Первые шаги самостоятельности

Примерно через неделю после выпускного вечера мы втроем – я, Лена Орлова и из параллельного класса Таня Макарова – уехали в Ленинград, чтобы использовать еще месяц консультаций по предметам для поступления в институт. Экзамены начинались 1 августа. Я сдала документы на переводческое английское отделение филологического факультета ЛГУ, Лена – на какой-то факультет по информационно- вычислительным технологиям какого-то института, а Таня Макарова – в гидрометеорологический институт. Вот сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что решение мое тогда было правильным. Дальнейшая жизнь показала, что английский мне всегда и везде давался довольно легко. У меня вообще была склонность к языкам, в том числе и к русскому. Когда-то в классе все писали такое предложение: «У Нины Богдановой колоссальные знания по русскому языку».  Не могу сказать, что у меня действительно были колоссальные знания, но была интуиция.
Ленинград был выбран мной осознанно. Я в то время была одержима этим городом. Мне хотелось дышать его воздухом. Еще мой дед в 14 лет ушел пешком из архангельской деревни в Питер.  Там жила какое-то время и моя бабушка, которая позже стала его женой. Там учился мой брат, и там в то время жила моя сестра. Это был мой город.
Конкурс на моем отделении был 9 человек на место, После сдачи первого экзамена – по английскому языку – отсеялась  сразу половина. Для меня была сложность в том, что сдавать экзамен нужно было, не пользуясь словарем. А я была не настолько сильна в знании перевода английских слов. Текст попался такой, что я не могла понять главное – о ком идет речь. Задала на английском вопрос – кто это?  Ответили тоже на английском – один из видов этого. Потом, когда было озвучено – гремучая, я поняла, что это гремучая змея. Остальные два задания не были для меня сложными. Но в результате я получила тройку и была этим очень огорчена. Вторым экзаменом  было сочинение. Среди всех тем мне больше всех нравилась свободная тема: «Я счастлив, что в городе этом живу, что окна могу распахнуть на Неву». Но я тогда решила, что раз я в этом городе не живу, то и писать на эту тему не могу. И выбрала тему по «Герою нашего времени». Итогом сдачи второго экзамена тоже была тройка. А это были  предметы, где я была наиболее сильной. Меня морально так это подкосило, что я сразу почувствовала всю усталость еще от школьных экзаменов, да еще и от этих. Я ходила на консультации по истории, видела, что все, о чем говорят, мне знакомо, я могла сдавать. Но ощущая гору усталости, я приняла решение забрать документы. Ленина мама пыталась меня отговорить, но я была непреклонна.  Когда забирала документы из приемной комиссии, там тоже мне говорили, что я зря это делаю. И, тем не менее, я уезжала из Ленинграда в грустном настроении. Полтора месяца я жила с Валей в общежитии. Хотя собиралась сразу же получить общежитие на время сдачи экзаменов. Но, видимо, так велико было желание быть рядом с сестрой, что я прожила у нее. Я видела ее задумчивость. Мне казалось, что что-то ее беспокоит. И потом наконец она мне сказала, что ждет ребенка и через три недели будет свадьба. Димку, за которого она выходила замуж, мы знали уже несколько лет. До этого они дважды подавали заявление в ЗАГС, но дальше этого не шло. Сказать все родителям она доверила мне.
И вот я вернулась домой. Родители, хотя и хотели, чтобы я поступила, были рады моему возвращению. Отец возле меня ходил кругами, подавая то одно, то другое. Сейчас я представляю, как им было грустно ощутить, что они могут остаться одни. Но тогда грустно было мне. Я все рассказала о Вале. Радости по этому поводу у них тоже не было. Но родители стали спешно готовиться к свадьбе. Мама сшила Вале костюм. Взяли с собой соленые рыжики и вместе с тетей Марусей уехали в Ленинград. Я осталась дома. Потом эти грибы Димкины родители выбросили как несъедобные. Хотя соленые грибы у нас заготавливались каждый год в больших количествах и были одним из главных продуктов нашей еды. И были вкусные.
Я немного передохнула. Первого сентября встретились в школе с одноклассниками. Главным интересным событием среди нас было поступление в медицинский институт Витьки Шванева. Он всю жизнь был троечником, и никто не ожидал такого поворота в его судьбе. Ходили слухи,  что занимался он все лето на чердаке и ничего не говорил даже родителям. И вот результат. Не то, что у меня, почти отличницы.
Люда Ничаюк, поступавшая на юридический факультет, тоже не прошла. И мы вместе с ней пошли на швейную фабрику, чтобы переждать год до следующего поступления в институт. Там оказались еще две непоступившие девочки из других школ. И нас сразу же отправили «на картошку» в деревню Заручье. Мы месяц жили в доме, где нас всего было около 10 человек из разных организаций города. Места там красивые. Но удивительным был результат нашей работы. Мы на улице при любой погоде через сортировку отбирали картошку, пригодную для еды, и мелочь, которая потом шла на корм скоту. Мелочь складывали в кучу в сарай. Через месяц нашей работы из сарая повалил пар. Картошка сгнила. Потом нужно было лопатами выгружать эту гниль на улицу. А был полный сарай, почти до потолка. Таков был наш первый опыт встречи с бесхозяйственностью.   
После «картошки» нас распределили по участкам  учениками. Я оказалась в бригаде, где шили куртки из искусственной кожи, а остальные девчонки – в соседней бригаде, работавшей с хлопчатобумажной тканью. Почти полгода я выворачивала куртки, кучами лежавшие на полу под окном, острым штырьком на лицевую сторону. Позже такими штырьками я пользовалась для определения прочности бетона молотком Кашкарова. Были проколы. Я и скрыть это не могла, и признаться, что это мой брак – тоже. Можно было сказать, что куртки на полу у окна становятся жесткими от холода, а штырьки очень острые. Но я не говорила. Учениками мы должны были быть три месяца, а были уже полгода, и я стала просить, чтобы нам присвоили разряд и посадили за машину. Когда разряды были присвоены, и мы сели за швейные машины, меня стало угнетать однообразие работы – все время одна и та же операция или две. Я и до этого больше всего не хотела на швейную фабрику, но выбора не было. Отец, видя, что мне не по душе эта работа, пытался устроить меня телефонисткой в воинскую часть. Но нельзя было говорить, что я собираюсь летом поступать в институт. Человек, который был уполномочен принимать меня на работу ( со странной фамилией Шопа – на КПП я боялась, как бы меня правильно восприняли при произношении) , разными вопросами у меня все выпытал. А врать я не умела. Так что работа на швейной фабрике продолжилась. В тот год мне пришлось пересмотреть планы на мое дальнейшее будущее. Я видела, что отец болеет, часто лежит в госпитале. Я понимала, что нужно его освободить от  такой тяжелой ноши, как мое обучение. Переводческое отделение, которое я выбрала, требовало только дневного обучения. Если учиться на вечернем отделении, то в дальнейшем можно было рассчитывать только на работу учителем. Я тогда этого не хотела. Думала много и долго. Вырвала мечту из сердца и на весь год потеряла аппетит. Все ела, не чувствуя никакого вкуса и желания есть. После многих вариантов решила пойти в Архангельский коммунально-строительный техникум, где нужно было учиться 2,5 года.
Я наблюдала за людьми, с которыми работала. Напротив меня сидела женщина, которая все время материлась. Вроде бы по разговорам – хорошая, но то, что матерится – я не знала, как увязать это вместе. В моей семье мата не было, и я сама была за чистый язык. И поэтому мат для меня был нехорошим признаком. А тут мне пришлось задуматься – что же это такое. Да и таких, как она, было много.
С девчонками мы собирались и во внерабочее время, и готовились к дальнейшей учебе. На фабрике нам предлагали продолжить учебу в институте легкой промышленности, обещали дать направление и даже оплату стипендии. Но нужно было вернуться на фабрику. Такого желания ни у кого не было. И вот в августе я сдала экзамены – все были на «отлично». Я не стала дожидаться зачисления и рассчиталась. Моя  учительница по литературе Наталья Григорьевна Масич заочно ругала меня за то, что я выбрала техникум, считала, что это не мое. А меня зачислили, но общежитие не давали. Сказали, что много студентов из сельской местности, а так как я из Северодвинска, то мне вроде бы можно и на автобусе ездить. Но в то время каждая поездка на автобусе была взятием автобуса штурмом. А потом в давке нужно было час ехать, стоя на каблуках. Воспоминания кошмарные. Мама пыталась договориться со своей двоюродной сестрой, которая жила в Архангельске, но та отказалась. Потом мне все-таки дали место в общежитии, но пока на раскладушке. Меня поселили в трехместный номер, где жили трое человек из нашей группы – Тамара Наумова, Оля Пилипенко и Наташа Жукова. Помню, как они втроем пришли в свою комнату, а я сидела за столом и читала, в  то время для меня настольную книгу «Петр Первый». В то время у меня было страстное увлечение личностью Петра. Я могла говорить о нем бесконечно. Ревновала, если кто-то знал о нем больше и говорил о нем лучше, чем я . Просто какая-то виртуальная влюбленность.
Наташка мне сразу не понравилась. Она материлась и могла прямо сказать все, что думает. Я ей тоже не понравилась. Она решила, что поселилась какая-то ученая крыса.
Об этом периоде запомнилась фраза, которую папка сказал другу на работе: « Нет у нас Нинке счастья – на раскладушке спит» Мне смешно было от этой фразы.
Мы постепенно привыкали друг к другу. Мне в конце концов пообещали  дать место на кровати. Но к тому времени мне уже не хотелось уходить от моих соседок, Да и они высказывали сожаление. В конце концов вместо раскладушки мне поставили кровать, и у меня уже было полноценное место в той же комнате. Условия в общежитии были советские – только холодная вода, иногда настолько ледяная, что мы едва смачивали лицо, титан с горячей водой. Туалет после выходных был завален бумажками – в выходные уборщицы не было. Было очень холодно. Нам пришлось полностью закрыть окно клеенкой. Но и это не спасало. Два года, которые я там прожила, я болела фолликулярной ангиной и гриппом с явлением трахеобронхита. До этого с рождения и до техникума я болела всего три раза – краснухой, ветрянкой и в 10 классе гриппом. Чертить приходилось в перчатках. Вернее, над лампой переводить уже чей-то готовый. У нас и настроение на учебу было соответствующее. Как-то сразу получилось, что серьезного подхода к учебе у меня не было. Как бывшего школьного редактора меня выбрали редактором стенгазеты нашей группы. Первая газета была посвящена юбилею техникума. У всех газета выглядела, как просто разрисованная открытка без текста. У нас газета была нарисована скромно Олей Пилипенко и называлась «Начало» с текстом о том, что мы только начинаем учебу в техникуме, и с фотографиями наших занятий. Куратор нашей группы сказала, что газета ей понравилась. Но для тех критериев, по которым газеты оценивались – кто ярче нарисует – она была не на том уровне. Потом, когда я это поняла, всякий интерес к редакторству у меня был потерян.
Были какие-то чудные преподаватели. Преподавателю по теоретической механике нужно было говорить без запинки, тогда можно было получить пятерку. Я у него выбилась в такие пятерочницы. Но если только споткнешься, начинаются придирки и балл снижается. Он был старым и напоминал толстовского Каренина. По сантехнике был очень сухонький старичок. Голова у него двигалась, как на шарнирах. Доску использовал как-то непонятно – то в одном углу напишет, то в другом. При этом испачкает рукава пиджака мелом. Было видно, что низ рукавов был подремонтирован другой тканью – красной в цветочек. По строительным материалам преподаватель мог иногда застыть в одном состоянии, повторяя при этом несколько раз «настелить лаги» и показывая рукой направление этих лаг. Только через какое-то время мы узнали, что он во время войны был в концлагере. Его закапывали по шею и спускали собак. Конечно, мы ему  прощали его странности. Для нас удобно было то, что мы заранее знали, кого он будет спрашивать в следующий раз – по списку. Как-то раз я отличилась на его занятиях. Мы разделились на группы. Я в своей была старшая. Нужно было рассчитать состав бетона и сделать по расчету замес. Мы рассчитали так, что он сказал: «Такой бетон я вижу первый раз в жизни». У нас было все отдельно – в луже воды лежали щебень, песок и цемент. Преподаватель по строительным конструкциям любил опаздывать, чем мы пользовались  и сбегали с занятий. Когда он рассказывал по теме предмета, у него частенько возникал непонятный смешок – « при расчете нормативных нагрузок следует учитывать, что снеговая нагрузка действует перпендикулярно поверхности конструкции с учетом ее наклона» Что бы тут смешного?   Была у нас и железная леди Луиза Андреевна по проектированию. Она была очень строга.
У меня по-прежнему было хорошо и с математикой, и с английским. Преподавательница по математике говорила: « У Богдановой всегда решено правильно, но всегда есть какой-то недочет» И я тоже заметила, что у меня появилась эта склонность к недочетам. А на английский я через какое-то время вообще перестала ходить, за что потом преподавательница меня отругала. Но она все время проводила с другими учащимися, которым английский давался просто как непреодолимый барьер. Мне было скучно, а материал давался легко.
На первом вечере в техникуме меня пригласил на танец молодой человек с темными, слегка вьющимися волосами и в очках в темной роговой оправе. Это был Миша Онучко. Он мне понравился, и я почувствовала, что и я ему тоже. Оказалось, что он жил на верхнем этаже общежития прямо над нашей комнатой. Через какое-то время ребята из той комнаты побывали у нас в гостях, а мы – у них. Они были в ужасе от нашей комнаты с клеенкой на окне. В их комнате над каждой кроватью были открытки веером и было довольно уютно. Из магнитофона в их комнате всегда звучала песня «Для меня нет тебя прекрасней». А для меня в то время не было прекрасней этой песни. Наша Оля постоянно где-то бегала по верхнему этажу, имела кучу знакомых. И вскоре она рассказала, что у Гузенко – одном из парней той комнаты – была любовница. А потом оказалось, что и у Миши тоже. Тем не менее Ольга приводила иногда Мишу к нам. Не помню ни одного разговора, но помню, что он всегда смотрел на меня с серьезным, умным лицом. И я не понимала этот взгляд и эти походы к нам в гости. У него не было никаких попыток более близкого общения. Так продолжалось до конца нашей учебы. Они с Ольгой дважды приезжали ко мне домой. Один раз даже в ресторан сходили. И все время был только серьезный взгляд. Он был частым ведущим общетехникумовских  мероприятий. Через много-много лет я увидела его по телевидению Архангельска, как он вручал какие-то грамоты от отдела культуры города. Ольга как-то рассказала мне его рассуждения по поводу женитьбы – что жениться нужно так, чтобы не разводить голытьбу. Мне уже тогда было ясно, как он смотрит на вариант со мной. На святки мы с девчонками гадали на блюдечке и на вопрос, будем ли мы с Мишей вместе, блюдечко ответило «нет». А на вопрос, почему, ответ был «чистец». Я даже слова такого не знала, и никто из нас не знал. В этом смысле ответ мне показался каким-то мистическим. Ну нет, так нет. Меня тоже эта ситуация не устраивала.
А с девчонками мы жили довольно весело. Не очень учили, но перед зачетом или экзаменами за неимением ничего другого молились. Наташка даже лбом об пол стучала. И получалось - сдавали. Научились пить – проходили свои университеты. Однажды мы с Олей даже после выпитого собрали бутылки, сдали и на сданное купили еще одну бутылку. Но однажды так напились, что Наташка не смогла утром идти на занятия. И мне было плохо, с провалами памяти. Вот ту я подумала про бедных алкоголиков – неужели они всю жизнь проводят в таком тумане? После этого питие умерили.
Зимой мы вставали минут за 15- 10, а то и 5 до начала занятий и, едва умывшись и почистив зубы, бежали на занятия без пальто. Общежитие было рядом с техникумом.
В Новый год мы встретились группой у Лиды Агафоновой. В какой-то момент в коридорчике меня поцеловал парень из другой группы. Это увидела Таня Суетина и как блюстительница нравственности ударила меня по щеке. Когда мы встретились с ней через 41 год в Новороссийске у Оли, она этот эпизод совсем не помнила и не поверила, что такое было.
Иногда приходил мой одноклассник Витя Шванев, который учился в медицинском институте, и мы гуляли с ним по Архангельску.
Было такое беззаботное время. Все нам было смешно. Иногда на улице с трудом могли остановиться от смеха. Сейчас меня такой неуемный смех у молодых раздражает. А тогда было в самый раз. Однажды на улице наш смешок поддержал подвыпивший старичок и назвал Наташку «Софи Ролен», а меня «королевой Шантеклерой».
Наташка была симпатичная – с длинными темными вьющимися волосами, карими глазами и пухлыми губами. До техникума она работала в леспромхозе сучкорубом. Была не задиристая, но могла ответить. Однажды какая-то девчонка вызвала ее на бой с ремнями, причина – парни. Бой скоро закончился - девчонка поняла, что не с той связалась. Мне пришлось смириться с Наташкиной матерщинностью. Мы нашли  с ней взаимопонимание, разговаривая о родных местах, о природе. Мы постоянно были с ней самыми голодными в нашей комнате, хотя Ольга  с Тамарой выглядели более упитанными и ели поменьше.
Иногда я задумывалась: все то, что раньше было очень значимо в моей жизни, здесь было никак не востребовано. Даже музыка, которую я раньше любила, казалась то ли не моей, то ли не для меня. Был момент какой-то потерянности. Все хорошее, к чему призывали в школе, здесь казалось никому не нужным. Люди живут по другим законам и не ценят то, чему учили в школе. Был момент разочарования в учителях, которые создавали этот отрыв от действительности.
После второго курса летом мы в обязательном порядке работали в городском стройотряде на нулевых площадках города, разбрасывая щебень или песок. Часть наших сокурсников уехали в другие места. Наташка все время шутя сватала нас с Санечкой Ворошиловым, темноволосым однокурсником, похожим на Полада Бюль-Бюль- оглы. Даже сейчас, спустя столько лет я могу назвать его только Санечка – не Саша, не Санька, а именно Санечка. Она брала какие-то побрякушки у него – он все время какой-то «антиквариат» таскал  и отдавала их мне, а мои отдавала ему. В летнее время мы даже вели шутливую переписку – он был в стройотряде подальше. И так эта шутливая игра завела, что когда Санечка не ответил на мое последнее письмо, я на него обиделась и весь последующий год не обращала на него никакого внимания. Трудно бывает иногда объяснить свое поведение.
На какую-то из вечеринок в нашей комнате пришли мальчишки и, когда Санечка Ворошилов увидел, что я все время с Павловым, он немножко погрустил. В какой-то период ко мне «подбивал клинки», как выражалась Оля, наш бабник Павлов. Бывал на вечеринках в общежитии, заходил к нам в гости. Но это его настроение перебило однажды интересное событие в его жизни. Его заставляли жениться через Обком комсомола. Рассказывали, что жена его рожала в то время, когда он был в стройотряде. Узи тогда не было. Пришла телеграмма: «Поздравляем двойней» . Он был в ударе, сказал: « Ну ладно, если двое парней» Потом сообщили, что две девочки. Пил потом «вгорькую». Однако говорили, что девчонок своих потом он обожал. Но, думаю, что такую его породу вряд ли что-то могло изменить.
Девчонки в выходные ходили на Двину на пляж -  я уезжала домой, и познакомились там с двумя ребятами – Лешей Коневым и Сашей Зотовым. Леше понравилась Наташка, а он ей. А Саше понравилась Оля. Он любил пухленьких, хотя сам был худой. На неделе мы стали проводить время вместе. Помню, как мы гуляли белыми ночами по Архангельску, останавливаясь иногда у автоматов с газированной водой. И запомнилось это северное чудо – когда кругом светло, солнце заходит и тут же начинает подниматься. Ночью в общежитие не пускали. Но мы подставляли лестницу и забирались в свою комнату. Ребята нашли мне третьего своего друга Михреньгина. Но он меня никак не интересовал, Я его, наверно, тоже. Но он был не прочь поцеловаться. А я не хотела. Думаю, было очень смешно со стороны наблюдать, как он тянется ко мне, а я постепенно отклоняюсь.
На мой день рождения ребята сделали мне подарок - из Лешиной библиотеки восьмитомник Чехова. Он до сих пор занимает у меня почетное место. Леша потом встретил свою первую любовь и сказал Наташке, что они расстаются. Она очень из-за этого переживала, до слез. Да и он почти при слезах сообщил ей об этом. А Зотов продолжал к нам ходить. Однажды зимой я вернулась после выходных в общежитие, и вслед за моим появлением в комнате принесли телеграмму с сообщенинем, чтобы я срочно возвращалась домой. Я все поняла – умер мой папка. Он в последнее время много болел. Зотов поехал со мной в Северодвинск – он учился там в политехникуме - и довел меня до дома. Я вошла, и все было понятно. Переживать это было тяжело. Но нужно сказать до этого, видя, как отец все время лежит, я жестоко рассуждала, стоит ли так жить. Вот такой бывает молодежь, даже, кажется, такая доброжелательная, как я. Но пережить все это пришлось. Мне было 19 лет, а отцу 58. А дальше возникала сложная ситуация. Моя мама теперь могла получать только пенсию по утере кормильца – 30 рублей. Отец был портным, и они в свое время договорились, что она будет помогать ему шить. Пенсионное законодательство тогда было другое, и они решили, что так будет лучше. Тем более дети будут под присмотром. Отец работал в воинской части у моряков, мог шить брюки, кители, пальто, рубашки. Он брал заказ, кроил, а мама шила. Была занята целыми днями. Это было незаконно. Но богатства они не скопили. Жили небогато, ближе к среднему, И получалось, что, протрудившись всю жизнь, на пенсию мама ничего не скопила. Было немножко денег на книжке, но только на первое время.
После похорон девчонки приезжали ко мне. Мама со слезами говорила: «Вот, девочки, в прощлый раз приезжали, он еще живой был». Наташка, не зная, как ее успокоить, сказала: «Он был уже старый». Мама непонимающе смотрела на нее. Отцу было 58. Наташка потом ругала себя за свои слова.
Теперь мне приходилось жить очень экономно. У меня стипендия была тоже 30 рублей. Но все-таки после получения стипендии мы обычно шли в универмаг на Чумбаровке, и там в кафетерии покупали вафельный торт «Северный» с чаем или кофе. Вот такое было наше лакомство. А на ужин любили жареную картошку с кабачковой икрой или с жареной зубаткой. Зубатку, уже готовую продавали в магазине и она была очень вкусная.
Закончился третий курс. Нас отправили на производственную практику. Я с двумя девчонками из параллельной группы попала в Северодвинское ремонтно-строительное управление. Работали малярами-штукатурами на ремонте домов. Помню, что на мои объекты приходили и Зотов, и Сашка Баранов, который вернулся из армии – он писал мне весь период прохождения службы и был накануне собственной свадьбы. Мне повезло, что за практику нам платили по 90 рублей в месяц.
Запомнился один эпизод во время практики. Был тогда в РСУ то ли мастер, то ли прораб Кукушкин. Он с женщинами обсуждал историю с одной из работниц, которая терпела побои мужа. При этом он повернулся ко мне и сказал: «Ты тоже такая, что будешь терпеть». Я была до такой степени возмущена этими его словами. Девчонки тоже осудили его за это. Ведь он практически не знает меня, как же можно так говорить?
Летом же была Наташкина свадьба. Она какое-то время общалась  с парнем из общежития Петей Чупровым. Не помню обстоятельства, но ему сломали челюсть то ли в спортивном бою, то ли просто в драке. Ему были поставлены скобы и резинки в челюсти, чтобы он мог только пить. Наташка жалела его, помогала и дошло до того, что у нее должен был появиться ребенок. Были обстоятельства, за которые ее можно было осудить. И я какое-то время была в растерянности. Но, зная ее, я не могла ее осуждать. Наташка звала меня на свадьбу в свою Рочегду, Моя мама была против моей поездки из-за скудости наших средств. И я не поехала. Может быть Наташа обиделась. А я не могла сказать, что послушалась маму.
После практики на рабочем месте началась практика по специальности, то есть мастером в том же РСУ полгода. По окончании практики мы с девчонками написали отчет и нам должны были его подписать. В этот момент женщина-экономист РСУ увидела мою тетрадку, ее что-то заинтересовало и она попросила подождать – она что-то расскажет. Она в свое время работала в тюрьме психологом - каллиграфистом и многим правильно предсказала будущее по почерку. Она смотрела в мою тетрадку и говорила обо мне так хорошо, что все мастера, которые в это время тоже сидели за своими отчетами, стали слушать. А мне было даже неудобно. Один раз только сказало «но» - «но справедливая». Я спросила, почему «но» и все ответили, что могут быть сложности. Под конец она сказала, что я еще буду учиться дальше в институте и добьюсь того, что мне нужно. До сих пор я периодически вспоминаю эти ее слова. Девчонки тоже подсунули свои тетрадки. Люде Рован она сказала, что та скоро выйдет замуж – это так и было. А Шуре сказала, что она уже многим в жизни недовольна. Обеим сказала, что учиться дальше не будут.
Больше занятий в техникуме уже не было. Общежития на дипломный проект мне не дали. Маме пришлось договариваться со знакомыми. Какое-то непродолжительное время я жила у них в Архангельске. Недалеко от этих знакомых жили Наташа с Петей. Они снимали однокомнатную «малосемейку». У Наташки родился сын Леша. Мы с Олей приходили к ней, болтали, выпивали. А Наташка рассказывала, как она психует и бьет чашки. А Петя стоит на коленях и просит: « Наташенька, только не бей посуду» Нервозность у Наташки была  от мамы. Мама была учительница, муж попивал. Наташка рассказывала, как мать однажды в психе запустила яйцом в стенку, а когда оно начало стекать по стене, ей стало смешно.
Дома я чертила диплом с другим Лешей на плечах – моим племянником, Валиным сыном. Он жил у нас полгода. Пользовался моментом, когда я, наклонившись, стояла над чертежом, и забирался ко мне на спину. Жил в это время у нас и дед Никанор, парализованный. Его привезли примерно в 1972 году. Так что у мамы забот хватало.
В конце концов защита проекта была завершена. Не помню, был ли у нас выпускной, но в общежитии мы его отметили предельно скромно и неинтересно с каким-то жутким апперитивом.
Вот так закончилась моя более-менее беззаботная жизнь. По распределению меня направляли в город Кадников  Вологодской области, но я договорилась в Северодвинске, чтобы меня взяли в лабораторию на строительных объектах завода. Я не могла оставить маму одну. И понимала, что теперь моя жизнь совсем изменится. А продолжения той веселой жизни хотелось.