Горящий и не сгорающий

   Это история настолько старая, что рассказывать её нет смысла. Но мой дедушка любил стряхивать с неё пыль, и кажется, пришла моя очередь. Как обычно это бывает с историями, все они рано или поздно предаются неумолимому забвению.
Одни исчезают через несколько лет, другие через века.
История о Высокой поляне не исчезла. Она лишь спала.
Я надеюсь, что смогу её разбудить.


   Сейчас Вайлон уже не такой, как раньше. Раньше было лучше. – так говорят многие старики. Тогда по улицам не носились машины и люди были проще. Дома были уютнее и даже камины грели лучше. 
Мощеная булыжником дорога была совсем ровной. После дождей вода на ней быстро испарялась. Ветер охотней играл с зелёными листьями вековых деревьев, которые были частью одной большой семьи. Проснувшись рано утром и открыв окно, молодой Фрэнк понял, что его дом стал частью чего-то большего. Ковер на стене стал красочной поляной. Хотелось с разбегу врезаться в стену, чтобы утонуть в шерстяных травах. Хотелось танцевать! Природа пронизывала Фрэнка насквозь.
-Ставь чайник, - выл ветер, - Я пришёл.
И Фрэнк бежал на кухню.
Пока он ставил чайник и суетливо расставлял чашки, ветер делал свою работу.
Все листы со стихами Фрэнка разлетелись по комнате. К углу прижался листок жёлтого пергамента. На нём было любимое стихотворение Фрэнка.

Давай заведем собаку?
И в ночь убежим от людей.
Быть может, напишут в добавку
Про трёх закадычных друзей.

Напишут о том, что когда-то,
В пылу прошлой жизни мирской,
Ушли из дома два брата,
А с ними лишь пёс молодой.


- Ветер, ветер… Ты неисправим, - Фрэнк закрыл окно. – Но я тебя все равно люблю.    




                1

   По мосту через Ясную реку бежал Нильс. Его новые коричневые туфли знали свою работу. Любому ребенку кажется, что, когда он бежит, никто не способен его догнать. Он нёсся со скоростью звука. Нет, со скоростью света! Едва одна нога заносилась для нового рывка, другая уже была в воздухе. Ветер обдувал лицо мальчика. От удовольствия он закрыл бы глаза, но риск во что-нибудь врезаться в таком случае резко увеличивался.
   Нильсу нравилось, как стояли деревья. Почти на протяжении всей дороги, начиная с моста, они, будто сговорившись, выстраивались в один строй. У них был командир. Мощное, уже не нуждающееся в каких-либо тренировках, тело. Оно было таким крепким и большим, что только одни вены были толщиной с человеческую руку. Командиру было несколько сотен лет. Сам он был одет в камуфляжную форму, которая, как по волшебству, меняла свой окрас в зависимости от времени года. Он стоял перед строем, а его ветви отдавали приказы.

   Только бы успеть, только бы успеть, - думал Нильс.
Из дома он выбежал, подобно пули, которая вылетает из новенького кольта Navy.
Его мама, женщина, имеющая уважение у жителей Вайлона, казалось, не имела никакого уважения у собственного сына. Нильс не ругался и не пакостничал. Он не курил и делал всю работу по дому, которую ему поручали.
Но он будто бы не замечал её заботу. За столом они могли просидеть около часа и не проронить ни словечка. Только глубокие вздохи сына и мурлыкание кота Ноно на окне.
Кроме этого вообще никаких звуков. Они даже умудрялись не шуметь вилками и ножами, что казалось чем-то неестественным. Бывало, правда, что Нильс, после того, как поест, вскакивал из-за стола и кидался к Ноно.

Он медленно возвышался над подоконником. Грозная тень падала на пушистого черно-белого Ноно.
- Ноно хорооший мальчик. Совсем не такой как другие коты. У Ноно даже усы другие. - Нильс брал кота на руки и плавными, как у искусного массажиста, движениями начинал его поглаживать. – Сначала надо по спиинке. Да, Ноно? Тебе то видней. Не меня же гладят. Ну да. Не меня.
- Может быть ты на речку хочешь, Нильс? Хочешь?
А Нильс всё продолжал гладить кота и приговаривать: «Ноно хорооший мальчик.»
 Ничего не помогало. Тут маме нужно отдать должное. Ремень это последнее, к чему она прибегла. Ремень это одна из немногих вещей, которую оставил отец.  Зачем он его оставил? Вопрос волновал не только сына, но и мать. 
 
    Огрубевшие от долголетней работы руки гладили пухлые щеки девушки. Джанет очень красивая. В ней метр и пятьдесят шесть сантиметров роста. Метр и шестьдесят два, если с каблуками. Она всегда была на каблуках, потому что жутко комплексовала из-за своего низкого роста.
   В часе ходьбы от Вайлона течет река. Самая обыкновенная река со своим направлением, которое никогда не меняется. И она почти никогда не выходит из берегов. Ох, если бы и у людей было так же. Алекс шел с Джанет, держа ее за руку. И Нильс тоже шел с ними, хотя сам об этом ничего не знал. И даже по тропинке, которая, как стрела, летела вглубь леса наперекор деревьям, девушка шла на каблуках.
-Ну хватит уже. Правда, к чему всё это? – Алекс грозно, но в тоже время любяще посмотрел на Джанет сверху вниз. – Мы идем к реке, Джанет, к реке. Неужели ты и по берегу будешь ходить на этих…
- Каблуках.
-Да. Каблуках.
Джанет, к тому же, была очень легкой. Даже с Нильсом, который еще не родился. А блестящие волосы цвета коры достались ей от бабушки. Они поняли это по старым фотографиям, которые нашли во время уборки на чердаке. Это вообще отдельная история. Девушка, не смотря на своего мужа сказала:
-Слушай, вот мне кажется, что все надо мной смеются. И смотрят как-то…
-Сверху вниз? – предложил Алекс.
-Да…
Алекс сжал ее руку еще крепче, словно пытаясь удержать. Будто бы она от него отдалялась. Иногда ему казалось, что Джанет отдаляется от него. Не потому что она его разлюбила. Не потому что он ее разлюбил. Не по какой-либо причине. А просто так. В их совместной жизни слишком многое происходило просто так.
-Да, Джанет, может, это и так. Может, люди смотрят на тебя сверху вниз, но только в прямом смысле. Не больше. Никто не смеется над тобой. И уж тем более я. – Он повернулся к жене и, наклонившись, поцеловал её.
Джанет засмеялась.
-Зря я не взяла стул.
-Ничего, - улыбнулся Алекс, - Ради вашего поцелуя, мисс Ринальди, я готов вообще не разгибаться.
И он снова ее поцеловал.

   А ремень он оставил, скорей всего, как помощь в воспитании. Джанет ни разу его не применяла, но часто пугала им Нильса, когда тот упрямился. Ремень был хорошим, кожаным, с позолоченной пряжкой. Это была единственная вещь, которая передавалась из поколения в поколение. Нильс как-то пообещал себе, что не за что на свете не даст этот ремень своему сыну. Он его вообще продаст. А на деньги, которые за него получит, купит телескоп или новые теннисные туфли. Или купит новый ремень и уже его подарит своему сыну. Зачем? Да просто так.

   Силы мальчика были уже на исходе. Но и до Высокой поляны оставалось совсем немного. Ночью, перед тем как лечь спать он любил смотреть на звезды. Он не очень-то много знал о них. Его привлекал тот факт, что даже если звезда перестанет существовать, то ее свет будет идти до Земли весьма долгое время. Таким образом, даже если звезда пропадет, то люди об этом узнают только через сотни лет. Или даже через тысячи лет. А еще недавно он узнал, что, если смотреть на звездное небо через телескоп, то можно увидеть гораздо больше, чем невооружённым глазом. И вот как-то раз он точно так же смотрел на звезды в открытое окно. Как вдруг темно-звездное небо раскололось на горизонте. Где-то там, в стороне Высокой поляны, прямо над ней, чернота ночного неба разверзлась. Нильс в тот момент молниеносно сравнил ночное небо с огромной палаткой, а светящийся разрыв с открытым входом в эту самую палатку. Очень похоже. Все звезды перестали существовать в ту ночь. По-настоящему перестали. Все перестало быть, кроме этого разрыва.  Потом он начал светиться все ярче и ярче. В конце концов он засветился так ярко, что не осталось ни одного темного уголка на всей планете. Нильс был ослеплен.
Потом свет резко пошел на спад. Слишком резко.
Мальчик оказался на кровати. Под одеялом. Оттуда он видел, что за окном снова воцарилось звездное небо. Он сказал себе, что утром обязательно добежит до Высокой поляны и все хорошенько там рассмотрит. Обязательно.

   И вот он, почти прибежал. Высокая поляна так называется потому что она находится на возвышенности, подножия которой со всех сторон заключены в прочные стены хвой. Потому, когда входишь в одну единственную брешь в зеленой стене, а подняв голову, видишь сокрытые красоты Крайнего Вайлона, то сердце замирает в ожидание чего-то удивительного.
Бывало, в этих краях замечали даже диких оленей, что весьма необычно, ведь они уже сотни лет здесь не обитают. Они перебрались в Низинные края. Это огромная территория, чуть меньше Атморской долины, которая расположена между Новым Атмором (территория, относящиеся к Вайлону) и западным полуостровом земли Эльк-Эйска. Не менее удивительное место. Говорят, что там растет особый вид березы, который известен, как утренняя береза. С виду ничем не отличается от обыкновенной березы, но жители Низинного края утверждают, что, когда утро на пороге, то есть солнце еще не встает, листва этого дерева начинает сиять. В книгах слово «сиять» выделено жирным шрифтом. Нильс знал, что это не спроста. Ведь светится и сиять это совершенно разное.
-Ох, красота! – Нильс выскочил из-за деревьев и вбежал прямо в середину поляны.
Повсюду летали молчаливые мотыльки с сиреневыми крыльями. Их было довольно-таки много. Цветы и ягоды здесь тянулись к солнцу, безмолвно славя его и восхваляя своими лепестками. По краю поляны тёк проворный ручей с кристальной водой, которую даже пить было жалко. Какое-то теплое чувство защищенности объяло мальчика, и он с облегчением вздохнул. Хорошо было бы построить здесь дом. - подумал Нильс. – Кому нужны водопады Эльк-Эйска, когда здесь, под боком, такая красотища? И самое главное тихо. А тишина-это друг.
   Нильс вспомнил, зачем он сюда прибежал. Нужно было всё хорошенько рассмотреть. Он осторожно сделал несколько шагов вперед. Трава мягко шелестела от многочисленных взмахов крыльев мотыльков. Ещё несколько шагов. Солнце заботливо пекло. Весь маленький мир в тот момент находился в мире и согласии. Всё молчало. Пахло травой и ягодами.
   Затем ветер волной нахлынул на левую стену хвой, безжалостно её пробив. Около десятка деревьев тут же пали, не в силах противостоять. Возгорелось пламя. Возгорелись кристальные ручейки и пламя захватило все стены. Хвоя, как оказалось, тоже горит не плохо. Треск падающих деревьев наполнил уши Нильса. Зеленая трава сохла от жара.
   В панике мальчик оглядывался, не в силах что-либо сделать. Он искал ту единственную брешь в горящем кольце, хоть и понимал, что теперь это бессмысленно. Нильс подбегал то к одному дереву, то к другому, в надежде увидеть его не горящим, но все деревья горели. Отчаявшись, он начал копать руками, попутно выдирая корни кустарников, на которых чуть ранее красовались ягоды. Подкоп не удался.
   
                ***
   В жизни каждого человека есть такие моменты, которые он помнит с самого раннего детства. Почти с младенчества. Алекс помнил, как его поили молоком из бутылочки. Даже мама рассказывала ему, что он жуть как любил молоко.
- Алекс, Алекс… Помню, стоило тебе дать бутылочку, и ты тут же засыпал прямо с ней. А еще, когда ты не хотел спать, но лежал на кроватке, то ты всё время оборачивался. Отец орал тебе: «Нука, спать!» И ты тут же поворачивался к стенке. Через минуту ты снова оборачивался.
   Ещё Алекс помнил, как ему было холодно, и он нырял под одеяло и представлял, что находится в замке. Тогда он думал, что непременно станет жить в пододеяльнике. Он помнил, как не хотел вылезать из него, потому что уже тогда знал, что снаружи его ждет взрослый мир. Человеку нужны воспоминания? Ну да, скорей всего. Без них человек перестал бы быть человеком. Нильс помнил яркую вспышку фотоаппарата. Ему был всего лишь год. Но в свои девять он уже до дыр рассмотрел ту самую фотографию, где на руках его держал отец. Еще на фотографии была мама и бабушка. А кто же тогда фотографировал? Наверное, у родителей были друзья. Мама ничего о них не рассказывала. 
    Фотографии для воспоминаний, это как лишние калории для спортсмена. Зачем они? Неужели так тяжело удержать воспоминания внутри?
А Нильс был уверен; если человеку нужно помнить, он будет помнить. Без всяких фотографий. Когда я умру, - думал он, - Мама же не станет фотографировать мое тело. Она и так будет знать, и помнить, что я мертв.
    В своем школьном сочинении Нильс написал:
«Я хотел бы, что бы люди помнили о важных вещах, не заглядывая в фотоальбомы, и не прокручивая пленки со старыми фильмами.  Нам не нужно смотреть фильмы о любви, чтобы любить. Не обязательно смотреть школьные фотографии, чтобы вспоминать о том, что девочка на передней парте была косоглазой. На прошлых выходных, в бабушкиной шкатулке я нашел фото дедушки. В одной руке у него был водный шланг, а в другой мыльная тряпка. Он работал на автомойке. На фотографии он улыбается.
   Это ничего, что я посмотрел на изображение со своим дедушкой. В конце концов, до этого я его никогда не видел. Но бабушка зря хранит его фотографию, хочу сказать. Потому что, по сути, она ограничивает саму себя. Если она видела его раньше, гуляла с ним и целовалась, и даже занималась сексом, что неоспоримо, то для нее теряется всякий смысл хранить его фотографию. Это всё равно, что сказать: «Извини, дорогой, мы провели счастливую жизнь вместе, до самого конца, но я тут смотрю твоё фото, потому что теперь могу тебя забыть.» Это оскорбление! Нельзя забыть того, кого ты не хочешь забыть.»
Это лишь отрывок.
   Миссис Перевелл сказала, что это довольно-таки интересное сочинение, и что если бы он его немного доработал, то получилось бы неплохое начало для какой-нибудь книги.
-Миссис Перевелл, но мне нечего дорабатывать. Я целиком и полностью выложил на бумагу то, что хотел донести до вашего наисветлейшего ума.
-Мистер Ринальди! – вскрикнула учительница. – В таком случае вы не оставляете мне выбора. Я вынуждена поставить вам удовлетворительно.

                ***
   Джанет Ринальди прибежала, когда пожар уже потушили. Женщина, вся заплаканная, с разбитыми коленями, рыскала глазами в поисках эпицентра события. Несомненно, эпицентром была Высокая поляна, то место, где столпилось больше всего народу. Когда несчастную мать заметили, всё стихло. Никто больше не обсуждал случившееся, никто не переговаривался, и никто не курил. Все, как один, устремили свои далекие от понимания взгляды на «убитую» женщину. Может, кто-нибудь и пытался понять, проникнутся сочувствием, но таких было единицы. Не у кого из них сын заживо не сгорал.
-Нет…
Джанет встала, как в землю врытая. Затем она медленно, плача, поволоклась в центр поляны. Камень преткновения остановил ее и без того неуверенные движения. Женщина споткнулась, упав на пористый булыжник и разодрав колено ещё больше. К ней подошло двое мужчин, чтобы поднять, но она от них лишь отмахнулась. На четвереньках она поползла дальше, без умолку, повторяя одно и тоже слово множество раз: «Нет…нет…нет…»
-А из-за чего начался пожар? – спросил кто-то из толпы.
- Да кто знает… Теперь то какая разница? Ох, какое горе…
   Они не смогут понять. Они могут грустить, опустить свои виноватые лица и бить ногами траву. Многие из этих людей могут плакать по ночам, сидя у окна. Если это будет женщина, то её муж, проснувшись от приглушенных всхлипов, встанет с кровати, подойдет к окну, на котором горит одинокая свеча, и обнимет свою супругу. Возможно, всю неделю, и даже больше, во всех магазинах будет стоять библиотечная тишина. Люди будут приходить в магазины и пальцем показывать на продукты, которые они желают купить. Любые слова будут звучать, как оскорбление. Соболезнования? О нет. Никто не посмеет высказать их раньше многоуважаемого мэра. Не трудно догадаться, что и в магазинах не заговорят до того момента, как Альфред Кицца прочтет свою проникновенную речь по поводу случившегося и выскажет свои самые искренние саболезнования. Полноватый мужчина, с бакенбардами до нижней челюсти, в снежной рубашке и сером пиджаке скажет все добрые слова, без сомнений. Он обеспечит Джанет Ринальди беззаботную старость и скажет, что это самое меньшее, что он может для неё сделать. На самом деле он соврёт. Может, не по своей воле. Может быть, сам того не ведая. Но это так.  Он сделает самое большее, что только может сделать посторонний в такой ситуации. Дальше даже замахиваться не стоит. Ничего всё равно не получиться.


                ***
   Алекс Ринальди всего лишь на минуту забежал в «Окно». Так называлось кафе в небольшом городке на восточном конце Эльк-Эйска. Оригинальное название сделало из обычного кафе заведение-достопримечательность. А выражение «Иди-ка ты в окно» распространялось весьма и весьма быстро. Даже жители Делиан-Виччи, богатая культура которых не нуждалась в представлении, пристрастились к этому по истине заразному выражению.
   Внутри кафе было больше, нежели снаружи. Эта особенность давала посетителям почувствовать себя защищенными. Здесь все походило на коровник, потому что каждый стол имел под собой по шесть стульев, и стоял в своем отдельном загоне, на стенах которого горели свечи. По углам каждого загона было набросано понемногу сена, что придавало заведению запах скошенной травы. Всего загонов было двенадцать. По шесть с каждой стороны. Между сторонами образовывался довольно широкий коридор, который был вымощен гладким камнем. Камень был светлый, хороший. Он отлично подчеркивал свет, который заполонял помещение ночью. Главной же особенностью являлось не столько название кафе, сколько само окно, которое было большим и располагалось на стене в другом конце коридора, прямо напротив входа. Ночью оно светилось полчищами огоньков, и это было здорово.
-Привет, Алекс! – поприветствовал его Алби. Он сидел в третьем «загоне» слева и медленно жевал засохшую тростинку. Его лицо было красным, как зрелый помидор. Он был пьян.
-Иди сюда, дружище! – крикнул он.
Алекс, повесив плащ на один из крючков у входа, пошел к столу Алби. Он сел напротив своего давнего друга, которого не видел уже полгода.
-Ну, как ты? Давай рассказывай.
-Да что ра… - начал было Алекс.
-Так! Только не говори, что тебе нечего мне рассказать. Я не поверю. Честное слово, не поверю, чтоб Алексу Ринальди нечего было рассказать!
Алекс встал из-за стола.
-Я сейчас.
Он подошел к барной стойке. На стеллажах, за спиной бармена, виднелись бутылки с самым разным алкоголем. Там было всё; от вермута до водки.  Эта водка такая дрянь, честно сказать. Ее невозможно пить. Хотя Атморские «знатоки» только её и пьют. 
На бармене был серый фартук с карманом-сумкой, который был чем-то набит.  Он был настоящим усачом. Трудно было представить, что за усами можно так ухаживать. Они были безупречно вычесанными, а их кончики устремлены вверх.
-Вам выпить?
-Простите, что? - спросил Алекс.
Бармен плавным движением руки обвел стеллажи за спиной.
-Я говорю, вам выпить?
-Ах да. Конечно. Мне соку. Апельсинового.
-Простите, что?
-Я говорю, мне соку.
Бармен засмеялся.
-Ну ты и даешь, друг. Здесь водку да вино разливают, а про сок я не слышал.
-Ну чтож, за апельсины я заплачу так же, как и за бутылку вон того рома. – Алекс указал на одну из бутылок. – Что скажете?
-Ты богач?
-Нет.
-Расточитель наследства, да?
-Я же не пью.
-А что тогда?
-Просто хочу апельсин.
-Какой ещё апельсин?
-Тот, что у вас в фартуке.
-Откуда ты… - бармен судорожно осмотрел все загоны, и его взгляд остановился на третьем столе слева. -Извините. Я сейчас. Никуда не уходите. Прошу вас.
Он скрылся за дверью, из-за которой доносились приглушенные голоса. Алекс обернулся и через плечо осмотрел всё помещение. За третьим столом мирно, в чем-то даже по-детски, сопел Алби Уайт. Запачканный ворот его бардовой рубахи был вывернут наизнанку так, что человек с неважным зрением мог принять его за спящего Графа. Мужчина был фермером. С красавицей женой и тремя детьми он перебрался в эти края четырнадцать лет назад. В начале дела шли хорошо, даже очень. Из ветхого домика, который они купили в начале, Алби сделал настоящее жилище, этакий особняк с видом на поля, которые, кстати, тоже принадлежали ему. Позже Алби Уайт открыл хлебопекарню, в которой накапливалось столько заказов, что возникали вполне оправданные сомненья в размерах полей и количестве собранного урожая. Но дела всё еще шли хорошо. Весь восточный конец стекался к Алби, потому что его хлеб, по словам самих жителей, был вне всякой конкуренции.  Затем в одну ночь кто-то смог доказать, что даже вне конкуренции можно сгореть. Утром, после пожара, люди наблюдали огромных размеров пятно на поле. Черное, как ночь и пахнущее гарью, оно надежно закрепилось на завоеванных территориях. Местами границы черноты были объяты в проделанные лопатами бороздки. Досталось и самой хлебопекарне. Балки, на которых держалось всё здание, сгорели и постройка сложилась, как карточный домик. Жаль только, что проигравшего не нашли.

   Дверь за барной стойкой внезапно открылась, но никто не вышел. От дверного проема веяло ожиданием. Алекс осознал, что ожидает не он, и убедившись, что на него никто не смотрит, он нырнул за стойку и скрылся в проеме, прикрыв за собой дверь.
Комната была тесноватой для трех мужчин. Однако, места хватило всем. Стены были белеными. На одной весели черно-белые фотографии в плетеных рамочках-феньках. На противоположной стене висел темно-синий коврик с надписью: «Добро пожаловать».
-Добро пожаловать. – тихим голосом сказал старик, который расположился на дубовом табурете, что стоял у стены слева.
Алекс улыбнулся.
-Цитируете коврик, мистер Экъюцппери?
Старик промолчал. Скрепя всем телом, он поднялся с табурета. Не без помощи бармена, разумеется.
-Благодарствую, Бэн. – Экъюцппери уверенно держался на ногах только когда его трость теплилась в его морщинистой руке. – Ты не мог бы оставить нас с мистером Ринальди наедине? Пожалуйста.
- Как угодно.
Бармен скрылся за дверью.
- Ну а вы, молодой человек, вероятно, не просто так явились тревожить старика? – Он направился к плетеному комоду, который покоился у правой стены. – Пологаю, вам стало известно о том, что произошло в Вайлоне?
-Высокая поляна.
-Она самая, мил человек, она самая…
Экъюцппери открыл комод и вынул из него зеленую бутылку, откупорил и жестом предложил Алексу.
-Нет, спасибо.
-Ну как знаете. А я выпью. Может же умирающий старик позволить себе пропустить стаканчик, верно?
- Конечно…
   Экъюцппери был высоким и худощавым стариком в поношенных обмотках. Такие обмотки чаще всего носили изгои. Для подавляющей массы людей, это просто бомжи. Но Делиан-Виччи и его начитанные жители проявили уважение и сгладили углы, обозвав бомжей изгоями. Изгой – это состояние души! Бродяга. Одинокий волк. Вольная птица! Столько оправданий и ни одного достоверного примера. Всё так же они ругаются и пьют, что попало. Они не перестали воровать и лазить по мусоркам. Бродячие псы их верные спутники, до тех пор, пока они не перегрызутся со спутниками других изгоев. В общем, в таких случаях есть два варианта. Либо один пёс загрызет другого, либо один пёс понюхает зад другого и оба убегут от своих хозяев. Не исключено, что после второго варианта два бомжа будут рыться в одной помойке. Убивать друг друга никто не станет. Экъюцппери был изгоем по наружности. Его внутренность отдавала тенью Делеонской культуры. Вежливостью, как минимум. Голова его была усыпана мелкими и седыми волосами, которые сходили на нет ближе к макушке. Это накидывало еще пару лет к возрасту старика, дожившего до девяносто девяти лет и собирающегося дожить до ста.
У моего отца, - вспомнил Алекс, - была точно такая же лысина на макушке. Из-за неё ему давали сороковник в его тридцатку.
Алекс не хотел унаследовать эту особенность.
- Так вам нужны подробности. Я правильно вас понял?
- Да, всё правильно.
- Ну чтож, - сказал старик, - они сегодня всем нужны, даже людям моего возраста… Они необходимы.
Алекс кивнул.
Старик вяло улыбнулся, и кашлянув, сказал:
- Вы не слишком то разговорчивы для своей профессии.
- Это как раз-таки и является необходимостью.
- Ну чтож. Тогда говорить буду я. С вашего позволения.
- Я… позволяю.
-Ну спасибо. – Экъюцппери встал с табурета, опираясь на свою трость. – Как вам известно, на Высокой поляне произошел пожар. Его с легкостью можно было бы назвать…взрывом, но бабах не было. Огонь просто возгорелся непонятно из-за чего.
Старик кашлянул, и вздохнув, продолжил:
- Дело в том, что поляна находилась в кольце из елей… И по сути, деревья, упав, должны были перебросить огонь на остальную территорию, не относящуюся к поляне. Но даже несмотря на то, что на внешнюю сторону кольца упало не одно дерево… Другая территория не загорелась. А ведь там было так много сухой травы. Понимаете, таким образом вся поляна выгорела дотла. Сверху это смотрелось, как большое круглое пятно черного цвета. И метра не сгорело, кроме Высокой поляны.
- А что же с Затяжной ночью? – спросил Алекс.
- Вы и про это знаете. Ну, да, накануне, ночью, было замечено странное явление. Но до нас дошло только два свидетельства. Одно от Райли Дойла, мясника. А второе от юнца Чарли. Он живет в самом Вайлоне, ближе к западу, к Атмору. И один, и другой твердят об одном. Оба видели утверждают, что видели некий разрыв в ночи. Определенное место скопления яркого света на горизонте. Он становился ярче и ярче, а затем резко гас.
Алекс ушел в себя, но встряхнув головой, напустил на лицо маску недоверия.
- Это конечно интересно, мистер Экъюцппери, но скажите мне, почему так мало свидетелей этого… явления? Скопление света. Этож с ума сойти. Пологаю, такое трудно не заметить. А свидетелей всего двое. Как-то странно.
 - Чтож, вы запросили подробностей, и я вам их преподнес, Алекс. – Старик вновь уселся на табурет. – Это ваше дело, принимать мои слова или не принимать. Я хотел бы, чтоб вы оставили меня в покое. Пожалуйста.
- Конечно.
Алекс вышел из комнаты, в которой так и не было упомянуто имя его сына.



                2

   По ночной воде бежала лёгкая рябь от нежного июльского ветерка. От него на пшеничных полях распластались никогда не рождающиеся змейки. После жаркого дня такая ночь, как эта, была приобретением. Людям приходилось по несколько раз на дню умирать, чтобы жить ночью. И оно того стоило. Тихий пруд и пшеничное поле разделяла пыльная коса тропинки, и небольшая опушка с мелкой травой. Заход в воду был плавным и постепенным. Дно песчаное, без тины и острых камней. Броский свет луны открыл фронт борьбы со светом костра, в районе берега. Поленья мирно потрескивали под властными языками неторопливого пламени. Сразу ничего не горело, нет, постепенно. Этакая природная прелюдия, отражающая в тебе тень человеческого естества. У костра было постелено гладкое и холодное одеяло цвета вина. На нем лежала девушка с нереально зеленными глазами. На ее белой, как снег, шее поигрывали тени огоньков. Лицо освещалось лишь искорками, что вылетали из костра, как звезды вылетают из палочки доброй феи. Веснушки, оказывается, не исчезали с уходом весны, но оставались на лице девушки и летом. Так почему же эти точки на щеках называются веснушками? – подумал Фрэнк. Он взял в руки прядь её рыжих волос и, как воду сквозь пальцы, отпустил.
- Какие у тебя легкие волосы. – сказал он.
Девушка приподнялась на локте одной руки, а ладонью другой ухватила Фрэнка за плечо и потянула к себе.
Фрэнк лег, откинув голову на одеяло, и его взор устремился далеко в звездное небо.
- О чем ты думаешь? –спросила девушка.
- Прямо сейчас?
-Да.
-О тебе. – ответил Фрэнк. – Потому что ты спросила, о чем я думаю, и это заставило меня подумать о тебе.
-Нет. – Девушка улыбнулась. Фрэнк это понял, не оборачиваясь к ней. – А о чем ты думал до того, как я тебя спросила, о чем ты думаешь.
- Я думал, о чем бы мне подумать, пока ты не спросила меня, о чем я думаю.
Оба закрыли глаза, сплетя пальцы своих ладоней воедино.
- А если честно… - Фрэнк открыл глаза. – Я думал о блинах. Понимаешь, блин, когда его снимают со сковороды, можно назвать целым. Но если его медленно разламывать, то он постепенно превращается в разломанный блин. И я, видишь ли, пытаюсь уловить ту тонкую грань между цельным и разломанным.
- И как? Получается?
- Мнения всех моих составляющих расходятся на все четыре стороны.
   Ветер слегка поколебал костер и на пару набросился секундный жар. Ее плечо обожглось, и она громко айкнула.
- Тише. Не так близко к огню. Иди ко мне. – Фрэнк прижал девушку к себе, как утопающий прижимает к себе бревно. Очень крепко. – А о чем думаешь ты?
Она посмотрела на него, приподняв голову, потому что он был выше её на эту самую голову.
- А можно я покажу?
- Это как?
Девушка поцеловала Фрэнка.
- О, это совсем не так, как я себе представлял.
- А как ты представлял?
Парень приподнялся на обеих локтях и на его лице замаячила полубезумная улыбка, как если бы он впервые за всю жизнь поймал рыбу голыми руками.
- Ну, - начал он, - когда пытаешься поцеловать помидор, то по привычке его съедаешь, так что я не был готов. Уж извини.
- Да ничего.
- В детстве, когда меня целовал кто-то из родителей или родственников, я всегда вытирал губы, потому что видел поцелуй противной вещью, но всё равно целовался, потому что так было принято. – Фрэнк вновь лег, повернувшись к девушке. Он обнял её за талию и прижал к себе. – А сейчас я не считаю это противным. Просто я до сих пор не могу понять, почему вместе с моим отношением изменилось отношение людей. Ты в курсе, что если нас найдут, то тебя отправят домой, а мне оторвут кое-что даже несмотря на то, что я это кое-что даже ни разу в жизни не пускал в ход?
- Ну так пусти это в ход.
-Что?
-Что?
   По ночному канату начала свое монотонное спускание луна. Несколько часов она сулилась стоять прямо перед парой, смотря на них, лежащих на одеяле, сверху вниз. Её пятна были чем-то сказочным. От них просыпалась фантазия, пуще, чем от облаков, и гуляющий принимался сравнивать эти пятна с крокодилом или с другим существом. Река была водой. А поле перед опушкой-землей. Два создания у костра были бы без пяти минут одной плотью, если бы не родители, искавшие во всём выгоду для своего дела, которое Делиан-Виччи обозвал бизнесом. Но бедной семье Ринальди сильно льстило то, что они вообще преткнулись с такой богатой семьей, как семья девушки.
Лёгкое серое платье, расстёгивающееся на спине, полетело в сторону.
Тоже самое произошло и с его рубашкой. Правда, ей повезло меньше. Она полетела в огонь. Её тело было для него чем-то родным, потому что он с удивлением заметил, что может терпеливо ждать, пока она расстегивает лифчик. Он упал Фрэнку на лицо.
- Удобная вещь, да? Кто их только придумал? Ты не знаешь? Два углубления для двух…
Но он не закончил фразу по вполне уважительной причине.


                ***
   «Дорогая моя Джаннет, я узнал о том, что случилось. Правда, очень поздно. Я не надеюсь на то, что спустя три года ты отошла от потери, потому что я узнал об этой потере только сегодня. И это меня убивает. Но я надеюсь, что ты в более твердом положении, чем я сейчас, потому что для меня наш сын умер сегодня, а не три года назад. Джанет, я знаю, что ничто во всех временах не сможет хоть как-то оправдать мой уход, но всё же я прошу твоего прощения. Я прошу его вместе с позволением снова вернуться к тебе, потому что без него я к тебе не приближусь. Только с ним. Я готов полностью оборвать все свои нити с миром взамен лишь одной нити, связывающей меня с тобой. Если хочешь, у нас будет ещё один сын. Честно. И на этот раз можешь выбрать ему имя. Можешь, назвать его Фрэнком, как ты хотела назвать Нильса, когда он ещё не родился. Прости меня. Я ещё о многом хочу сказать тебе лично, но, если ты позволишь.
                С любовью, Алекс.»
                ***
  «Дверь будет запертой. Ключи там же, где и всегда. Я возвращаюсь к шести.
                С прощеньем, Джаннет»

                ***
   Фрэнк Ринальди бежал, как угорелый. То, что он видел этой ночью, его и разбудило. Он, стоя у окна, в миг оказался в объятиях своей жены. Он решил для себя, что по утру рванет к тому месту, где видел свет. 
   Он бежал прыжками, словно это могло ускорить его темп. Высокая поляна за этим холмом. Вот она. Вступив на места, где когда-то цвели цветы и росла по-простому зелёная трава, Фрэнк не увидел сиреневых мотыльков, о которых так много слышал. Они вымерли. – вспомнил он. – Да, точно. Не так давно.
А елового кольца уже не было, хотя на фотографиях они были. Но Фрэнк не помнил, как они выглядели, потому что он давно не смотрел фотографии. У него к ним было необъяснимое отвращение.
   Мужчина сделал шаг.
Нам не нужно смотреть фильмы о любви, чтобы любить.
   Ещё шаг.
Девочка на передней парте была косоглазой.
   Он пробежался вокруг всей поляны, не выходя за её границы.
В одной руке у него был водный шланг, а в другой мыльная тряпка.
   Потом он споткнулся, упав лицом в землю.
Он работал на автомойке. На фотографии он улыбается.
   Фрэнк улыбнулся.
Трава за пределами поляны загорелась. Послышался угрожающий треск падающих деревьев, где-то неподалеку, но не на поляне, нет. В кругу земля была холодной и дымом не пахло. И ветер здесь был прохладным, как если бы Высокая поляна превратилась в огромный холодильник.
   Мужчина встал на ноги, и посмотрев на границу поляны, увидел, что трава там горит, но огонь не перебрасывается за границу. Затем он посмотрел вдаль и увидел, что и там разыгрался огонь, но только в гораздо больших масштабах.
И тут, может быть не к месту, и вопреки ситуации, Фрэнк вспомнил своё самое любимое предложение.
Нельзя забыть того, кого ты не хочешь забыть.