Главы из книги Кит. Глава 2

2

Дым голубой струйкой уходил из коридора в тамбур вагона. Соломон курил папиросу перед самым тамбуром, напротив маленькой настенной пепельницы. Вагон был спальный, они с Хавале ехали вдвоем в купе. Кроме них, во всём вагоне было ещё только два пассажира: поляки с усами, в безликих официальных костюмах. Один из них курил едкие маленькие голландские сигарки. Никогда еще Соломону не приходилось ездить на поезде с таким комфортом. В Чехии, в Германии, в Швейцарии, где всё близко, поездка на поезде мало отличалась от поездки на автобусе.

Ледерману трудно было осознать перемены, столь стремительно случившиеся в его жизни в последние дни. Еще три дня назад он был во Львове. Соломон смутно, отрывками помнил, как добирался туда. Он помнил, как покупал в Мукачеве билеты до Львова, как возвращал бричку Шулема лысому буфетчику Гройсману на станции, забрав из неё небольшой чемодан - своё имущество. Что он делал в дороге - не помнил вовсе, – когда приехали во Львов, он сидел на скамье вагона совершенно прямой, как изваяние, а Хавале спокойно спала в кольце его больших рук. «Это – главное, - шептал себе Соломон – она со мной, со мной, и всё теперь наладится, а эти провалы в памяти, это всё от горя, это пройдет.

Паспорт! - вдруг спохватился он - ведь были же по дороге польские пограничники»! Он полез за паспортом - печать стоит, уплачена пошлина за две визы, выданные на месте, вписана в паспорт Eva Lederman, и за это даже уплачен дополнительный сбор, - вот и квитанция. Бумаги были в порядке, деньги тоже были на месте.

«Надо покормить мою птичку», - мысли у Ледермана были очень короткие и очень простые. На вокзале они умылись, в ближайшем кафе он взял ей взбитой сметаны и плетёную булочку, и еще чашку какао. Сам он есть ничего не стал. Хавале ела очень быстро, торопясь. «Жила впроголодь, ну ничего, скоро она это забудет», - думал он, с нежностью глядя на неё.

Ледерман снял номер в маленькой гостинице. Он искупал девочку, красиво причесал, еще раз покормил, потом он купил ей одежду, ботиночки и забавную шляпку с ушками. Себе он тоже купил пальто из грубой шерсти. Хавале получила долгожданного петушка, и они пошли кататься на карусели. Карусель была сказочная, она сверкала огоньками, звенела колокольчиками, и играла неповторимые, существующие лишь в детстве мелодии.

Город был тоже сказочный: кремовый, желтый, белый, черепичный, и красивый как карусель. Он был прекрасным, и одновременно, пугающим. Скрытый ужас этого города чувствовал, наверное, только один лишь Ледерман. Ужас накатывал, как кошмарный сон, когда по неким, только тебе понятным признакам, понимаешь, что неминуемый конец всё ближе и ближе, и спасения нет.
 
Соломону хотелось покинуть этот красивый город как можно быстрее. Они походили вокруг местного отделения «Бейтара»(1), потолкались возле какой-то большой синагоги, и Соломон понял, скорее, почувствовал, что Львов наполнен евреями, которые хотят куда-нибудь уехать.

Ехать было некуда. В Европе и в Америке сейчас никто не хотел их принимать. То, что происходит с евреями в Германии, Ледерман очень хорошо знал от Макса Лёве, своего давнего, (ещё по Лейпцигской юности), и близкого друга. Макс считал, что скоро Европа погибнет. Речь не шла о евреях, но о европейской цивилизации вообще.

Вернуться в Эрец Исраэль?(2) Он мог туда въехать, но девочка - нет, ведь формально она ему никто. Англичане теперь никого в Палестину не впускали. Существовала, конечно, нелегальная иммиграция, но это было слишком рискованно. Он, потерявший двух детей, никогда бы не подверг опасности свою золотую прекрасную девочку.

Между тем, как заметил вдруг Соломон, они уже несколько минут стоят перед витриной туристического агентства. Ноги сами привели его к этому высокому новому зданию. «Какая ирония»! – подумал он.

Внутри помещения никого не было - агентство было закрыто. С удивлением Соломон заметил в комнате на стене бело-голубой плакат с океанскими лайнерами: «Через океан за четыре с половиной дня»! Этот плакат был нарисован им самим ещё в Праге, в рекламном бюро Макса Лёве, несколько лет назад. Заказ Макс нашел в Германии, у немецкого Ллойда. «Неужели их еще печатают»? – подумал Соломон, - плакат выглядел новым, не выцветшим. Вплотную к стеклу витрины стояла большая модель океанского парохода. Хавале, совершенно зачарованная, смотрела с изумлением и восхищением на маленькие лесенки, шлюпочки, иллюминаторы и спасательные круги, водя пальчиком по стеклу, видимо совершая мысленную прогулку по палубе. «Надо будет купить ей игрушки и какие-нибудь книжки с интересными, подробными картинками», - сообразил Ледерман, вспоминая, как в детстве часами разглядывал микроскопические домики, сады, фабрики и заводы с трубами, нарисованные на принадлежевших отцу акциях компании «Шнейдер - Крезо».

-------------------------------------
(1) Одна из международных сионистских организаций
(2) Землю Израиля (иврит).


***

- Дейн тохтер ис зеер шейн! - послышалось сзади.
- Аданк.(3)– «Интересно, он со спины понял, на каком языке со мной говорить»? – подумал Ледерман, оборачиваясь. Перед ним стоял приятного вида господин в дорогом широком пальто американского фасона, и в мягкой шляпе. Видимо он только что вышел из здания, рядом с которым стояли Ледерман и девочка. Слева и справа от входных дверей висело не менее дюжины табличек адвокатских и торговых фирм.

- Я знаю, кто вы и как вас зовут, - неожиданно по-русски сказал приятный господин. Для Ледермана русский язык был родным, так же как идиш, для симпатичного господина, - по-видимому, тоже. Соломон не говорил по-русски уже давно, и совершенно не ожидал сейчас услышать русскую речь. Господин, слегка дотронувшись маленькой рукой в перчатке до шляпы, представился:
- Бруно Таннер.
- Вы следите за мной?
- Ведь вы сами сюда пришли, не так ли? Я же - здесь работаю, в этом здании. Но если говорить в более широком смысле - то да, следим.
- Следим, значит, вы не один - кто же вы такие?
- Ваши друзья.
- Что это за друзья, о которых я не знаю, и которые за мной следят?
- Постепенно вы это узнаете, сразу всего не объяснишь, - Таннер улыбнулся самым дружелюбным образом, слегка прищурив глаза. Он был очень обаятелен, хотелось немедленно довериться ему, понравиться, заслужить его одобрение. Ледерман чуствовал это, и даже мог бы ещё вчера поддаться очарованию Таннера. Вчера, но не сегодня. За прошедшие сутки Соломон изменился, стал как будто старше, или может быть мудрее. К нему пришло новое чувство - он стал лучше видеть. Не острота зрения его улучшилась, но пришло видение сути вещей. Сути предметов, механизмов, растений, людей, мест. Объяснений этому он не искал, просто доверялся. «Внутренняя суть» Бруно Таннера была очень нехороша, даже не хотелось заглядывать глубже, но сейчас Таннер действительно был на его, Соломона, стороне.

- Чего вы хотите, господин Таннер?
- Чтобы вы и ваша дочь уехали отсюда и жили в безопасности - того же чего и вы.
- И?
- И у вас есть три возможности. Каждая чем-то и плоха, и хороша. Первая – Палестина, вторая – дальние страны: Аргентина, Уругвай, Куба, третья – СССР. Все плюсы и минусы вы знаете сами. Я советую вам выбрать третью возможность.
- СССР? Но я совершенно не собираюсь возвращаться туда! Да это и невозможно, я был выслан из страны после ареста в двадцать четвертом, как сионист.
- Вас не высылали, вам предложили уехать – это не одно и тоже. Я видел все документы по вашему делу. Я их уничтожил, так что ничего этого в вашей жизни не было.
- Что же тогда в моей жизни было?
- Последние пять лет вы были активным членом Чехословацкой коммунистической партии. Я имею в виду подлинную, сталинскую компартию, под руководством товарища Готвальда.
- Что?!
- То, что вы слышали. И соответствующие документы у меня есть, абсолютно настоящие. Сейчас компартия Чехословакии запрещена - вы получите политическое убежище, девочка сразу будет записана вашей дочерью, у неё будет метрическое свидетельство. «Вчера ещё было рано, а завтра будет поздно», - улыбнулся Таннер.(4)
- Я знаю о том, что происходит сейчас в Советском Союзе, я получал известия время от времени, сначала от матери, потом от старшего брата, но самое ужасное написал мне недавно мой младший брат из Палестины, у него больше связей с Россией. Все мои родные репрессированы: брат в заключении, муж сестры расстрелян, она сама и дети - неизвестно где. Вы предлагаете мне эмиграцию прямиком в тюрьму?

Ледерман непроизвольно обнял Хавале и прижал к себе. Она на секунду обернулась, и улыбнувшись ему, продолжила изучение парохода.
- Это правда, ваш брат находится в лагере, но ваша сестра и её дети живы, и они на свободе, хоть и в стесненных обстоятельствах. С вами же ничего не случится, вас никто не тронет. Да ведь вы и сами это прекрасно знаете, вы это чувствуете.

Соломон неожиданно понял, что это - правда, что всё так и будет, и это не гипноз Таннера, он сам совершенно ясно это видел в своем будущем.
- И кстати, вы поможете брату и сестре, спасёте их, – сказал Таннер.
- Я? Каким образом? Я всего лишь художник и печатник, литограф…
- Не только. Вы знаете, и умеете гораздо больше.
- О чём это вы?
- Как звали генерал-князя Чингиз-хана? - быстро и неожиданно спросил Таннер.
- Губайдулла Жангирович.
- Откуда вы знаете?
- Он был другом отца, - не задумываясь, ответил Соломон, и буквально остолбенел от собственного ответа. У его отца, Эфраима Ледермана, не было, и не могло быть друга - генерала или князя! (И что это за название такое - «генерал-князь», да ещё и Чингиз-хан). Но откуда-то из глубин памяти вдруг выплыло лицо этого человека, Хаджи Губайдуллы, приятное и усталое, с бородой военного образца. Глубоко потрясенный, Ледерман молчал.

- Позвоните мне завтра после обеда, в три, - я привезу вам документы. В Советском Союзе завтра праздник, годовщина Революции – 7 ноября. Посольство в Варшаве будет закрыто, вы попадёте туда послезавтра. Если решите поступить по-другому, что ж, ваше право. Многие судьбы сложатся иначе. Но меня вы все равно ещё встретите, в любом случае, - Таннер улыбнулся, но его небольшие темные глаза оставались серьёзными и пристальными.

Он протянул Ледерману визитную карточку. На белом картоне мелким шрифтом было написано: Bruno Tanner. Export - Import. Был так же адрес и телефон.

----------------------------------
(3)- У вас очень красивая дочь!
   - Спасибо (идиш).
(4)  Таннер прав. Компартия Чехословакии активно протестовала против Мюнхенского соглашения 1938 г., и была запрещена правительством в октябре 1938 г. Многие её члены эмигрировали, в основном в СССР. Однако после подписания пакта Молотова-Риббентроппа в 1939 году, эмиграция прекратилась.


***

Соломон сказал дежурному у посольства в Варшаве, что он - Соломон Ефремович Ледерман, и его ожидает в консульском отделе товарищ Агапов. Он делал всё так, как сказал ему Таннер. Тот предупредил: «Не задавайте лишних вопросов, вообще не говорите лишнего. Вас, наверняка, тоже ни о чем спрашивать не будут».

Расставаясь с Таннером, Ледерман спросил того без слов, только глазами: «Ведь за всё это мне придется заплатить»? Так же беззвучно, глядя тёмными непроницаемыми глазами прямо в голубые, выбеленные солнцем глаза Соломона, Таннер ответил: «Конечно, ты и сам знаешь, чем». А может быть, это лишь почудилось Соломону?

К воротам посольства вышел служащий и проводил Соломона и Хавале внутрь. Они долго шли по коридору, не встретив ни души. Провожатый открыл коричневую дверь с табличкой «Агапов Н.Н.» и пропустил их вперед. В комнате за столом сидел человек в сером костюме с аккуратным ежиком светлых волос. На столе справа и слева от него стопками лежали картонные папки, над столом висел черно–белый фотографический портрет Сталина. Агапов поднял глаза и кривовато улыбнулся:
- Товарищ Ледерман, проходите, садитесь пожалуйста, - он указал рукой на два стула, стоящие около стола, и ещё раз улыбнулся – на этот раз - девочке. У Агапова были влажные губы и выпуклые серые глаза с водянистыми радужками и желтоватыми белками.
- А мы вас ждем – он откашлялся – документы при вас?

Соломон просмотрел ещё вчера документы, которые привез Таннер. Там были характеристики и его партийный билет – всё на чешском языке и с подписью Клемента Готвальда. Он изучал их при ярком свете лампы и его внимательный взгляд художника и типографа не заметил ничего подозрительного. Документы были на вид самые настоящие и не новые.
- Вот документы, товарищ Агапов, - сказал Соломон, протягивая конверт.
- Прекрасно! Сейчас мы их подошьем... Вы заполните пока анкеточку, Соломон Ефремович, потом фотограф вас сфотографирует, и в течение часа сделаем вам синий паспорт, служебный, как сотруднику Коминтерна...сдавать его не надо, - понизив голос, сказал Агапов, - он останется, так сказать, при вас. Потом вид на жительство в СССР – до получения внутреннего, так сказать, паспорта, вам оформим, а дочка ваша получит временный документ - там поменяете на метрику. Вы получите жилплощадь, - он поднял палец, – в Москве! И работу соответствующую, так сказать...ну, сначала займётесь оформлением бумаг, и по партийной линии там...товарищи вам помогут. Да, и на вокзале вас встретят. Товарищ Готвальд вас очень, очень ценит за твердую сталинскую линию! Такие люди нам сейчас ой, как нужны!

В дверь постучали:
- Николай Николаевич, пришел фотограф.


***

В анкете своей дочери Евы, в графе «мать», Соломон написал имя жены: Ребекка Самуиловна Ледерман. Дойдя до даты рождения, он на мгновение задумался.

За прошедшие три дня Соломон осторожно пытался спрашивать Хавале о её прежней жизни, но она или не помнила, или не хотела говорить. Единственное, о чем она вспоминала и говорила с удовольствием, – так это о лете: она помнила лето у дедушки. Соломон решил, что День Рождения у неё должен быть непременно летом, и выбрал самый долгий день в году. Он написал: родилась 21 июня 1935 г. Место рождения: Прага, Чехословацкая республика.


***

За вагонным стеклом была уже Россия; совершенно не изменившаяся за годы, бесконечная, с низким серым небом, и очень далеким горизонтом. Шел снег. Ледерман давно докурил, но всё ещё стоял в коридоре, глядя за окно.

Хавале в купе проснулась и долго смотрела на снег, падающий с неба, а потом снова уснула. Ей приснился её дедушка, ребе Иссахар Дов-Бер. Он сидел на скамейке, или на бревне там, за окном, в снегу. Вокруг него были высокие голые деревья. Дедушка был в пальто, и у него была огромная борода.
- Зейде(5), ты настоящий, живой?
- Конечно, мейдале(6), ты же со мной говоришь.
- Почему же ты меня не нашел?
- Я тебя нашел.
- Разве тате(7)– это ты?
- Нет, но он – от меня. Я сам тоже к тебе ещё приду, - улыбнулся дедушка. Хавале тоже улыбнулась и сказала:
- Приходи скорей, я тебя буду ждать!

------------------------------------------
(5)Дедушка (идиш).
(6)Девочка (идиш).
(7)Папа (идиш).