Просто хорошее кино - девять

               
     Как человек классический я никак не мог пройти мимо таинственной фигуры Иван Яковлевича из сумасшедшего дома, куда к нему и ездили советоваться Бальзаминовы и их соседи, личность крайне непрорисованная бессмертным комсомольцем Островским, по непонятным причинам оставленная далеко за скобками, в отличие, например, от Аркаши Счастливцева, также проходящего пунктиром по паре пьес, но невероятно раскрывшимся на пароходе Паратова, словно бутон лилии под хмурым и неприветливым северным Солнцем, прямо - таки требующим у меня переоформления сказочки " Бульдозер и мох ", подсовывая знаменательные фоточки с покрытыми какой - то чорной парховитостью головками аборигенов Северной Америки и своей длинной сугорбленной спиной, всегда вызывавшей у меня мистический трепет и нежную жалость, сам не знаю, почему, но я часто представлял, как целовал бы ее разбитые многочасовыми матчами ноги, гудящие напряжением и болью, гладя спину невесомыми прикосновениями моих длинных аристократических пальцев, самыми подушечками, сверху вниз и слева направо, кругами и по диагонали, заставляя ее счастливо ежиться и вздрагивать, закрывать столь схожие по цвету с моими, точно мы были братом и сестрой, глаза, мурлыча довольной кошкой, свергнувшей императрицу всех котов Витухновскую  с ее сакральной табуретки Кусумды всея Руси, куда она была усажена доброхотистыми почитателями умершего еще в девяностых таланта, блеснувшего ослепительной вспышкой гладенькой атласной попки Диты фон Тиз, опустившей непринужденно резкую Надьку и даже котов компьютерных технологий ушлых хакеров - синхронистов ЖЖ оставившей за бортом " Беды ", утерявшей у пирса Броснана пару первых буквиц, стащенных тельняшистой и носастой Миллой, агентессой и мамой моих будущих поклонниц, уже сейчас усиленно изучающих русский, дабы не зависеть от таланта переводчиков, настолько разных, что Алиса Лиддэлл представала то потасканной травести Саффолских утренников притона " Последней надежды ", то малограмотной и тупой девочкой, сующей нос не по предназначению, хотя и есть отверстие заднего прохода Гумберта Гумберта, а то и явно рязанской яркой, обтачивающей рожки - панты о раскидистую клюкву генеалогического древа Ганнибалов, всех нае...х одной только рожей безмозглого Безрукова, зафаловавшего Снаткину в Наташеньки Гончаровы с непринужденностью бухого кондуктора транспортного цеха, укравшего мотор у Петренки, скинувшего с самолета, забаловавшего курсом, Петренку и ударившего посохом о дверь Петренки Кононенки, лохмача Доренки и цымбаларя трехногого Онопки.
     Так вот, моя пригладившая волосы для более успешного водружения короны блондинка, Иван Яковлевич. Само наименование говорит о многом, если не сказать меньше. Иван - имя достославное, древнееврейское, как и мое, пришедшееся на российскую почву с окончательностью земляного яблока тартуфеля, вызывавшего уланские бунты поротых драгунами яицких казаков, польского напитка водки, оспаривающего пальму первенства у шконки каторжанского приоритета двух зол, из которых выбирать надо пулю в затылок, как наиболее милосердное и быстрое решение затянувшегося вопроса, китайских пельменей, сибирским превосходством доказующих бескрайность лимитов русскости и рукосуйности, конечно, грузинского чая, коричневатой чепухой запорошившего глаза Анны Ярославны, плачущей слезами горькими над остывающим телом пророческого коня, никогда не возившего князя, лишь раз за свою долгую жизнь самозванно присвоившего это наименование, что предсказуемо и печально донельзя было отмечено Аскольдом и Диром у полузатопленных причалов Бахчисарая, вотчины Джучидов на службе Телемаха Италийского в сорок первом году двадцатого века. Яковлевич - это сложнее. И неприятнее. Ведь Яша - это уже не просто какой - то там Иван, еврюга, ставший и превозмогший свои узкопрофильные интересы профессора Сатановского, вжимавшего пузом итальянского патриота Соловьева ужасной истиной, нескрываемой, за что отдельная благодарность эксперту с государственного тиви ( впрочем, давно это было, может, и поменялся парадигм, не знаю, лет семь не включал этих гадов ), а Яков, упорный и закоснелый иудействующий единоличник, отвергающий людей доброй воли с пренебрежением короля треф, имеющего за спиной плотное каре из пяти пешек и Шестого флота, подземных боеголовок академика Хейфица и блистательного ума своих сынов и дочерей, будто генетически и эволюционно противопоставивших себя всему атавистическому миру животных Дроздова твердейшей верой в правоту и свет истины, чему, право, да и лево тоже, стоило бы поучиться у перешедших унтерменшский порожек бессловесных агнцев, утвердившихся недрожащей ногой на своей земле, гадский Яков, сводивший с ума маленького Алешку Пешкова кожей и ассоциациями с буфетным ассортиментом " Ласточки ", этой гетеры с двумя колесами, бороздящей Волгу матушку реку наперекор расписным челнам и бумажным корабликам Чойболсана, пускаемых на каждую Пасху с отрогов Памира, откуда и берут свое начало и конец все реки и даже озера мира, что тайное и оглашению не подлежит, что бы там не пыталась инсинуировать рыженькая и невероятно секси Аннушка Чапман.
     И вот у такого Яши нарождается сын, наименованный не Авессаломом, что было бы объяснимо и актуально, но Иваном, как Чонкин. И попадает он в сумасшедший дом. И ездят все к нему советоваться. Причем, исходя из слов матушки Бальзаминова, лишь в случаях крайних, не терпящих никаких, когда эшелоны и выхода нет. Короче, самый крайняк этот Иван Яковлевич из сумасшедшего дома.
     И на этом сказочка заканчивается, любовь моя Элина, маленькая и светленькая, лишь один раз обломавшая меня тупой рожей, достойной вашего хохла Зеленского мудака, закозлинного фаната очень большого тенниса, когда все книжки ложутся на фуфаечку кучей и поджигаются Катериной Суицид, отмечающей днюху дважды, что верно и в целом правильно, потому что и сказать - то больше нечего.
    И в знак моей любви, любви собачьего человека, полюбившего раз навсегда совсем, как выражался ушастый любитель декохта из нумеров для проезжающих, лечивший болезни яичным мылом и купцами с притоков Угрюм - реки, не будет здесь ни товарища Суслова, ни пионера Суркова, ни здоровяка в пижаме с нашитыми маршальскими лампасами, даже очередного величайшего режиссера эпохи безвременья и плохого кино, плохих книг, гадких спектаклей, бурь в пробирке, никакого искусства и культуры, ставшей мультур не по вине пришедшего на осколки Мединского, мотыля и осетра, с докладами и неоправданно - буйным оптимизмом тоже не будет. А будет единственное в своем роде просто хорошее кино девять, своей необычностью вставшее в редкий ряд поздравлений заранее и для Диты фон Тиз со светлым и святым днем девятнадцатого апреля любого года, начиная с восемьдесят седьмого, когда, в большом отличие от дня сегодняшнего были и кино, и книги, и спектакли, но более всего : была исчезнувшая куда - то в провал пассионарности Гумилева надежда на скорый рассвет, что так никогда и не наступил на моей странной Родине белых слонов и розовых зайцев.