Звенья цепи Глава 12

          Двери избушки открыты настежь, собачья цепь оборвана, будка пуста. Священник постучал и, не дождавшись ответа, прошел в горницу. У железной кровати, на которой возлежал раненый Василий, сидела, низко опустив голову старая Власьевна.
         – Пришел, соколик. Сам ко мне пришел. Я знала, что объявишься, – она обернулась к нему.
         – Здравствуй, Лена!
         – Здравствуй, Сашенька, герой мой последний, сладостный. Имя-то свое позабыл? А я помню.
         – Ну как он? – Паисий кивнул в сторону Василия. – Живой?
         – Отходит Васенька. День, ночь протянет, не больше. Ты уже все знаешь, – слезы текли из глаз. – У тебя она?
         – У меня. Варфоломей с ней остался. Нельзя ее отпускать. А я к Нафанаилу на поклон собрался.
         – Значит все, как надо идет. Устал жить, Саша? Господь призывает? Меня возьми с собой.
         – Возьму, Лена! – он присел рядом. – И Василия, – заботливо взял ее ладони, сжал крепко. – Простишь меня? Ведь от храма тебя отлучил, благодати Божьей лишил.
         – А благодать Божья тебя и не спросила. Вон как все обернулось. Посредством других людей спастись пытаюсь. Через жену любящую, за мужа в плен бесовский уловленную; сына своего единственного, из-за меня страдающего и себя же на заклание принесшего. Через муки душевные, жестокие и страшные, красоту, молодость пропащие, сознание пагубности собственного существования и невозможности что-либо изменить. Всю жизнь я в неволе прозябала, шага без ведома духа нечистого сделать не могла, заложницей страстей своих была, а сколько горя, несчастий принесла! Думаешь, не понимала ничего? Ведь в этом и есть наше семейное проклятье, наказание всему роду. И никакого избавленья без сторонней помощи, чистой невинной жертвы. Сколько родичей моих пыталось эту дьявольскую цепь разорвать! Да только гибли в расцвете лет по разным нелепым случайностям, а то и на войнах душу за отечество отдавали.
         Я, как к свету потянусь: тут же вокруг смерть, напасти, бесчестье, презрение. Потому и с тобой рассталась, отказалась жизнь твою губить. Да опоздала, семью разрушила. Ты молодец, устоял, нашел правильный путь. Но мне последнюю тропку отрезал. Не принял покаяния, двери на замок закрыл. Не захотел грех общения с ведуньей на себя брать? Я с признанием к тебе шла, искру надежды в груди лелеяла. А ты задул ее, искру-то! Даже слушать не пожелал.
         – Прости, Лена! – в глазах батюшки стояли слезы. – Сколько уже, лет тридцать прошло с тех пор? Обида на тебя сердце жгла. Как узнал, что Власьевна ты и есть, даже злорадство в душе поднялось. Видеть тебя не хотелось.
         – Ладно, Сашенька, забыла давно. Я тебя поняла, простила. Теперь покаяться хочу, огорчение прошлое снять.
         Она трясущимися морщинистыми руками гладила его лицо. Перед ней сидел тот бравый герой-орденоносец, пылкий и неутомимый, более полувека назад потерявший голову от ее неудержимых бурных ласк. Из-за нее лишившийся семьи, партийной карьеры, благополучия. И из-за нее же во славе Божьей воссияв, посвятивший себя церковному служению, беззаветной помощи тем, кто нуждается в пастырском слове.
         – Прости и ты меня. Использовала тебя в утехах сладострастных, совсем не задумываясь о последствиях. Все вершилось вопреки воле моей, прожила жизнь как в дурмане. Здесь, пред сыном умирающим прошу: прости меня! Прости, Саша! Господи, спаси душу мою окаянную, – сильнейший удар в сердце сбил дыхание, заставил согнуться в судорожном поклоне. – Забери меня, не могу больше… – слова стыли на губах. – Кончилось время мое, чую костлявую, рядом стоит, ждет.
         За окном послышался резкий автомобильный гудок. Сын старосты приехал за батюшкой.
         – Собирайся, Лена. Тебя с Василием к себе определю. Там дальше видно будет, – Паисий вышел к машине:
         – Привези людей, Василия в храм отнести надо. Потом в Сопки поедем.
Шофер развернулся, уехал. Вскоре появился с тремя мужиками. Вместе вытащили кровать с умирающим Василием. Подняли на плечо, осторожно двинулись к церкви.
Следом, поддерживая друг друга, шли Власьевна и Паисий. Занесли в придел, опустили в комнате протоиерея. Вышел Варфоломей, взволнованно выглянула из кельи Светлана. Ужаснулась, увидев раненого, прикрыла губы ладонью. Обняла старушку, заплакала.
         – Это из-за меня он, бабушка.
         – Не плачь, голубка. Так было надо.
         – Он умрет? Не прощу себе никогда… – слезы скатывались по щекам. – За что нам все это?
         – Так нужно, девица, – повторила Власьевна. – Не наше дело Промысел Божий осуждать. Прими все как есть и не сокрушайся боле. Нет твоей вины.
         – Оставайтесь здесь, меня ждите! – Паисий озабоченно и строго нахмурил брови. – Вечером вернусь.
         – Поехали, – бросил водителю. Вместе вышли за ограду, сели в машину, тронулись в путь.

         Свято-Успенский мужской монастырь высокими каменными стенами широко раскинулся на обрывистом крутогоре Енисея. Могучая сибирская река несла полные воды мимо башен старинной обители, сияющих крестов и пламенеющих в лучах восходящего солнца позолоченных куполов. Дикая непокоренная тайга сумрачной стеной возвышалась по обоим берегам. Яростный ветер гнал речную волну, завывал меж строений и уносил вдаль обрывки житейских мечтаний. Сама природа сотворила это суровое аскетичное место, благословила человека на подвиг и воздержание. Отсюда с головокружительной высоты открывалось водное раздолье и седые облачные леса, островерхие скалы и опасные перекаты на бурлящем мелководье. Небесный простор расстилался прямо над головой, низкие тучи вереницей плыли на север, унося с собой напряжение летних гроз и величие громовых раскатов.
         Ворота монастыря гостеприимно открыты. Звонят колокола, возвещая праздник Рождества Иоанна Предтечи, прихожане с радостью на лицах собираются на службу. Много верующих с окрестных сел и небольших, затерянных в приволье края городков. Славна обитель праведной жизнью монахов и чудотворными иконами старого письма. Здравствует в дальней уединенной келье святой схимник Нектарий, помнящий, как говорят, самого царя-батюшку, будучи в его свите блестящим молодым кавалергардом. Через войны и несчастья прошел Нектарий. Расстрел близких, вражеский плен, соловецкие лагеря и гонения. Все перенес, выдержал, огонь веры сберег под сердцем, в страданиях выстоял, не сломался. И вот нет уже мучителей на свете, пала власть бесовская, в земле истлели палачи и гонители. Вновь над Русью льется свет православный, люд божий как прежде хвалу Господу воссылает. Стоят монастыри крепко, нерушимо, новые храмы появляются вопреки памяти кровавой, богоборческой. Молится старец о делах державных, о грешниках великих, власть предержащих. Многие в очередь к нему на поклон, на исповедь, а кто просто приложиться к руке святоотеческой. Хоть и слаб здоровьем схимник, но в затвор не торопится. Тянет его к братии, к мирянам страждущим. Глубока и животворна молитва старца, над головой, будто нимб светится. Берегут Нектария в монастыре, кроме служения литургии и духовничества  давно никаких послушаний наместник не требует. Да и то, хоть немощен старик, но духом тверд. Сядет где-нибудь под рябинкой на солнышке, греется, молчит все больше. Иноки вокруг него словно птенцы перед наседкой. Соберутся тесным кружком, псалмы поют, о жизни прошлой спрашивают. Любит Нектарий вспоминать былое. Голос тонкий, заливистый, где и улыбнется ненароком. И будто озарится все вокруг тогда.
         Идет к наместнику Паисий, а Нектарий возле куста черемухи на пеньке восседает. Борода в лучах солнца серебрится, куколь крестами переливается, в руке афонские четки-трехсотницы.
         – Благослови, отче! – припал к руке схимника.
         – Господь благословит, – широко перекрестил Нектарий. – Каким ветром в нашу обитель занесло тебя, Паисий? Все ли ладно?
         – Нет, батюшка, – протоиерей с благодарностью кивнул послушнику, принесшему низенькую табуретку, устроился рядом. – Души нечистый похищает, в сердца мирянам вселяется, жертвы будущей новорожденной требует. К вам за помощью иду, сам не справлюсь.
         Вокруг начали собираться иноки, с уважением слушая разговор старцев. Все знали Свято-Богоявленского настоятеля, подходили за благословением, кланялись.
         – Не любит экзорцизма правящий архиерей. Как Нафанаил отнесется? Ты лучше расскажи братии, что там у тебя произошло?
         И Паисий с самого начала поведал Нектарию и монахам историю Светланы и Власьевны. Иноки возмущенно загудели, многие помнили Василия, жалели его. Знали, как тяжело истребимы родовые проклятия и как опасно вступать в открытое противостояние силам зла. Задавали уточняющие вопросы, поражаясь коварству нечистого духа. Нектарий слушал с улыбкой, ни о чем не беспокоясь. Паисий взволнованно и очень подробно рассказывал о том, что сообщил ему Варфоломей. Наконец поднялся, распрямил затекшую спину:
         – Рад, что выслушали меня, братья. Пойду игумену кланяться.
         – Ступай, Паисий. Господь с тобою. А на меня можешь рассчитывать, – отозвался Нектарий. – Разве мы не витязи света? – посмотрел лучезарным взглядом на притихших добрых молодцев. Те радостно зашумели, с почтением и благодарностью взирая на схимника. – Кому, как не нам с семенем дьявольским совладать?
         – Благодарю тебя, отче! – он растроганно поцеловал старца. – Спаси, Господи!
         Нафанаил у себя в кабинете читал и подписывал какие-то бумаги. Полный сил пятидесятилетний игумен со жгучими глазами, в которых таилась немалая внутренняя сила, склонился над письменным столом. Черная окладистая борода волнистым уступом спускалась на шелковую рясу, на груди источал сияние большой серебряный крест.
         Порывисто поднявшись из-за стола, встретил дорогого гостя. Давным-давно, еще молодым иноком прислуживал в храме у Паисия, который тогда был у него духовником. Много слышал о его ратных подвигах, искренне и глубоко уважал старика. Всегда присылал ему с оказией монастырские гостинцы, вкусный свежий творог и сыр, помогал с работниками, когда требовался ремонт храма. Воспринимал протоиерея как доброго, но строгого наставника, нисколько не тщеславясь своим сегодняшним высоким положением.
         С приветливым радушием усадил за стол, кликнул служку, распорядился подать чаю с вареньем и горячими ватрушками. Дружески отзывчиво расспрашивал обо всем, понимая, что не просто так пришел старик, а по великой и непростой нужде. Но не торопил события, деликатно давая Паисию возможность самому озвучить просьбу.
         Тот хмуро молчал, не ведая как начать разговор. Знал, что и митрополит, и сам патриарх негативно относятся к такому вопросу. От согласия наместника зависело все. Он решился на этот отчаянный шаг, понимая, что сам не справится. Тем не менее, был уверен в правильности решения. Зная обо всем, ни за что не мог отдать невинную девушку и свою грешную Елену на растерзание исчадиям. Близкая смерть не пугала его. Спасти от огня подземного, победить врага человеческого, изгнать скверну из душ паствы, очистить место намоленное, святое, коим является его древний храм, эти мысли занимали разум, не давая затихнуть утомленному сердцу.
         – Слушай, Нафанаил! Ты знаешь меня много лет. По пустым хлопотам я обращаться не стану. Нужна помощь твоя и братии, – он с тоской и надеждой глядел в глаза игумена. – Ратуй, отче! Послужи Господу и людям его. Не оставь души грешные без покаяния.
         – Ого, батюшка! Знать, велика забота твоя, – монах с изумлением и беспокойством смотрел на Паисия. – Что могу сделать я, чего не можешь сделать ты?
         И старик вновь, подробно и красочно изложил о проклятии героя-моряка, благородном поступке его любящей жены, предсказанной участи их будущего ребенка. О полуночном цветке и бесовском празднике, страшном звере и умирающем Василии. В конце упомянул о старой раскаявшейся ведьме, кратко описав удивительную особенность их отношений.
         – Мне уже ничего не надо, Нафанаил. Кроме Господа я служил людям и хочу умереть в служении. Нет большей радости, чем созерцать спасенную душу. Видеть преображение, сломанные, разбитые оковы, узреть воплощение Духа Святого, сияющего в покаянных глазах! Вознестись молитвой умиления и благодарения, внимая силе Божественного промысла…
         – Отче! Зачем ты меня уговариваешь? Разве я против? Что скажет братия? С митрополитом у нас вопрос отдельным будет, знаю, влетит мне. Но это дело десятое.
         – Нафанаил, – старик заплакал от переполнявших его чувств. – Господь с тобой, отрок любезный!
         Игумен подошел, нежно обнял старца. – Ты как отец мне, батюшка. Неужели думал, откажу тебе? После обедни соберу братию, обращусь к ним.
         – Я уже обратился, – Паисий рассказал о встрече с Нектарием и монахами. – Наверное, теперь вся обитель знает о моей просьбе.
         – Вот и славно! – с облегчением воскликнул наместник. – Спросим, кто на бранный духовный подвиг идти готов. – Он взглянул на часы, вызвал послушника: – Давай к обедне звони.
         – Так ведь пятнадцать минут еще…
         – Звони, сказал. После обращусь к насельникам.
         Тот умчался, прихватив поднос с посудой со стола, и вскоре раздался веселый переливчатый звон колоколов. Игумен с протоиереем прошли в трапезную.
Монахи, прочитав короткую молитву, сели за вкушение пищи. Суп из овощей, кислый квас и ячменные лепешки дополнялись к празднику ягодой и свежим гречишным медом. Шел Петров пост, старцы и схимники ограничивались сухарями да малой толикой ядер грецких или кедровых орехов.
         После трапезы поднялись, дружно обратились с благодарной молитвой к Господу. Наместник твердым взглядом окинул многочисленные ряды и выступил с краткой проникновенной речью:
         – Братья любезные! Схимники и иноки, вся духовная рать, воины Христовы, к вам обращаюсь я с великой просьбой! Отец Паисий пришел к нам за советом и помощью, поддержкой и благословением. Вы уже знаете, о чем идет речь. Здесь в этой обители призваны мы служить Господу, побеждать врага рода человеческого в душах своих. Глубокой чувственной молитвой возрождать торжество православия и силу веры христианской, духовными подвигами снискать небесного покровительства земле Русской. Чаяниями Матери Богородицы и предстоянием Святых Отцов просить защиты и вразумления людям и властям предержащим. Это основная задача монашества. Мы не можем с безразличием взирать на страдания душ божеских, по мере сил помогаем им в духовной брани. Окрыляем пастырским словом, проводим необходимые требы для мирян, скорбим и молимся о них. Но этого недостаточно, когда уловленные в сети, обманутые нечистым духом с болью вопиют о помощи, не имея сил, возможностей для покаяния и, не смотря ни на что, жаждущие спасения! Дьявольские наваждения, бесовские соблазны проникли к ним в сердца, волшебством и ложью искушая сознание. Дошло до того, что душу будущую, еще не рожденную требуют в жертву как искупление, как невинного агнца. Вправе ли мы, зная пагубные последствия пройти мимо? Отдать на вечное поругание лучшие творения Божии, слыша пламенный призыв, отвернуться в смятении? Какие мы воины Духа, если не в силах разбить рать бесовскую, загнать врага в преисподнюю и запечатать для него вход в души людские? Знаю, тяжела будет битва, потому призываю тех, кто готов, чья жизнь во Христе силою божественного огня воссияла в стенах этой обители, кто своими подвигами вписал знамение славы в скрижали нашего монастыря! Завтра на рассвете выступаем крестным ходом.
         Нафанаил закончил обращение. Блестящими черными глазами вглядывался в ряды иноков. Монахи громко загомонили, выражая воззванию игумена всеобщее одобрение. Многие с восторженным уважением смотрели на него. Паисий стоял рядом и плакал, видя единодушие братии.
         – Отец благочинный заменит меня на посту наместника. Отец келарь, прошу вас подготовить священную утварь, провизию, и к вечеру представить список подвижников. Господи, благослови нас на брань духовную!
         – Аминь! – грянули четыреста звонких голосов. – Отче наш, иже еси на небесех… – понеслись над сводами слова спасительной молитвы.
         – Вот и все, Паисий, завтра жди гостей, – Нафанаил повлажневшими глазами смотрел на молящихся иноков. – Подготовь дары, они во множестве понадобятся. Просфору и вино возьмем у келаря. Да, отче, и нужно будет как можно больше воды освятить. Она да молитва – вот наше оружие.
         – Все сделаю. Спасибо тебе! – старик обнял наместника. – Сын мой возлюбленный, – плача, крепко сжимал в объятиях.
         – Ого, да ты боец хоть куда, отче! Сила медвежья, – с улыбкой пошутил игумен. – Жить да не печалиться еще сто лет можно.
         – Радуюсь, Нафанаил. Смотрю на тебя, на братию, на солнышко ясное, – радуюсь. Благодать на вашей обители. Чую, длань Господня распростерта над стенами монастырскими, над насельниками и мирянами. И я здесь в лучах божественных вместе с вами греюсь, уходить не хочу, – он смахнул слезу, перекрестился на рукописный образ Спаса. – Поеду, ждут меня души заблудшие…
         – Доброго пути, батюшка. Иди к машине, я распоряжусь с поклажей.

         В небесах уже блистала вечерняя заря, когда Паисий возвратился из монастыря. Варфоломей встретил, помог выгрузить, отнести в алтарь просфору и вино. По счастливым глазам священника понял, что визит к наместнику прошел успешно.
         – Как у вас тут? – спросил батюшка.
         – Все в порядке, отче.
         – Работа сегодня большая предстоит. Емкости у людей поспрашивай, их много надо будет. Всенощную отслужим, затем освящение воды проведем. Приготовь все, а я пока с дороги отдохну.
         Паисий усталой походкой направился к себе в спальню. Власьевна поднялась навстречу:
         – Все ли ладно, Саша?
         – Все хорошо. Ждем завтра гостей.
         – Ну, вот и путь к концу подходит.
         – Как Василий? – взглянул на лежащего в беспамятстве пастушка.
         – Дышит еще. В себя не приходил, – коротко ответила старуха. – Ты ложись, отдохни. Я с тобой буду.
         – И то верно, – он снял тяжелые башмаки. Прилег на кровать и с облегчением вытянулся во весь рост. Закрыл глаза, ощущая прохладную ладонь у себя на челе и, не в силах поднять веки, провалился в желанный глубокий сон.
         Власьевна сидела меж двух кроватей, одной рукой поглаживая лоб своего последнего возлюбленного, другой накрыв безжизненные пальцы умирающего сына. Вздыхала, вспоминая долгую прожитую жизнь, уносилась в далекое детство и юность, мысленно вела беседу с давно усопшими родными и близкими. Видела себя маленькой непослушной девочкой среди бескрайних лугов, плетущую венки из ромашек и васильков. Молодой красной девицей, одним лишь поднятием бровей сводящей с ума деревенских юнцов. Статной прелестницей, мановением руки приближающей трепещущих от страсти мужчин. Жаркой пылающей женщиной, дарящей неземное блаженство, заставляя обожателя парить вместе с нею в далеких заоблачных сферах, касаться небес и разбиваться солнечными искрами, со сладострастием вспоминая каждое мгновение. Видела сраженного в бою красавца-мужа и толпы беженцев, пробирающихся к своим на восток, крошечного скособоченного младенца, его первые хромые шажки, невнятное мычание вместо громкого плача. Видела еще много чего: хорошего и плохого, радостного и горького, счастливого и трагичного. Все, что когда-то было в ее затянувшейся жизни, странной неподвластной судьбе.
         К Светлане пришла Лариса, принесла сменную одежду. Теперь появилась возможность переодеться, снять грязную растерзанную исподницу. Не выходя из кельи, нагрели воды, и тетка тщательно отмывала с ее тела присохшую тину. После пили чай, разговаривали. Лариса с радостью сообщила долгожданную новость:
         – С правлением по телефону связалась Наталья Леонидовна. Просила передать, что Вадим благополучно вышел из комы. Я примчалась, перезвонила, чтобы узнать подробности. Все хорошо, он быстро приходит в себя, уже разговаривает. Врачи сами ничего понять не могут, говорят, такие случаи один на миллион бывают. Считают, что обойдется без последствий. Как здорово, что с цветком все получилось!
         – Ох, Лариса! – счастливые слезы блестели в глазах. – Ты еще многого не знаешь. Не все так просто, – Светлана опустила голову. – Как уж обернется, неизвестно, – она с любовью и нежностью коснулась своего живота.
         – Расскажи мне, Света. Что было с тобой дальше? Как ты до цветка добралась и как зверь Василию позвоночник переломал?
         – Расскажу. Как Дашенька?
         – Хорошо. С мальчишками целый день носится, бабушке покоя не дают. Я сказала ей про отца, что ты к нему уехала. Она обрадовалась, обещала слушаться и ждать.
         В мельчайших деталях Светлана вспоминала о жутких ночных похождениях, бесовском разгуле и жестоком требовании кудесницы Алёны. Лариса от всего сердца ужасалась услышанному, а затем с горечью воскликнула:
         – Как же быть теперь? Из огня да в полымя...
         – Миша сказал, отчитка великая будет. За этим Паисий в Красные Сопки ездил. Власьевна покаяние принесла, с духом нечистым расстаться хочет перед смертью, и Василия спасти от геенны огненной.
         – Василий жизнью своей давно грехи искупил. Ни зла от него, ни проблем никогда не было. И тебя от смерти спас, жизнь отдал.
         – Да, Лариса, это мне память о нем, – она показала глубокие царапины на плече. – Всю жизнь Бога молить буду! Из болота меня вытянул, – слезинки текли по щекам. – Если бы не он…
         Вошел Варфоломей, перекрестился на стоящее в углу распятие.
         – Поздно уже, – обратился к притихшей Ларисе. – Завтра день трудный предстоит. Всем народом приходите. Чем больше людей молитвы вознесут, тем легче страждущим будет.
         – Придем обязательно, – она поднялась. – Держись, подруга! – легко поцеловала в щеку и вышла за порог.
         – Как ты, Света? – инок с состраданием ласково взглянул на нее.
         Казалось, не было ничего после их расставания тем жарким удушливым летом. И он все такой же молодой рубаха-парень, и она славная влюбленная девочка, смотрящая на него как на верного героя, в любую минуту готового прийти на помощь.
         – Все хорошо, Вадим вышел из комы! – поделилась с ним радостной вестью. – Его мама звонила, сказала, что он быстро поправляется.
         – Слава богу! – перекрестившись, поклонился образам Михаил. – Значит, только таким был путь к спасению.
         – Да, наверное. Как мне завтра быть, Миша? Я волнуюсь. Внутри будто огонь жжет. Выдержит ребенок?
         – Выдержит! И ты выдержишь. Твердо верь и помни об этом. За тебя рать духовная стоять будет, с нечистью бой примет. Ты только сама не усомнись и не вострепещи во страхе. Господь всегда с теми, кто к свету чистому стремится, кто за ближнего жизни не щадит. Кто не жалеет себя, не приемлет земных благ, а восстает против прелести и зла, мнимого душевного покоя. С нами силы небесные, с нами Бог!
         Она слушала его пылкую убедительную речь, внимала каждому слову, интонации. Совершенно другой мир раскрывался перед нею. Прошлое казалось зыбким далеким сном, прекрасным видением, где не было особых забот. Все там представлялось понятным и очевидным. И вот за последние дни столько всего случилось! Открылось многое, то, чего не виделось на поверхности, было скрытым от глаз. Ее несчастный проклятый муж, Максим Петрович, Власьевна, Василий. Даже Михаил и батюшка Паисий, все они звенья единой цепи, одного направления, тяжелого и страшного. Эти спутанные узелки завязались в один сложный сбитый клубок, где центром притяжения явилась она, в одиночку рискнувшая пройти сквозь дьявольское игольное ушко. И вот теперь, рискуя потерять ребенка, принести жертву духам зла, она с неистовой страстью молит о милости и спасении. Иначе не прожить тогда с тяжелой утратой в груди, не совладать с чуткой совестью, не превозмочь душевной боли, не смириться с внутренним предательством.
         Паисий и Варфоломей в одиночку отвели всенощную службу. Со всех окрестных домов жители принесли корыта и цинковые ванны, канистры и фляги. Половину свободного пространства в храме заняли наполненные освященной водой сосуды. Лишь к рассвету закончили водосвятие и прямо в одеждах улеглись здесь же на скамейках, пытаясь хотя бы на пару часов забыться в усталой блаженной дреме.

Продолжение Глава 13 http://www.proza.ru/2017/07/18/1268