Еловый мед

В том году май выдался очень холодным, с ночными заморозками. И июнь не уступал маю. Даже когда наконец стало теплеть, температура днем редко достигала двадцати градусов. Деревья почти не цвели — кроме сосен и елей.
Я помню, как, проходя по сосновой аллее, ощущал приятный и освежающий запах, идущий от шишек. Сосны скрипели под порывами ветра, а их тончайшая, как папиросная бумага, кора  отрывалась от стволов и неслась по дороге.

Я увидел ее, когда она медленно шла, обхватив себя руками. Одна из немногих, кто в обеденный перерыв почти в любую погоду выходил на улицу, чтобы проветриться и подышать свежим воздухом.
Я сразу заметил ее. Еще прошлой зимой. Она тепло одевалась, но даже длинное пальто не могло скрыть ее стройный стан, манящий изгиб бедер и длинные ноги. Она отражала собой все то, чего так боялась — холод, ветер и одиночество. Высокая фигура, заметаемая снегом...
Я так ничего и не сказал ей тогда в декабре.
И в январе.
И в феврале.
И в марте.
И в апреле.
И в мае.
А в июне цвели сосны.
И она шла мне навстречу.
Она улыбнулась, и я уже тогда знал, что все изменится.

— Здравствуйте. Прогуливаетесь? — с лучезарной улыбкой спросила она.
— Да... здравствуйте, — ответил я и почему-то, вместо того, чтобы двинуться дальше,  развернулся и пошел рядом с ней.
Дальнейший разговор (первый за полгода встреч нос к носу пять дней в неделю) я помнил плохо. Что-то про лето, про работу и про то, как хорошо на улице. А на улице тогда и вправду было хорошо.
Первое впечатление от знакомства было ярким и кружащим голову, словно бокал шампанского на балу. Она была красива и, черт возьми, аристократична: лицо, формой напоминающее сердечко, большие карие глаза и жесткие темно-русые волосы, стянутые на затылке в пучок.
Она напоминала мне дворянку из далекой южной страны — всегда прямая спина, бронзовый оттенок шелковой кожи.
На следующий день в то же время я пошел на улицу, но ее не было. Я знал ее всего один день, но почему-то ощутил в груди странную пустоту. Словно из комнаты убрали что-то привычное, без чего сразу стало пусто и уныло.

Она появилась лишь на следующий день и первая поздоровалась, мимолетно улыбнувшись мне. Мы болтали, я обещал отвести ее к озеру, которое скрывалось в тени деревьев совсем неподалеку — она согласилась, но предложила сходить туда в другой раз.
Следующая неделя ознаменовалась дождями и грозами. Но мы все равно ходили на прогулки. Вместе.
Трясясь в вагоне по пути домой, я думал о ней. Думал о том, насколько мне приятно с ней общаться, даже просто говорить о погоде — да  на любые темы, чего там скрывать! Одновременно с этим я видел, что она заносчива, высокомерна, склонна к истерикам, зла и завистлива. Но ведь не бывает абсолютно положительных людей, не так ли?
Впервые за два года мне захотелось схватить штангу и тренироваться, чтобы убрать излишки жира с тела и стать чуточку лучше. Почему? Для нее?
Электричка остановилась, и я вышел на перрон. Надо идти домой.
Телефонный звонок.
— Да, да, куплю.
Жена звонила. Просила зайти в магазин.
Дома все то же, что  было неделю, месяц, год назад. Кавардак, кошачья шерсть, пустой холодильник — и жена, ноющая о том, как она хочет квартиру побольше, детей и отдохнуть где-нибудь за границей.
Счастье. Настоящее. Без прикрас. Женись и присоединяйся!
Сарказм зачастую неуместен, когда дело касается именно брака и совместной жизни мужчины и женщины. Быт убивает романтику, без романтики секс становится чем-то сродни нудному физическому упражнению на выносливость, которые я ненавижу. А без секса начинаются ссоры и семейные катаклизмы. Каждая ссора срезает по кускам любовь. В итоге тебе остается совсем немного — какие-то твои хобби, увлечения, скрытые от глаз всех остальных...
— Купил, купил, — я почти кидаю пакет с продуктами на стол.
Как всегда, поесть ничего нет. На хрена я женился? Хоть убей, не пойму.
— Ты что это делаешь? А мне помочь не желаешь? — спрашивает жена, когда видит, что я начинаю раскладывать "блины" от штанги на полу и вытаскиваю на середину захламленной комнаты лежак.
— Слепая, что ли? Заниматься буду, — бурчу я, и жена уходит, недовольно что-то бубня себе под нос.
— Как насчет удовлетворить меня вечером? — спрашивает моя благоверная.
Да куда уж... Я устал после тренировки, но трахаться не хочу не поэтому. Силы есть всегда, и желание есть. Но я просто не хочу ее. Не хочу, как женщину. Она не смотрит за собой, она раздражает меня, она в ссоре с моими родителями — и поэтому я не дам ей шанса завести детей.
Пока не дам.
— Нет, я очень устал, — отвечаю я и ухожу в душ.
Весь остальной вечер смотрю по компьютеру какой-то тупой сериал и засыпаю прямо перед монитором.

На работу иду в куртке и с зонтом,  так как ночью был ливень. С мрачным лицом сажусь в электричку, с мрачным лицом еду в маршрутке, с мрачным лицом захожу в офис. Быстро пихаю себе в рот овсянку и, чтобы не чувствовать вкуса, запиваю ее чаем. Завтрак.
Жду обеденный перерыв. Жду, чтобы уйти скорее на улицу, чтобы дышать воздухом, наслаждаться видами природы. Чтобы увидеть ее.
Наше общение постепенно перешло с учтиво-вежливого холодного "вы" на простое и немного вульгарное, но теплое "ты".
Беру с собой трубку и кисет с табаком. Она вряд ли появится сегодня — на улице холодно, и идет дождь. Я один иду к озеру и там закуриваю.
Смотрю, как ветер гонит мелкую рябь по глади озера от одного берега к другому, как дождь, словно полотном из невидимых кнопок, оставляет на воде точки. Я стою под густой кроной ракиты, и на меня не падает ни капли. Природный зонт.
Вытряхнув пепел в остатки кострища, который разводили рыбаки, чтобы обогреться в дождь, иду назад.
Трубка — вот то немногое, что мне нравится, что осталось для меня. Только для меня.
На тропинке, среди сосен вижу ее. Она идет медленно, обхватив себя руками, словно ей холодно.
— Здравствуйте, — говорит она и улыбается.
— Привет, — отвечаю я. — А чего вы без зонтика в дождь?
Смотрю на крупные капли дождя у нее в волосах и на плотной кофте, напоминающей пиджак. Любуюсь ею украдкой, чтобы она не заметила.
— Да разве же это дождь! Ерунда.
— Намокнете...
— Ничего страшного. В офисе высохну.
Ее смех согревает лучше всякого спиртного. Почему-то на душе становится так легко и приятно, как не было уже давно. Черт.
Разговариваем о геопатогенных зонах, и она рассказывает, что закончила геологический. Отмечаю про себя, что учиться там наверняка было интересно. А желание познавать природу идет в зачет безусловно.
Я говорю ей, что у меня есть кошка.
Когда время подходит к часу дня, мы расходимся по своим рабочим местам и больше не видимся.

Я знал, что, кроме меня, она общается еще  и с другими мужчинами, будучи замужем, но с двенадцати дня и до часу было только наше с ней время, и мне этого было достаточно.
К концу июня настали солнечные деньки, и я сводил ее к озеру.
На небе не было ни облачка. Стеклянная гладь воды блестела миллионами переливов мельчайших волн, которые нес незримый и едва ощутимый ветерок.
Прохладный и чуть влажный воздух касался лица, губ и волос. Она стояла рядом и  завороженно смотрела на воду, на двухэтажные домики на другом берегу.
Я заметил, что по ее коже ползут мурашки.
— Не замерзла?
— Нет.
— А мурашки отчего?
Она пожала плечами, а я мимолетно коснулся ее руки — наши электроны скользнули друг в друга, и эта связь окрепла, словно стебелек деревца, превратившись в тончайшую, но неразрывную нить.
Потом мы гуляли вдоль улицы по асфальтированной дороге. По забору одного домика росла садовая роза. Нежно-розовые, но не блеклые цветы выделялись среди серого пейзажа.
Она сорвала себе розочку и поставила в вазочку на своем столе. А я фотографировал это буйство жизни и красоты. Розы, которые были так красивы, что я потерял голову...

Северо-западный ветер редко когда приносит с собой что-то, кроме холода. Так было и в этот раз. Но, несмотря на пришедший холод, светило солнце, и смола, разогретая его лучами, текла по стволам сосен, пахла, заставляя думать об отдыхе, о море и о закате.
— Чувствуешь, как вкусно пахнет? — спросила она с какой-то едва уловимой тоской.
— Да, — ответил я, — смолой.
Она опустила голову и думала о своем. Мы шли какое-то время молча.
— Шишки выпускают пыльцу, — я указал на дерево и раскрытые зеленоватые шишки — молоденькие и потому такие яркие. — А у нас на пасеке пчелы натаскали меда с сосен.
Она смотрит как-то особенно долго, словно заглядывает в душу, спрашивает: "Не обманываешь? Такое бывает?" А я ей отвечаю — вот так же, взглядом — что привезу его ей на пробу.
— Привезешь мне? — с придыханием спрашивает она, подняв на меня свои карие глаза, которые в тени сосен кажутся мне почти черными и блестящими, как два полированных черных алмаза.
— Да, — просто отвечаю я.
* * *
Она уходит на час позже с работы. Она едет домой в маршрутке. Поднимается на пятый этаж и открывает дверь в квартиру. Там ее встречает дочка, мама, муж и котенок по имени Барсик, которого она спасла от собак.
Она переодевается и моется в душе. Она думает, как было бы здорово, чтобы капли тропического дождя ласкали ее тело, а она стояла бы на мачте пиратского корабля, и перед ней был весь океан, вся жизнь — и дикая бессловесная свобода, и ветер, разметавший волосы...
Она выключает воду и идет ужинать. Терпит тисканья мужа, некогда бывшие такими долгожданными и приятными, а сейчас доставляющие только дискомфорт и раздражение.
Она идет на озеро и плавает там до вечера, пока ей не станет совсем холодно. Вытирается и идет домой. Ложится спать.
Ей не хочется секса, ей хочется общения. Она хочет говорить обо всем, что скопилось в ее душе за те долгие годы ожидания, пока она воспитывала дочь, неудовлетворенная, выползала из-под мужа, который кончал на нее после трех минут фрикций, слушала нытье любопытной матери и притворялась прилежной работницей.
Она идет на остановку, и в ее голосе звучит мой голос, слова, которые я произносил, обгоняя ее мысль. Они приезжает на работу и ждет обеда. А в обед я приношу ей еловый мед...

— Спасибо! Сколько я тебе должна? — говорит она.
— Нисколько. Это подарок.
— Нет, ну так нельзя...
— Можно.
— Ладно, я тебя отблагодарю.
— Это лишнее.
— Спасибо.
— Не за что.
Я ухожу в офис, а она остается стоять одна, словно утес в бушующем океане жизни и человеческих тел. Утес, на вершине которого вырос цветок.
* * *
Мы мечтали о море, о корабле и о закате.
Мы гуляли вместе, и в какой-то момент нам стало мало того несчастного часа, чтобы вместить в него все, что рвалось наружу, чем мы спешили поделиться друг с другом.
Нам не хватало времени. Времени всегда не хватает на что-то интересное, а вот на всякую чушь — полно. Мы говорили об отдыхе, море и судоходстве. Я признался ей, что единственное, чем я жив — это стихи и проза, только это увлекает меня и не дает покончить с собой, приставив ружье к виску. Рассказал, что я весь в этих своих произведениях, та моя часть, которая скрыта от мира, от всех.
Она хотела путешествовать. Она хотела плыть на корабле и ощущать вкус соли на губах. Она желала быть свободной, "внесистемной".

Прошло лето.

С сосен облетала тончайшая, как пергаментная бумага, кора.
Смолистые слезы сосен постепенно твердели и превращались в камешки, которые солнце было уже не в силах растопить. Северный ветер приносил заморозки и первый снег.
Она все так же ходила гулять по дорожке, затененной соснами. Она дымила сигаретой и ни с кем не здоровалась. Она вновь была одна, на ворохе своих рухнувших мечтаний и облаков, навеянных летом. Она улыбалась, но ее лицо стало похоже на череп, а в волосах появилась первая седина.
Сосны больше не цвели.
Северный ветер беспощадно ломал ветви деревьев и выворачивал корни из земли.
Все закончилось.
Сладкий еловый мед имел горьковатый привкус.