Лесной старик. Часть 5, главы 6 и 7

6

     Похороны Вадима Ильича Серова были немноголюдны, но безупречно организованы и щедро оплачены новыми, хрустящими купюрами наличных денег. И хотя криминальная экспертиза подтвердила кощунственный факт самоубийства вельможного хозяина усадьбы, но отпевали отставного генерала в городском православном храме… Однако после официальных церковных обрядов местная неканоническая община отслужила трогательную хоровую панихиду на собственный лад. Чёрный дубовый гроб с ухоженным прахом Серова зарыли на самом почётном участке местного погоста. Над могильным бугорком крестьяне временно водрузили, – до закладки гранитного мавзолея со склепом, – узорчатый железный крест… Погода была промозглой, серовато-мутной и тихой, над заснеженным кладбищем надоедливо кружились горластые стаи ворон…
     Павел Петрович Бородин искусно убедил своих бывших соратников дружно проигнорировать скромное погребенье Серова. Дескать, в самоубийстве их недавнего коллеги проявилось тщательно скрытое малодушие. Причину суицида своего товарища Бородин по видеотелефону резонно объяснил перманентной и жуткой депрессией, быстро возраставшей после увольнения Серова с государственной службы. 
     Поминки по усопшему ветерану были устроены в парадной трапезной, где усердные служанки разместили дополнительные столы и стулья… 
     Сразу после траурных церемоний Бородин по электронной почте пригласил в заснеженную горную усадьбу щуплого, но чрезвычайно дорогого адвоката, а также бородатого и дебелого нотариуса с молодым хрупким референтом. Вызванные в поместье юристы имели безупречную репутацию и расчётливо дорожили ею. Даже смазливый и юный референт никому из челяди и господ не показался легкомысленным шалопаем… У троицы визитёров были тёмные официальные костюмы и стильные очки в тонкой золотой оправе…
     Опытные и солидные юристы очень быстро перестали подозревать своих расточительных клиентов в незаконных каверзах, вывертах и подвохах. Все необычные условия имущественных и финансовых соглашений оговаривались без малейшей фальши и в интонациях слегка приглушённых голосов, и в сдержанно-строгих манерах. Поведение на редкость богатой вдовы-доверительницы было естественным, дружелюбным, хотя и полным бесконечной, неутолимой печали...   
     На комфортабельной и мощной машине с осторожным шофёром трое столичных юристов, – явно довольных командировочными выплатами и гонораром, – покинули заметённое вьюгами поместье сразу после сытного ужина, который завершился в поздний морозный вечер.
     После церемонного расставанья с юристами в удобных и просторных сенях довольный Бородин с пачками документов заспешил на отдых в свои апартаменты. Алёна и Тимофей по сумрачному коридору медленно двинулись вслед за почётным гостем. И вдруг Алёна негромко предложила своему бывшему слуге занять роскошные хозяйские покои. «Постельное бельё там уже поменяли, – сказала она, – по окончании поминок я сразу позаботилась об этом. Переселяйся прямо сейчас». И Тимофей радостно и благодарно согласился… 
     Алёна не понимала сокровенный смысл своего неожиданного – даже для неё – предложенья. В своей тёплой опочивальне она проворно сбросила с себя одежду и быстро заснула обнажённой в мягкой и свежей постели…
     Вскоре вещи и скарб Тимофея усердные слуги перенесли в его новую обитель. Рукопись в заветной коленкоровой тетради Тимофей притащил в хозяйские апартаменты сам. Научно-психологический трактат горделивый автор оставил на письменном столе в неярко освещённом кабинете.
     Затем возбуждённый Тимофей машинально выключил электрический свет во всех помещениях нового своего жилья… 
     - Моя звериная нора... моя чудесная, родная берлога… – шепеляво и ласково прошептал он, а потом аккуратно заперся на миниатюрную, но прочную щеколду...
     И вдруг Тимофей оказался в ещё неизведанном им психическом состоянии... Он сейчас не вспомнил и, значит, не принял во внимание то, что по крови принадлежит он к старинному и легендарному роду славянских религиозных владык. Но издревле в их упорном волховском роду существовал своеобразный искусственный отбор. Мудрую селекцию проводил глава колдовского рода. Неумолимый пращур называл имя того, кому должны постепенно передать всю совокупность потаённых, заповедных знаний... В число немногих избранных попали и  жестокие предки Тимофея...
     Теперь его глаза были широко раскрыты, но его сознание полностью отключилось... И сразу после избавленья от извращённого гнёта разума освободился в неподвижном Тимофее наследственный пророческий дар...
     Ориентировку в пространстве и времени ясновидец совершенно утратил. Кровь в артериях и жилах текла необычайно бурно, хотя и быстро густела. Способность к самоконтролю была потеряна напрочь... Тимофей стоял на средине мглистой и хорошо натопленной гостиной, и его порой трясло...  А вскоре в конвульсиях он рухнул на просторный и мягкий диван...
     Тимофею истерически ярко вообразилась грустная красавица, которая созерцала его изнутри серебристо-тёмной, но прозрачной оболочки. На тонких руках у пресыщенной, хотя и юной женщины слегка изгибалась иссиня-чёрная пушистая кошка с большими зелёными глазами. И мерещилось Тимофею, что из хищных кошачьих глаз беззвучно и незримо излучаются в его сознание изысканно-ясные фразы прорицаний и суждений…
     «Твою окаянную рукопись надо поскорее уничтожить, иначе намного она сократит твою нечестивую жизнь. В рукописи изложена методика, по которой одними внушеньями можно довести человека до самоубийства. А тебя, как спесивую Алёну, обязательно соблазнит ненаказуемая и безмерная власть. Но нельзя кощунственно нарушать прерогативы Смерти, которая нынче милостиво тебя посетила… Пристально посмотри на нежную и красивую Смерть… Она – сейчас перед тобой… И она ревнива… Если рукопись будет сохранена, то чрезвычайно быстро ты в невыносимых корчах околеешь от рака… С онкологией не шутят... Но коли рукопись ты всё-таки истребишь, то проживёшь неимоверно долго, однако вечно не перестанешь ты истерзанно жалеть о гибели своей изумительной книги… Ты начисто позабудешь свои несравненные тексты и уже не сможешь их восстановить…»
     И он с возрастающим страхом вообразил самого себя в клинической палате под вздорной опекой хлопотливой бригады реанимации, кошмарно-тупой одутловатой санитарки и поспешного консилиума небрежных врачей, безразлично и бойко болтающих по латыни...
     Но потом Тимофей экстатически содрогнулся, и в его сознании появились новые пророческие фразы:
     «Твой сообщник Бородин стремительно разорится, ибо он не рождён для коммерческих махинаций, афер и сделок. А его внезапная тяга к авантюрному предпринимательству будет изощрённым наказанием для него... На фабрике он развалит всю финансовую систему и люто испугается позорных для него пересудов, комментариев и сплетен... Он бессознательно пожелает смерти и, утратив по этой причине иммунитет, омерзительно и быстро зачахнет от последствий банальной пневмонии... В правительственной газете опубликуют чёрствый и почти казарменный некролог. Бездушные и казённые похороны увенчаются официальным ружейным салютом...»
     А Павел Петрович Бородин, бегло, но тщательно изучив документы, выключил в своих апартаментах электрическое освещенье и проворно улёгся в безупречно чистую постель. И вдруг с досадливым огорченьем он почувствовал, что по неведомой причине он утратил самонадеянность и апломб… И через пару мгновений Бородин до дрожи и судорог устрашился неизбежных и крайне унизительных для себя последствий от краха и банкротства своих промышленных и коммерческих структур. Но если раньше опытный и прозорливый Бородин обязательно воспринял бы нынешнюю свою боязнь, как тревожное, но своевременное остереженье, полученное от подсознания, то теперь усилием воли он – в угоду своему тщеславию – подавил внезапное и вещее предчувствие. Пробудился генетический код самоистребленья… И вскоре Бородин обрёл свою прежнюю кичливость и, начисто позабыв пророческие ощущенья, заснул на правом боку… 
     Тимофей с закрытыми глазами нервно вздрагивал на просторном диване и невольно вспоминал свои обиды, нанесённые Алёной... Нынешние пророческие фразы и печальное предостережение Алёны о насущной необходимости благочестиво и быстро уничтожить крамольную психологическую рукопись исчезли напрочь из воспалённого сознания Тимофея... И теперь он, ожесточённо теряя самообладание, мысленно возмущался издевательским пренебрежением Алёны к замечательной и вдохновенной книге, которую он посвятил именно ей.
     И, наконец, появилось у него безумное и страстное желанье поскорее усугубить свою духовную боль от непрощаемой до самой смерти обиды. И он в истерическом и чадном бреду подумал с патетикой и с унылым надрывом:
     «Пусть мои оригинальные и заветные страницы не достанутся никому на грешной планете Земля...»
     Тимофей в сильнейшем раздражении вскочил с дивана и прыжками ринулся в рабочий кабинет, где нетерпеливо и порывисто зажёг электрическую лампу на массивном письменном столе... Затем экзальтированный Тимофей шустро прикорнул на краешке удобного хозяйского кресла и вдруг вообразил себя Николаем Гоголем, который приготовил для печного огня неудачную часть своего романа. Одновременно Тимофею неистово и вздорно поверилось в то, что он не только навеки и до последней запятой запечатлеет в памяти собственные строки, но даже сможет в будущем значительно их улучшить...
     И на укромном офисном шредере Тимофей горделиво, взвинченно и быстро утилизировал собственную книгу... И сразу опрометчивый автор совершенно позабыл свои отточенные формулировки, дерзновенные идеи и безупречную научную концепцию с ясной парадигмой. И вскоре он потрясённо и диковато догадался, что его бесценная рукопись исчезла из цепкой памяти полностью и невозвратно... А потом он очнулся и, не смахивая слёз, выключил электрический свет...
     И вдруг Алёне привиделся сладостный сон, что она на песчаном побережье бурного моря бесстрашно играет с чёрной грациозной пантерой и улыбается победительно, злорадно и томно…

7

     Следующие строки не сохранились ни в осознанной памяти Тимофея, ни в его подсознании…

Конец пятой части   

Часть шестая

1