Умри!

Олег Сенатов

Умри!

Это уже стало совершенно невыносимым! Теперь, когда я полностью исключил возможность засыпки в магнетрон порошка окиси алюминия, эти суки принялись за мои измерительные приборы! В отличие от магнетронов, которые на ранних стадиях изготовления можно убирать в запертый на ключ шкаф, а, когда они достигают своих окончательных габаритов – полтора метра длиной и двадцать сантиметров в поперечнике, - пеленать в большой кусок полиэтиленовой пленки, поверху туго обматывать пленку бечевой, бечеву завязывать, а узел, пользуясь личной печатью, опечатывать пластилином, измерительные устройства – громоздкие установки размером с большой письменный стол – оградить от вредителей технически невозможно.
Еще и дня не прошло, как я, провозившись целый день в поисках причины неисправности панорамного измерителя частотных характеристик (в просторечии – «панорамы»), прибор починил, а сегодня опять подходит ко мне Сапрыкин – высокий густоволосый задумчивый заводской инженер, которому я передаю производство «Бересклета» (шифр моего магнетрона), и говорит: «Панорама не работает». - «Как не работает? Вчера работала» - возражаю я, и снова принимаюсь за поэтапную проверку измерительной схемы. На этот раз причину отказа удается выявить быстро: один из разъемов, которым можно пользоваться только при настройке, и который жестко фиксируется по ее окончании, оказался установленным неправильно, - так, что контакт отсутствовал. При фиксации неправильного положении разъема пришлось применить такое большое усилие, что его центральный проводник согнулся. Преднамеренность этого действия была очевидна!
Люди, долго проработавшие рядом друг с другом, прекрасно знают, кто на что способен. Я тотчас же вспомнил, что на моей панораме пять лет назад был украден рефлектометр, а вместо него установлен другой, неисправный, а еще семью годами раньше из тумбочки украли переходное устройство. После той кражи, пройдя по залу, я смог убедиться, что панорамой устаревшего типа, такой же, как у меня, пользуется только Палкина, сотрудница соседнего отделения. Однако связываться с этой наглой склочной бабой я не стал – себе дороже. Кроме того, я вспомнил, как однажды, когда после окончания рабочего дня я в пустом сборочном зале сидел на карауле возле полусобранного «Бересклета», чтобы никому не позволить в него ничего насыпать, в зал вошла, было, Палкина, но, едва заметив меня, быстро подалась назад, закрыв за собой дверь, и больше не появлялась.
Поскольку Палкина была приятельницей Козулиной, мне сразу стало ясно, что именно она по поручению последней вывела из строя мое основное орудие труда - панораму. Мною овладело бешенство: сколько еще можно терпеть этот беспредел - то порчу деталей магнетрона при помощи зубила, молотка и бормашины, то намазку на внутренние поверхности магнетрона или  засыпку внутрь него убийственно действующей грязи, а теперь - ежедневную порчу моей незаменимой старушки панорамы! Подчинившись непреодолимому порыву, я решительно направился на участок электродинамических измерений и подошел к столу, за которым Палкина сидела рядом со своей подругой – Радимовой, по разительному контрасту со своей напарницей, женщиной скромной и богобоязненной. «Можно Вас на минуточку?» - обратился я к Палкиной. Выражение ужаса, промелькнувшее при этих словах на лице Радимовой, было лучшим доказательством правильности моего умозаключения. Отведя Палкину в сторонку, я, глядя в ее  некрасивое стертое лицо, с которого никогда не сходило выражение агрессивной озлобленности,  гневно произнес: «Если ты мне еще раз сломаешь панораму, я тебе морду набью!» И, чтобы ей было ясно, что я трезв, и в здравом уме, добавил: «Будешь тогда жаловаться в Европейский суд по правам человека». «Кто вам дал право говорить со мной на «ты»?» - завизжала она, побежав жаловаться своей начальнице Богаевой. Когда мое возбуждение спало, глядя издалека на Палкину, лающим голосом что-то вдалбливавшую неохотно ей внимавшей Богаевой, я понял, что ничего своей угрозой не добился. Они работают на пару: пока Палкина делает свое грязное дело, Радимова стоит у входа в рабочую зону (куда можно войти только через единственный вход) с мобильником, чтобы предупредить о моем приближении. Таким образом, я никогда не смогу застать Палкину в момент совершения диверсии – моя панорама обречена на постоянную неисправность.
Против партизанской войны, как известно, есть только одно средство: вывести из строя полевых руководителей, а это в данном случае - Козулина. И я решаю довести дело до конца сегодня же – ведь завтра мне предстоит уйти в отпуск и отправиться в туристическую поездку. Я вышел из производственной зоны, прошел неосвещенным коридором, и толкнулся в дверь комнаты, где у Козулиной рабочее место– дверь была по обыкновению заперта. «Как всегда, отсутствует» - подумал я с досадой, боясь растерять весь свой запал. Но тут мне повезло, из-за угла появилась Козулина, и не спеша, размеренным шагом, пошла по коридору навстречу мне. Я встал ей поперек дороги. Удивленно подняв свое обрамленное русыми локонами, круглое, полное, с уже наметившимся вторым подбородком, но еще гладкое лицо, и уставившись на меня своими выпученными от привычки к постоянному кокетству, а сейчас просто бессмысленными, пустыми глазами, и разглядев в темноте коридора выражение моего лица, Козулина попятилась, а я на нее наступал, пока не загнал в угол. И тогда я ей тихо, но с большим внутренним напряжением сказал: «Если ты, сука, организуешь еще хотя бы одно вредительство, то я твою машину так изуродую, что тебе на ремонт не хватит всех тех денег, что тебе за это платит Мясорубов! И передай своей начальнице – кошелке климактерической, - К;ничкиной, что я и на нее управу найду!» Козулина не вымолвила ни слова. Повернувшись, я ушел – направился в зону, чтобы отменить все те указания, которые надавал Сапрыкину; уходя в отпуск, я просил его каждый день так же тщательно упаковывать находящиеся в работе магнетроны, как это делал я. «Можете магнетроны не опечатывать - я принял свои меры» сказал я с веселым самодовольством.
Теперь я хотел дать Козулиной понять, что мои слова следует принимать всерьез. Стоя у окна своей комнаты, я смотрел во двор, стараясь не пропустить момент ее выхода с территории. И вот она появилась в поле моего зрения вместе с приятельницей - Бужениновой – они медленно шли, разговаривая, потом остановились, и Козулина направилась обратно, но, судя по отсутствию звуков ее шагов у меня за спиной, в коридоре, в свою комнату не вернулась, а пошла на второй этаж, где сидит начальство, в том числе зам. директора по режиму Цветков. Там она пробыла минут десять, а когда вернулась, я пошел ей вослед. Пройдя через проходную, и бросив взгляд вдоль длинного ряда припаркованных машин, я сразу заметил еще не успевшую сесть за руль Козулину. Я подошел к ее машине – Шевроле-Ладе, и демонстративно, на виду уже сидевшей за рулем Козулиной, записал номер.

Когда десять дней спустя я явился на свой «Цикорий», кабиньщица в проходной сказала, что мой пропуск изъят, и сейчас для разговора со мной выйдет начальник отдела режима. По опыту прошлых лет я знал, что это – плохой признак, и ничего хорошего мне ожидать не приходится. Вскоре ко мне вышел режимный начальник – недавно назначенный на эту должность молодой парень, нацепивший, как Штирлиц для разговора с Борманом, темные очки.
«Вы разговаривали полторы недели назад с Козулиной, обвиняя ее во вредительстве, совершаемом по указке Мясорубова?» - спросил он меня тоном следователя.
Я сразу понял, что в отношении меня все уже решено, иначе этот допрос мне учинили бы не здесь, а на территории предприятия, - я был к нему готов, полагая, что мой начальник - Симаков - вынудит меня извиниться перед Козулиной, и инцидент будет улажен. Теперь оказалось, что дело приняло совсем другой оборот. Начальник, который находился сейчас в отпуске, решил меня выгнать чужими руками.
«Да, говорил, и готов повторить это Вам и любому, кто захочет меня слушать, потому, что мясорубовская мафия, пользуясь вашим попустительством, совершенно распоясалась!» - выпалил я, не обращая внимания на то, что сотрудники, скопившиеся в очереди перед проходной, удивленно на меня озирались.
«Подождите меня здесь, я должен обсудить проблему со своим руководством» - сказал импровизированный Штирлиц.
Ждать мне пришлось примерно с полчаса. Вернувшись, начальник отдела режима огласил вердикт:
«Сейчас вы в сопровождении сотрудника охраны пройдете в свою комнату, соберете личные вещи, и под конвоем будете выпровожены с предприятия, чтобы больше никогда сюда не возвращаться».
И действительно, вскоре за мной был послан охранник, знаками предложивший мне пройти через проходную и следовать за ним. Когда мы пересекали внутренний двор, к нам присоединилась начальница охраны, для своих пятидесяти лет моложаво выглядящая женщина, по слухам, весьма любвеобильная. Ее присутствие было оправданным – в обращении со мной могли возникнуть проблемы, для разрешения которых IQ охранника, что было очевидно с первого взгляда на него, был совершенно недостаточен. Зайдя вместе со мной в комнату, мои конвоиры бесцеремонно уселись, давая мне понять, что уходить не собираются.
«Вы что, так и будете здесь сидеть?» - спросил я начальницу.
«Нас так проинструктировали» - ответила она с легкой усмешкой, давая понять, что здесь не причем.
Я набрал телефон Цветкова, зам. директора по режиму.
«Иван Никифорович уехал, будет не скоро» - сказала начальница охраны.
Тогда я позвонил новоиспеченному Штирлицу; он оказался на месте.
«Если вы думаете, что после пятидесяти лет работы я могу разобрать свои бумаги за пять минут, то вы ошибаетесь. А присутствие караула способно только помешать справиться с этой работой достаточно быстро» - спокойно, с оттяжкой произнес я в трубку, после чего охранникам было велено удалиться.
Теперь я мог спокойно обдумать ситуацию.

То, что моя трудовая деятельность подходит к концу, стало ясно еще в тот момент, когда новый директор – Михальчук, придя на диспетчерское совещание, - я на нем присутствовал – заявил, что для него главная задача - избавиться от стариков, начиная с тех, кто старше семидесяти. Я не только попадал в эту категорию, но мое положение было отягощено тем, что в отрасли не было заказов на разработку новых магнетронов, а это была моя специализация. Я занимался производством единственного на предприятии магнетрона собственной разработки – «Бересклета», которое по ряду причин велось не на заводе, а в научно техническом комплексе.
Через полгода после своего назначения директор подписал приказ о передаче «Бересклета» на завод, и я понял, что после его освоения мне укажут на дверь. По этой причине, когда Симаков известил меня о том, что всем специалистам, кому минуло семьдесят лет, в обязательном порядке предложено перейти на работу по договору, я сразу согласился, и это было ошибкой. Я доверился Симакову, хотя для этого у меня не было никаких оснований.

Бывший зам. директора по науке Маслов назначил Симакова начальником научно-технического комплекса отчасти от безысходности – никто из начальников разрабатывающих подразделений не хотел занимать чисто управленческую должность, а Симаков, до того занимавшийся исключительно административной работой, согласился, а отчасти – с умыслом – чтобы перевалить на него всю рутинную деятельность, сохраняя за собой право решать все мало-мальски важные вопросы, в том числе, кадровые. Но, после того как Михальчук выгнал Маслова, и ликвидировал должность зам. директора по науке, фельдфебель Симаков оказался в роли Вольтера для той части предприятия, которая занимается разработкой.
Как опытный руководитель, да еще бывший военный, директор не мог не понимать, что на полковничьей должности держит сержанта, но это было ему удобно: - не снимая с такого начальника требования выполнения должностных обязанностей, его, когда надо, можно, фигурально выражаясь, послать сбегать за водкой. Понимая, также, что все научно технические вопросы могут решить руководители отдельных направлений, директор, выходец из военной среды, испытывал инстинктивную неприязнь к «яйцеголовым», и Симаков служил ему в качестве «прокладки». Руководителей отдельных направлений такой, не разбирающийся в технике, начальник тоже устраивал – его можно было игнорировать при решении всех вопросов, кроме трудовой дисциплины и противопожарной безопасности, выходя напрямую на директора. Больше всего они боялись назначения компетентного руководителя, личности крупного масштаба, игнорировать которого было бы уже невозможно.
Так, что Симаков устраивал всех, но он был абсолютно противопоказан мне, так как он давно выбрал меня в качестве козла отпущения за весь его рессантимент, вызванный чувством собственной неполноценности. Пока моя судьба находилась вне сферы его компетенции, я мог чувствовать себя уверенно, теперь же я полностью оказался в его лапах.

Начать с того, что Симакову не повезло с внешностью: среднего роста, тощий, с рахитичными тонкими ножками. Его лицо с молодости было старообразным, скопческим - бледное, морщинистое, со впалыми щеками и тонким, хрящеватым носом, над которым были зачесаны набок жидкие, но без проплешин, неопределенного цвета волосы. На таких лицах все решают глаза, но глаза у Симакова были просто провальные – они ровным счетом ничего не выражали. Когда, желая показать свое недовольство, Симаков «уничтожал собеседника взглядом», последний об этом даже не догадывался, недоумевая, - «что это он на меня вытаращился?» Одним словом, при первом взгляде на Симакова возникало представление о некоем «среднестатистическом гражданине», некоей пустой рамке, которую следует заполнить конкретным содержанием, о «человеке без свойств». Вступая с Симаковым в общение, собеседник далее только все больше убеждался в правильности своей догадки: он говорил стандартными газетными клише безусловно правильные, но абсолютно  банальные вещи. Его культурный горизонт был очень узок, так как детство прошло в разбросанных по всей стране военных городках, по которым вместе с семьей кочевал отец, строевой офицер,  – какая уж там культура! Симаков считал себя крупным специалистом, так как в его памяти в готовом виде хранилось немало специальных сведений. Ему было невдомек, что все, чем он располагает, содержится в справочниках, и обладание этой информацией для специалиста – лишь минимальный уровень компетенции, что для разработчика решающее значение имеет творческая деятельность – создание нового знания, которого нет ни в каком справочнике.
В результате по техническим вопросам ни разу в жизни ему не удалось высказать мало-мальски интересной мысли, что обрекало его на угрюмое молчание на заседаниях научно-технических советов. Как собеседник, он был абсолютно не интересен.
Женщинам он не нравился. Решив взять реванш, Симаков женился на настоящей секс-бомбе, воспользовавшись тем, что социально ущербная позиция матери-одиночки не позволяла ей быть слишком разборчивой, но, как об этом неоднократно и весьма красноречиво  свидетельствовал убитый вид Симакова, такое супружество принесло ему немало неприятных проблем.
Каждый человек, кто бы он ни был, нуждается во внимании, признании и восхищении окружающих. Каждый хочет, чтобы его любили, уважали, или, на худой конец, боялись. Наделенный здравым смыслом, Симаков понял, что у него нет для этого необходимых данных: у него заурядная внешность, он совершенно бездарен, скучен и не интересен. И он возненавидел всех, у кого присутствовали те качества, которых он был лишен, возненавидел тем сильнее, чем более другие были талантливы, остроумны или внешне привлекательны. Он бы всех передушил, вот только руки у него были коротки: судьбы представителей элиты всегда находились в руках тех, кто помыкал им самим.
 Когда пришел новый директор, Симаков увидел свой шанс, но он быстро растаял: обладающие большим жизненным опытом разработчики быстро установили прямой контакт с директором. Ему оставалось быть только благодарным зрителем той расправы, которую Михальчук учинил над частью элиты, но это не приносило полного удовлетворения: казнить и подвергать пыткам ему хотелось по собственному выбору.
Нельзя сказать, чтобы я не понимал, что мне грозит опасность, или не знал, что делать, но лезть к директору, чтобы напомнить ему о том, что у него тут имеется до сих пор еще не изгнанный старик, было, по меньшей мере, неразумно. И у меня не осталось другого выхода, как довериться Симакову, тем более, что он сам, как казалось, был заинтересован в том, чтобы освоение «Бересклета» на заводе прошло успешно.

 То, что я безо всякого сопротивления согласился перейти на работу по договору, что спокойно принял перспективу прекращение своей карьеры, по-видимому, взбесило Симакова: он жаждал увидеть меня раздавленным и униженным, и поэтому, невзирая на риск сорвать процесс освоения «Бересклета», воспользовался первым подвернувшимся случаем, чтобы удовлетворить свои садистские наклонности, устроив мне эту неожиданную экзекуцию.
Как мне теперь поступить?
Формально, для того, чтобы меня уволить, дирекция должна была меня за пять дней предупредить о том, что не нуждается в моих услугах. Согласно договору, я имел право беспрепятственно приходить на предприятие до начала следующей недели, когда вернется Симаков. Но разговаривать с ним никакого смысла не имело - этим можно было только увеличить полученное им удовольствие. Директор  - в отпуске, с ним не побеседуешь. «Нет, мысленно сказал я Симакову, за удовольствие надо платить, и ты заплатишь!» Я тотчас же написал заявление о том, что по собственному желанию прекращаю действие договора, и отнес его в секретариат.
Придя домой, я принялся за письмо Михальчуку.

«Уважаемый Григорий Викторович! Обращаюсь к Вам, как в последнюю инстанцию, так как остальные возможности прекратить обнаруженную мною деятельность, направленную против интересов предприятия, были мною испробованы, и не привели к положительным результатам.
В сентябре прошлого года  я на имя трех Ваших заместителей (по режиму, по качеству, и по производству), а также начальника научно-технического комплекса Симакова подал докладную записку, в которой сообщил, что на вверенном Вам предприятии уже в течение восьми лет существует конспиративная группа, организованная и управляемая руководителем малого предприятия «Гикея» Мясорубовым, состоящая из сотрудников нашего предприятия, часть из которых являются совместителями «Гикеи», а часть завербованы неофициально, которая в течение трех лет по настоящее время занимается диверсионной деятельностью, направленной, на разрушение производства магнетронов «Бересклет» (первые пять из восьми лет деятельность группы ограничивалась техническим шпионажем).
Основной состав группы и выполняемые функции следующие:
1. Кусачев В.В. – выработка предложений и составление технологии диверсий
2. Пророков Н. В.  – консультирование, снабжение химикалиями для диверсии.
3. Куничкина В.Н. – административное управление группой
4. Козулина Р.М. – вербовка исполнителей, снабжение их заданиями и контроль исполнения.
5. Гнаденштерн Д.И. – сбор информации, осуществление прикрытия
6. Агупеева Т А. – сбор информации, прямая связь с «Гикеей».
7.. Буженинова В.Н. – саботаж и порча деталей

Мясорубов, - он на год старше меня, - прошедший на «Цикории» путь от простого инженера до зам. директора по науке, десять лет назад позапрошлым директором был изгнан за конфликт интересов, выразившийся в беспардонном фаворитизме по отношению к выпестованному им малому предприятию – «Гикее». Привыкнув на «Цикории» командовать большим количеством людей, после своего изгнания он не мог ограничиться узкими рамками коллектива «Гикеи», стремясь сохранять свое влияние в социуме «Цикория». Пользуясь слабостью Симакова, как руководителя, он в первую очередь поставил под свой контроль то подразделение, которым Симаков руководил непосредственно.

Когда я писал письмо, это не было попыткой нанести удар по Мясорубову. Во-первых, я знал, что он

способен всех переиграть, и из почти любой ситуации выйти, неся, как охотничий трофей, победу в зубах.
 Во-вторых, будучи убежден в том, что чем крупнее масштаб личности, тем больше она может себе позволять, я признавал за Мясорубовым право на зону влияния в «Цикории». Я понимал, что, коль скоро он назначил себя «смотрящим» на нашей территории, то, по его понятиям, в последние годы я «много себе позволял», а именно: изменил, сделав ее более заметной, свою внешность: отпустил бороду, обрил череп; взял себе манеру непринужденного поведения, - высказываться вслух по любому поводу, шутить, к месту и не месту демонстрировать свою эрудицию, владение речью, умение рисовать, знание иностранных языков, и т. д. Но больше всего его возмущало то, что я увеличивал свою значимость за счет не соответствующего моему социальному статусу престижного потребления – позволял себе многочисленные зарубежные поездки, причем не в Турцию, что еще куда ни шло, а в Европу, Штаты, и т. п.
Я понимал, что после этого должен был стать мишенью гибельных ударов.

 Цель моего письма была другая.

Для выполнения диверсий были завербованы рабочие Беляков, Сурин и Куранов.
Далее  в служебной записке были описаны 5 установленных мою случаев вредительства, в результате которых окончательно вышли из строя 2 магнетрона, №3304, который не выходит на номинальную мощности, и № 3402, который окончательно вышел из строя никогда ранее не наблюдавшимся образом.

Все началось с порчи деталей. Я принес на диспетчерское совещание деталь, геометрия которой была вручную, при помощи бормашины, изменена. Если бы я ее, не заметив, пропустил, магнетрон вышел бы в брак, не подлежавший исправлению. Глубокомысленно деталь осмотрев, Симаков убрал ее в свой сейф, не организовав никакого расследования. Всем присутствовавшим на том совещании сразу стало ясно, что такие действия будут и впредь оставаться безнаказанными.
Потом в производстве «Бересклетов» настала черная полоса, вызванная тем, что технолог механического цеха Буженинова отдавала детали магнетрона в работу фрезеровщику такой низкой квалификации, что он был способен выпустить только брак. И снова Симаков мне ничем не помог: я действовал только своей личной настойчивостью: не уходил из цеха до тех пор, пока не сделают по-моему, - механики административно от меня нисколько не зависели.
Справившись с этим, я столкнулся с вредительством на полусобранном магнетроне, обнаружив на чувствительных к геометрии местах многочисленные следы от ударов зубилом. Я пригласил Симакова, чтобы он полюбовался результатом вредительских действий. Он сразу прибежал и долго магнетрон разглядывал. Не сказав ни слова, ушел, но никаких мер не принял. А я ведь ему подробно объяснил, по какой схеме организована вредительская деятельность, и какую роль в ней играют его секретарша Куничкина и табельщица Козулина. Кончилось тем, что комплект деталей на следующий магнетрон при помощи молотка и зубила был разбит настолько, что его пришлось забраковать, но Симаков и тут ничего не предпринял, предпочтя смириться с потерями, нежели выполнить свои обязанности начальника.
А потом разразилась эпопея с загрязнением внутреннего объема магнетронов, в результате чего один из них работал плохо, а у другого при испытаниях из-за вызванных загрязнением разрядов прогорела вакуумная оболочка, и магнетрон наполнился охлаждающей водой. Когда это произошло, я вспомнил о том ошибочном решении, которое я принял двумя месяцами раньше, когда велась сборка магнетрона.

 В тот день, который  был первым днем отпуска начальницы участка Арининой, я должен был прийти на сборку, чтобы вместо начальницы выдать сборщику Белякову производственное задание. Зная, что Беляков приходит на работу не раньше десяти, я пришел в половине десятого. Каково же было мое изумление, когда я обнаружил, что, против обыкновения, явившись на работу в половине восьмого (притом, что он живет в Перхушково), он выполнил сборку, не поставив меня в известность (всем было известно, что я прихожу на работу в семь утра).
«А я все собрал» - сказал он, нагло, с вызовом, посмотрев мне в глаза.
«Как вы посмели приступить к работе, не получив производственного задания? Вы что, первый день на работе, и не знаете правил?» - жестко спросил я.
Беляков отвел в сторону свой блудливый взгляд. (Высокие мужские достоинства Белякова снискали ему большой успех в женской части коллектива предприятия, в том числе, у Козулиной и у  начальницы охраны).
 Мне стало очевидно, что целью  Белякова было выполнение работы в условиях моего обязательного отсутствия. Поэтому моей первой реакцией было: магнетрон разобрать. Но технология сборки такова, что после разборки регенерация деталей не гарантирована. И я решил пойти на риск использования магнетрона, в который, как я был почти уверен, был внесен дефект или загрязнение, в надежде на авось, ограничившись отстранением Белякова и передачей работы другому сборщику.

В конце докладной записки я обратился к администрации с просьбой принять необходимые меры, так как не располагаю ни правами, ни квалификацией для ведения борьбы против диверсантов.
Получив докладную записку, Симаков обошел всех ее адресатов, чтобы, как я полагаю, объяснить ее содержание моей предполагаемой невменяемостью.

Обошел – не то слово; когда я его увидел в коридоре, он бежал, как угорелый. Но, что знаменательно: по поводу содержания докладной у него ко мне вопросов не было, и он ее со мной вообще не обсуждал.

Мною был проведен анализ брака, показавший, что магнетрон №3402 вышел из строя из-за того, что сборщик Беляков внес в его замедляющую систему окись алюминия, повышающую коэффициент вторичной эмиссии ее поверхностей, что привело к зажиганию объемного разряда, разрушившего прибор.
При установлении причины отказа важное значение имело проведение химического анализа поверхностей замедляющей системы. Анализ, проведенный в химической лаборатории предприятия, показал, якобы, отсутствие алюминия с точностью 0,001%, тогда как повторный анализ тех же поверхностей, выполненный в институте Космических исследований (ИКИ), показал, что его содержание в образце доходит до 0,46%! Такая разница, конечно, вызвана не некомпетентностью сотрудников нашей хим. лаборатории, но свидетельствует о подлоге, осуществленном по частной просьбе бывшего Главного технолога Пророкова, еще сохранившего влияние на своих бывших сотрудников.
Результаты химического анализа являются лучшим подтверждением всего изложенного в докладной записке от сентября прошлого года.

Помню, как я пришел в химическую лабораторию, чтобы узнать результаты анализа. Химик Сычева, маленькая сухая женщина, состарившаяся здесь вместе с мебелью, сказала: «Мы еще анализ не закончили, приходите завтра после обеда, но я уже сейчас могу вам сказать: алюминия в образцах нет». Это заявление меня шокировало: моя гипотеза шла прахом. В крайнем расстройстве я зашел к своему хорошему знакомому, начальнику технологической лаборатории Селиверстову, чтобы узнать его мнение о компетентности наших химиков. «У них начальница дура, и остальные сотрудницы от нее недалеко ушли» - сказал он. Потом добавил: «Я могу вам помочь. У меня есть знакомый начальник лаборатории в ИКИ. Там вам сделают анализ на самом высоком в России уровне».
И вот через неделю я стою на выходе из подземного перехода у станции метро Калужская, волнуясь, как любовник перед свиданием. Наконец, вдали появляется модно одетый молодой человек, проводивший анализ. Он возвращает мне образец - кусочек медной стружки и передает пачку листков – компьютерную распечатку данных анализа, проведенного на новейшем спектроскопе американского производства. В ней приведено процентное содержание в образце всех элементов таблицы Менделеева. На почетном четвертом месте – алюминий с объемным содержанием 0,46%. Мое сердце радостно бьется – победа. Тотчас же я знакомлю с этим результатом Симакова. Он пристально всматривается в распечатку, но никак ее не комментирует. Мое появление в химической лаборатории вызывает настоящий переполох: все ее сотрудницы, во главе с начальницей, кудахча, забегали вокруг меня. Позволив им снять ксерокопии распечаток, я величественно удаляюсь. Но момент торжества был короток: все ушло в песок.

Тем не менее, под ответственность Симакова результаты анализа не привели ни к каким оргвыводам, и группа вредителей, почувствовав свою полную безнаказанность, продолжила свою деятельность. Сравнение характеристик, полученных при тренировке двух следующих магнетронов - № 3404 и № 3405, показало, что в первый из них была внесена окись алюминия (в виде пудры или суспензии). У меня имеются веские основания полагать, что это было сделано сотрудником НТК Климовичем, который был завербован по цепочке: Куничкина - Козулина – Рокова. Второй из магнетронов не обнаружил каких–либо признаков загрязнения, так как я его постоянно, когда работы на нем не проводились, держал в опечатанном состоянии.

События, описываемые в этой части письма, происходили через полгода после химанализа, когда было возобновлено производство.
Производство остановил никто кто иной, как я, так как отказался работать с Беляковым на том основании, что он – вредитель. Этот вывод в протоколе анализа брака фигурировал, как мое особое мнение, так как отдел технического контроля меня не поддержал, и руководством сборочного цеха рассматривался, как каприз. Вызванное моей позицией напряжение все время нарастало. И когда меня сухим официальным тоном к себе вызвал Симаков, я сразу понял, что он собирается мне приказать возобновить работу. Идя к нему, я весь внутренне напрягся. Когда я вошел в кабинет, мой отказ выполнить его распоряжение был написан на моем лице так красноречиво, что он от своего первоначального намерения тотчас отказался и меня отпустил, даже не считая нужным объяснить причину вызова. Производство продолжало стоять.
Конфликт разрешился с назначением нового начальника сборочного цеха –Богаевой. Она пошла мне навстречу, предоставив другого сборщика, толкового, трудолюбивого и непьющего Кислицына, с которым мы почти что подружились. Теперь моя задача состояла в том, чтобы ни на шаг не подпускать к магнетрону Белякова. Для этого я буквально превратился в сторожа. Свидетельства того, что мои опасения не беспочвенны, попадались то и дело. Например, однажды, выходя из зоны, я вдруг встретил возвращающегося Белякова, хотя его рабочий день уже кончился. Выждав пару минут, я быстрым шагом вернулся в цех. Увидев меня, Беляков быстро вышел вон из зала, и больше уже не возвращался. Я же теперь уходил из сборочного цеха не раньше, чем через полчаса после ухода Белякова.
 Однажды, уйдя с работы в седьмом  часу вечера, по дороге домой, в метро, когда я окидывал мысленным взором прошедший день, перед моим взглядом вдруг возникла картина, мельком замеченная при уходе: в пустом зале за столом сидят двое: ведущий инженер Климович, обладатель физиономии самовлюбленного ублюдка, и какой-то работяга, и спокойно треплются. Что им, домой,  что ли идти не нужно? Здесь же подоспел другой флэшбек – около магнетрона собрались несколько человек, рабочий и два технолога, обсуждая какой-то технический вопрос, а у них за спиной стоит Климович, и что-то в магнетроне разглядывает, хотя ему здесь делать нечего. Как я мог не заподозрить Климовича – ведь он работает вместе с Роковой, подругой Козулиной, во многом на последнюю похожей, разве что она намного умнее. Моим первым порывом было – немедля вернуться обратно, но кто же станет там меня ждать – они сделали свое дело – один сыпал в магнетрон порошок, другой стоял у входа в зал на  стреме с мобильником в руке! Так что же – все мои усилия пошли прахом, и магнетрон загублен? И тут меня осенило: нужно его  продуть сжатым воздухом. Часть порошка прилипла, но остальное можно выдуть сильной струей.
Утром, еще до прихода сборщика, я провел тщательную процедуру продувки, полностью открыв вентиль магистрали сжатого воздуха, вставляя конец гибкого шланга последовательно во все оставшиеся незапаянными отверстия в магнетроне. По всей зоне раздавался резкий шипящий звук, временами переходивший в рев. Я решил с этого момента в профилактических целях продувку периодически повторять. Кроме того, после окончания работы я завертывал магнетрон в пленку и опечатывал личной печатью, потом, не обращая внимания на иронические взгляды окружающих, в нескольких ракурсах фотографировал его  на мобильник.

Прибор № 3404 не разделил участь прибора № 3402 только по той причине, что на следующий день после внесения загрязнения я его продул сжатым воздухом. Тем не менее остатки окиси алюминия пришлось «вычищать» тренировкой с длительностью 70 ч.

Сравнительные испытания двух магнетронов я проводил сам вместе с испытателем Барановым, постоянно поддатым, но, несмотря на это, всегда работоспособным. Факт загрязнения отражался на виде частотной характеристики магнетрона: пока его внутренние поверхности были загрязнены, характеристика была волнистой, и, по мере очистки, становилась гладкой. У магнетрона, который постоянно, в течение всего времени его изготовления опечатывался, она была гладкой с самого начала. Сравнительные характеристики выглядели настолько убедительно, что я их показал начальнице сборочного цеха Богаевой, обладательнице классной фигуры. Ее миловидное лицо имело выражение внимательного  непонимания: для механика это было слишком сложно. Я показал характеристики Симакову, но он смотрел на них по обыкновению ничего не выражающим взором. «Валентин Никифорович, вы – начальник. Куничкина и Козулина не посмеют Вас ослушаться – лишь намекните им, что вредительскую деятельность они должны прекратить».
Реакции на мои слова – никакой

Попытки вредительства и далее осуществлялись постоянно, вплоть до моих последних дней на предприятии.
Резюмируя, я хотел бы сказать следующее.
1. Я уверен, что смогу доказать свои инвективы компетентной комиссии, состоящей из незаинтересованных людей.
2. По моему мнению, главным виновником сложившейся ситуации является В.Н. Симаков, который находится полностью в курсе всех вышеизложенных фактов. Думаю, что причиной его нежелания принять какие-либо меры, является нелояльность нашему предприятию, когда нанесенный последнему ущерб в € 100 000 (стоимость приборов №3304 и №3402) для него значит меньше, чем опасение прогневить безжалостного и влиятельного интригана Мясорубова. Нежелание приструнить Козулину может объясняться тем, что ее муж входит в руководство ММЗ, где Симаков, предположительно, хотел бы поддерживать для себя возможность альтернативной занятости.
3. Данное обращение к Вам не преследует цели снова втереться в число сотрудников предприятия: я со смирением принимаю свое увольнение. Просто мне «обидно за державу», то есть за предприятие, на котором я имел счастье отработать 48 лет. Справедливость требует, чтобы главные организаторы вредительства, совсем распоясавшиеся от своей безнаказанности, - Куничкина и Козулина, – понесли хоть какое-нибудь наказание».

Дальше стояла подпись и постскриптум:

«P.S. Так как я не уверен, что письмо дойдет до Вас, обращаюсь к  Вам с большой просьбой: любым способом дайте мне, пожалуйста, знать, что Вы лично с ним ознакомились».

Отправив заказное письмо, я стал ждать. Через две недели у меня зазвонил мобильник, и тотчас отключился. Отпечатался неизвестный мне номер, судя по первым трем цифрам абонент стационарной связи находился где-то на Юго-Западе. Я понял это так, что мне дали знать: письмо прочитано. И это была единственная реакция, что меня, конечно, не устраивало, ибо я жаждал мести.
 На вопрос, заслуживает ли мести такое ничтожество, как Симаков, я бы ответил: «Конечно, заслуживает. Ведь мы не прогоняем укусившего нас слепня, а стараемся его прихлопнуть! Если директор встал на сторону Симакова, тем хуже для директора. И я написал директору холдинга, куда входит «Цикорий», и начальнику Главка нашего министерства следующее письмо.

Уважаемые господа! Считаю своим долгом обратить Ваше внимание на серьезную опасность, которой в настоящее время подвержены разработка и производство электронных приборов. Дело в том, что высокотехнологичные производства оказывается совершенно беззащитным перед преднамеренным нарушением технологии, приводящим к браку, и выполняемым производственным персоналом, подкупленным извне.
Привожу пример из собственного опыта. Руководитель малого предприятия «Гикея»  Мясорубов создал на подведомственном Вам предприятии «Цикорий» конспиративную группу сотрудников, которые за деньги в течение трех последних лет занимались разрушением производства магнетронов «Бересклет». В частности, сборщик, подкупленный этой группой, тайно наносил на поверхности замедляющей системы окись алюминия, в результате чего два изделия вышли в брак, причинив предприятию ущерб 4,6 млн. руб. (стоимость двух магнетронов). Мои обращения к руководству предприятия, содержавшие сведения о деятельности конспиративной группы, к сожалению, игнорировались, и  понятно, по какой причине. Бороться с вредительством очень трудно и неприятно, проще занять позицию: «этого не может быть никогда», списав его последствия на другие причины. Тем не менее, я считаю, что в условиях обостряющейся конкуренции между предприятиями и отдельными людьми, принимая во внимание общее падение морального уровня персонала, когда можно без труда найти падких на подкуп людей, опасность вредительства нельзя недооценивать. Его последствия не исчерпываются только нанесением материального ущерба; - ведь в ряде случаев могут быть на корню подорваны перспективные направления электроники, и  поставлено под угрозу инновационное развитие отрасли.
По моему мнению, любая деятельность, направленная на преднамеренное нанесение ущерба производству, должна жестко пресекаться, а те, кто в ней является заказчиком, организатором или исполнителем, должны, как минимум, изгоняться из профессии».

Разослав письма по адресам, я не очень надеялся на какую-либо реакцию. Тем не менее, через месяц, когда я находился в музее, мне позвонили по мобильнику.
«Вы писали письмо в холдинг «Электрон» по поводу преднамеренного брака?»  - спросил вежливый голос.
«Да, писал».
«Вы не могли бы со мною встретиться завтра в первой половине дня?»
 «Да, конечно. Куда я должен явиться?»
«Надеюсь, вы еще не забыли дорогу на предприятие, на котором работали. Приходите завтра в одиннадцать часов».
 От перевозбуждения ночью я едва сомкнул очи, и на другой день без пяти одиннадцать подошел к проходной. Охранница отвела меня в кабинет начальника отдела режима Бордеева, который теперь был без черных очков, и весь его вид, как и положено молодому начальнику, свидетельствовал о его крайней серьезности и служебном рвении. Кроме него в кабинете были еще двое. Одному из них, мужчине высокого роста большеголовому, со светлыми волосами, на вид было лет шестьдесят. По его виду я в нем сразу признал отставного офицера спецслужб. «Василий Васильевич Комов, руководитель департамента безопасности холдинга «Электрон»» - представился он. Судя по тому, что его спутник, худощавый брюнет лет сорока пяти, представившись, не назвал свою должность, это был офицер ФСБ, находящийся на действительной службе.
С самого начала разговора я понял две вещи: во-первых, со всеми сотрудниками предприятия, упомянутыми в моем письме, они уже разговаривали – я последний, во-вторых – наш разговор записывается.
Комов начал нашу беседу крайне дружелюбно. Явно желая расположить меня к себе, он внимательно меня расспрашивал о годах моей работе на предприятии, друзьях, планах на будущее, о моем образе жизни, хобби, сыпал остротами, разыгрывал рубаху парня, вызывая на откровенность. Было ясно, что он пытается нарисовать для себя портрет моей личности, раскрыть мой характер. Делал он это весьма профессионально. Скрывать мне было нечего, и я даже стал ему подыгрывать. Закончив с обсуждением любимых спиртных  напитков, мой собеседник задал мне вопрос, как я отношусь к женщинам. «Какие женщины в семьдесят два года?» - печально усмехнулся я. Но, похоже, дать мне отмахнуться от этой темы в его планы не входило, он упорно снова и снова к ней возвращался, разными способами пытаясь меня спровоцировать на откровенность.
И тут у меня промелькнуло одно предположение. Когда мы обсуждали, чем мне теперь заняться на пенсии, Бордеев посоветовал мне живопись: - «Ведь вы так хорошо рисуете». Я сразу насторожился: где он мог видеть мои рисунки? У меня в комнате висел один рисунок, отражавший текущий год по лунному календарю – заяц, срисованный мной с картины Иеронима Босха, но я его снял и унес домой. Значит, он мог увидеть только один-единственный мой рисунок.

Это было лет семь назад, когда Козулина работала в моей лаборатории. Тогда она уже была включена в «Гикейскую» мафию, выполняя по поручению Мясорубова задания по тайной съемке планировок территории предприятия. Я всячески старался ставить этой деятельности палки в колеса, требуя от Козулиной прекращения контактов с «Гикеей». По этой причине наши отношения были сильно напряжены. Наступал Новый Год, и я  попытался разрядить обстановку при помощи подарка. Я сделал рисунок на тему Юдифи и Олоферна. На первом плане стояло блюдо, в котором лежала моя отрубленная голова за ним стояла Козулина – на рисунке она получилась очень похожей благодаря умело воспроизведенной пышной (но, в противоречие с легендой, полностью одетой) фигуре и лукавому кокетливому взгляду исподлобья. Руки Козулиной были сложены на рукояти большого меча, на лезвии которого была сделана надпись: “Made in Gikea”.

По-видимому, Козулина предъявила Комову этот рисунок, как доказательство моего интереса к ней. Теперь мне стала ясна настойчивость Комова в «женском вопросе». Симаков, по-видимому, выдвинул следующую версию причины, толкнувшей меня на выдвижение обвинений во вредительстве. Козулина, как «добродетельная женщина», мол, дала отпор моим сексуальным домогательствам, и, в отместку, я якобы ее оклеветал.
Окончательно отведя женскую тему, я стал переводить разговор в плоскость целей, заявленных в моем письме – борьбы с вредителями.
«Зачем Вам это нужно, если Вы на предприятии больше не работаете, не все ли Вам равно?» - спросил Комов.
«Мне за державу обидно» - ответил я.
«А почему бы Вам тогда не обратиться в ФСБ?»
«У них и так проблем хватает – терроризм, коррупция» - нашелся я, хотя причина, по которой я бы ни за что туда не обратился, была другая. У меня, родившегося в 1939 году, страх перед органами госбезопасности существует на генном уровне.
«Вот вы написали слово «вредительство». Вы хотя бы понимаете, какого джина из бутылки выпустили? Мой отец в конце тридцатых годов был осужден именно за вредительство» – сказал Комов.
«Сейчас это невозможно: мы живем в свободной демократической стране» - выпалил я, и Комов не мог или не захотел мне возражать. Он сместил тему разговора.
«Поймите, Ваши заявления крайне неубедительны. Например, зачем Мясорубову заниматься таким опасным делом, да еще платить за это большие деньги?»
«Во-первых, больших денег не требуется. Люди, которых я упомянул, готовы продаться за гроши – Мясорубов им платит не больше 5-10 тысяч в месяц, это по нынешним временам – сущая мелочь. Что же касается побудительных причин, то Мясорубов всю жизнь поступал по принципу: как только какой-то работник становился ему не нужен, он его жестко, ломая ему жизнь, изгонял. И никто не мог избежать этой участи – это было делом принципа. Мясорубов выносил приговор, который должен был быть выполнен любой ценой. Теперь настала моя очередь. Посмотрите, как беспардонно действовала мясорубовская мафия. Я отдал образец на химический анализ, а они его фальсифицировали. Пришлось обратиться в другую организацию, чтобы установить истину».
Здесь выражение лица Комова вдруг резко изменилось: маска «доброго следователя» спала, обнажив физиономию разгневанного начальника:
«Это что за самодеятельность?» - взревел он.
«А что мне было делать, если мой начальник, Симаков, не только мне не помогал, но ставил палки в колеса, а производство магнетронов, за которое я нес полную ответственность, я ставил выше соблюдения каких-то правил субординации. К слову сказать, Симаков – никуда не годный начальник» - перешел я в наступление – «мало того, что он бездарен, он еще и слабак. Где ему совладать с подчиненными, если у него все силы уходят на борьбу с комплексом собственной неполноценности! Вместо того, что людьми руководить, он им мстит за собственное ничтожество. Я опасаюсь за судьбу нескольких разработчиков, которых он ненавидит больше, чем меня.
«Я считаю, что Симакова нужно уволить» вмешался в разговор, доселе молчавший спутник Комова, и я в первый раз в жизни испытал чувство горячей любви к офицеру ФСБ.
Наша встреча длилась уже в течение двух часов.
 «Итак», - подвел ее итоги Комов, - «по вашему письму мы решили провести тщательное расследование».
«Я счастлив» - растроганно произнес я – «и нахожусь в вашем полном распоряжении. Мной собрано много фактов, которые могут быть убедительными для комиссии, составленной из специалистов по электронике. Важно только, чтобы они были сотрудниками других предприятий, а не «Цикория»»
«Разумеется, разумеется» - сказал Комов, и мы тепло распрощались.
Через несколько дней я получил из холдинга официальное уведомление о проведении проверки, после которой будет принято соответствующее решение. Я был на седьмом небе от счастья.

Шло время, но никаких признаков активности по моему делу не наблюдалось. Через три месяца ощущение эйфории сменилось пониманием, что меня «развели». Больше всего меня мучила мысль, что Симаков из этой истории вывернулся, и продолжает занимать неподобающее ему положение в жизни, тем самым обрушивая представление о ее ценностях и значимости. Далее, Мясорубов, решившийся на преступление против государства, благодаря тому, что Симаков пренебрег своим долгом, остался совершенно безнаказанным. Я же оказался  дважды проигравшим: Мясорубов добился моего изгнания из профессии, а Симаков получил от этого свое гнусное удовольствие. У меня оставался единственный шанс, и я решил им воспользоваться, написав и отправив следующее письмо.

«Уважаемый Господин Председатель Правительства РФ! В прошлом году в Минпромторг мною было направлено письмо, в котором я сообщил о случаях преднамеренного брака, имевших место на предприятии «Цикорий», входящем в холдинг «Электрон». По материалам моего письма в холдинге была инициирована соответствующая проверка.
На настоящий момент приходится констатировать, что расследование сильно затянулось. Принимая во внимание большую общественную опасность, которую представляет преднамеренное нанесение ущерба производству, прошу Вашего содействия для скорейшего завершения служебного расследования этого инцидента и наказания виновных».

Ответ пришел очень быстро, но не оттуда, откуда я его ждал, и был он совсем не таким, как мне мечталось. Оно пришло из холдинга «Электрон» и гласило следующее:

«Уважаемый господин С.! Изложенные в Вашем заявлении сведения о действиях на «Цикории» конспиративной группы, «занимающейся диверсионной деятельностью», подтверждения не нашли.
В этой связи мы полагали бы целесообразным сообщить, что сотрудники предприятия, неоднократно упомянутые и обвиняемые Вами в организованной вредительской деятельности, в случае продолжения Вами распространения порочащих их сведений оставляют за собой право обратиться с соответствующими исками в суд».

В письме  как бы слышался голос Комова. Это была прямая и недвусмысленная угроза. Все эти упомянутые в моем письме директору анчоусы - Куничкина, Козулина, Климович, Беляков и другие, зная, как было дело, сами никогда бы не стали обращаться в суд, но, если администрация предприятия им намекнет, что их поддержит, они с радостью побегут писать заявления. А какие у меня на руках доказательства, если вещдоки – вышедшие из строя приборы - остались на предприятии, и, наверное, уничтожены. Суд я с треском проиграю, а с новым законодательством о клевете к понесенному мною моральному ущербу добавится еще ущерб материальный.
Можно ли винить за такой ход Комова? Скорее всего – нет. Конечно, он понял, что все, что я утверждаю – чистая правда.  Но он, также, понял, что я совершенно одинок. Какую комиссию ни собирай, ее члены не пожелают портить отношения с влиятельным и опасным Мясорубовым из-за никому не нужного меня, и они в лучшем случае приняли бы решение о бездоказательности моих заявлений. Так, что Комова следовало бы поблагодарить за проявленную ко мне гуманность. А Симакова, коль скоро он укоренен в системе, эта система будет поддерживать до тех пор, пока он ей будет нужен. Мне же теперь остается только, сполна проглотив всю горечь поражения, окончательно смириться и замолкнуть: «Пусть неудачник плачет!»
Так я и поступил, но изобретательная судьба подбросила мне еще один неожиданный сюрприз.
Как-то на книжной ярмарке мне попалась толстая книга «Отечественная радиотехника». Это было недавно вышедшее второе издание справочника, в котором помещались короткие статьи о специалистах, сделавших ощутимый вклад в эту отрасль техники. Первое издание вышло пять лет назад, книга была дорогая, и я ее покупать не стал, рассуждая так: я сам знаю много больше того, что там обо мне написано. Теперь я решил книгу купить, но, предварительно просмотрев, себя в ней не обнаружил: меня из справочника выкинули. Несказанно возмутившись, я книгу все же купил, и тщательно ее изучил дома. То, что из справочника удалили всех специалистов, с которыми поссорился, и которых лично выгнал Михальчук, было ожидаемо. Но удаление Мясорубова и Капитанова явно под эту категорию не подпадало. В другой стороны, все остальные специалисты, давно уволившиеся с предприятия или умершие, в новом издании остались. Вышвырнули Мясорубова, Капитанова и меня, разработчиков крупного проекта «Таити», и остался Симаков, который в нем был сбоку припека.

Когда работа, занявшая в общей сложности долгих и трудных десять лет, уже близилась к концу, Капитанов тяжело заболел, и Мясорубов, руководитель проекта, на его место назначил Симакова, выбрав именно его, чтобы в решающих вопросах оставить слово за собой.

В те времена все знали о весьма скромной роли Симакова в проекте, но теперь проект «Таити» - достояние глубокой истории, память о нем хранится только в летописях, и тот, кто имеет доступ к летописи, может ее переписать. Согласно древнему принципу “Cui prodest”  – это дело рук Симакова. Документы лежат в архивах, и никому не доступны, а эта книга будет переиздаваться, и из нее будет следовать, что создателем легендарной, опередившей свое время, системы «Таити» является Симаков, и этим он войдет в историю нашей отрасли, ведь только книги дают какую-то надежду на реальную, а не призрачную Вечность. Промежуток, где по алфавиту должна была находиться, и уже находилась в первом издании, моя фотография и посвященная мне статья, и который теперь был пуст, неопровержимо свидетельствовал: у меня украли мое место в Вечности. Захлестнувшая меня волна возмущения обострила мысль, и я подсчитал, что, судя по срокам сдачи книги в печать, материалы для нее с нашего предприятия, уходили примерно в то же время, когда Симаков потребовал, чтобы я перешел на работу по договору. Это было логично: Мясорубов и Капитанов на предприятии уже давно не работали. Из тех, кого Симаков обокрал, здесь остался один я, и эту оплошность надо было устранить. Теперь характер Симакова получил окончательное оформление. Одно дело, когда некто ликвидирует человека из неприязни – может быть он и в самом деле этого заслуживает, так как очень плохой, и совсем другое дело, когда этот некто убивает человека потому, что ему понравились хорошие сапоги, в которые он одет.
Первым долгом я позвонил Мясорубову. К телефону подошла жена, и сказало, что Мясорубов находится в командировке. Обрадовавшись, что мне не придется разговаривать с ним лично, что после всего случившегося было бы для нас обоих не очень приятным, я попросил ее передать мужу информацию о выходе второго издания «Отечественной радиотехники». Я это сделал потому, что знал: Мясорубов перед Симаковым в долгу не останется, вот только как и когда это произойдет – абсолютно неизвестно. Этого мне было мало. Воспользовавшись тем, что главный редактор «Отечественной радиотехники» недавно занял крупный государственный пост, я написал ему письмо, в котором рассказал о том, что делалось под его эгидой. Письмо завершалось словами: «самым большим унижением для ветеранов промышленности является не столько пренебрежение их материальным положением – они привычны к жизненным невзгодам, - сколько их забвение, которое, подчас, цинично специально организуется с целью присвоения результатов их труда».
Была ли какая какая-нибудь реакция на это письмо, мне неизвестно, и узнать невозможно – Кафкианский Замок нашей бюрократии умеет напускать таинственность на свои действия. Я знаю лишь одно: Симаков, как и прежде, работает в своей высокой начальнической должности, исправно выполняя свои обязанности, которые заключаются в том, что он в строгом геометрическом порядке – в виде прямоугольной матрицы наклеивает на поверхность своего стола кусочки бумаги, на которых написано: «сходить туда-то», «сделать то-то», «поговорить с тем-то», и т.д.

Когда у Симакова случился семидесятилетний юбилей, я решил его поздравить СМС-кой. Сначала я собирался нарисовать карикатуру, но добиться портретного сходства никак не удавалось, да и представлять его себе мне было противно. И я поступил так: взял старую коллективную фотографию, на которой он стоял еще в сторонке, скромно потупив голову, сделал цифровой снимок, вырезал и увеличил его голову, получившийся файл распечатал на цветном принтере. Теперь можно было приступить к изготовлению карикатуры. Над головой Симакова я нарисовал опрокинутый унитаз, кромка которого образовала подобие нимба. Рисунок я снабдил надписью “Santa Valentino”.Теперь его осталось только сфотографировать на мобильник и разослать СМС-сообщениями Симакову и самым его верным друзьям – остальных его сотрудников я решил не беспокоить. Я уж было нацелился на рисунок мобильником, но, подумав, его отложил. Вычислив со скрупулезной точностью место, где на рисунке должно находиться сердце, я поставил там крестик. Потом, достав большую старую, с пятнами ржавчины, сапожную иглу, я трижды с силой вонзил ее в сердце Симакова, и только после этого сделал снимок.

На просторах Тихого океана затерялся маленький остров. Знаменит он своими многочисленными каменными изваяниями человеческих голов с длинными впалыми печальными лицами и сильно удлиненными мочками ушей. Легенда гласит, что их изваяли жившие здесь в прошлом Длинноухие. Зачем они это делали – неизвестно. Потом на острове высадилось племя Короткоухих, которые ничего не ваяли. Короткоухие вступили с длинноухими в войну не на жизнь, а на смерть, и победили. На острове Длинноухие остались только в виде изваяний. С грустью они смотрят на ловящих рыбу, пляшущих, плодящихся, радующихся жизни Короткоухих, как будто их создатели предвидели свою печальную судьбу. Но хотя их давно нет, на остров Пасхи приезжают только для того, чтобы взглянуть на эти каменные головы. Больше здесь смотреть не на что.

Январь 2014 г.