Черная дыра

«- Пожалуй, это еще не конец, как-то все слишком убого и неполно,»
С Достовалов «Репетиция»


Олег Сенатов

Черная дыра

Астахов и раньше замечал, что в протекании его жизни происходят какие-то медленные, но важные перемены, но они стали особенно заметны после того, как он был бесцеремонно  вышвырнут с предприятия, на котором прошла вся активная часть его жизни. Сначала казалось совершенно естественным, что его память не сохраняет почти ничего из нынешнего времени, будучи погруженной в события, которые предшествовали его изгнанию из института – ведь там кипела живая жизнь, связанная с большим объемлющим его миром, а Астахов ныне довольствовался ее эрзацем, тратил свое время и энергию впустую, занимая себя обдумыванием внутренней и мировой политики, в которой ничто от его мнения не зависело, чтением разнообразной литературы, расширявшей его кругозор, который было негде использовать, ознакомлением с современным искусством, приверженность к которому все больше его маргинализировало. Неудивительно, что вся эта его нынешняя «деятельность», лишенная конкретных целей, не могла оставить в памяти таких же следов, как востребованная обществом работа.
Тем не менее, со временем он начал замечать, что память о последних годах, проведенных в институте, тоже начинает размываться, что он уже забыл фамилии некоторых сослуживцев, что начал путаться в подробностях институтских дел, в которые когда-то был страстно вовлечен, что, подчас, не мог вспомнить даже некоторые технические понятия, которые были раньше повседневным инструментарием его профессии. И Астахов понял, что зона забвения расширяется, уже не различая характера стираемого ею материала.  Сначала он находил утешение в том, что, несмотря на размывание памяти о последних годах работы, когда его перевели на вспомогательные роли, годы его расцвета, когда он был руководителем крупнейшей темы, по-прежнему Монбланом сверкали в его памяти, - это могло свидетельствовать о том, что память сохраняет только значительное, а  ненужная мелочь безжалостно стирается – и, слава Богу! Но когда он принялся за мемуары о тех славных годах, то за сверкающим фасадом обнаружил зияющие лакуны, а под пристальным взглядом все здание зашаталось и рассыпалось, оставив в его руках какие-то жалкие остатки воспоминаний.
И Астахову стало страшно: ему показалось, что он стоит в центре равнины, окруженный зоной стремительного опустошения, куда с периферии его памяти вбегают, чтобы навсегда в ней исчезнуть, воспоминания обо все более отдаленных временах. Пока что он еще мог ностальгически погружаться в годы, когда начиналась его карьера. Нужно было что-то срочно предпринимать. И Астахову пришла в голову такая идея: в ближней памяти нужно возвести защитный барьер против забвения, заполняя пустоту самым качественным материалом.

В центр деятельности Астахова был поставлен план. День был расписан по часам.
6.00 Подьем
6.00 – 6.30 Душ, завтрак
6.30 – 8.00 Чтение литературы по списку №1
Список №1 включал, например, книги: Уильям Мак-Нил «Восхождение Запада»; Дуглас Норт «Насилие и социальные порядки»; Борис Гройс «Политика Поэтики»; Славой Жижек «Чума фантазий»; Фридрих Ницше «Черновики и наброски»; Сьюзен Сонтаг «О фотографии»; Жак Деррида «Поля философии», Фредерик Джеймисон «О культурной логике позднего капитализма», и т.п.
8.00 – 10.00 Чтение литературы по списку № 2
В список № 2 входила литература на немецком языке, например: Франц Кафка «Процесс» и «Замок»; Йозеф Рот «Могила в церкви Капуцинов», Томас Манн «Волшебная гора».
10.00 – 12.00 Чтение газеты, просмотр новостей в Интернете.
12.00 – 12.30 Обед
12.30 – 13.00 Составление плана на текущий день.
13 00 – 20.00 В этом временном интервале проводились следующие мероприятия:
 - Просмотр артхаусных фильмов по списку, например: Эрих Зайдль «Рай. Вера», «Рай. Надежда», «Рай. Любовь»; Федорченко «Небесные жены луговых мари»; Ким Ки Дук «Пьета»; Вим Вендерс «Пина. Танцующие мечты»; Питер Гринуэй «Гольциус и пеликанья компания»; Кира Муратова «Вечное возвращение»; Сигарев «Жить», и т. п.
 - Посещение выставок современного искусства, например: Ребекки Хорн, Марины Абрамович, Георгия Пузенкова, Леонида Тишкова, и многих других, не говоря уже о просмотре московских Биеннале.
Составление кратких комментариев увиденного и прочитанного.
План формировался очень жестко, без промежутков. Для чтения в транспорте были составлены списки № 4 и № 5.
Список № 4 - литература на английском языке, например: Босуэлл «Жизнь Сэмуэла Джонсона»; Томас Кэхилл «Тайны Средних веков»; Кингсли Эмис «Выбирай девушку себе под стать»; Элиа Казан «Соглашение» и т. п.
Список № 5 – литература на французском языке, например: Шарль Пеги «Полное собрание поэзии»; Альбер Камю «Падение» Жан Жироду «Пьесы».
20.00 – 21.30 Ужин, вечерние телевизионные новости.
21.30 – 00.00 Чтение литературы по списку № 6 – на итальянском языке, например: Джованни Спадолини «Годы больших перемен»; Габриэле д`Аннунцио «Ноктюрн»; Данте Алигьери «Ад»; Луиджи Пиранделло Новеллы.

Теперь жизнь Астахова обрела смысл: нужно было до предела использовать невосполнимый ресурс: астрономическое время. План не только подлежал неукоснительному выполнению – его было желательно перевыполнить, вбив в каждый образовавшийся промежуток посещение какой-нибудь дополнительной художественной выставки, срок экспонирования которой истекал, или посмотреть незапланированный фильм, на который вышла положительная рецензия от уважаемого критика.
Астахов постоянно находился в состоянии умственного и нервного напряжения, которое создавало у него иллюзию продуктивного умственного труда, и отвлекало от панических мыслей, но, когда он пытался оценить, удается ли ему выполнить главную цель – заполнить пустоту ближней памяти, то малость результата не могла не разочаровать: почти все, что он прочитывал, смотрел в кино или на выставках, очень быстро и бесследно забывалось.
Так, уже через год после прочтения какой-нибудь книги он не только не помнил ее содержания, но даже сам факт ее прочтения устанавливал, исходя из наличия своих карандашных пометок на полях. Из множества просмотренных фильмов в мозгу застревали только отдельные безымянные фрагменты, которые, блуждая по его памяти, беспорядочно совокуплялись друг с другом, что  порождало немыслимую путаницу. Если зрительные образы произведений искусства благодаря зрительной памяти еще как-то сохранялись, то имена их создателей забывались напрочь.
Со временем ситуация все ухудшалась. Астахову пришлось отказаться от больших романов, так как, заканчивая его чтение, он уже не помнил, что было в начале. Если раньше, забыв какое-нибудь слово, и дав памяти задание на его поиск, он получал ответ через десять минут, то теперь ответ приходил лишь на следующий день.
Когда Астахов бросал взгляд на передний край обороны долговременной памяти, то и там обнаруживал значительные подвижки: вместо первых лет профессиональной деятельности в зону ускоренного забвения теперь вступали его студенческие годы. Переместится в них можно было без труда: по дороге  ничто им больше не мешало. Теперь Астахов в своих воспоминаниях уже не бился над карьерой, а жил беззаботной студенческой жизнью, перемежавшейся более или менее удачными сессиями, участвовал в веселых пирушках, ухаживал за девушками, занимался парусным спортом.
Это была не худшая часть его биографии, но когда к линии фронта придвинулась угрюмая школьная пора, Астахов опять запаниковал. Он решил еще «наддать жару». Чтобы увеличить скорость загрузки, Астахов обратился к методикам быстрого чтения: окинув страницу общим оценивающим взглядом, он старался найти в тексте узловые точки, и читать вокруг них, то удаляясь, то приближаясь вдоль строк. Схожую методику он стал применять и на выставках. Придя в выставочный зал, он сначала быстро обегал экспозицию, наметанным взглядом выхватывая самые интересные артефакты, и затем ограничивал себя подробным знакомством только с ними. План стал выполняться быстрее, умственное напряжение выросло, что было совсем неплохо, так как отвлекало от навалившихся воспоминаний о тягомотине школьных будней, о жалком положении физически слабого ребенка, которого не бьет только ленивый.
Но никакая спешка, никакая интенсивность занятий не помогала в главном: слепое пятно, в котором помещался Астахов, продолжало беспощадно уничтожать долговременную память, и вот его край уже добрался до детства. Конечно, там было много ярких, счастливых минут, но из него на Астахова наезжал огромный и мрачный шестиэтажный дом в Малом Козихинском переулке, где прошло детство Астахова. Его стена выражала жесткую непреклонность мира, круто взмывая вверх под взглядом Астахова – ребенка, когда, стоя на тротуаре, он, задрав голову, старался увидеть окно комнаты на шестом этаже, где он жил, которое было отмечено выставленной через форточку жестяной трубой печки-буржуйки.
Если войти внутрь дома, в нем обнаруживалась гулкая лестничная клетка, освещенная слабым наружным светом, проникавшим через расположенный на крыше остекленный фонарь, по которой Астахов некогда бежал вниз с каким-то слабым, жалким  криком: «Скорей! Скорей!», чтобы призвать людей на помощь родителям, с которыми вступили в драку соседи по коммунальной квартире; там наверху лестницы была входная дверь с белой эмалированной накладкой, на которой стояла  цифра «22». За дверью чернел коридор, в котором первая дверь направо вела в комнату, где жила семья Астахова; в ней были два окна, крест-накрест заклеенные бумажными лентами, над которыми были подвешены рулоны плотной черной бумаги – занавеси светомаскировки; там был украшенный лепниной потолок с разноцветными разводами от весенних протечек крыши, а к дверной раме был прикреплен черный репродуктор, вещавший: «Передаем сводку Советского информбюро».
Астахов понял, что никакое чтение ему уже не поможет, когда услышал ласковый голос матери: «Сыночек, кушай кашку! Съешь эту ложечку за маму!»

Февраль 2014