
Поражает ужасная неосведомленность или предвзятость подавляющее большинство  исследователей нашей истории. Графиня Уварова пишет:«Анакония или Никопсия основана греками на реке Апсар или Аспар, ныне Псыртсха. Византийцы построили здесь церковь во имя Симона Кананита; римляне Нагорную крепость, генуезцы же – Приморскую Крепость ХIII века. С половины VII века Анакония сделалась резиденцией греческих архонтов, которые позднее, в 786 году сделались независимыми и приняли титул Абхазских царей».
Конечно, истребленный на Родине в XIX веке народ не мог иметь своих царей в VIII веке!
Самое неожиданное в этой истории – это то, что гра¬финя поднялась на вершину горы Дыдрипш, где никогда не ступала нога женщины.
П. Уварова старается вникнуть в суть верований абхаз¬цев и понять культ святой горы: «здесь молятся неведомо¬му Богу: достоинства и свойства которого никто не сумел более определить. Никто также не мог ответить на вопрос – остался ли обычай этот от языческих времен, или сле¬дует в нем видеть признак древнейшего христианского богослужения».
6 августа группа, в которую входили: начальник Гудаутского Участка Карра-Мурза с братом-переводчиком, всадниками, князем Мурзаканом Ачба отправилась в Ачандару. Вечером путешественники переночевали в доме князя, который организовал для своих спутников целый пир.
 «Луна взошла и осветила окрестность. Посреди двора разложили костер, вокруг которого расположились успевшие собраться к князю односельчане, между которыми оказались несколько лиц из высшего сословия. Слепец, брат князя (Жана Ачба – автор) пропел несколько героических поэм под звук местного трехструнного инструмента; ему вторили все присутствующие. Тихо жалобно пел несчастный певец, но вдруг все встрепенулись, поднялись, голос певца раздался и сильнее и бодрее – раздалась песня о прежних боях, прежней славе, прежних набегах. Ударили в ладоши и вышло двое удальцов и протанцевали лезгинку… Танцевали все, многие с шашкой в руке, и чем-то дерзким, разбойничьим отзывался танец этих вооруженных, чернобровых, чернооких жителей гор».
Рано утром, группа верхом на лошадях направилась к горе Дыдрипш. Подъехав к подножью и спешившись здесь, все идут к священному грабу: абхаз¬цы, местные проводники, и даже проводник мингрелец крестятся, подходя к дереву. Среди сопровождающих на¬ходится и «старший представитель семьи Чичба, которому доверен присмотр за Дыдрипшем и приведения к присяге у граба».
Графиня осматривает висевшие на ветвях векового дерева: «древний железный шишак с золотой насечкой, секира с короткой ручкой, золотой насечкой и такою же арабской надписью и железный  перегнутый, довольно толстый прут; у подножия дерева стоит старый ружей¬ный ствол и несколько железных  восточных чашек». (В советское время эти предметы были похищены какими– то «исследователями» из Тбилиси и их пособниками из местных жителей – автор)
Дальше священного граба никто из абхазцев не ре¬шается подниматься. «И когда мы заявили желание идти далее, то проводники  оставили нас  с недовольными ли¬цами, а может быть, и вовсе воспрепятствовали бы на¬шему восхождению, если не было бы с нами начальника их Кара-Мурзы, – пишет она, – остался при нас только один мингрелец, который, как местный человек не по¬боялся взять на себя греха восхождения. Следует, впро¬чем, прибавить, что он относился к абхазскому поверью о святости места с полным благоговением, рассказывал, что не раз видели, как молниеносный ангел пролетал с Дидрюпша в Лдзаа и обратно...».
 Этот мингрелец  рассказал Уваровой о турке, умершего после Дыдрипша, «но это было наказание посланное ему за неверие, Он шел туда с насмешкой, с полной уверенностью, что ему все возмож¬но, все дозволено».
После двух часов весьма затруднительного восхожде¬ния, группа дошла до вершины, и как выразилась П. Ува¬рова, «не нашли ничего кроме каменного остатка здания, сложенного из дикаря и заваленного изнутри камнем и листвой.
Может быть, при раскопке что-нибудь и нашлось бы, но как предпринять раскопки в священном месте?»
Нужно сказать, что поход на вершину Дыдрипша предпринимали и другие «исследователи», например, А. Пасхалов, записавший абхазское предание рассказанное стариком Чичба, который, как указывалось, находился в числе его спутников при подъеме на гору Дыдрыпш. В ответ на вопрос Пасхалова о причине почитания этой горы Чичба привел следующее предание: «Во время оное раздавались тут выстрелы, и каждый раз, перед опасно-стью для абхазцев, откуда выстрелы, кто стрелял, было неизвестно. В старое время нас часто беспокоили вра¬ги, иноплеменные и другие народы. Они появлялись тут полчищем, с целью перейти гору, завладеть нашей землей и заполонить нас самих, но святая гора не допускала их далее своей вершины.
На Дыдрыпше начиналась перестрелка без войска, т.е. без войска с нашей стороны, и враги каждый раз от¬ступали, отраженные невидимой рукой. Иногда верши¬на горы покрывалась страшной темнотой, что служило признаком появления врагов. Однажды, когда враги со¬брались на вершине и отдыхали там под тенью одного большого дерева, то это дерево на другой день высохло совсем с корнем...» (А, Пасхалов. Дыдрыпш – святая гора в Абхазии. – Кавказ, 1874, № 141).
Из представителей дореволюционной абхазской ин¬теллигенции, А. И. Чукбар посвятил статью абхазским свя¬тилищам. Приведем цитату:
«Аныха – божество, которое существует извечно, Не было времени, когда его не было», – как сказал один из абхазцев. Лдзаа (Пицунда) – её всегдашнее местопребы¬вание: дубовая роща (от моря в верстах четырёх). Она показывается в виде огненного, блестящего с головой и хвостом шара, отбрасывающего искры при полете. На¬правление полета всегда с юго-запада на северо-восток и обратно. Объясняют это так, что в это время Анан Лдза– Ных сообщается с Аныпс-Ных в селе Ачандара, который находится от Лдза в этом направлении. Оба эти божества, по представлениям абхазцев неразрывны, составляют как бы одну семью. Есть древняя абхазская легенда о Лдзаа-ных:
Давно, когда еще море покрывало Лдзаа и священные дубы стояли у самого моря, и когда вблизи этих дубов в море впадала большая река, жил в Лдзаа добрый чело¬век. У него был единственный сын, горячо им любимый. Раз как-то неожиданно мальчик этот исчез. Все поиски оказались безуспешными. Тогда народ обратился с моль¬бой к Анан Лдзаа-ных. Долго молились все. Наконец че¬рез два дня молений показалась Анан Лдзаа-ных в виде густого облака. Через минуту облако с шумом устреми¬лось к морю. Превратившись по пути в огонь, оно исчез¬ло, в морской пучине. Море тотчас с шумом отхлынуло, огромная река превратилась, в ручеек, и на берегу по¬казался бездыханный труп сына доброго человека. Так, Анан Лдзаа-ных помогла доброму человеку найти тело сына. На открывшемся месте поселились, люди. Уже по¬том были воздвигнуты храм Анан Лдзаа-ных и крепость. (По-видимому, тут подразумевается Пицундский храм с окружающей его стеной). Из слов абхазца, который рас¬сказывал мне это, я, мог заключить, что и Пицундский храм считают местом пребывания Анан Лдзаа-ных. К со¬жалению, я не имел возможности выяснить этот вопрос поточнее. В настоящее время для Анан Лдзаа-ных имеет¬ся в Лдзаа небольшое деревянное помещение. Ключ от него у особого жреца. Там и происходят все празднества в честь Анан Лдзаа-ных.. Там же абхазцы приносят так называемую очистительную присягу.
Как упоминалось выше, Анан Лдзаа-ных считается ближайшей покровительницей зачернореченской части Абхазии. Особенно, как нечто родное, близкое, ее счи¬тают жители Лдзаа. (Антон Чукбар. Журнал «Сотрудник Закавказской миссии», № 8-11, Сухум, 1915)
…Теперь, кажется, я понимаю, почему абхазцы являются хранителями Семи Святынь-Аных. Благоговейно ограж¬дая их, в то же время, они никогда не закрывали доступ любому человеку к ним, даже женщине, если она этого очень хотела, как мы видим в случае с графиней Уваро¬вой. Может быть этот ее грех стал причиной того, что после Октябрьского переворота в России, она покинула Родину и где -то в Словении нашла место своего вечного упокоения, вдали не только от Абхазии, но и родной России.
Графиня Уварова пыталась вникнуть в суть абхаз¬ских религиозных верований. И сегодня, пока нет четко сформулированного мнения по этому вопросу, хотя бла¬гоговейное отношение к Святыне и сегодня живет в народе. Имен¬но это, так пронзительно ощутила путешественница.
 
 
.






                СТАРЫЙ  КИНОТЕАТР
   
Мелодия несла его легко и плавно. Так уносило его неведомо куда море, когда он, отпустив вёсла,ложился, закрыв глаза, в лодке посреди моря. Казалось,
будто он где-то вне Земли, во Вселенной, сохраняя тончайшую нить связи с Землёй.
Он любил так отдаваться морю, и случалось, что его уносило далеко.
Мелодия звучала, но он не видел ту, которая пела эту очень близкую ему песню. И вдруг он осознал, что это его мелодия, это же он сам сочинил её перед выпускным вечером. А спела её его однокурсница Катя...
Алиас заторопился навстречу мелодии, взбежал по ка¬менной лестнице старого кинотеатра, окружённого зелё¬ной, в цветах поляной. Кинотеатр был пуст. Алиас будто всплыл из глубины моря, в глаза ударил яркий свет, он в своей комнате. Чудо продолжалось – мелодия ещё зву¬чала. Теперь он понял, окончательно очнувшись – это радио. Алиас закрыл глаза, отдался песне и опять уплыл по волнам – эфира, мелодии, моря.
Песня во сне к слезам, говорила его тетушка Женя, но, и песни бывают разные и слезы…
Он выключил транзистор, как песня перестала зву¬чать.
– Мама, я пошла на музыку! – крикнула дочь, выбе¬гая из дома.
Но душа ещё отдавалась этой мелодии. Алиас вспом¬нил, как, нервничая и волнуясь, он подошёл к Кате, бла¬годаря её за пение. Опять нахлынула давно забытая боль, навеянная песней – так река доносит до низины дух гор¬ных потоков и водопадов.
«Песня во сне – к слезам»,
Она жила на Кипарисовой улице. Каждое утро, торо¬пясь в школу, Алиас встречал её, тоже по пути в школу. Их пути пересекались у речки на мосту. Алиас старал¬ся угадать её приход и нередко это удавалось. Дом её стоял под горой, к нему узким серпантином подводила тенистая аллея. Массивные ворота тонули в буйно раз¬росшихся лианах и цветах. Это была старая усадьба, она привлекала духом старины и какой-то аристократиче¬ской изысканности. Алиас до мельчайших подробностей изучил каждый камешек, изгиб тропки, каждое дерево и каждую фигуру на древних воротах – всё затрагивало в нём каждый нерв, всё говорило о ней, дышало её обаяни¬ем, несло печать её неповторимого облика.
– Вставай, иди кушать! – позвала жена из кухни.
Алиас оделся и постоял в комнате. Рассеянный взгляд задержался на гитаре, висевшей на стене. Он снял её, коснулся струн. Мелодия держалась в памяти, звучала в ушах, заполняла душу. Он часто пел ее под эту гитару. А приобрёл гитару в Ленинграде, после демобилизации. Долго выбирал её в магазине музыкальных инструментов вместе со своим другом молдаванином. Именно товарищ пришёл на помощь: он неожиданно громко крикнул и стал прислушиваться к инструментам на прилавке. Лишь одна гитара откликнулась еле слышным эхом. Ошелом¬лённая продавщица пришла в себя, когда поняла, что ре¬бята пришли не грабить, а купить гитару.
Алиас ушёл из дома. Ему хотелось подняться к вер¬шине Сухумской горы, пройти по зелёной поляне сре¬ди мимозовых зарослей у старого кинотеатра. И вскоре оказался на Кипарисовой улочке. Дом стоял, ещё глубже утонув в сумрачном обрамлении буйной растительности. Ворота слегка покосились. Лестница к дому и терраса остались прежними. Волной поднялось волнение. Запахи глициний и ещё чего-то охватили всё существо, завладели им. Алиас и не предполагал, что воспоминания о прежнем так властны над ним.
После выпускного вечера он впервые проводил её до¬мой. Казалось, что мелодия, сочинённая им, соединила их, связала. Однако вскоре ему пришлось идти в армию, а потом он искал её тщетно. Пожилая женщина, жившая по соседству, сообщила, что Катя вышла замуж куда-то в Адлер.
Рядом с кинотеатром на поляне паслись коровы. Зе¬лёную траву усеяли жёлтые цветы. Он пересёк поляну и вошёл в здание. Корова подняла голову, пережёвывая траву, и снова опустила морду в траву. Городские власти, задумав построить здесь кинотеатр, очевидно, заботились о культурном развитии населения. Но поблизости в то время был сооружен ресторан «Амза», туда в основном и стремились люди. До глубокой ночи сюда поднимались по крутому серпантину и на машинах, и пешком, прогули¬ваясь по парку – и всех привлекал ресторан. Кинотеатр так и не состоялся. С соседних холмов, где расположился обезьяний питомник, доносились пронзительные крики его обитателей, похожие на визг свиней.
Со стороны ресторана наплывает приглушённая музы¬ка, «Огни Калифорнии». Из оркестрового сопровождения как бы выныривает голос певицы. Алиас прошёл в летний дворик ресторана, сел за свободным столиком, посетите¬лей было немного. Певица в длинном, голубоватом платье с глубоким декольте. Это была Катя. Он узнал её.
Официантка положила на стол меню. Алиас написал записку с названием песни и передал официантке, вло¬жив деньги в бумажку. Когда официантка отошла, он поднялся и быстро вышел из ресторана. Постоял у гро¬мадной сосны. Женщина с огромной собакой на поводке прошла мимо. У крутого спуска с горы она остановилась, собака, уловив визг обезьян, глубоко-утробным лаем от¬ветила. Алиас будто очнувшись, пошёл вниз по улице.
Вскоре его догнала та песня, которая ему приснилась. Катя пела, голос её будто спотыкался, поднимался и ухо¬дил вперёд. Голос догонял его.

Перевела Маргарита Орелкина


ХОЛМ БАРСКИЛОВ

Крик павлина был похож на плач ребёнка. Он доносился с соседнего холма, на вершине которого све¬тился горящей свечой монастырь. Внутри главного храма размещался музей абхазского старинного оружия, а в мо¬настырских кельях располагалась турбаза «Водопад».
Лоу представил, как павлин важно выхаживает по мона¬стырскому подворью, рассеянно поглядывая по сторонам и привлекая туристов. Они стараются сфотографировать¬ся рядом с ним, когда птица распускает свой роскошный хвост. Вблизи крик павлина напоминает истошный крик женщины, а иной раз – разъярённой кошки.
Почему-то павлин любит разгуливать вдоль кованой ограды, под тенистыми соснами. Однажды эта птица даже приснилась ему. Легко взмыв в небо, распустив сказоч¬ные перья в лучах заходящего солнца, павлин полетел в сторону золотых куполов собора.
Лоу отложил свою работу и пошёл со двора. Спустился по узкой тропке в ущелье Псырцхи и двинулся к тунне¬лю, за которым бурлил искусственный водопад, заглушая резкие крики павлина. Иной раз птица садилась на сосну у водопада.
У водопада Лоу заметил группу туристов вокруг его скульптуры «Раненый воин». Одна девушка взобралась на плечи воину, а её спутник щёлкал фотоаппаратом.
...За окном хлестал ливень. В доме было тихо. Лоу бе¬режно открыл дверь и вошёл к больному брату. Из от¬крытого окна капли дождя добрызгивали до исписанного листка на стуле у больного. Лоу пробежал глазами рас¬плывающиеся строчки: «Как хочется взять зонт и пойти к водопаду. Долго стоять, слушать голос воды».
Этот изъеденный ветрами и дождями камень Лоу на¬шёл в ущелье. Каждое утро приходил он к нему и яростно вгрызался в обломок скалы резцом и зубилом. И с каждым днём всё чётче проявлялись в камне черты умершего брата.
Лоу уселся за свободным столиком в кафе у водопа¬да. По мраморной лестнице спускалась группа туристов видимо, из пещеры. Дальше они поднимутся по Царской аллее к монастырю, посетят музей абхазского оружия, одновременно разглядывая лики святых на сводах глав¬ного собора. Среди прочего оружия в музее выставлена кремнёвка прадеда Лоу – Консо Барскила. Именно этим ружьём был убит предводитель убыхов Сааткери Адагва– ипа Бырзык, ещё во времена русско-кавказской войны. Убыхи, сражаясь с российскими войсками, умудрялись делать набеги и на Абхазию. Возможно, они хотели на¬казать владетеля Михаила за его помержку Российской политики. Да и сам холм, на котором расположен мона¬стырь, назывался Холмом Барскилов, это родовое владе¬ние предков Лоу.
Перекрывая шум водопада, вынырнул голос экскурсо¬вода: «Чехов писал Суворину – я в Абхазии! Природа удивительна до бешенства, до отчаяния. Если б я пожил в Абхазии с месяц, думаю, написал бы с полсотни оболь¬стительных сказок...»
«Кажется, эти слова здесь даже собаки знают» – раз¬дражился Лоу. Внезапно раздался хохот с той стороны водопада, там в небольшой шашлычной сидели завсегда-таи с отдыхающими. Один из них (Лоу знал его, спаса¬тель с пляжа) схватил собачонку, выпрашивающую еду, и бросил в водопад. Бурный поток сначала скрыл бедное животное, но ниже по течению собака вылезла на берег и уселась, дрожа от холода и поскуливая.
Туристы побежали смотреть на неё, а экскурсовод со¬бирал их: «По Царской аллее мы пройдём к монастырю. В 1888 году император Александр III вместе с императрицей Марией Фёдоровной и 12-летним сыном Николаем под¬нялись по этой дороге к строящемуся монастырю. В этот же день вдоль дороги были высажены кипарисы, и она называется Царской аллеей... После смерти Александра III Мария Фёдоровна заключила морганатический брак со светлейшим абхазским князем Георгием Дмитриевичем Шервашидзе, а познакомилась с ним в тот самый день визита в монастырь».
Лоу пошёл в ущелье. Добравшись до его конца, он стал подниматься по высохшему руслу. Здесь всегда прохлад¬но, даже в самый зной. И никогда не надоедает наблю¬дать, как Псырцха выбивается из-под скал внизу. Часто в этом источнике, который считается святым из-за пре¬дания, что здесь был убит Симон Кананит, омываются ве¬рующие.
Высохшее русло речки, омытые дождём белые глыбы будто хранят память о воде. Здесь начинается кладка раз¬рушенной крепостной стены, ещё средневековой.
Застывшие, старые крепостные стены – высохшее рус¬ло времени...
Лоу вернулся по ущелью, а дома поднялся в мастер¬скую и сел перед незаконченной работой. На холсте све¬тился монастырь, купола которого горели в лучах заходя¬щего солнца – будто поминальные свечи.

Перевела Маргарита Орелкина


ЧЁРНЫЙ ЛЕБЕДЬ

Сегодня последний день в этом курортном городке, и, может быть, больше никогда не приедет она сюда. Елена уже сильно скучала по дому, по родным.
Неожиданно для самой себя она стала вдруг собирать вещи. Вскоре оранжевый чемодан был набит и стоял в полной готовности у кровати. Из вазы, стоявшей на сто¬ле, Елена извлекла камень причудливой формы, с ды¬рочкой – счастливый! – найденный на море. Чиркнув молнией на боку чемодана, она спрятала там свою релик¬вию. Вдруг, она заметила на полу черное перо. Подняв, погладила им по платью: черное на голубом – выглядело красиво, гармонично.
Больше она не могла, не хотела оставаться в комнате, вышла в парк. Солнце уже клонилось к закату, нежно просвечивая в ветвях громадных елей, магнолий, росших в парке.
Одни туристы гуляли по аллеям, другие сидели на лав¬ках, третьи, разморенные, возвращались с пляжа. В глуби¬не парка, за большим дубом, была танцплощадка – отту-да доносились звуки настраиваемых инструментов. Елена пошла в другую сторону, к небольшой старой крепости, в которой разместилась мастерская художника.
Прижавшись к ограде турбазы, сумрачно стояла уви¬тая плющом мини-крепость-мастерская. Елена обошла каменную стену, увидела деревянную калитку, закрытую на щеколду – хозяина, наверняка, не было дома.
Как-то раз она уже была здесь. Однажды вечером, возвратясь из города, она проходила мимо. Под развесистым деревом стоял высокий плотный старик, он обрабатывал огромный обрубок камфорного лавра. Можно было уже догадаться, что должно выйти из обрубка. Первобытный человек, подняв над головой огромный валун, пронзи¬тельно смотрел вперёд, целясь, видимо, в голову какого-то зверя. Весь вид далёкого предка говорил одно: выжить!
Старик будто ждал появления девушки. Увидев её, от¬ложил топор, поздоровался, пригласил в мастерскую. Он показал ей свои картины. В беспорядке они пылились на стенах, подставках, в углах, на полу. Елена поняла, что это его работы видела она в вестибюле турбазы.
У художника, no-видимому, было хорошее настроение – он с удовольствием рассказывал об истории крепости-мастерской. Лет двадцать назад, когда он, облюбовав ме¬сто, пришёл сюда, чтобы создать мастерскую, здесь было довольно заброшенное место. Крепость эту построил в начале прошлого века владетельный князь Абхазии. Шу-мела здесь раньше дубовая роща. Её выкорчевали, поса¬дили декоративные деревья и кустарники. Потом постро¬или турбазу.
«У вас интересное лицо, – сказал вдруг художник, – я мог бы написать ваш портрет...». Елена покачала го¬ловой: «Нет... извините...». Быть может, от того, что взгляд её упал на картины с изображением голых девушек. На грудь одной красавицы опрокинут был сноп света...
Она пошла по дорожке, усыпанной мелкой галькой, и вскоре оказалась у круглого бассейна. Было тихо. Здесь всегда спокойно и тихо. В парке зажглись неоновые фо¬нари. Она села на длинную скамью и стала пристально глядеть на чёрного лебедя, медленно скользящего по серебристой поверхности воды. Лебедь с неправдоподобно длинной выгнутой шеей остановился, не двигаясь, уставился в воду.
Вдруг Елена почувствовала, что на лебедя смотрит ещё кто-то. Она обернулась и увидела старика-художника. Он был с мольбертом.
Художник узнал Елену. Она подошла к нему и пока разглядывала новый рисунок, старик взял у неё из рук перо...
На картине белел в неоновом свете бассейн. Свет па¬дал сквозь густые заросли лианы, властно обвившей со¬сну. Вытянутая шея лебедя чёрной радугой отражалась на поверхности воды.
– Теперь я понял, что у него с крылом, – сказал ста¬рик. – Перо подарили вам, видимо, прошлой ночью. А выдернуто оно у этого самого лебедя.
– Это не моё... – Елена как-то сжалась, будто её за¬стали за чем-то постыдным.
– Не бойся, я никому не скажу... – Он пристально посмотрел на неё и протянул ей перо. Елена взяла его поспешно. Только сейчас она заметила, что одно из воро¬нёных крыльев птицы будто опущено чуть-чуть, но сам лебедь источал спокойствие и умиротворение – он уже не помнил об ужасе ночи.
– Когда ночью меня разбудил крик, я прибежал сюда, но вор уже скрылся.
Ничего не говоря, Елена повернулась и тихо пошла об¬ратно по аллее. С танцплощадки неслась музыка, ритмы убыстрялись. Видны были силуэты самозабвенно танцую¬щих.
Девушка вспомнила, что какой-то резкий крик разбу¬дил её ночью, долго после этого она не могла заснуть, ещё и потому, что среди ночи пришла жившая с ней в комнате девушка и начала собирать вещи, – рано утром улетал самолёт. Видимо, ей и подарили лебединое перо.
На парк опустилась темнота. В конце аллеи – нежный свет голубого платья – вскоре совсем растворился.
Перевёл Евгений Гуров, 1988 г.


ЯДОВИТОЕ ДЕРЕВО
Рассказ

Демиркан надел плащ, шляпу, взял трость и вышел на веранду. Погода стояла замечательная: висевший на стене термометр показывал +10, а небо над го¬ловой было чисто и безоблачно. Из Ботанического сада лёгкий ветерок приносил нежные запахи редких цветов и экзотических растений. За ними из глубины зелёных насаждений тянулось разноголосое пение птиц. Дом, в котором жил Демиркан, был действительно уникальным. В городе его называли «швейцарским домом». Стоял этот красивый старинный особняк, тесно прижавшись к ко¬ванной ограде Ботанического сада. Рядом с ним начина¬лась прямая, широкая улица, ведущая на набережную. Там, за колоннадой, к городской пристани причаливали большие океанские лайнеры и снова исчезали вдалеке, подобно миражу.
Дом Демиркана стоял в стороне от оживлённых улиц, окружённый тишиной и покоем, но в последнее время это место заметили кинематографисты. Многодневные визиты кинематографистов Демиркан переносил как кош¬марные сны. Почему-то снимали только детективы, дей¬ствия которых разворачивались в далёкой тропической стране, благо, обилие пальм создавало нужный колорит. Как-то режиссёр одного из фильмов, оглядев Демиркана с головы до ног, предложил ему роль старого главаря си-цилийской мафии. Демиркан вежливо отказался.
Сегодня он чувствовал себя неважно. Тёплая погода в феврале почему-то не радовала. Не хотелось идти на набережную и видеть надоевшие лица знакомых пен-сионеров. Они вечно говорят о политике, напоминая по¬старевших охотничьих собак, давно потерявших нюх, но обожающих ходить на охоту. Беседа с Демирканом, обладавшим ранее властью, руководившим идеологией в республике, для них настоящий праздник. С большим трудом Демиркан уходил от подобных расспросов. Вот и сейчас на набережную идти не хотелось, но куда кроме набережной пойдёшь в этом городе? Постукивая тростью, он направился к берегу моря. Улица была малолюдной, шёл он медленно.
Подойдя к театру, постоял, вслушиваясь в шум воды, льющейся из пастей мифических грифонов. Постояв немного, Демиркан обошёл скверик, где обыч¬но собирались пенсионеры, дошёл до кофейни и сел за свободный столик. Напротив, за персиковым деревом, сидела группа завсегдатаев. Чтобы не обращать на себя внимания, Демиркан повернулся к ним спиной, он слиш¬ком хорошо их знал. Высокий, пожилой мужчина говорил о музыке. Это был композитор Ламшац Цицба. Раньше, получив бразды правления художественной самодеятель¬ностью, он поднял её до расцвета. Бессмертная его песня о сборщицах чая, написанная ещё в 50-х годах, до сих пор не выходит из репертуара различных местных художе¬ственных коллективов. Даже качество чая, значительно упавшее за последнее время, никак не отразилось на её популярности. Правда, сегодня исполняют её всё реже и реже, однако правительственным концертам трудно без неё обойтись.
Надвинув шляпу на самый нос, медленно про¬шёл вдоль кофейни Камас. Жил он неподалёку, в конце шумного двора. Здесь его называли «романист Камас». Когда-то он вошёл в литературу романом о коллективиза¬ции, сейчас он в основном писал о герое, который в эпоху перестройки активно борется за торжество истинно де¬мократических преобразований.
Он был похож на одряхлевшего орла, уставшего от борьбы с врагами, ураганом и высотой. Казалось, этот старый, с облысевшей шеей орёл, распустил крылья, вы¬тянул хвост, тщетно пытаясь подняться в небо, давно за¬бывшем о его существовании. Говорили, что это он по¬садил здесь персиковое дерево. Действительно, оно было чем-то похоже на него самого. Персиков на нём не было, однако высыхать не собиралось. И когда у Камаса конча¬лись сюжеты, он приходил сюда набираться вдохновения, а заодно послушать, о чём говорят в народе. И действи¬тельно, чего только не услышит тот, кто умеет из сплетен делать литературу. Сейчас Камас, поставив ладонь ко¬зырьком, оглядел кофейню и направился к завсегдатаям, сидящим под деревом.
Подойдя он поздоровался с каждым за руку и еле за¬метно кивнул в сторону Демиркана. Когда-то Камас при¬ходил к нему в кабинет и просил принять его в Союз писателей.
– Наверное, я помешаю вам, ввязываясь в ваш раз¬говор, – обратился он к завсегдатаям. – Однако знаете, есть ещё некоторые, к сожалению, никого не хотят знать, ни меня, ни тебя, ни другого. Сидят у себя в скорлупе, ничего их не интересует. Однако, на мой взгляд, то, о чём здесь говорят, стоит иной раз и послушать.
Демиркан улыбнулся, вспомнив, что завсегдатаи гово¬рят о нём, будто он читает всю годовую почту только в сентябре, уверенный, что ежедневное знакомство с прес¬сой отвлекает писателя от литературной деятельности.
– Да, ты прав, Камас, – откликнулся бывший тренер женской волейбольной команды Лёсик. – Порой это за¬меняет кино, и концерт, даже театр сатиры и миниатюр под руководством нашего известного режиссёра Пшкит-ипа Чанта.
Рядом с кофейней выстроилась очередь за мороже¬ным. Смуглая продавщица ловко орудовала своим черпа¬ком, проворно раскладывала мороженое по тарелочкам и с такой же ловкостью разливала сок по высоким фуже¬рам. Холодильник, в котором находились бочонки с моро¬женым, дрожал, мотор работал с самого утра. Демиркан вдруг заметил, как один из высоких красивых фужеров, стоящих на холодильнике, медленно вибрируя, соскаль¬зывал к самому краю. Он решил потом встать и предупре-дить продавщицу, а пока есть время, послушать, о чём говорит Лёсик.
– Так вот, – воспользовавшись паузой начал Лёсик, – прихожу я однажды на пляж, одет, как и подобает, по-абхазски; ну, галифе, сапоги мягкие, шёлковая  рубаха, поясом моего деда перетянута, кинжал на нём висит, за¬стёгнут я, естественно, на все пуговицы. Тут-то со своей первой женой и познакомился. Она там  рядом загорала. Ну, словом, зачем все подробности...
Вдруг, как выстрел, загремело из репродуктора:
– Катер отходит на морскую прогулку через десять минут. Желающие пройдите на посадку, билеты можно приобрести в кассе у входа на причал.
– Чтоб тебя унесло на середину моря! – ответ из-за соседнего столика последовал незамедлительно.
– Провод надо щипцами перерезать!
– Не поможет! Лучше её вместе с будкой в море вы¬кинуть!
В ответ вежливая кассирша опять пригласила всех на прогулку.
– Да, о чём я говорил? – опять решил перехватить инициативу Ламшац.
В это время фужер упал и разбился вдребезги. Все по¬смотрели туда.
Демиркан отвернулся. Он хотел уже уходить, но знал, что его заметил Камас и уйти теперь было не так-то про¬сто.
– Так на чём я остановился? – ещё раз спросил Лёсик и, не дожидаясь ответа, продолжил:
– Как-то в Москве сижу я с Наташей в ресторане «Останкино». Одет как всегда по-абхазски, конечно: ну, галифе, сапоги мягкие, шёлковая рубаха, перетянута де¬довским поясом, кинжал на нём висит, на все пуговицы застёгнут: в общем как все тогда у нас ходили. А певец на сцене поёт что-то – не могу понять. Тогда встаю, подхо¬жу, отбираю у него микрофон и читаю наизусть стихот¬ворение Есенина: «Где-то плачет иволга, схоронясь в дуп¬ло». Я и сейчас его люблю, не то, что тогда. Неожиданно встают из-за соседнего стола офицеры, поднимают меня и начинают в воздух подбрасывать. Видно, стихотворе¬ние им очень понравилось. Вдруг подходит к ним Наташа, просит, чтобы на ноги меня поставили, и, взяв меня за руки, говорит так страстно: «Ах, ты мой гусар!»
В это время Демиркан встал и тихо пошёл в сторону причала. За столиком, заметив его, притихли. Он чувство¬вал, что сейчас будут говорить именно о нём. Поэтому, не оглядываясь, шёл всё дальше, пока не скрылся за густо разросшимся олеандром.
– Как мы его только не заметили, – сказал Камас, – рядом с нами сидел... И как только его земля держит! Зна¬ете, что он другом Берия был? Как только Берия в Сухум приезжает, обязательно к нему зайдёт. Ничего, скоро я напишу об этом. Сейчас уже всё можно писать! – смело выкрикнул и потряс кулаком Камас в сторону олеандра.
А Демиркан ушёл уже далеко. Возвращаясь, он решил ещё немного погулять и, не заходя домой, прошёл вдоль ограды Ботанического сада. Неожиданно он оказался у входа в сад.
Демиркан подошёл к воротам, почему-то купил кра¬сочно оформленный буклет «Сухумский Ботанический сад». Скользнув взглядом по памятнику Нестора Аакоба, он скрылся в глубине сада. «Странно, что я здесь не был так давно», – подумал он, остановился, слушая, как тихо шумит буйная растительность.
Старик вдруг заметил, что стоит рядом с ядовитым де¬ревом, к которому подошла группа туристов.
Демиркан, оглядев ничем не примечательное деревце, прислушался к рассказу экскурсовода: «До¬статочно упасть капле сока Сумаха лаконосного на кожу человека, и человек заболевает болезнью типа экземы. Способов борьбы с этой болезнью не существует. Бо¬лезнь обостряется весной, во время вегетации, и в конце концов человек погибает. Однако, на родине этого дерева из ядовитого сока изготавливают уникальный лак, надол¬го обеспечивающий прочность определённому предмету. Изделия, покрытые таким лаком, очень высоко ценятся. Лак по своей природе бесцветен, но красителями ему можно придать любые оттенки. Время цветения дерева зависит от погодных условий...»
Демиркан улыбнулся, глядя на плющ, который нежно обвивал тонкий ствол ядовитого дерева.
Погода для зимы стояла слишком тёплая, ядовитое де¬рево скоро зацветёт.
Демиркан вышел на узкую бамбуковую  аллею.  Перед тем, как выйти из сада он опять скользнул взглядом по памятнику Нестора Лакоба. Демиркан вспомнил о последней встрече со Сталиным в Мюссере, на его даче.
Утром, 11 сентября 1949 года в своем  кабинете  ему позвонил  Акакий Иванович Мгеладзе, первый секретарь Абхазского Обкома ЦК КП Грузии. В машине Демиркан узнал, что они едут в Мюссеру. Он покосился на толстую папку, которую держал в руке  лидер коммунистов  Абхазии. Демиркан еще не знал, что это было секретное донесение на Лаврентия Берия, в котором он обвинялся в том, что по его личному указанию рекомендовалось Абхазию заселить исключительно мингрелами.  К Сталину прошел  Мгеладзе, Демиркан сев на стул в приемной, приготовился к долгому ожиданию Акакия Ивановича. Но, к удивлению Демиркана, примерно через сорок минут  Мгеладзе вышел из открывшейся двери кабинета,  за ним вышел сам Иосиф Виссарионович. Демиркан вскочил с места, с колотящимся сердцем. Сталин еле заметно кивнул в его сторону, немного задержавшись у двери и  неожиденно окинув взглядом  Демиркана, спросил:
- А где Нестур?

Словно молнией поразило Демиркана сомнение: «неужели Сталин не знает о том, когда и как умер Лакоба?..»
Акакий Иванович сбивчиво стал что-то говорить о том, как  коммунисты автономной республики под твердым руководством вождя в 1937 году сурово осудили возглавляемый Лакобой котрреволюционно-троцкистское движение в Абхазии.
Сталин слабо махнул рукой и зашел обратно в кабинет.
Именно в этот день в голове  у вождя окончательно утвердились все детали «Мингрельского дела».
Сидя за письменным столом,Сталин вспоминал, как прогуливаясь по берегу озера Рица с Нестором Лакоба, он упрекнул его в том, что в Абхазии не все православные храмы закрыты. «Неужели звон колокола  Лыхненского храма так мешает в Кремле?» - спросил Лакоба. Благодаря такому ответу, не был прерван тысячелетний стаж работы Лыхненского храма...
Но, вернемся к «Мегрельскому делу», которому не было суждено осущестивиться так-же, как и двум другим: «Еврейскому» и  родившемуся в кабинете Берия - «О выселении абхазцев». Подобно  шарам  в бильярдной игре, они схлестнулись между собой и  свели в могилу своих авторов.
Перевёл Александр Бордодым, 1988 г.


НА ПРИЧАЛЕ

Прогулочный катер, набитый новой группой желающих «принять загар» на Медицинском пляже, медленно пересекал Сухумскую бухту. Наконец, он подошел к причалу и, замедлив ход, мягко ударился о сваи, которые поддерживали деревянный настил.
Прибывшие пассажиры гурьбой высыпали из катера, а на смену им уже спешили отдохнувшие пляжники, не¬которые – одеваясь прямо на ходу. Я тоже взял билет в кассе у входа на причал и прошел на катер.
Вскоре пассажиры заполнили все места на небольшом суденышке, но капитан не спешил отчаливать обратно, к центру города. Волны ритмично приподнимали катер и терли его борт о сваи, при этом получался звук, похо¬жий на скрип колес перегруженной арбы. Разморенные полуденным солнцем и притихшие пассажиры сидели, с нетерпением ожидая, когда же катер отчалит.
В этот момент на причале появилась маленькая, лохма¬тая, грязная собачонка. Она остановилась у катера, высу¬нув язык и учащенно дыша. Видно, она страдала от жары, а может быть, ее раздражали визг и хохот купающихся... Собачка склонила голову набок, глядя в сторону берега.
– У вас есть питьевая вода? – нарушил вдруг тишину голос одной из пассажирок –дамы лет сорока пяти. Она обращалась к старому матросу, дочерна загоревшему, в выцветшей тельняшке. Он стоял у входа на катер, при¬держивая открытую дверцу.
Пассажирка направилась к нему:
– Видите, как мучает жажда эту бедненькую собачку.
– Сама найдет где пить, мало что ли луж! – оборвал женщину матрос.
Женщина, видно, не ожидала такого категоричного от¬каза. Опешив от грубого ответа, она даже попятилась, но, видя, что пассажиры обратили внимание на нее, решила стоять на своем:
– Я прошу вас! Вам что, жалко воды? Да и как собака будет пить из лужи, она же умрет!
Некоторые из пассажиров улыбались, некоторые смо¬трели на них с недоумением, словно говоря: и охота же кому-то в такую жару разговаривать...
– Не то что собака, мы тоже не раз пили воду из луж, ничего с нами не случилось! – отрезал старый матрос с несколько надменным лицом видавшего виды человека.
Но вдруг, неожиданно для всех сдавшись перед напо¬ром женщины, молча зашел в каюту и вышел оттуда с грязной тарелкой, в которой плескалась вода. Пока они препирались, собачонка смотрела то на одного, то на дру¬гого из спорящих.
Женщина поспешно взяла из рук матроса тарелку с водой, поставила перед собачкой и позвала: «Пей, бедненький мой песик!».
Собачка подошла к тарелке, понюхала, но не стала пить воду. «И из-за этого вы столько ругались?» – будто хотела сказать она. Женщина смутилась, не зная как по¬вести себя. Потом обвела взглядом пассажиров, словно ища поддержку. Но пассажиры молчали, хотя кое-кто из них улыбался.
– Говорил же я тебе, что не будет собака пить! – вернулся к поучительному тону человек в тельняшке.
Он вылил воду в море и отнес назад свою тарелку. Дама ничего не ответила, но осуждающе посмотрела на него, словно он был виноват в том, что песик не оценил ее сострадания.
Впрочем, через некоторое время о женщине, и тем бо¬лее о собачке, пассажиры благополучно забыли, потому что катер громко стуча мотором  отошел от причала и, медленно развернувшись, направился через бухту к го¬родскому причалу. Все любовались панорамой города: на фоне сиреневых гор четко выделялись белые корпуса во¬енного санатория, утопающие в зелени, а за ними – си¬луэт драматического театра.
Вскоре катер пришвартовался к городскому причалу. Старый моряк открыл дверцу, перекинул трап на причал и стал по одному выпускать пассажиров, поддерживая их под руку. Когда очередь дошла до той самой женщины, она грубо оттолкнула его руку и вышла без помощи.
– Я что, виноват, что она не выпила воду? – обижен¬но сказал старый матрос вслед женщине.
– Конечно, собачка не стала бы пить воду у такого старого хрыча, – бросила женщина, убыстряя шаги по деревянному настилу причала.
Толпа пассажиров вскоре растворилась среди гуляю¬щих по набережной.

Перевел Виталий ШАРИЯ
ФОТОГРАФИЯ

Мы встретились в городе, около здания горсовета, Я увидел её в толпе, рядом с сыном лет десяти. И сразу узнал, хотя прошло столько времени... В годы ранней юности я думал, что её ангельский облик будет вечно пленительным, что я так и буду взволнованно ждать её
появления из-за поворота и провожать её взглядом и бе¬шено колотящимся сердцем.
Улицу, по которой она ходила в школу, я помнил ещё тропинкой, потом – просёлочной дорогой, позднее её за¬асфальтировали.
И вот она передо мной, её лицо увяло, а сын – просто её копия времён нашей юности.
– Подари мне фотографию тех лет,– неожиданно предложил я на прощанье.
– Что, сейчас я хуже? – спросила она.
Я ничего не ответил, мы разошлись. Больше я её не видел. И впервые ощутил, что полностью излечился от очень затяжной болезни...
После войны я бесцельно бродил по разрушенному городу и однажды оказался возле её дома. Тяжёлые во¬рота у двора были распахнуты, на них краской коряво выведено «занято». Неожиданно волнуясь – я впервые попал во двор её дома, я поднялся по лестнице и вошёл в опустошённое, разграбленное помещение.
В хаосе разбросанных по полу вещей, одеял, посуды, битых черепков, разорванных подушек я заметил и фото¬графии. Там была и девочка лет двенадцати. В оранжевом сарафане она сидела на каменной ограде возле ворот. Ря¬дом стоял отец и придерживал её за руку. Я поднял этот снимок и тихо покинул дом.
Именно такую фотографию я просил у неё. И получил. Видимо, всё, чего человек просит искренне, даже не у Бога, он получит со временем. Может быть, искренняя просьба из тех, что никому не приносит зла, напоминает молитву?

Перевела Маргарита Орелкина



ЗВЕЗДА АБАЗИНА

«А я ничего не сумевший, живу в ожидании мига...» – так когда-то начинал известный сухумский поэт,ушедший в мир иной несколько лет тому назад Эдуард Дзыба. Ко¬лоритная личность, истинный сухумец, писал красиво и размашисто, грустным его никто не видел, хотя иногда сочинял грустные стихи. Человек с тонким юмором, им¬пульсивный и открытый, он любил – друзей, женщин, вино и верхний ярус ресторана «Амра». О себе он на-
писал так: «Вот так живу... Не накоплю, не соберу свои сберкнижки. И дачи модной не куплю. Мои сберкнижки – мои книжки».
Некоторые строки Дзыба удивляют глубиной и фило¬софской образностью: «Из вечной жизни создана звез¬да!». О любви он мог сказать так: «Чтобы эхо твоего сме¬ха, хватило бы до самой весны». Даже банкетный стол в его строках приобретает значимость и смысл:
Здесь украшение Стола –
Не заливная камбала,
Не серебро и баккара,
Не туш,
А наши думы и сердца
И наши песни без конца,
Улыбка доброго лица–
Свет душ.
Был период в жизни поэта (который совпал с очеред¬ной антиалкогольной кампанией), когда он работал стар¬шим инструктором конной турбазы в селе Члоу, что у пещеры Абрскила.
– Как ты инструктируешь сельских парней? – спро¬сил я его как-то.
– Зачем инструктировать? Какой абхаз не умеет при¬держать стремя и посадить туристку на лошадь!
Вдохновившись, после этого я написал рассказ под на¬званием «Баалоуская осень».
Лучшие стихи Эдуарда Дзыба стали неотъемлемой ча¬стью нашей литературы.
Из жизни он ушел как тот абазин,его соотечественник, который перепутал утреннюю звезду с полуночной.
Он жил в ожидании «счастливого, доброго мига – предвестника новых начал». Так и слышится явственно его зычно-чеканный голос:
– О, красная птица фламинго,
Волшебным пером одари!

Много тостов произнес поэт, но, мы завершим свое не¬большое слово о нем стихами Омара Бейгуа, в переводе Эдуарда Дзыба:

О, Господь! Тебя возносим,
Об одном,всего лишь просим:
Дай нам радости застолья, огради от слез и горя!
Гость,пускай удачлив будет, и хозяин счастлив будет.
От огрехов огради, до успехов вознеси,
Нас абхазов сохрани,
Анц;а и;;ааит!




ЛЕДЯНАЯ ГРОЗДЬ ВИНОГРАДА

Я с вами, я с вами ребята!
Стрелять не могу, но пою.
Хоть старый, хромой и горбатый,
Прошу меня числить в строю!
Абхазы, абхазы, абхазы,
Свободолюбивый народ!
Во славу седого Кавказа
Вперд, мои братья, вперд!
Лев Любченко

Человек прошёл через площадь – горбатый, при¬храмывая, опираясь на узловатую палку. Когда я поравнялся с ним, он устало вздохнул, медленно повер¬нул ко мне бородатое лицо и спросил, где сегодня похо¬роны. В тот день в Сухуме провожали в последний путь известного абхазского поэта Алексея Джонуа. Оказалось, что этот старик – не кто иной, как русский поэт Лев Любченко, позабытый всеми, живущий где-то в Гудауте. По пути мы с ним разговорились. Лев вспоминал про то, как, будучи консультантом Союза писателей Абхазии, он встречался и беседовал со многими выдающимися писате¬лями, в том числе и с Джоном Пристли. Кстати, то, что он рассказывал, значительно дополняло знаменитый рассказ Михаила Лакербай «Джон Пристли и Ашхангерей Бжания». Был очень знойный день, солнце наваливалось, как говорил Ф. Искандер, распустив пояс, и Лев часто оста¬навливался, вытирал пот со лба и приговаривал: «Слушай, брат, приезжай ко мне в Гудауту, я тебе расскажу ещё много интересного!».
Мы по лестнице поднялись на второй этаж тогдашне¬го здания Союза писателей Абхазии. Зал был полон, здесь были представители абхазской интеллигенции, солидные люди из Москвы и Тбилиси. Лев прошел постукивая пал¬кой по паркету, я вместе с ним, пособолезновали родным и близким Алексея Несторовича, постояли немного и по¬кинули зал. После похорон я посадил его в автобус и от¬правил в Гудауту, домой.
...Шли первые месяцы грузино-абхазской войны. Гудаута гудела, словно встревоженный улей. На улицах уже появились северокавказские добровольцы. Боевой дух носился в воздухе. Поднималась дубина народной мести, как говорил другой Лев Николаевич – Толстой. Как-то вечером я встретил Виталия Шария и предложил ему пой¬ти домой ко Льву Любченко. Когда мы поднялись по де¬ревянной лестнице к нему на второй этаж, Лев лежал на кровати. Жена его, Тоня Барциц, засуетилась, поставила на стол что было – графинчик с чачей, нарезала хлеб, со-крушаясь, что не может достойно принять нас. Когда мы разговорились, Лев меня вспомнил. В его голосе, в глазах, были и скорбь, и в то же время уверенность в победе.
«Ничего не пишется сейчас?» – осторожно спросил я его.
– Так, что-то бормотал во сне, ночью. Рука уже не пишет... – он показал скрюченные пальцы.
– Давайте я буду записывать, а вы диктуйте, – пред¬ложил я.
И он продиктовал стихи, которые были позже опубли¬кованы в «Республике Абхазия». Они стали песней, под¬нимавшей боевой дух наших ребят. Стихотворение стало гимном победы Абхазии:
«Абхазы, абхазы, вас мало,
Нечестный, неправедный бой,
Но, танк не страшнее кинжала,
Когда твои братья с тобой!»
Абхазы, абхазы, вы правы!
Не вы начинали войну,
Не вы, ради кресла и славы
Вторгались в чужую страну!
Потом я ещё не раз заходил в его дом, навещал Льва Николаевича и записывал его новые стихи.
Лев обладал тонким юмором, у него был проницатель¬ный сверлящий взгляд. И лицом он был похож на мудро¬го абхазского старика-сказителя, даже и в речи его был какой-то особенный акцент, гудаутский.
Запомнился ещё такой эпизод, В начале войны в ре¬дакции Абхазского радио работал внештатно очень рас¬торопный, симпатичный паренёк из Гудаутского района. Он тоже писал стихи на военную тему. И часто стал бы¬вать у Льва Николаевича. Потом оказалось, что молодой человек – член религиозной организации «Свидетели Иеговы». Лев очень переживал по этому поводу. Гово¬рил, что тот парень даже его хотел «завербовать» в секту. И смешно, и грустно было наблюдать такую картину: на кровати сидит видавший виды старик, прошедший через все мытарства, поглаживая свою пожелтевшую бороду, к тому же, кстати, ещё и атеист, но уважающий веру (вспо¬минается его стих «Ахьачхуама»), а напротив – юноша, нахохлившийся как воробей. Так и слышатся строки из стихов Л. Любченко, которые он написал потом об этом увлечении: «Ора, ты не свидетель Иеговы, ты просто де¬зертир!». Когда нужно было, Лев был язвителен. Его сло¬во крепко жгло – может быть, как абхазская виноград¬ная чача, которую он уважал.
Лев Любченко отмечал словом каждое биение пуль¬са военного времени, и слово его пульсировало как нерв войны, проходившей по реке Гумиста. Он был одним из тех, кто по-настоящему приближал Победу.
Часто он говорил так: «Эх, брат, кончится война, – выпьем вино прямо на берегу реки Гумиста!»
После Победы мы хотели осуществить это желание поэта, но то ли все машины были заняты, то ли хорошего вина не нашлось. Вместо этого был холодный, дождливый день, когда в Гудауте хоронили Льва Любченко. Всё было как в строчках друга его юности Фазиля Искандера:
«Ломоть поминального хлеба,
Поминальной струи услада.
Бесконечное зимнее небо
Ледяная гроздь винограда!»
Лев Любченко чем-то напоминал мне, даже внешне, Колчерукого из знаменитого рассказа Ф. Искандера, и те¬перь, кажется, я понимаю, почему. Именно, после смерти поэта зазвучали его последние строки, не менее значи¬мые, чем известные стихи, процитированные мной в нача¬ле. «Абхазы, теперь вы не правы!» – такими жестокими, беспощадными словами начинаются стихи, написанные под впечатлением послевоенной волны насилия. Лев Ни¬колаевич передал эти стихи Олегу Шамба, и тот впервые прочёл их на похоронах поэта, над его гробом.
Абхазы, теперь вы не правы!
Хоть Вы победили в войну,
Ни подвигов Вам и не славы!
Вы предали Вашу страну.
Все лучшие ваши погибли,
А худшие – им наплевать!
К бандитскому делу прилипли,
Пошли убивать, воровать
Одумайтесь, братья – абхазы,
Я все–таки верю в народ.
Давайте сегодня же, сразу
Идти не назад, а вперед.
Получилось как завещание.
Абхазская пословица утверждает, что рядом с тем, кто хочет сказать правду, должен стоять оседланный конь, очевидно, чтобы правдолюбец мог ускакать.
Лев всегда говорил правду, никогда не заботясь о стра¬ховке в виде коня или уклончивого компромисса.



СВЯТОЙ ИСТОЧНИК

Дух победы носился в воздухе, пьянил душу, стру¬ился в крови. Война подобна бушующему шторму. Она пугала, но и одновременно приковывала к себе своей необузданной, разрушающей мощью. Нам нужно было войти в этот страшный прибой с тем, чтобы выйти из него с победой. (Кстати, забегая вперёд, замечу, что осво¬бождённый Сухум напоминал берег моря после шторма).
Думаю, что люди на том берегу Гумисты задыхались, потому что, в воздухе за рекой витал дух неопределённости, паники, страха.
Наша группа «Гроза» под командованием Адгура Харазиа состояла из почти двадцатилетних парней, за исклю¬чением Игоря Чичба, Адгура Инал-ипа и меня.
Ранним утром мы выехали из Гудауты и поднялись на Эшерское плато. Ночь коротали в дачном посёлке. Ребята окружили Адгура Инал-ипа. Он рассказывал им о строе¬нии Вселенной. Мимоходом заметив одному юноше, как бы отвечая на его вопрос, верит ли он в Бога:
– Я знаю, как Вселенная образовалась, и это мешает мне верить в то, что Бог есть. Вера, как двуглавый Эль¬брус: или Бог или Человек.
В этот момент Игорь Чичба поднёс мне фляжку со спиртом. Адгур Харазия, наблюдавший за ним сверху, с балкона дачного домика, сказал:
– Поднимите за то, чтобы нам помог Апаимбар!
Долго ещё потом Адгур рассказывал молодым бойцам
о разных созвездиях и планетах, перескакивая с астроно¬мии на астрологию, и наоборот.
Казалось, что до войны далеко. Однако, к утру следую¬щего дня бой бушевал рядом и вокруг нас. Смерч войны всё больше и глубже втягивал в себя.
Вдруг стало тихо.
– Адгура Инал-ипа ранило! – крикнул кто-то. Быстро положив его на какое-то одеяло, мы вчетвером понес¬ли его. Прошли метров сто. Какие-то ребята крутились у какой-то легковой машины на обочине. Я крикнул им, чтобы они вызвали военную «Скорую». Ребята побежали за ней. Вскоре показалась машина, из которой выскочили Батал Кобахия и медсестра. Часа полтора машина тряслась до Коман, где находился военный госпиталь. Адгур иногда сжимал мою руку, ничего не говорил, широко от¬крытыми голубыми глазами смотрел куда-то вверх
Наконец, приехали в Команы, и Адгура быстро подня¬ли на второй этаж, в операционную. Я остался во дворе. Рядом, у крыльца, лежало тело, покрытое белой просты¬нёй.
–Кто это? – спросил я у дежурного бойца.
– Мирод Гожба. Погиб сегодня, – ответил он.
Я прислонился к яблоневому деревцу. Уже стемнело. Вдруг вспомнил, что в Команах есть знаменитый Святой источник. В это время вышел хирург в тельняшке и крик¬нул дежурному: – Привезите срочно воды. Из источни¬ка!
– Можно мне с вами? – спросил я.
Водитель молча кивнул. Мы погрузили фляги и помча¬лись по ухабистой дороге.
В конце её показалась поляна. Фары «Москвича»– фургона выхватили из темноты бирюзовую гладь про¬зрачного источника, бьющего из-под скалы.
Когда мы вернулись, я спросил врача об Адгуре.
– Инал-ипа скончался, его уже увезли, – сказал он и вошёл обратно в операционную.
Много раз с того дня я бывал в Команах у Святого ис¬точника, но в памяти остался тот, выхваченный светом фар. Ночная, глубокая, чистая вода...


РЯДОВОЙ НЕБЕСНОГО ВОИНСТВА

Александра Бардодыма впервые я увидел летним днем в сухумском кафе (которое тогда находилось рядом с зданием областных газет), в компании молодых поэтов Абхазии, к которым в то время относился и я тоже. Кажется, это было летом 1987 года. Стихи читал он громко, красиво заикаясь. Выразительные , неподвижные черные глаза на бледном лице , серьезный и романтический облик незнакомого молодого поэта напоминали чем-то Михаила Лермонтова. Излишне, наверно, говорить о том, что я тут-же присоединился к этой веселой, шумной компании, душой которой был ,конечно поэт, острослов и балагур - искрометный Вячеслав Читанаа.
Вскоро я понял, что любовь Саши Бардодыма к Абхазии, его особенная преданность не наигранны, как это часто бывает, а глубоки и чисты как горные озера и ущелья, как пещеры в Новом Афоне. Кстати, этот городок в центре Абхазии стал его любимым местом, его Родиной. Здесь он наполнялся духом старинных легенд и преданий, который пронизывал многие его стихи и баллады. Здесь он сблизился с Гиви Смыром, первооткрывателем знаменитой Ново-Афонской пещеры, талантливым человеком, интересным художником, своим видом и бесстрашием напоминавшего абрека прошлых времен, своеобразным мистиком, знатоком горных троп Абхазии. Месяцами Саша пропадал в Новом Афоне и приезжал оттуда с глубокими впечатлениями от общения с новым другом. Молодого поэта тянуло к сильным, волевым людям. Он был привязан к Аслану Зантария и его тамышским братьям , тоже «абрекам». Неудивительно, что Саша всерьез занялся изучением жизни настоящих абреков, таких, как Богаркан-ипа Маршания, о котором подробно написано в книге «Путешествий по Кавказу» разведчика царской армии Федора Торнау. Известно, что Лев Толстой пользовался этой книгой, когда писал своего «Кавказского пленника»
Мне запомнилась статья Александра Бардодыма об открытии какой – то новой пещеры, в которую он спустился вслед за Гиви Смыром, цепляясь за сталактиты и сталагмиты. Из скользких стен пещеры торчали кости пещерных медведей , а внизу гудел подземный водопад, низвергаясь в пропасть, в зияющую бездну… Бардодым в этой статье предлагал создать уникальный природный музей под открытым небом, точнее - под землей.
Статью мы отнесли в газету «Советская Абхазия», однако она была отвергнута известным журналистом, заведующим идеологическим отделом газеты – Александром Берулава, к которому она попала. Видимо он решил, что создание такого музея будет способствовать усилению «абхазского сепаратизма». Запомнилась такая картина: сидит за столом опытный журналист и националист(пока не осознававший это) Берулава, напротив - молоденький русский студентик из Москвы, пропитанный абхазским духом. Сколько презрительности, сарказма, язвительности , переходящих в ненависть было в словах , в выражении лица Берулавы вот к таким людям, нашедшим в Абхазии вторую свою Родину , готовых встать рядом с ее народом в трудную минуту, помогая ей верить в свои силы.
Я, конечно, тут -же увел Сашу из этого кабинета.
Волна грузинского национализма, приведшая к войне в 1992г. тогда только начинала набирать силу, а Берулава , кстати, потом стал одним из тех, кто оказался во главе этого движения в Абхазии.
Дружба с Бардодымом у меня продолжилась. Я несколько раз останавливался у него дома, в Москве, познакомился с его родителями, от которых он унаследовал свой неповторимый талант и превосходные человеческие качества. Он перевел несколько моих стихов и рассказ «Ядовитое дерево».
Многие в Москве, да и у нас удивились, узнав, что молодой , блестящий московский поэт Александр Бардодым воевал за свободу Абхазии и погиб с оружием в руках. Но, ни один из тех, кто знал его, не удивился этому. Он остался навечно в Новом Афоне.
Один раз я его видел во сне. Он помогал в монастыре. Бог наверно не оставляет такого, как Александр Бардодым, зачислив его в свое воинство, даже если он не успел креститься при жизни.




БАРХАТНЫЙ СЕЗОН
 
Г
еоргий Аниховский, реставратор старинной живописи, каждый год приезжает к нам в Сухум с 1954 года, и всегда в конце сентября, в «бархатный сезон». За это время он изъездил всю Абхазию, в особенности нашу столицу, однажды даже спустился в мрачную пещеру «рыжего хироманта», что находится на одном из склонов горы Трапеция, недалеко от города. Даже сторожилы Сухума сильно удивились бы, узнав, сколько интересных подробностей и истории из жизни сухумчан хранит в своей памяти Георгий Николаевич.
В последние годы он приезжает к нам( конечно, в сентябре!) со своей молодой женой Софьей, которая до замужества предпочитала ездить на отдых только в Сочи, но вскоре согласилась с мужем, что полноценно можно отдохнуть только в Сухуме, да и солянку по-настоящему могут приготовить только у нас. Теперь, каждый год они снимают квартиру в Синопе и проводят время гуляя по городу или загорая на пляже.
В конце отпуска нанимают машину, чтобы с друзьями посетить никогда не надоедающее озеро Рица, что дает им заряд бодрости на целый год. Перед отправлением в горы, Софья на рынке покупает продукты, вечером варит мясо, нарезает огурцы и помидоры и всякую зелень, упаковывает в целлофановый пакетик, чтобы не спеша перекусить в любимом месте отдыха с привалом;– на красивой возвышенности, у слияния Бзыби и Юпшары.
– Жо-о-ор!- Софья обращается к мужу своим певучим голосом и спрашивает, почему он для себя выбрал Сухум местом  отдыха.
– Да потому, что меня здесь всегда принимают за своего!;–  отвечает он, намекая на свою внешность. В самом деле, внешне он похож на кавказца,  можно сказать он вылитый грузин, возможно даже мингрел: лысый, усатый, носатый, с цепким взглядом и лукавой улыбкой на губах, при этом предпочитающий говорить мало и больше слушать. На мое замечание, что он, все-же, больше похож на еврея, Георгий Николаевич ответил, что все люди в старости становятся похожими на евреев.           Не упомянуть о том, как он стал писателем, вернее, как он им не стал, наверно невозможно, хотя к Сухуму это не имеет никакого отношения. В сущности, как писатель он сформировался находясь в заключении. Семь лет тюрьмы было достаточно, чтобы изучить жизнь изнутри. Почему-то он был уверен в том, что московские литературные журналы с радостью возьмут его повести и рассказы, прочитают их с жадностью и немедленно напечатают. Выйдя из тюрьмы он, конечно, понес свои рукописи в редакцию одного из толстых журналов. Через месяц рукописи вернули, сказав, что проза интересная, но для журнала не подходит. Сотрудница отдела, как бы между прочим, заметила, что не встретила ни одной экзистенциальной фразы в его прозе.
– Ищите их у Хайдеггера!;– сказал Георгий Николаевич и забрал свою папку. Больше он не обращался в редакции журналов, но продолжает писать прозу в свободное от работы время.
…Сейчас мы сидим с Аниховскими за столиком в кафе «Пингвин» на набережной, под развесистым гималайским кедром. Уже три дня как они приехали, но встретился я с ними только сегодня. За чашечкой кофе по-турецки мы поговорили о политической ситуации в Абхазии после выборов президента, прошедшие недавно, посмеялись, вспоминая наших общих друзей, но, когда к нам присоединился проходивший мимо нас по набережному инок Николай, мой давний приятель, наша беседа плавно ушла в духовную плоскость, тем более, что инок Николай, с бледным лицом, густой бородой и длинными усами, застенчиво опущенными черными выразительными глазами вызвал несомненный интерес у моих спутников. Лет десять тому назад он приехал в Абхазию, и решив остаться здесь навсегда, сжег свой паспорт, и на этом огне даже сварил себе кофе в лесу, в Верхнем Келасуре. Может быть здесь проявился промысел Божий, потому, что паспорт у него был украинский, а сам Николай;– русский. Дело в том, что отец Николая был военнослужащим Советской армии, и после распада СССР решил остаться жить с семьей в украинском городе Черкассы. Этого Николай долго не мог простить отцу. Сейчас, когда отца уже нет в живых, одна мать осталась на Украине и не может выехать в Россию из-за кровавых событий, а дед, глубокий старик, живет в Вольске, под Саратовым. Николай хочет поехать к нему и сделать себе российское гражданство, но отсутствие паспорта пока не дает возможности пересечь российско-абхазскую границу, а Посольство России в Абхазии бессильно помочь ему в этом вопросе, потому, что он не гражданин России, хотя и русский.
Я рассказал один случай, который произошел с Николаем. Это было несколько лет тому назад. После праздника Пасхи Николай поднялся в горы, к монахам-пустынникам, в Азанту. До монашеских скитов оставалось еще километров пять. Николай даже не чувствовал тяжесть огромного рюкзака за спиной, абхазская чача и вино «Изабелла», принятые на трапезе, после праздника, придавали дополнительные силы; в голове его звучала церковная песня: «Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав!» Шагал он по лесной тропе бодро, но вдруг, в пяти метрах от себя инок увидел медведя, пившего воду из горного ручья. Николай не знал что делать, но неожиданно воскликнул:
– Христос Воскрес!
Медведь вскочил на задние лапы, ударил себя по голове передними лапами, громко вскрикнув: «вах!» убежал в заросли.
…Тем временем разговор завязался вокруг заповеди Иисуса Христа: «возлюби врага своего». Инок Николай говорил о том, что любовь должна быть жертвенна, ибо как говорил апостол Павел, «если мы любим тех, кто любит нас, то какая в этом польза?» Но, вдруг Николай удивил даже меня, когда в качестве доказательства истинности слов Иисуса Христа, привел достаточно известную абхазскую историю о том, как один старик простил убийцу своего единственного сына. Старик не только простил убийцу, но даже помог ему! Драматизм этой истории заключался в том, что на какой-то свадьбе, совершив убийство во время возникшей ссоры, некий абазин из Северного Кавказа,убегая от преследователей, случайно забежал во двор своего жертвы. Хозяин, отец убитого им юноши, спрятал гостя на чердаке своего дома, не зная, конечно, кому он помогает. Узнав правду, отец не выдал преследователям убийцу своего сына, храня святой для кавказца обычай гостеприймства.
– Даже не в России, а в Абхазии родилось это предание, по сути своей православное!;– воскликнул он.
– А мне почему-то не верится, что такое предание могло родиться в Абхазии,;– заметила Софья.
– В то далекое время, когда родилось это предание, вернее, когда эта история произошла, никто не сомневался в том, что на такой поступок способен именно абхазец,;– напомнил я, порекомендовав моим друзьям прочитать рассказ Михаила Лакербай «Гость», написанный им по мотивам этого предания.
Софья, подумав о чем то, задала вопрос иноку:
– Скажите, Николай, если я буду настойчиво показывать моему врагу свою любовь к нему, свою молитву, свою доброжелательность, от этого он не рассвирепеет еще больше?
Николай ответил:
– Любовь обезоруживает любую ненависть. Любовь;– это совершенное оружие против всякого зла, твоя любовь к твоему врагу гасит его ненависть к тебе! Человек творящий зло губит свою душу, потому, что грех вошел в него по наущению диавола. Главное, чтобы не заразиться злом, борясь с ним: ненависть разрушает человека. Человек, который любит, влияет на весь мир, но одержимый ненавистью человек тоже распространяет далеко вокруг себя зло. Защищающий свой дом, своих детей, свою Родину может убить человека, но он от этого не получает удовлетворение, в отличие от того, кто пришел в чужой дом убивать. Сегодня мир лежит во зле, поэтому, кто будет другом мира, тот будет врагом Богу, а миром сегодня правит диавол.
Я не согласился с тем, что миром правит диавол, и привел пример из Библии, где сатана просит Бога дать ему разрешение, подвергнуть праведного Иова жестокому испытанию.
С Николаем мы расходимся во взглядах, главным образом по вопросу о Тысячелетнем Царстве, сторонником которого, вместе с Иринеем Лионским, являюсь я. Когда Николай говорит мне, что это ересь, что, церковь осудила идею о Тысячелетнем Царстве на земле, я ему отвечаю, что церковь осудила не это, а ересь Аполлинария Лаодикийского, утверждавшего, что Сын меньше Отца. Но, наши разногласия в сложных вопросах религии никак не мешают нам поддерживать дружеские отношения, они даже в чем-то помогают, и это;– главное, конечно!
Как бы разговаривая сама с собой, Софья сказала, что никогда не сможет любить и молиться за тех, кто в Донецке убивает женщин и детей. Она сама родом из города Белгорода, что на границе с Украиной, и ей особую боль доставляют события на Украине.
Николай перевел нашу беседу в русло обсуждения политики проводимой западными странами, которые открыто служат сатане, стремясь задушить основу православия во всем мире, в особенности, в России.
Я рассказал, в связи с этим, одну историю, приключившуюся со мной. В одном из немецких журналов были опубликованы несколько абхазских легенд, предложенных мной, через мою родственницу, живущую в Лейпциге, но, одна из легенд, под названием «Ажвейпш и сова», была отвергнута редактором. Чтобы объяснить по какой причине легенда не была напечатана, мне придется пересказать ее сюжет. Жена Ажвейпша, владыки диких зверей и птиц, долго просила своего супруга построить для нее прекрасный, необычный дворец из костей зверей и птиц, но долго он не давал на это своего согласия. Жена продолжала просить, и в конце-концов, Ажвейпш не смог устоять. В один прекрасный день он созвал всех зверей и птиц в назначенное место, чтобы своих подопечных использовать в качестве строительного материала для дворца. На звериный сход пришли все, кроме совы. Пришлось послать за мудрой совой. Когда, в конце=концов, она пришла, Ажвейпш между прочим, поинтересовался, почему сова заставила всех ждать себя.
– Считала живых и мертвых,– ответила она.
– И кого-же оказалось больше?;– спросил Ажвейпш.
– На одного человека, который слушает нелепые советы своей жены, мертвых больше!
– Ажвейпш устыдился и велел разойтись всем зверям и птицам, а сове он сказал:
– Отныне ты будешь съедать по одной птичке каждый день. Съеденная тобою птичка будет попадать в рай.
– Жену свою, владыка лесов и зверей, жестоко наказал. Наверно поэтому, больше о ней абхазские легенды не упоминают, но, как гласит эта легенда, птицы увидев сову, начинают кружить вокруг нее и кричать : «Съешь меня, съешь меня!»
Редактор немецкой газеты усмотрел в поведении абхазских птиц, желающих быть съеденными совой для того, чтобы попасть в вожделенный рай, сходство с фанатичными исламскими шахидами.
;–Да, у абхазских птичек несомненное сходство с исламскими шахидами!;– Георгий Николаевич вдруг громко рассмеялся и встал из-за стола, жестом приглашая нас прогуляться по набережному, которая сегодня была залита неповторимым светом «бархатного сезона».


КЛУБ АРГОНАВТОВ
 
Ч
аманыква Чаабал в жизни реализовал все свои великие проекты. Последнее свое детище;– «Клуб аргонавтов», неутомимый Чаманыква Чантович создал уже на закате своей жизни. Многие именитые сухумцы и гости нашего города стали членами этого клуба.
    Даже Грэм Грин стал членом этого клуба, во время его посещения Абхазии, в 1982году. На встрече с абхазскими писателями в Доме-музее имени Дмитрия Гулиа, Чаманыква Чаабал подошел к знаменитому писателю, улучив удобный момент, когда от него отошел секретарь Абхазского Обкома ЦК КП Грузии по идеологии Руфет Бутба, и предложил ему вступить в Клуб аргонавтов.
– А что это такое?;– спросил Грэм Грин через переводчика.
– Достаточно сказать,;– Чаманыква поднял указательный палец кверху,;– что сам Жорж Сименон член Клуба аргонавтов!
;– Считайте меня членом вашего клуба. Жорж Сименон мой друг, я очень высоко ценю его талант!;– сказал Грэм Грин, пожав руку Чаманыкве Чаабал. Может быть , высокий гость даже решил, что это местный масонский клуб. Когда секретарь Обкома, опомнившись, подбежал к ним, было уже поздно…
В начале шестидесятых годов прошлого столетия, Чаманыква был руководителем созданной им, единственной в Советском Союзе научно-исследовательской Лаборатории по туризму. В издательствах Сухума, Москвы и Ленинграда часто выходили его путеводители и научно-популярные книги по истории и культуре Абхазии. Например, прекрасно иллюстрированный сборник Чаманыквы «Легенды лазурного берега» был удостоен специальной премии ВЦСПС, а фотоальбом «Абхазия» принес ему славу непревзойденного популяризатора истории и культуры древней, но вечно молодой Апсны.
Помимо всего этого, Чаманыква часто выступал с лекциями по истории нашего края в научных кругах кавказских республик, в Москве и других крупных городах Советского Союза и за рубежом. Он дружил со многими именитыми политическими и общественными деятелями, маститыми писателями, художниками артистами, которые часто посещали Абхазию. В их глазах он был «гениальным гидом». При этом, сам он много ездил по странам «дальнего зарубежья», как сегодня принято называть. После зарубежных поездок приезжая в свой родной город, он проводил пресс-конференции в Клубе журналистов, рассказывал о своих впечатлениях, полученных в Европе, Азии или где-нибудь в Африке или Латинской Америке.
Сухумцы, как известно, мастера выдумывать смешные истории про своих видных соотечественников. По рассказам сухумцев, во время какой-то пресс-конференции Чаманыква Чаабал поведал собравшимся о том, как в цирке, где-то за границей, дрессировщик вложил свою голову в разинутую пасть огромного льва.
Кто-то из зала задал вопрос лектору:
– Паста была зубная?
– Ну конечно, он вложил голову в зубную пасту! А в какую-же еще?;– якобы ответил Чаманыква.
Помнится, лет тридцать тому назад, как-то я был на одной экскурсии, которую он организовал для членов Союза писателей Абхазии. Мы проехали по всем достопримечательным местам Абхазии, и Чаманыква, конечно, как гениальный гид и непревзойденный знаток прошлого и настоящего нашей республики, провел экскурсию блестяще. В конце экскурсии он обещал нам показать внебрачного сына Максима Горького, который, разумеется, родился еще до революции, когда сам Горький был в Абхазии и даже принимал роды у женщины где;–то по дороге, между Тамышом и Адзюбжой. Внебрачного сына, разумеется, он родил не от той роженицы. Свой знаменитый рассказ «Рождение человека», Горький написал под впечатлением того вечера, когда он принимал роды у случайной женщины, под вой шакалов и глухое ржание лошадей, на пустынной, ночной дороге в Абхазии.
Часа полтора мы крутились на автобусе по ухабистым дорогам в каком-то селе Гульрипшского района, в поисках жилища неизвестного потомка Максима Горького. В конце-концов наш автобус остановился возле небольшого бельэтажного дома, из которого вышел пожилой человек в грязной домашней одежде, с виду ничем не выдававший своего сходства с великим писателем.
– Вот он! – воскликнул Чаманыква и спрыгнув с автобуса побежал навстречу к вышедшему человеку. Они о чем-то поговорили, и Чаманыква, довольный своей находкой, вернулся к автобусу. А вышедший к нам навстречу человек, постоял, разводя руками и ничего не понимая проводил взглядом автобус, полный незнакомыми  ему людьми.
…Но, вернемся к последнему детищу Чаманыквы;– Клубу аргонавтов и нашумевшей в Абхазии и Грузии истории, связанной с англичанином Тимом Северином, который построил копию корабля «Арго», вознамерившись повторить поход аргонавтов из Эллады на Кавказ. Знаменитый морской путешественник конечно знал о том, что наш город стоит в том месте, где когда-то находился античный город Диоскурия , возможно  даже был осведомлен о существовании сухумского Клубе аргонавтов и неудивительно, что он выбрал Сухум в качестве пункта прибытия.
Все местные газеты на своих первых полосах поместили информацию о предстоящих встречах и торжествах по этому поводу.
Отдел агитации и пропаганды Абхазского обкома ЦК КП Грузии поручил Чаманыкве Чаабал разработать план торжественной встречи в Сухумской бухте делегации «новых аргонавтов». Чаманыква немедленно написал сценарий. Теперь нужно было подключить творческие коллективы автономной республики к реализации грандиозного театрализованного представления «Аргонавты сходят на берег». Здание Абхазского государственного драматического театра имени Самсона Чанба и творческий коллектив театра на время должны были превратиться во Дворец колхидского царя Аэта и его обитателей. В тот момент, когда новый «Арго» с «новыми аргонавтами» появятся на морском горизонте Сухумской бухты, из дворца навстречу к ним торжественно выходят : грозный царь Аэт, его сын Апсирт и дочь Медея. Царь Аэт приглашает гостей из далекой Англии, членов бюро Абхазского обкома ЦК КП Грузии а так же представителей общественности города и республики к себе во Дворец, где состоится концерт, на котором выступят: известные за пределами республики : Хор абхазских долгожителей и танцевальный коллектив «Шаратын», Заслуженная артистка Абхазской АССР, оперная певица, гречанка по происхождению Жозефина Бумбуриди и Абхазский симфонический оркестр под управлением Льва Джергения с программой из произведений абхазской и мировой классики, вокально-инструментальный ансамбль Апсны-67. Завершают представление скачки на четыре километра, по набережной, от Маякского поворота до Красного моста.
Но, тут грянул настоящий гром в ясном небе: грузинская общественность обратилась к руководителю республики Эдуарду Шеварднадзе с требованием, перенести место встречи с английским путешественником из Сухума в город Поти, который находится якобы на месте античного города Фазис, а потомками колхов являются мингрелы, но не абхазы. Обстановка накалялась, представители абхазской интеллигенции с настоятельным требованием обратились в Обком партии не переносить встречу Тима Северина из Сухума в Поти, угрожая всенародным сходом в селе Лыхны, на знаменитой лыхненской поляне. В последний день, когда выяснилось, что встреча состоится все-же в Поти, откуда делегация поедет в Сванетию, взбешенный Чаманыква Чаабал срочно вылетел на «кукурузнике» в Поти, чтобы попытаться повлиять на ситуацию, но даже с талантом Чаманыквы, тонкого дипломата, не удалось уговорить Эдуарда Амвросиевича изменить решение. Конечно, не менее тонкий дипломат Шеварднадзе тоже пошел на хитрость, включив самого Чаманыкву в состав правительственной делегации Грузии, на встрече с командой Тима Северина в Потийском морском порту.
Забегая вперед скажем, что сход в Лыхны все-же состоялся, но спустя два года, но уже по поводу шовинистической политики руководства Грузии по отношению к абхазскому народу.
А в Сухуме в тот день пришлось отменить все намеченные представления, однако, сухумцы настояли на том, что не разойдутся, пока не увидят обещанные скачки. Многотысячная толпа горожан вышла на берег и выстроилась вдоль набережной, посмотреть на зрелище;– скачки с участием известных наездников Абхазии. Лошади бежали по маршруту ежегодных Всесоюзных соревнований по велоспорту.
В тот день первое место на скачках занял Котик Баргыц из Баалархвы, на лошади Кумча, хотя и здесь не обошлось, конечно, без инцидента. На Красном мосту, навстречу всаднику выехала встречная машина, лошадь встала на дыбы и сбросила с себя всадника, который с пятиметровой высоты упал в речку Беслетку. Котика с трудом вытащили из воды, и прямо на Красном мосту вручили ему приз победителя;– тысяча рублей, а разгоряченную Кумчу не смогли поймать. Она ускакала на Сухумскую гору. Долго потом Кумча паслась на территории Пантеона писателей и видных государственных и общественных деятелей Абхазии. Говорят, потом ее поймали и отправили на конную турбазу, рядом с пещерой богоборца, абхазского Прометея-Абрскил, обслуживать туристов;– любителей верховой езды.
 ПОДУШЕЧКА
 
Е
ще вчера, на седьмом этаже гостиницы «Глициния» он говорил ей: « Если я потеряю тебя, что-то рухнет во Вселенной!» - и, верил своим словам.
Сейчас он стоял в конце сосновой аллей, ведущей к гостинице, не в силах поверить, что она уже уехала к себе домой, в Житомир, после закрытия Всесоюзной ярмарки, который проходил в Доме культуры, напротив Медицинского пляжа, в Синопе.
В тот чудесный вечер, даже ветерок, прорывавшийся в номер через открытую дверь на балкон, порывисто шевеля длинную штору, подталкивал Евгения и Людмилу на медленный танец, тем более, что с проплывавшего вдоль берега прогулочного катера «Хаджарат Кяхба» доносилась  песня «Женщина которая любит» в исполнении Глории Гейнор.
Евгений окрыл бутылку «Букета Абхазии» и разлив вино в бокалы, поднял тост за знакомство и потрясающе чудный вечер. Людмила, сделав несколько глотков, поставила бокал с божественным напитком на стол. Евгений встал, приглашая Людмилу на медленный танец, пользуясь тем, что «Хаджарат Кяхба» очень медленно проплывал мимо гостиницы, щедро заливая все побережье заволакивающей мелодией.
…Евгений увидел ее на Медицинском пляже. Она  выделялась из толпы купающихся и загорающихся белоснежным цветом кожи, который гармонировал с цветом ее купальника, на котором были нарисованы какие-то цветы ярко-красного цвета. Видно было, что она первый день на пляже. Она полулежала на боку, листая какой-то журнал, а он сравнивал линию ее талии и  бедер с набегавшей на берег волной, мимолетный изгиб которой, достигнув наивысшей точки экстаза и продержавшись несколько секунд в воздухе, мгновенно разрушался, падая на прибрежный песок, путаясь под ногами следующей волны.
В тот момент он, конечно, не знал, что именно линия ее талии, которая так очаровала его, сыграет с ним злую шутку, потому, что некий недосток ее  тела, о котором он ничего незнал, в тот момент превратился в достоинство.
В первый вечер после знакомства на пляже, они гуляли допоздна по набережному Сухума, пили кофе на «Амре» и ели хачапури-лодочки в «Нартах». Евгений все больше удивлял Людмилу своим талантом поэта и  глубокими познаниями в науке. Прочитал стих посвященный атому, у которого есть даже душа. Эту  душу, похожую на облачко, порхавшее вокруг тела атома, он  рассматривал  под мощным микроскопом. В одно мгновение Евгения осенило: на этом уровне материи даже не существует смерти! На вопрос девушки, верует ли он в Бога, Евгений ответил, что профессия физика немного мешает ему быть верующим в традиционном смысле этого слова, но, поэзия, как раз, помогает емуверить в Бога. Работая на синхрофазатронене в Сухумском физико-техническом институте, Евгений с некоторых пор увлекся поэзией, абхазским фольклором и японским языком, что нисколько  не мешало его основной работе, наоборот, даже помогало. На одном литературном вечере, когда он прочитал свои стихи на японском языке , хотя в зале не было японцев,  на него обратили внимание - мэтр Александр Сидорин и ценитель слова  Николь Веденецкая, что само по себе  было уже большим успехом для него. Веденецкая даже еле заметно кивнула головой с всклокоченными волосами и сказала: «Браво! Лапидарно». Вслед за ней Сидорин поднял руки над головой и громко похлопал три раза.
…На следующий день Евгений и Людмила поехали с экскурсией на озеро Рица, которое еще больше их сблизило. Шум моторных лодок, круживших по озеру, напоминал гудение электропилы. Купив билет, они сели в одну из них и стремительно рассекая бирюзовую гладь озера, устремились к противоположному берегу, где находилась бывшая дача Сталина. Казалось им, что моторная лодка скользит не по поверхности озера а, рассекая золотистый воздух, летит по небу, в сторону вершины Агепсты, что возвышается над Рицой.
      Вечером они уже сидели в номере гостиницы на седьмом этаже. Даже длинные, красные  шторы загадочно шевелились, волнуясь от прикосновения ветерка, тянущегося с моря, окрашенного лиловым закатом…

       Сейчас Евгений стоял как оглушенный и, не понимал, почему он с такой настойчивостью в гостинице просил девушку показать ему подушечку, которую она носила под левой лопаткой.
Пригласив ее на медленный танец, он осторожно, нежно обхватил рукой ее талию и неожиданно ощутил ту злосчастную подушечку, которая была привязана шнурочками к узкой спине, ниже левой лопатки, чтобы скрыть легкое искривление позвоночника.
– Это - сколиоз позвоночника. Между нами ничего не может быть… Вы все испортили.;– сказала она уходя.
Евгений уже знал -  об этой своей ошибке он будет жалеть всю жизнь.
 Ошибки  на протяжении жизни причудливо выстраиваются, оставляя след, напоминающий  высохшее русло реки.



 ПЕЩЕРА ХАБЬЮ

С
удьба наделила Адольфа Виссарионовича Горгонджия многими талантами. Эти дары даже в детстве давали о себе знать, подобно вулканической лаве, которая толчками в земной коре напоминает о себе, время от времени.
Политическим деятелем он не ствал, но,  обладая глубокими познаниями в хитросплетениях межнациональных отношений, мировой экономики и международных отношений, он в качестве информатора желанный гость на знаменитой сухумской Брехаловке. А то, что он превосходный пчеловод и фермер, разводящий гектарами орех-пикан, знают все в нашей небольшой республике. Здесь я должен рассказать более подробно о его таланте спелеолога, но прежде хочу коснуться деятельности Адольфа Виссарионовича в качестве гида Сухумского бюро путешествий и экскурсий, когда он проводил свою жизнь в постоянном окружении женщин, удачно сочетая свою работу с изучением психологии прекрасного пола. Проникая в мельчайшие тонкости натуры женщин, углубляясь в самые потаенные глубины их характера, Адольф Виссарионович приобретал бесценный жизненный опыт. Но, теперь, к своим шестидесяти семи годам, когда поток туристов( в числе которых было немало прекрасных женщин) в Абхазию почти иссяк из-за разных причин, его профессия перестала быть востребованной, поэтому он решил жениться. Найти спутницу жизни, как ни странно, пока ему не удается, потому-что, те женщины, которые нравятся ему, хотят выйти замуж за более молодых, чем он, и по любви. Это было большой неожиданностью для него, он вдруг открыл для себя, что совсем плохо знает женщин, несмотря на свой бесценный опыт.Более того – он их  не знает совсем!
Многолетняя любовь к прекрасному полу временами у него бурно переходит в увлечение красотами природы, хотя, в то же время он не теряет надежды жениться. Теперь объектом любви для него стали горы Кавказа. Он упорно проникает в их недра, изучает самые труднодоступные места. Особенно его привлекают: лощины, пещеры, впадины и гроты, а так же;– воронки, воклюзы и пещеристые образования. Адольф Виссарионович из покорителя дамских сердец превратился в покорителя природы, он завоевывает природу так же, как и женщину;– упорством, настойчивостью, умом, обаянием и храбростью.
Нужно сказать, что как человек хорошо воспитанный и демократичный, работая гидом в советское время, он никогда женщину не обижал, за редким исключением. Были конечно и досадные промахи, но, они случались крайне редко. Так, в один прекрасный вечер, девушке, с которой он пришел поужинать в ресторан «Нартаа» , очень понравился молодой кудрявый армянин, с которым она несколько раз протанцевала и, в конце ужина решила уйти с ним. Адольф Виссарионович вежливо посадил девушку в такси, объяснив ей, что некрасиво покидать мужчину, с которым она провела весь вечер в ресторане.
– Он мне нравится, хочу кудрявого армянина!– завопила она и, перегнувшись через спинку переднего сидения, дотянулась до него и вероломно впилась зубами в его шею, за что немедленно получила от Адольфа Виссарионовича оплеуху. Видимо, в этом неприятном эпизоде не последнюю роль сыграла чрезмерно принятая абхазская чача.
Так или иначе, дикая природа и женщины;– две великие загадки, которые приковывают к себе Адольфа Горгонджия, они мистически связаны в его судьбе, и он неутомимо исследует их, - по очереди, конечно. Он верит в то, что открыв свою пещеру, он найдет и свою женщину. А недавно, когда Адольф Виссарионович проник в таинственную, еще необследованную пещеру Хабью, он еще больше приблизился к своей заветной цели. Принять участие в исследовании пещеры предложили ему спелеологи из Москвы, Воронежа и Одессы. Были с ними и английские специалисты по фотографированию спелеобъектов, но они даже не решились проникнуть в пещеру, к тому же в этот день они были демарализованы, потому, что напились деревенской чачи.
Группа была оснащена техническими средствами для фотографирования в темноте, замера глубины и высоты над уровнем моря. Вход в пещеру напоминал открытую пасть рыбы 10-12 метров шириной и 7-8 метров высотой, из которого вырывался мощный поток ледяной воды. Пройдя метров 60 по воде, группа остановилась перед первым сифоном;– проход был полностью заполнен водой. При помощи водолазного снаряжения был преодолен первый сифон, длиной и глубиной в полтора метра и группа оказалась в зале высотой до 10 метров. Далее, преодолевая с трудом поток реки(дело было после дождя), переходя через каменные завалы, спелеологи прошли 150 метров и остановились у нового сифона, протяженностью до 12 метров и глубиной в отдельных местах до 8 метров. Здесь Адольф Виссарионович Горгонджия чуть было не погиб, потому, что водолазное снаряжение, которое выдали ему, пропускал воду! «Каюк!»;– почему-то это слово пришло ему на ум, когда вместе с воздухом в его легкие стала проникать вода. Но, он собрал все свои силы, всю свою энергию, судорожно схватился за аварийный стальной трос, протянутый впереди идущими спелеологами, сделал последний рывок и вырвался из плена ледяной воды: смертельно-опасный сифон был позади. Когда он пришел в себя, еще находясь в какой-то эйфории, ничего не сказав спутникам, встал и потихоньку пошел вперед, вслед за группой, которая уже двигалась вперед по 500 метровому подземному каньону-залу, высота потолка которого достигала 60-70 метров. Местами приходилось идти даже вплавь, далее;– обходя водопады, озера и боковые залы с богатыми натечно-капельными образованиями. Адольф Виссарионович был сильно взволнован, потому-что, когда он в последнем рывке вырывался из водяного плена, у него было видение: он явственно ощутил   протянутую ему руку для помощи. Рука была женской и, он крепко схватил ее…В это мгновение, тихо и спокойно в него вселилась уверенность в том, что свою женщину он обязательно встретит!
В конце-концов, спелеологи попали в гигантский зал необыкновенной красоты;– со стенами из отполированных природой кальцитов, с огромными сталактитами и сталагмитами и озером в центре. Адольф Виссарионович подумал о том, что этот удивительный зал может претендовать на титул «красивейшего» в Абхазии. Ночью, под землей спалось хорошо;– ему даже приснилась какая-то женщина, с которой он прошел первый сифон, но, второй сифон оказался для нее непроходимой стеной…
На следующий день спелеологи продолжили осмотр, прошли до конца огромного коньона, оказавшись приблизительно на расстоянии одного километра от входа в пещеру Хабью .
…Когда вся группа вышла из этого подземного царства на Божий свет, Адольф Виссарионович находясь в какой-то странной эйфории, в каком-то сказочном расслаблении, почувствовал себя человеком, родившимся заново. Он отошел в сторону и долго не мог прийти в себя, но, возникшая ссора между московскими, воронежскими и одесскими спелеологами, по поводу того, кто является первооткрывателем пещеры Хабью, вернула его в реальность.
– Первооткрывателем являюсь я, вот мои прошлогодние следы!;– Адольф Виссарионович Горгонджия указал на какие-то следы около речки, похожие на медвежьи, и все успокоились. Для подкрепления своей версии он рассказал спелеологам легенду о пещере Хабью, которую тут же придумал сам.
– Да, есть такая легенда,- начал он рассказ задумчиво, понизив голос.;– Житель Хабью Аркадий Чамагуа поведал лично мне вот что: случилась когда-то в Абхазии страшная засуха, все реки пересохли, в том числе и Аапста. Люди долго молили Бога послать им дождя, но конца засухи не было видно. Единственным, не высохшим источником оставалась река, вытекающая из пещеры Хабью. Однажды, трое смельчаков решили проникнуть в эту бездну. Взяв свечи, они вошли в пещеру и долго шли, факелами освещая свой путь во мраке, любуясь необыкновенной красотой и забыв обо всем на свете. Тем временем, погода резко изменилась, пошел ливень, и бурный поток заполнил выход до потолка. Люди оказались запертыми внутри.
Через семь дней из пещеры вышел живым только один из них. Он рассказал односельчанам, как последние силы стали покидать их, как они бросились в воду с надеждой, что она вынесет их из мрачной пещеры.
Только ему одному было суждено увидеть свет…- закончил рассказ Адольф Виссарионович, всем существом остро ощущая душу земли, скрытую в абхазских горах;– исток тайны вечной женственности.


ТОПОЛЯ НА БЕРЕГУ ЦИКУАРЫ

Г
де бы он ни был, о чём бы ни думал, Элкан не мог избавиться от пугающего, позорного для него, постыдного случая. Никто не знал об этой сокровенной тайне, никому на свете он не осмелился бы рассказать об этом.
Как он ни стремился изгнать из памяти этот несчастный момент, любая мелочь, каждый пустяк против его желания воскрешали воспоминание.
Он проснулся ранним утром и глядел в окно на пышную крону яблони. Подул утренний ветерок и развернул листья яблони так прихотливо, что Элкан увидел в них очертания орла.
Такого орла год назад убил сосед, Шааб. Про него говорили, что он и на прополку кукурузы ходит с ружьём, и виноград собирает с ружьём за плечами, такой заядлый охотник. Да ведь настоящий охотник знает, в какое время можно охотиться и за какой дичью!
Шааб, убив орла, распял эту гордую птицу на кукурузном поле, как пугало для соек и других птиц.
Однажды пришли деревенские ребята-школьники купаться в речке вблизи от этого поля, стащили этого распятого орла и стали швырять мёртвую птицу друг в друга. Это увидел глухонемой Омар, подбежал к ребятам и стал отнимать орла, громко что-то мыча, пытаясь выразить своё порицание, возмущение. Память об этом мучительно нечленораздельном гневе Омара опять вернула Элкана к мыслям о его собственном непростительном проступке, о его предательстве. Это ощущение неискупимой вины захлестнуло его мутным буйным потоком, каким бывает после ливней Цикуара, несущая в своём стремительном беге больше смытой дождями земли, чем воды.
Чтобы выброситься из этого потока, Элкан вскочил и стал одеваться. Ещё с вечера он готовился к рыбалке сегодня, в воскресенье. Приготовил удочку, накопал червей в навозной куче у коровника, а ещё добыл червяков из гниющего ствола;– самых жирных, сложил их в спичечный коробок.
Забежав на кухню, Элкан быстро выпил стакан молока, проглотил кусок чурека-амгиала. Выйдя со двора, он спустился по косогору к речке. При подходе к поляне Омара опять его голову замутила, заполонила постыдная его тайна;– пугающие картины того случая.
От старших Элкан знал, как Омар стал глухонемым. Ещё будучи мальчиком, он как-то заснул на поляне и проспал несколько часов. Уже настала ночь, родители и соседи кинулись искать пропавшего Омара. С факелами и фонарями рыскали по окрестностям, и с шумом, с криками набрели на эту лужайку. Внезапно разбуженный, десятилетний мальчишка лишился голоса. Одни говорили, что он потерял речь из-за небесного про­зрения, другие;– что его околдовали русалки, третьи;– что маль­чик просто сильно перепугался, внезапно увидев такую толпу с факелами.
Со временем этот мальчик стал проводить на поляне всё больше времени. Он засадил поляну черенками тополя, которые быстро выросли высокоствольной рощей. Немому Омару эта роща стала целым миром, созданным его руками. В ней возник свой, особенный мирок, отдельный, обособленный от окружающей жизни. Тополя неумолчно шумели своей листвой, и шум этот напоминал голос далёкого водопада. Нередко казалось, что Омар вслушивается в этот голос, старается понять, о чём говорят тополя. Сельчане стали звать рощу поляной Омара.
Однажды Элкан, как обычно, бежал в школу мимо поляны Омара. И вдруг ощутил какой-то провал, обрыв. Взглянул на поляну и увидел только пустоту;– привычных тополей-великанов не было. Кто-то за ночь вырубил все деревья, поляна была засыпана обрубленными ветками.
А посреди пустой поляны стоял Омар, держась за сердце и глядя умоляюще на Элкана. Элкан не решился к нему подойти, испугался и побежал звать на помощь. По-доспевшие соседи нашли Омара уже мёртвым, с зажатой в руке горсткой земли...
Только потом узнали, что тополя срубил себе на сарай Шааб;– заядлый «охотник», который посмел из орла сделать пугало для птиц.
Элкан был на похоронах Омара и слушал пересуды взрослых.
– Омар погиб от глупости, зачем ему были нужны эти тополя!
– Да оставьте его в покое, Омар больной был!
Столетний Аабыдж сказал:
– Эй, гиди, сабиц... Кто знал, что было в его сердце, что значили для него эти деревья? Может они были ему как дети...
Сейчас по пути на рыбалку, терзаясь своей виной;– ведь испугался, не подошёл к Омару, Элкан вдруг подумал, что можно сделать. И сразу стало легче.
Элкан отложил удочку, подобрал несколько тополиных веток и воткнул их по всей поляне: «тополя вырастут и поляна снова станет поляной Омара, и останется ею».
Элкан освободился от чувства вины, от стыда, и день стал светлее. Он подхватил свою удочку и пошёл выбирать подходящее место для рыбалки.



О ЧЕМ ГОВОРИЛИ ЭВКАЛИПТЫ

К
ак- то встретил одного старого друга. Поговорили о том, о сем, посмеялись: было о чем вспомнить. Мы вышли на набережную, прошли Брехаловку и направились вдоль берега моря к речке Беслетке. В эвкалиптовой роще, у впадения в море реки, вспоминали о том, как мы с ним брали здесь лодку напрокат. По гладкой поверхности реки быстро проносились байдарки и каноэ, а небольшой шторм каждый раз менял устье реки, создавая проблемы для лодочников, выходивших в море на рыбалку.
Мы стояли на площадке, под огромным эвкалиптом, где когда-то красовалось изящное здание городской библиотеки из дерева и стекла.
Вдруг мой собеседник поднял глаза и стал глядеть куда-то вверх, в густую крону эвкалиптовых деревьев. Тихий звон листьев на ветру гармонично сливался с шумом прибоя.
– Они мне приснились, вот эти два эвкалипта,;– сказал он, как бы разговаривая сам с собой,;– как они любят нас!;– продолжал он уноситься мыслями в мистическое сновидение,;– они переживают за нас, они больше знают о нас, чем мы сами о себе…
– И о чем поведали тебе эвкалипты?;– мой вопрос вернул его в реальность.
– Два эвкалипта разговаривали друг с другом, и я слышал их разговор. Один говорит другому: «Абхазия победила в войне, Россия признала ее , много гостиниц, кафе построено, даже старый стадион заново строится. А вот нашу библиотеку так и не построили. Как здесь было хорошо, тихо и спокойно, а люди сидели в библиотеке и читали…»
– Хорошо, что это место библиотеки пока никто не занял под строительство кафе,;– сказал я.
Мы постояли еще некоторое время. Ноябрьское солнце щедро заливало ярким светом море и разлившуюся Беслетку. Шум морского прибоя, напоминал голос горного водопада.


БААЛОУСКАЯ ОСЕНЬ
Рассказ

Е
дги залил костёр вином, оставшимся в ведре. Вместе с дымом костра в ноздри ударил густой виноградный дух.
Туристы ошеломлённо ахнули из-за вылитого вина. Едги сказал, что именно так нужно в лесу гасить костёр по горскому обычаю. Туристы, всегда склонные верить тому, что им говорят в незнакомых краях, тем более проводники, окончательно успокоились. Едги дал команду, и все пошли к лошадям.
В общей суматохе Едги подошёл к высокой стройной блондинке. То ли от выпитого вина, то ли от вылитого добра, то ли от пьянящего горного воздуха, весело хохоча, нерешительно топталась она около ребристой, жилистой лошади, мотавшей головой. Едги придержал стремя, куда вставила ногу туристка, помог ей взгромоздиться на лошадь, но не спешил дать в руки поводья. Лошадь громко фыркнула и отошла. «Но, Кумча!»,;– прикрикнул Едги на лошадь, строго дёрнув поводья.
Кумча (так звали лошадь) мотнула головой, и нехотя тронулась.
Группа возвращалась в прохладе вечереющего леса. Буковые деревья пропускали спокойный свет сентября. Ехавшие впереди запели популярную туристскую песню.
Едги замыкал ряд, приотстав от группы.
Лошади сами уверенно шли по знакомому ежедневному мар­шруту.
...Этим летом, когда началась антиалкогольная кампания, известный поэт и журналист Едги обварил ногу кипятком, опрокинув чайник, и сосед отвёз его в трав-матологический пункт. Медсестра обработала рану. Едги скрипел зубами от боли. Нога горела, медсестра наложила мазь и начала делать повязку.
Тут в дверях и возник мужчина, который нёс на спине молодую женщину в грязном спортивном костюме. Женщина тихо постанывала. Врач тут же помог унести женщину в соседнюю комнату. В человеке, который принёс эту женщину, Едги узнал своего старого приятеля, бывшего журналиста, Данакая. Когда-то они вместе работали в радиокомитете.
– И ты тут?;– удивился Данакай, увидев Едги, и тряхнул его руку.
Оказалось, что Данакай сейчас работает директором конной турбазы.
– Как только выздоровеешь, тотчас приезжай, мне нужны талантливые, с поэтическим даром люди;– предложил он,;– назначим тебя старшим инструктором. Красивейшие места, турбаза открыта рядом с легендарной пещерой Абрскила. Целый день на свежем воздухе, настоящая мужская жизнь, не то, что сонная возня в городе,;– зычным голосом агитировал Данакай коллегу.
Едги смотрел на его энергичную голову и думал, что Данакай почти не изменился. И журналист, и спелеолог, и экскурсовод, знаток всех горных троп Абхазии, теперь, вот директор конной турбазы.
– Короче, никаких отговорок,;– решительно заявил Данакай.;– Договорились. В конце месяца я жду тебя!
Когда за ним громко хлопнула дверь, медсестра засмеялась.
–Такому человеку отказать нельзя,;– сказала она,
– Придётся Вам ехать.
Едги промолчал, но уже решил, что это будет хорошим выходом, два-три месяца в горах, чтобы встряхнуться и набраться новых впечатлений, сам Бог ему послал Данакая. Кстати, женщина, с вывихнутой рукой, которую Данакай принёс, оказалась туристкой. Она упала с лошади.
Как только нога зажила, жарким днём, после двухчасовой тряски на автобусе Едги Дзадзба приехал в село Баалоу. Данакай встретил его и, показав двор, хозяйство, наскоро ввёл в курс дел и уехал в горы,;– открывать новую пещеру, возложив обязанности директора на Едги.
Тринадцать лошадей, столовая, деревянные домики для туристов, танцплощадка и конюшня;– всё хозяйство турбазы.
В обязанности Едги, новоиспечённого старшего инструктора, входила встреча вновь прибывших туристов и вступительная беседа с ними. Едги знакомил их с историей и современным бытом села, рассказывал о богоборце Абрскиле, абхазском двойнике Прометея, который за соперничество с Богом был заточён в глубокую пещеру.
Остальное шло наезженным путём. Туристы размещались по домикам и жили в предвкушении конной поездки к знаменитой пещере. Среди туристов преобладали жен-щины, которые при виде живой лошади радостно замирали.
Работа на турбазе не была обременительной. Инструктором мог работать любой сельский парень. Какой абхаз не умел придержать стремя и помочь усесться на лошади? Свободное время Едги убивал на оформление тур кабинета и эпиграммы на сотрудников.
Собрав новых туристов в кабинете, он представлял им молодых инструкторов и на каждого зачитывал четверостишие. А вечерами у костра он пел эти же эпиграммы:
 «Есть у нас ещё два брата;–
Два абхазских акробата.
Хампал скачет на коне,
А Даурчик;– на вине!»
Едги любил сидеть по вечерам в дружной компании. Первозданная природа, треск костра, запах вина и мамалыги с горным сыром, нежные профили женщин и силуэты пасущихся невдалеке лошадей, настраивали его на лирический лад. Он понимал, что и это время когда-нибудь кончится, и вернётся он в скучную городскую жизнь... Но это потом. А сейчас, при виде лошадей рождались такие строки:
Пусть простят меня за нетактичность.
Некоторых, так сказать, людей,
Потерявших собственную личность,
Я б легко сменил на лошадей .
Едги читал вслух, туристы восторженно аплодировали, треск костра придавал стихам ритмичную звучность...
«И недаром воспевалось, все-же,
В песнях отшумевшей старины
То, что лошадь золота дороже,
Подороже и иной жены!»
При этом, Едги строгим взглядом обводил недавно прибывших симпатичных туристок, вводя их в некое оцепенение и приятное возбуждение.
Бывало, когда кончались продукты, туристы собирали в лесу грибы и варили суп. В первые дни Едги с ужасом хлебал суп с грибами. Не мог же он в присутствии девушек показать, что он боится есть суп с грибами, тем более, что все с аппетитом ели вкусный, благодаря всемирно известной абхазской приправе;– аджике, грибной суп. После обеда бесстрашные туристы обычно загорали во дворе турбазы, на чистом воздухе, на раскладушках, вынесенных из домиков. А Едги, в первое время, сидел на лавке под орехом и ожидал приближения смерти, опасаясь, что в суп попали ядовитые грибы. Но потом он привык, потому-что, человек ко всему привыкает.
Как-то Едги привёл группу туристов в пещеру. Пещера была бесконечна, и никто не знал, сколько в ней километров.
Часа два туристы шли в глубину пещеры. Вдруг фонарь погас. Видно, испортился. Больше ни у кого не было фонарей. Среди туристов поднялась паника.
Туристы стали громко плакать, плач отдавался эхом, как вой. Кое-как Едги успокоил группу и стал рассказывать легенду о богоборце, о том, как однажды отважные люди с зажжёнными факелами и свечами проникли вглубь пещеры. С собой они взяли несколько мулов, нагруженных продуктами. Они громко звали Абрскила, хотели его освободить. Долго шли они по пояс в воде, изнемогая от холода. Нелегко им было идти в низкой пе-щере с неровным сводом. В это время Абрскил, стиснув зубы, расшатывал столб. Вот, услышал он людские голоса, радостно заржал и прикованный араш, Во тьме блеснул луч света.
Из мрака пещеры раздался голос Абрскила:
– Не добраться вам, люди, ко мне. По мере вашего приближения Бог удаляет меня от вас, вернитесь обратно! Чтобы не сбиться с пути, когда кончатся свечи, ухватитесь за хвосты своих мулов, и они выведут вас из пещеры...
Едги закончил рассказ, и вновь в пещере раздались плачь и рыдание. Особенно громко плакали мужчины, слезы выступили и в глазах Едги, но в темноте никто ничего не мог разглядеть.
Воодушевлённая рассказом Едги, одна из туристок крикнула в темноте:
– Вот ты и будешь нашим мулом!;– нащупала подол его рубашки и зажала его в кулаке. Остальные выстроились друг за другом, держась за руки, в цепочку. Едги двинулся вперёд и с большим трудом вывел своих подопечных. После этого случая, он поручал экскурсии в пещеру опытным инструкторам.
Группа туристов на лошадях выехала из лощины и по просёлочной дороге направилась в сторону пещеры Абрскила.
Кумча всю дорогу думала о своей тягостной жизни. Она могла радоваться, только вспоминая свою молодость, особенно первую любовь. Даже о старом лошаднике Хаджгуате, который её укротил, было приятно думать. На какие ухищрения он пускался, чтобы оказаться у неё на спине! Долго ему это не удавалось, и, наконец, он вспрыгнул ей на спину, а Кумча понеслась вниз по дороге к речке Цикуара. Не доскакав до речки, она сумела сбросить с себя Хаджгуата, и он упал, пролетев метров десять, но так же быстро вскочил. Как он остался жив, непонятно. Кумча не помнила, когда уступила Хаджгуату: то ли ей надоело это укрощение, то ли она пожалела бедного наездника, который и не думал отставать от непокорной лошади. Так или иначе, она сделала вид, что укротилась, и Хаджгуат быстро успокоился.
После этого Кумча несколько лет подряд участвовала в скачках. И всё время на неё садился Котик Цицба, который ей сразу не понравился. Она его несколько раз сбрасывала с себя и выходила из крута. А в последний раз, когда она его сбросила, он так сильно разбился, что сам не смог встать, его подняли и понесли. Кумчу, конечно, поколотили. Но она сохранила свою норовистость.
Потом у Кумчи была любовь с красавцем-жеребцом, и Кумча родила. Жеребёнок был такой маленький и мокрый, что она облизывала его и сушила дыханием. Правда, ребёнка она недолго воспитывала. Его продали куда-то в далёкое село. Прошло время, и Кумче на шею надели хомут. Очень он ей не понравился. Уж лучше бы этого Котика Цицба на себе таскать, чем этот хомут. Но куда уйдёшь от судьбы?! Долго она тянула хомут. И когда уже её рёбра можно было пересчитать, её отпустили в поле, и никого не интересовало её существование. Как говорят люди, курица разгребала мусор и нашла нож, которым перерезали ей горло. Так и с Кумчой. Как открыли конную турбазу, Кумча вместе с другими клячами стала обслуживать туристов. Кумчу схватили первой, потому что она любила пастись возле пещеры. За время своей жизни при конной турбазе Кумча так изучила туристов, что чувствовала их на расстоянии, даже запах их одежды выводил Кумчу из себя.
Кумча сбросила с себя одну туристку так, что та плечо вывихнула: при Кумче туристка отдалась инструктору;– и была наказана. «Судьба меня наказала»,;– говорила, когда Данакай вёз девицу в городскую больницу. Вёз девицу на Кумче.
«Дура ты,;– думала Кумча,;– не судьба тебя наказала, а я. Разве можно без любви отдаваться?! Да и к тому же в присутствии посторонних. Лошади могут позволить себе делать ЭТО в присутствии посторонних лошадей, и даже людей, потому-что, у лошадей все получается естественно и гармонично, не так как у людей;– пошло. Она негодовала даже на стихи старшего инструктора про лошадей, когда вникла в их суть. В ярость приводили её строки, где поэт предлагал людей поменять на лошадей. «Да какая же лошадь захочет стать человеком?! Дурни вы!»;– хотела крикнуть Кумча, но она была лишена этой возможности.
Хотя остальные строки в этом стихотворении всё же нравились Кумче, она даже выучила их наизусть и повторяла иногда.
Около Рассечённого Камня группа туристов догнала ехавших впереди двух стариков на лошадях. Они ехали, переговариваясь. Когда поравнялись со стариками, одна туристка, залюбовавшись лошадьми, крикнула:
– Дудусь, а дедусь, давай лошадьми поменяемся!
Кумче нравилось слушать стариков. Она от них впервые услышала про араша Сасрыквы. От араша произошли все лошади.
Камшиш промолчал. Он ехал, свесив голову. Казалось, что он спит на ходу, но вдруг, подняв голову, обратился к Хуатхуату:
– Эх, время, в котором стоим...
Хуатхуат, тоже поглядев в сторону странной кавалькады, про­говорил:
– Сдаётся мне, что эта жизнь возле пещеры плохо кончится...
Придя на турбазу и съев грибной суп, туристы расслабились: кто бренчал на гитаре, кто играл в волейбол, а кто просто так лежал на лужайке во дворе турбазы; девушки загорали.
Едги распорядился проверить продукты, спрятанные в пещере. Дело в том, что назавтра намечалась встреча и размещение новой группы. Накануне получили долго-жданные продукты из города. Из-за частого отключения электроэнергии директор турбазы Данакай поручил спрятать продукты в холодной пещере богоборца Абрскила.
Лошади мирно щипали траву поблизости. Кумча отошла подальше, к одинокому грабу. На душе было скверно, даже не хотелось общипывать траву. Когда же кончится это ненавистное время?
«Нужна какая-то перестройка»,;– думала она.
Это послеобеденное затишье, расслабленность были похожи на затишье перед грозой, потому, что вечером здесь должны состояться танцы с участием туристов и гостей турбазы;– деревенских парней. Некоторые предпочитали продолжать пить вино «Изабелла» и смотреть на танцующих. Оркестр заменял обабхазившийся свердловчанин, штукатур Михал Михалыч со своей «хромкой». Гармонист он был отменный. Исполнял мелодии и ритмы всех времён и народов. Особенно виртуозно получались у него абхазские танцевальные мотивы.
Танцы раздражали председателя колхоза и Кумчу. Первый написал письмо в районный центр о нецелесообразности функционирования в селе турбазы, ибо она отвлекает молодёжь от работы и общественно-полезной деятельности. А Кумча каждый вечер с недоумением смотрела на танцы издалека. Ей именно так хотелось мотать головой, дрыгать ногами, подпрыгивать, когда в жару начинали терзать так называемые «собачьи» мухи.
...На рассвете неожиданно подул порывистый ветер и грянул гром. Разразилась страшная гроза. Кумча вздрогнула от ослепительно блеснувшей молнии. Гром сотрясал землю. Ливень заливал глаза. Казалось, с неба обрушиваются не струи дождя, а опрокинулась бездна воды.
Речушка, вытекавшая из пещеры, обратилась бурной рекой, подхватила все продукты: масло, кур, крупы, мясо, и понесла в стремительном мутном потоке. Лошадь осенила радостная мысль: может, закроют эту турбазу;– и наступит свобода!
Немногочисленные работники турбазы: инструкторы, сторож, экскурсовод и повар проснувшись прибежали и кинулись спасать продукты. Прибежал Едги и бесстрашно бросился в реку. Ему даже удалось поймать две куры в целлофановом пакете.
Кумча догадывалась, чем всё это закончится. Она уже многое могла предсказать. Лошадиная логика и интуиция не уступает человеческой : туристы пожалуются в город, что их кормят только грибами.
В прошлый раз аналогичную жалобу написали в Республиканский Совет по туризму, когда деревенские свиньи съели все съестные припасы, приподняв своими длинными рылами край палатки, где хранились продукты. Из города приехал старший инспектор налоговой инспекции, и вместо того, чтобы заняться расследованием дела, принялся ухаживать за туристками.
«Всему наступает конец»,;– рассуждала Кумча.
В ноздри ударил дух свободы. Хотелось жить, дышать, скакать!







ГОРА МУДРЕЦОВ
(Из абхазских народных преданий)

Р
аньше Едрат умел предсказать всё, что произойдёт через семь лет.
Но, люди постепенно стали забывать о нём. Обращались к нему всё реже и реже, поэтому, сила его дара иссякла наполовину. Так, он доживал свои дни вместе с женой и старой матерью, которой шёл 141-й год.
Однажды Едрат сидел на скамье под орехом и, опершись на посох, размышлял о кровавой звезде, которая явилась ему в сновидении. Явление предвещала войну, но какую войну, Едрат не мог понять, ибо дар его начинал терять силу. Устав вглядываться в будущее, Едрат обратил взор в прошлое, движением посоха прогнав индюшек, мешавших ему сосредоточиться.
Перед глазами его встали волнующие картины давно минувших тысячелетий. Он воочию видел, что произошло три тысячи лет тому назад. Он видел своего знаменитого предка, родоначальника рода Акун-ипа, Хатажукву, когда будущий охотник и афырхаца был ещё в колыбели.
...Под видом простого человека, верхом на муле Ажвейпш въехал в село Блаа, Очень редко, раз в семьсот лет, покидал Ажвейпш свое жилище, крытое от людей на вершине Горы Мудрецов, где он проживал вместе со своим ыном Иоанном и вечно юными дочерьми.
Проезжая мимо бедного хозяйства с покосившейся апацхой во дворе, он решил зайти в гости к хозяину. Из апацхи вышла молодая женщина и пригласила в дом спешившегося гостя. Женщина сказала, что хозяин недавно погиб в бою. Она, прося извинить её за недостойную встречу, усадила гостя на арымдзе и начала готовить мамалыгу.
В углу апацхи стояла люлька и приглядевшись, апааимбар увидел, что ребёнок мёртв. Когда он въезжал во двор, женщина держала в руках только что умершего ребёнка. Увидев гостя, она положила его в люльку как живого и вышла к нему навстречу.
– Ребенка нужно покормить,;– сказал апааимбар, пристально вглядываясь в личико младенца. Когда женщина подошла к яслям, она увидела живого и улыбающегося ребёнка. С глазами, полными слёз от радости, она подбежала к старику чтобы поблагодарить его.
– Скажи, чего бы ты хотела?;– спросил женщину апааимбар.
Вдова Акун-ипа Мзауча ответила ему:
– Ничего мне не надо. Я хочу только воспитать своего сына настоящим человеком.
Старик, не притронувшись к еде, поблагодарил женщину за гостеприимство и выехал со двора, сказав:
– Этот мальчик будет настоящим охотником; ему будет покровительствовать владыка Ажвейпш.
Хатажуква (так звали мальчика) вырос ловким, статным и от­важным юношей. Он был страстным охотником. Однажды Ха­та­жуква охотился в горах, шёл по следу косули и неожиданно оказался в гуще непроходимых дебрей. С трудом нашёл тропу со следами косули и вскоре вышел на красивую поляну. Резвая косуля, которую он преследовал, затерялась среди других серн и косуль, мирно пасшихся на поляне. Оказавшись на ровной, зелёной поляне с целым стадом диких животных и увидев белобородого старика в конусообразной шапке, охотник остановился как вкопанный.
Старик, закончив доить олениху, окликнул охотника:
– Зайди ко мне, дад. Добро пожаловать!
Охотник сразу догадался, что он в гостях у владыки Ажвейпша и пошёл вслед за ним. Дом Ажвейпша был наподобие конусообразной апацхи, но по размеру больше, и был сделан из меди. Ажвейпш, войдя в дом, перелил оленье молоко из аныги в большой медный котёл. Акун-ипа помог ему повесить котёл на очажную цепь.
– Охотник, ты устал с дороги, поешь и отдохни,;– сказал Ажвейпш, усаживаясь напротив него.
В дом вошли семь несказанно красивых, вечно юных дочерей владыки и одна из них, самая младшая, поставила на стол ахарцуы в самшитовой тарелке. Хатажуква съел три ложки и почувствовал, что сыт. В честь гостя Ажвейпш зарезал одну из косуль, сварил мясо и подал гостю лопатку. Хатажуква своим охотничьим ножом отрезал от лопатки три ломтика мяса и съел, а нож украдкой воткнул между мясом и костью лопатки,
После еды Ажвейпш собрал остатки мяса и кости, сложил их в шкуру косули и ударил плёткой. Косуля тут же ожила и побежала. Уже вечерело, и Акун-ипа согласился на предложение Ажвейпша переночевать у него в доме.
Они сидели у горящего очага.
Что ты видишь во дворе, охотник?;– спросил Ажвейпш. Хатажуква понял слова апааимбара и невольно оглянулся, разыскивая прекрасных дочерей его, но нигде их не увидел, только семь серн резвились на лужайке.
– На что ты смотришь, что ты увидел во дворе?;– повторил старик.
– Серны играют на поляне,;– ответил пастух.
– Это мои дочери, они могут превращаться в серн,;– сказал старик.
– Их одежда лежит под тисом. Крайнее платье;– это младшей дочери.
– Постарайся подкрасться и незаметно унести её одежду. Ты станешь мужем моей младшей дочери, но смотри, если когда-нибудь оскорбишь её чем-нибудь, ты её навсегда потеряешь. Помни всегда, что я тебе сказал, моя дочь родит тебе прекрасных детей, она будет жить с тобой, пока ты её не обидишь,;– сказал пророк.;– А теперь иди, попытай счастья.
Хатажуква подкрался к одежде младшей дочери апааимбара и схватил её. Серны увидели мужчину и мгновенно превратились в девушек. Старшие схватили одежду, быстро оделись, а младшая прикрыла свою наготу длинными волосами.
– Вот наш зять!;– воскликнули старшие сёстры и окружили гостя.
Пастух отдал одежду девушке, и все пошли к жилищу Ажвейпша. Пророк устроил ужин в честь зятя: он зарезал тура, козу и зайца; мясо положил в котёл, а кости и шкуру собрал в кучу. Ажвейпш ударил своей плёткой по останкам, и кости мгновенно покрылись мясом и шкурой. Тур, коза и заяц ожили и вмиг исчезли. Только такая дичь, съеденная и воскрешённая Ажвейпшем, попадается на глаза охотнику, иных животных не дано увидеть никому.
Ажвейпш после угощения благословил их, сказав, что дети, рождённые его дочерью, будут такими же отважными и сильными, как Нарты, его племянники, когда они были в силе и славе.
– Бедная Гуаша, она одна живёт в нартском доме, былая красота померкла, постарела, не узнать её. Её красота, ум, адоуха были бессмертны до тех пор, пока зависть и гордость не вселились в сердца её сыновей... Бедная моя сестра...;– проговорил Ажвейпш.
Владыка, почему эта гора называется Горой Мудрецов?;– спросил Хатажуква.
– На эту священную гору иногда спускается пророк Илия, он приходит в гости ко мне,;– ответил Ажвейпш,и стал невидим.
Прошло три года. Охотник Хатажуква счастливо жил со своей женой. Единственное, что его огорчало;– он не видел своих детей. За это время жена охотника родила троих детей. Первый раз родила девочку и отдала её на воспитание косуле, второй раз;– мальчика и отдала его на воспитание орлу, в третий раз опять родила сына, и отдала на воспитание медведю.
Пошёл однажды отважный Акун-ипа на охоту, в горы. Соседи знали, что Хатажуква не вернётся с пустыми руками, и ждали его на краю села к вечеру того же дня. Вскоре показался охотник с убитой косулей. Односельчане затянули песню в честь Ажвейпша:
Уаа Ажвейпш;– Жвейпшыркан!
Прими нашу мольбу,великий,
Ты, дарящий нам счастье!
Шлём благодарность за богатую добычу,
Уа радари, уаа гурчачга!
Молодые подбежали к Хатажукве и взяли у него косулю. Все подходили и смотрели на рану;– стрела попала в самое сердце косули. Вечером во дворе Акун-ипа собрались односельчане, освежевали косулю, сварили мясо и подали гостям варёное мясо вместе с мамалыгой. Хозяину, как смелому и удачливому охотнику подали лопатку. Стал он обрезать с неё мясо, и вдруг обнаружил свой нож. Все удивились этому, обступили Хатажукву, чтобы воочию убедиться в подлинности ножа. Акун-ипа рассказал, как три года назад он побывал в гостях у Ажвейпша, как воткнул свой нож между мясом и костью лопатки косули. Все выражали изумление, ещё раз убедились в том, что Ажвейпш посылает человеку только тех животных, которых сам зарезал и съел с родичами или гостями, а потом оживил для людей.
Много было выпито вина в тот вечер. Произносились тосты в честь Всевышнего, Ажвейпша, Аерга, Нарта Сасрыквы и Сатаней-Гуаши, в честь хозяина дома Акун-ипа и его жены;– дочери великого Ажвейпша, за детей хозяев. Поздно ночью гости разошлись
Прошло тринадцать лет. Слава об охотнике Хатажукве всё возрастала. Часто ему приходилось отражать набеги врагов на село Блаа вместе с мужчинами села. После отражения вражеского набега разбойники долго не решались нападать на это село.
Однажды Хатажукву пригласили на свадьбу в село Багрипш. Жена его предупредила:
Не напивайся допьяна, у меня плохое предчувствие!
Акун-ипа уехал, но в ту ночь он не вернулся, видимо, хозяева не пустили его. Домой он вернулся на следующий день к вечеру совсем пьяный. Шатаясь он ввалился в дом и увидев жену, закричал:
– Где мои дети, я хочу увидеть своих детей!
Жена не сказала ему ни слова упрёка, раздела своего мужа и уложила спать. Когда муж уснул, она пошла в лес и свистнула. На свист пришли орёл, медведь и косуля. С ними и её дети. Женщина поблагодарила зверей за то, что она достойна воспитала их, и вместе с детьми вернулась домой. Она показала детям спящего мужа и сказала:
– Дорогие, милые дети. Этот человек;– ваш отец. Меня вы больше не увидите, так уж было написано у вас на роду. Слушайтесь своего отца и уважайте его.;– Сказав это, она усадила около кровати дочь, которая воспитывалась у косули, дала ей в руки четырёхструнный ачамгур. Рядом с ней посадила сыновей, воспитывавшихся у медведя и орла, старшему дала в руки двухструнную апхярцу.
– Оставайтесь возле отца, пока он не проснётся. Вы, мои сыновья, танцуйте, когда сестра будет играть на ачамгуре. Потом старший брат будет играть на апхярце, а ты дочка, будешь танцевать с младшим братом. Если отец проснувшись, спросит, где ваша мать, вы скажите ему: «Отец, ты оскорбил нашу мать, она ушла навсегда из дома».
Сказав это, она тотчас исчезла. Дети, как велела мать, играли на ачамгуре, апхярце и танцевали. Утром отец проснулся, увидев детей, почему-то сразу догадался, что это его дети. Чувствуя что-то недоброе, он спросил:
Я не вижу вашу мать, где она?
– Отец, ты её оскорбил и она ушла из дома навсегда,;– сказали ему дети.
– Хайт, что я наделал! Пойду туда, где я её впервые увидел. Попрошу вашего деда Ажвейпша, чтобы он вернул вам вашу мать!;– сказал Хатажуква и выехал со двора. С большим трудом он добрался до той поляны, где было жилище Ажвейпша, но поляна была пустой, не было здесь никакого жилища Ажвейпша. Акун-ипа только сейчас понял, что уже никогда ему не увидеть жены... Возвратился Акун-ипа домой, смирился со своей судьбой и стал воспитывать своих детей. Дети выросли замечательные, дочка стала красавицей, какой не было во всей Абхазии, а сыновья;– храбрыми статными парнями. Не было дня, чтобы во дворе Акун-ипа не спешился бы лихой наездник свататься к его дочери Анане, но она отказывала всем.
Однажды Акун-ипа сидел у себя во дворе в тени грецкого ореха и отдыхал после длительной охоты в горах, куда он отправился месяц тому назад вместе со своими сыновьями. Акун-ипа встал и пошёл встречать вошедшую во двор высокую, статную пожилую женщину. Только подойдя к ней, охотник узнал эту женщину.
– Целую твою золотую стопу, великая Сатаней-Гуаша! Добро пожаловать в наш дом!;– он пригласил в дом великую мать Нартов.
– Нан, я уже не та Сатаней-Гуаша, которую вы знали. Ты даже не узнал меня издали. С тех пор, как умер мой сын Сасрыква и его старшие братья навсегда покинули нартский дом, я стала терять красоту и адоуха. Чувствую, что недолго осталось мне жить. Я знаю, что ты был женат на моей племяннице, что она ушла от тебя. Перед тем, как уйти из этого мира, я хочу благословить твоих детей. В них я вижу спасителей Абхазии. Объяснив цель посещения, она ушла, сказав, что придёт завтра утром и проведёт обряд благословения.
Акун-ипа собрал своих детей, передал им слова великой матери Нартов и оповестил односельчан о предстоящем молении. На другой день во дворе собралось всё село. Даже широкий двор охотника не вместил всех собравшихся, потому что пришли жители из отдалённых сёл Абхазии.
Сатаней-Гуаша пришла утром. Она принесла знаменитый нартский хлеб, который испекла сама. Акун-ипа открыл самый старый кувшин с вином. Этот кувшин был выкопан из Святилища Елыр-Ныха.
Сатаней-Гуаша повела детей в сад и у ажиры рода Акун-ипа произнесла моление:
– О, Анца, Великий Бог! Всю свою Адоуха я передаю этим детям, Сохрани народ абхазский! Останови врагов, терзающих Абхазию!;– сказала Сатаней и покрутила над головами детей правой рукой в знак того, что их беды берёт на себя. Вдруг все с изумлением заметили как Сатаней начала излучать свет, как в те далёкие времена, когда её называли «Светоносной». Но свет стал тускнеть и вскоре она стала опять обыкновенной старой женщиной.
Прошло время. Слова Сатаней-Гуаши стали сбываться, потому что род Акун-ипа стал могущественным. Враги слабели, а Абхазия живёт, преодолевая испытания...
Едрат вышел из задумчивости, услышав скрип калитки. Во двор вошёл незнакомый мужчина, который решительно направился в его сторону. Это был Сабыда Макчахвара, житель дальнего села Цимхакыта.
– Ухацкы, Едрат, помоги мне, если это в твоей власти,;– умоляющим тоном заговорил Сабыда, но умолк, не в силах продолжить.
– Расскажи, дад, какая беда стряслась с тобой. Я сделаю всё, что в моих силах,;– подбодрил гостя Едрат.
– Мой единственный ребёнок находится между жизнью и смертью. Мальчику всего семь месяцев, лежит безжизненный, не ест, едва дышит и врачи бессильны... Долго у меня не было ребёнка и, наконец, Бог, сжалившись надо мной, послал мне наследника. А теперь, будто раздумав, хочет забрать его... Неужто Богу угодно, чтобы на мне закончился род Макчахвара?;– горестно поник он головой.
– Дад Сабыда,;– задумчиво молвил Едрат,;– я знаю единственное средство, что может избавить малыша от его недуга. Отправляйся в дорогу и достань грудное молоко женщины, не знавшей мужчины, кроме собственного мужа, и не состоявшей с тобой в родстве. Второе условие посложнее первого: приведи мне троих людей, не запятнавших свою совесть и честь, представителей разных фамилий.
– Ухацкы, Едрат, сегодня же найду и грудное молоко, и троих честных людей,;– воскликнул Сабыда.
– Нелёгкое это дело, потому немедля отправляйся в дорогу. Желаю тебе удачи!;– напутствовал Едрат.
В тот же день к дому Едрата подкатил автомобиль «Жигули», из него вышел Сабыда со стаканом молока в руке.
Едрат принял его из рук Сабыды и поставив на ладонь, пристально посмотрел.
– Не годится это молоко, дад Сабыда. Кроме мужа, рядом с этой женщиной я вижу ещё троих мужчин,;– сказал Едрат и возвратил ему стакан.
– Хайт, пропади она пропадом, бесстыжая женщина, ещё уверяла меня, что не найти никого безупречней её. Воистину нет предела женскому коварству!;– Сабыда с досадой выплеснул на землю содержимое стакана.;– Вижу, ничего не осталось, как отправиться в высокогорное село Цвигрипш, авось там удастся найти безупречную женщину.
По пути в Цвигрипш, попутно останавливаясь в каждом селе, Сабыда набрал десять стаканов грудного молока. Каждая молодая мать сочувствовала его горю и клялась в своей безукоризненности.
«Жигули» не одолели ухабистую дорогу высокогорного села Цвигрипш, и Сабыда отправился пешком за бесценным молоком.
На просёлочной дороге он услышал голос женщины, бранившей сына, при этом она клялась именем отца сына, что строго накажет его. «Если жена клянётся именем мужа, она верна ему»,;– подумал он и решил спросить, нет ли у неё грудного младенца.
Увидев у ворот гостя, женщина вышла к нему и радушно пригласила в дом. Сабыда, поблагодарив хозяйку, вошёл во двор и присел на скамью под яблоней.
Прошу прощения, но хозяин не может оказать вам достойного гостеприимства,;– вынеся графин вина с за– куской, пожаловалась она.;– Он был удачливым охотником. Но три года назад случилось несчастье: в единоборстве с медведем он потерял зрение и с тех пор не может передвигаться без посторонней помощи. Он уединяется в саду, облегчая душу игрой на апхярце.
– Я вижу, в этом доме есть младенец?;– спросил он, обратив внимание на пелёнки, развевавшиеся на бельевой верёвке.
– Да, у меня грудной ребёнок,;– подтвердила она зардевшись. Сабыда немедля рассказал, какая беда привела его. Молодая женщина, не произнеся ни слова, вошла в дом. Через некоторое время появилась с грудным молоком.
– Пусть оно вернёт вашего ребёнка к жизни!;– горячо пожелала она.
Сабыда поднял стакан чёрной «Изабеллы», пожелал этому гостеприимному дому благополучия и выпил. Простившись, Са­быда собрался в обратный путь. У забора он услышал звуки апхярцы. Он приостановился, вслушиваясь. Слепой пел о двух братьях-охотниках.
Уаа, рада, радагущагья, оуа!
– И детей твоих превращу в послушных холопов,;– сказал он.;– Ты умрёшь сегодня,
Уаа рад рарира-уа, и жена твоя давно мне нравится! Уаа рад гущагья оу-оу уааа.
Расчувствовался Сабыда. На сердце и без того было скверно. Песня слепого охотника воскресила полузабытую легенду...
Два брата пошли на охоту в горы. Шарпиецв пошёл по следу оленя. Лишь к концу дня догнал его на неприступно высокой скале, но тут зашло солнце и невозможно было спуститься. Тогда Шарпиецв запел песню, в которой звал на помощь своего брата.
Хулпиецв услышал брата и поспешил на зов, но ничем помочь не мог;– черна была ночь, хоть глаз выколи. Чтобы брат не сорвался со скалы, заснув, всю ночь пел Хулпиецв песни, в которых издевался, смеялся над ним, приводя его в ярость.
Но Шарпиецв не понял мудрой находчивости брата, возвращался он, затаив злобу.
Солнце поднялось на высоту дерева, когда братья приблизились к дому. Проходя через реку по висячему мосту, Шарпиецв выстрелил в спину брата. Бурный поток унёс бездыханное тело весёлого Хулпиецва.
Вернулся Шарпиецв домой один и признался во всём своей матери. Разъяснила ему мать, что находчивость Хулпиецва спасла его от верной смерти, и пронзительным плачем известила село о посетившем её дом горе.
Потрясённый Шарпиецв пошел к реке, которая унесла тело убитого им брата и долго лил в неё горючие слёзы. Не облегчили слёзы душу. Завернувшись в бурку, бросился Шарпиецв с моста в бурную реку. Река понесла его вдогонку Хулпиецву.
... Отвергнув все десять стаканов, Едрат взял в руки одиннадцатый.
– Порази меня гром, но рядом с этой женщиной я вижу мальчонку трёх лет,;– воскликнул он.;– Отправляйся в Цвигрипш и узнай правду у женщины.
Не теряя времени, помчался удручённый Сабыда в Цвигрипш. А к вечеру вернулся, озарённый радостью и изложил старцу услышанное.
Женщина долго ломала голову над словами ясновидца. И вспомнила одну давнюю историю: пятнадцати лет она осиротела и её взял на воспитание дальний родственник из Цвигрипша. У хозяев рос мальчик трёх лет, который очень привязался к ней. Каждое утро, просыпаясь, малыш прибегал к ней и залезал в её постель. Она целовала его и тискала. Как-то он обмочился на неё, Бог свидетель, другого греха за ней не водилось.
– Коли так, это молоко годится,;– сказал Едрат.;– Остаётся тебе найти троих людей: представителей разных фамилий с кристально чистой душой.
Всю Апсны;– от Ингура до Псоу изъездил Сабыда, но не смог найти человека с незапятнанной совестью.
– Дад Сабыда,;– обратился к нему старец.;– Не так легко встретить безгрешного, а время не ждёт. Я хочу помочь тебе. Приведи ко мне своего младенца и белого бычка: на заре нового дня соберу я народ и проведу исцеление.
– Да продлит тебе Господь жизни!;– возблагодарил его Сабыда. Наутро во дворе Едрата собрались жители Блаа. Старец вышел к народу в сопровождении женщины с младенцем на руках. Скорбный взгляд молодой матери был прикован к личику младенца.
– Да обойду вокруг вас, уважаемые односельчане, да падут ваши болезни на меня!;– обратился Едрат-ясновидец к народу.;– Ваши взоры скорбно устремлены на неподвижное тельце невинного дитя. И коли среди нас прозвучит истина устами трёх с безупречной совестью людей, носящих разные фамилии, ваши глаза узрят, как бледность младенца расцветёт и услышат ваши уши лепет малыша. Да возрадуются сердца ваши! Затем я дам ему молоко женщины, честной, верной своему супругу, и младенец избавится от тяжёлого недуга. Таковы всесильные свойства покаяния, чести, добра;– истоков нашей человечности. Всевышний следит за нами со своих высот. Да снизойдёт Он до нас, и поможет этому младенцу!
Старец зорким взглядом обвёл толпу:
– Если кто свято уверен в своей безупречности, выходи!;– Народ безмолвствовал.
– Пригласите сюда мою мать и жену!;– повелел он. Привели мать и жену.
– Перед вами трое: я, моя мать, моя жена;– представители трех разных фамилий. Сейчас каждый из нас будет говорить, и если мы будем правдивы и не слукавим;– к младенцу вернётся жизнь.
Народ слушал.
– Мать, я не помню своего отца, он оставил белый свет, когда я был ребёнком. Как тебе жилось с моим отцом и как тебе живётся со мной?
– Нелегко, нан, приходилось с твоим отцом,;– отвечала старая женщина.;– Моя жизнь была сплошной мукой. Когда он пахал поле, я становилась впереди быков. Солнце палило, пот глаза застилал. Возвратясь с поля, я бралась за новую работу: готовила ужин, нянчила тебя. Но подрос ты, и будто гора с плеч. После твоей женитьбы я не знала ни горя, ни забот;– окружена вниманием и любовью невестки. Но нет для меня человека ближе мужа. Память о нём дороже, чем ты, сын мой. Мне тяжело передвигаться, но каждый божий день наведываюсь на могилу мужа, чтобы провести рукой по могильной ограде. Мне легче живётся с думой о нём.
Затем Едрат обратился к жене:
– Не смущайся, жена, перед народом скажи правду о себе.
– Мне нет причины краснеть перед народом, я была верна тебе и предана,;– сказала жена.;– Всем известно: ты достойный мужчина. Но, бывая на людях, мне нравилось ловить на себе мужские взгляды, и я сама засматривалась иногда на них. Иной раз, да простит меня Господь, хотелось быть ближе другому мужчине, пришедшемуся мне по душе.
– Эх, афасаайт, такова греховная природа человека. И я был таким, да и теперь порой взыграет кровь при виде красивых женщин!;– воскликнул Едрат.
И случилось чудо. Младенец на руках матери всплакнул и потянулся к ней ручонками. Тут же Едрат поднёс к его рту ложечку молока. К изумлению толпы, младенец ложечку за ложечкой выпил всё молоко.
Проводив последнего гостя, Едрат закрыл ворота и, опираясь на посох, направился к скамье. Сев на скамью, он задремал. И, уже во сне, ужаснулся тому, что увидел: это была война на его родной земле. К старику вернулся дар предвидения на семь лет вперёд.
Но кто ему поверит, если он расскажет об этом на сходе, который должен состояться на Лыхненской поляне?
Шёл 1985 год...


ЭТО БЫЛО ТАК ДАВНО…

Это было так давно, когда женщины нашего двора таскали ведрами урожай дождевой воды.
Это было так давно, когда летчики над городом высовывались из своих аэропланов.
Это было так давно, когда родственники на лошадях приезжали к нам в город.
Ф.Искандер. Воспоминания об отце, работавшем на фруктовом складе

Э
то было так давно, когда кремлёвские старцы в Кремлёвском дворце съездов восторженно хлопали при виде буйной пляски абхазских старцев.

Это было так давно, когда в Мерхеуле, там, где сейчас живут монахини игуменьи Серафимы, бегал Ляу;– большеголовый, любознательный мальчик;– будущий Лаврентий Берия.

Это было так давно, когда с купола Драндского собора коммунисты скинули крест, и вместо него водрузили серп и молот.

Это было так давно, когда слепые и глухие жучки «жужелицы» в Новоафонской пещере впервые услышали пение монахов Бахчисарайского монастыря. Им на мгновение почудилось, что они видят и слышат.

Это было так давно, когда мы все мечтали о том дне, когда в ООН, хотя бы один раз, вспомнят про Абхазию. Сейчас Миссия наблюдателей ООН мечтает вновь поселиться в гостинице Айтар…

Это было так давно, когда волки могли завыть на побережье. Сейчас они снова появились здесь. Пока их немного, но могут вернуться все, может быть в виде беженцев, конечно, при условии предоставления им гарантии безопасности.

Это было так давно, когда в Каштаке писал Фазиль Искандер, под гитару пел Александр Галич, сыграл на единственном рояле Святослав Рихтер (а хозяйка дома ходила рядом, громко причитая: «Вайме, он поломает мой рояль!»), а Константин Паустовский прошёл здесь, направляясь на озеро Амткел, по дороге обдумывая будущую повесть «Бросок на юг». А теперь, вот я, прихожу сюда просто так, попить чаю под дубами у Ольги, под гинкго;– вино у Маргариты, собираюсь даже в этом райском уголке написать что-то. Тем более, что Анатолий Жигулин тоже пил здесь вино и написал об этом:

«В доме Орёлкиных на абхазской земле
 Мы пьём с Фазилем вино виноградное.
И южное солнце сверкает в вине,
И кажется;– нету минуты отраднее...
Жил бы всю жизнь в этой дивной стране,
Где речь просторна, душа открыта.
Где каждый;– толк понимает в вине,
Где у каждого Мастера своя Маргарита».

Это было так давно, когда А.Чехов сидел на веранде гостиницы «Ориенталь», внизу прохаживались абхазцы в костюмах маскарадных капуцинов, а с каждого кустика, с теней и полутеней глядели на него тысячи сюжетов. Но почему-то ни одним из них он не воспользовался.

Это было давно, когда наш город был как бонбоньерка (по выражению одной из «бывших» сухумских аристократок), а абхазцы на улицах говорили шёпотом на родном языке. Сейчас, говорим как хотим, сколько хотим, в основном, конечно, на ломаном русском, а город наш в грязи;– к сожалению.

Это было так давно, когда кошки доходили от берега моря до Кавказских гор по крышам домов. Так много людей жило в Абхазии, и все абхазцы! Сегодня тоже много домов; во многих живут люди, многие просто «заняты», а другие разрушены;– стоят без крыш, что особенно обидно для кошек, мечтающих вновь ходить по крышам, от ласкового моря до синих гор.

Это было так давно, когда К. Д. Мачавариани, сто лет тому назад написал так: «У абхазца нет креста на груди, но он никогда не решится убить человека и произвести нал ним издевательство; никогда не решится идти на доносы, шпионства и разные экспроприации. А мы, считая себя православными и стыдясь посещать церкви и перекреститься, идя мимо нее, строим разные козни, топим друг друга, и гордимся своей безнравственностью, идеализируем разврат. Нет, абхазцы не таковы!»
Теперь мы носим кресты на груди, ходим в церковь иногда, дома висят иконы, у некоторых;– даже антикварные; но, к сожалению, так лестно никто, никогда о нас уже не напишет.

Это было не так давно, когда кто-то пошутил: «Лучше умереть в Нью-Йорке от СПИДа, чем в Калдахваре от долгожительства».
 СПИДом у нас уже никого не удивишь, скорее можно сильно удивиться, встретив столетнего старика.


ВИДЕНИЕ ГЕДЛАЧА

К
ак-то почтенный старец Гедлач со своим спутником Камщищем, тоже весьма известным, постукивая стальными наконечниками посохов по свежевыложенной плитке на набережной, завернули в кофейню, что возле маленького причала для прогулочных катеров. В город они приехали принять участие в концерте Хора столетних стариков. Но, узнав, что концерт организован в честь открытия месторождения нефти в Абхазии, старики отказались танцевать по этому поводу.
Поравнявшись с зданием Драмтеатра, старики постояли, вни­мательно разглядывая невиданных в наших краях зверей, из пастей которых хлестала вода.
– Почему собрали здесь, на берегу столько зверей?;– удивился Гедлач
– По-моему, не хватает среди них только нашего Лам– шаца, верхом на своем волке,;– ответил Камщищ.
Старики сели за свободный столик под олеандром, рядом с группой шахматистов.
Слышал я, дад Гедлач,;– начал беседу Камщищ,;– что здесь, в городах, помимо игры в нарды,шахматы и домино, все поголовно начали заниматься куплей-продажей. Все что-то продают или помогают продавать. Занимаются этим и правительствующие и простые люди. Первые;–по большому, вторые;– по маленькому. Говорят, что весь берег уже почти продали. Остаются предгорные и горные участки. К чему бы все это, дад?
– Э-э, Камщищ,;– вздохнул Гедлач,;– сдается мне, что те, кто не сумел здесь что-нибудь купить-продать, окажутся скоро в предгорьях, а если «купи-продай землю» в предгорья и горы придет, то не исключено, что место нам останется лишь на горе Эрцаху.
– Нет худа без добра,;– подумав, ответил мудрый Камщищ.;– Согласно древнему преданию, которое я слышал в детстве от моего прапрадеда Хуатхуата, если на эту святую вершину утром поднимется старец и спустится с нее до заката солнца, то станет он молодым, а если туда же поднимется юноша, то станет он мудрым. Глядишь, так у всех нас и глаза откроются, и мы поймем, что вдруг все оказались в большой резиновой калоше, подобно той, что раздавали крестьянам перед выборами в президенты.
Вдруг, Гедлач вонзил посох-алабашу в корень прибрежного олеандра, застыл как вкопанный и устремил пронзительный взгляд в Будущее.
– Хайт абаапс, Гедлач, крепись, анаассыни, кажется у тебя видение!;– воскликнул Камщищ.
Через некоторое время Гедлач очнулся. Но, перед глазами его пока еще стояло зрелище: медленно и величественно, пересекая Сухумскую бухту, в сторону Мюссерских холмов, подобно миражу, проплыл Ноев ковчег в виде большой резиновой калоши.



ХЬАЧХУАМА

Я
нварь. Хьячхуама. Вечерело. На второй день после ритуального семейного моления старец Гедлач по лесной тропе отправился поздравить своего друга Камщища.
Оказывается, тот тоже шел к нему в гости, спускаясь с холма Лажвырхуа (Холм дряхлого пса). Так они встретились возле горной речушки Цвикуара (Бычья речка).
– О, Гедлач!;– воскликнул Камщищ,;– я-то иду к тебе, а ты куда?
– Просто у меня первая нога более счаст-ливая, чем у тебя,;– ответил Гедлач,;– поэтому я хотел к тебе пораньше заглянуть.
Январское солнце начинало подтапливать снег, который пятнами покрывал землю.
Старики постояли, опираясь на свои посохи.
– Ну, как в новом году бюджет твоей старухи?;– спросил Гедлач.
– Примерно как у той вдовы, что варила камни в котле для мамалыги,;– ответил Камщищ.
– Говоришь ты загадками, старик,;– заметил Гедлач.
Медля с ответом, Камщищ отошел и начал мыть свои калоши, надетые на азиатские сапоги, в речке Цвикуара. Пронзительно вглядываясь в процесс омывания калош, Гедлач, прикрыв один глаз и прищурив другой, внезапно воскликнул:
– Что, неужели и у тебя тоже...?
– Не то, что ты думаешь, у меня калоши «Сухум-Соч», им лет шестьдесят и все, как новые. Такое тебе перед выборами не подарят, это;– настоящие !- ответил Камщищ, с гордостью разглядывая свои вымытые калоши.
Неожиданно из чащи выскочил здоровенный волк. Верхом на нем сидел Ламшац;– дальний сосед с холма Чадащхуа (Ослиный след). Даже видавшие виды старцы были поражены и стали, как вкопанные, при виде всадника на волке, который был при папахе и в бурке. Одной рукой Ламшац вцепился в холку лесного хищника, в другой держал длинный посох;– алабащу. Увидев соседей, он соскочил с волка и сделал вид, что не имеет к нему никакого отношения, воскликнув: «Ыйт, абна улдзаайт! (Чтоб твой род сгинул в лесу!)».
– Здравствуйте, соседи, с праздником!;– как ни в чем не бывало, Ламшац, расправляя бурку, подошел к старцам.
– Добро тебе, сосед,;– ответили ему.;– Вроде ты сейчас верхом был.
Да нет,;– не смутился Ламшац,;– я пешком вышел. Вот, ведь как получается,;– разглаживая серебристые, длинные усы, одновременно разглядывая калоши Камщища, глубокомысленно изрек он:– грузинских агрессоров победили, получили признание, а что делать с волками не знаем, у нас в лесу зверей стало больше чем людей в селе, уже не боятся нас, бродят рядом с нами,;– кивнул в сторону убегающего волка.
 Ламшац вдруг засуетился, заспешил и распрощавшись удалился.
– За опушкой волк его ждет,;– Камщищ подняв посох, указал наконечником,;– опять поскачет на нем, скорее всего, через Бзыбь выйдет на верховья Кодора, а затем по Гергемышскому спуску, надев на волчьи лапы самодельные, специальные лыжи, доберется до Герзеульского водопада, посетит знакомую старуху Хамжаж, которая посредством метания фасоли решает исход будущих выборов.
...Про Ламшаца рассказывали, как однажды, катаясь на волке, он сбился со своего маршрута, глубоко задумавшись. Проскочив Бзыбское ущелье, он доскакал до границы по реке Псоу, и тут он вышел из задумчивости, Правильно оценив ситуацию, Ламшац повернул волка направо, вдоль реки Псоу доскакал до российской стороны горы Аибга, нарушив российско-абхазскую границу. Его засекли пограничники, и в целях безопасности в воздух были подняты самолеты-штурмовики, потому-что, в это время на Красной Поляне отдыхали две высокопоставленные особы. Быстро надев на волчьи лапы самодельные лыжи, Ламшац пролетел вниз по склону горы как черный смерч, развевая на ветру широкую бурку и вмиг оказался на абхазской стороне горы Аибга. Пограничники обстреляли его лазерно-магнитной электронной пушкой, которая применялась исключительно против летающих тарелок. Пушку, кстати, впервые применили американцы в пустыне Южно-Африканской республики. Лазерный луч прожег бурку в двух местах и срезал левое ухо волка.
– Не бойся, Бгаладж!;– крикнул Ламшац, и посохом пригрозил пограничникам, что последними было расценено как ответный удар. Не успел Ламшац скрыться в лесах Ахчипсе, за Гагрским хребтом, как выпустили в него ракету класса «земля-воздух». Взрывной волной убило волка, а он чудом остался в живых. Быстро похоронив своего Бгаладжа, он поймал в окрестном лесу другого хищника и укротил его. На дрессировку ушло всего пятнадцать минут. Через два часа он уже дома ел мамалыгу с сыром и фасолью, запивая вином «Изабелла».
– А что скажешь, Камщищ, про бюджет республики?;– Гедлач вернулся к началу беседы.
– Такой же, как у моей старухи, или как у той вдовы, что камни в котле варила.;– Камщищ напомнил сюжет легенды:;– Как-то шел через наше село пророк-апааимбар и зашел в гости к одной вдове, у которой голодные дети плакали, а она положила камни в котел для мамалыги и стала размешивать «муку» мамалыжной лопатой, таким способом отвлекая детей от голода. Пророк сжалился над бедной вдовой и превратил камни в кукурузную муку. Она очень заботилась о своих детях, поэтому чудо произошло.
– Выходит, что в нашем бюджете тоже камни варятся, а правительствующие на чудо надеются?;– задумался Гедлач.
– Нет, апааимбара не обманешь. Для того, чтобы иметь в бюджете мамалыгу, нужно больше думать о «народном котле», чем о личном своем,;– заключил Камщищ.
– Что же, Гедлач, если у тебя нога лучше, то пойдем ко мне домой,;– сказал Камщищ.
Старики не спеша, переговариваясь пошли вместе завершить праздник Хьячхуама;– День обновления Вселенной.
На горизонте холма Лажвырхуа промелькнул силуэт всадника на волке.
Вечерело. Хьячхуама. Январь.