Шевырёв. Об умеренности огня в актере из Лессинга

Степан Петрович Шевырёв

Об умеренности огня в актере
(из Драматургии Лессинга)


He худо иногда поверять свои мнения суждениями опытнейших критиков, нам предшествовавших, мнениями наших великих учителей. Здесь сообщается отрывок из драматургии Лессинга, основанный на глубокомысленном замечании самого Шекспира, который знал теорию сценического искусства и в Гамлете своем дает превосходные уроки актерам. Не худо бы всякому артисту записать их у себя в памятной книжке.
Вот что говорит Лессинг, по случаю игры одной актрисы, которая слишком увлекалась порывами дикого огня и выражала ярость свою крайним напряжением голоса и самыми насильственными телодвижениями.
«Хотя Шекспир не был столь же великим актером, как поэтом драматическим; но знал превосходно принадлежность обоих искусств. Может быть, даже потому глубже и обдумал он искусство актера, что не имел к нему природного гения. По крайней мере, каждое слово, влагаемое им в уста Гамлету, в виде поучения комедиантам, есть золотое правило для всех актеров, которые ищут разумного одобрения. «Я прошу вас (говорит Гамлет актерам): произносите речь так, как я вам произнес ее, чтобы она скользила с языка. Но если вы будете горланить, по примеру многих актеров, то уж пусть лучше городской крикун читает стихи мои. Также не слишком  распиливайте воздух рукою, вот этак, но чтоб все было благородно; потому что в самом потоке, буре и (так сказать) в вихре вашей страсти, вы должны сохранять умеренность, которая придала бы ей кротости  [1].
Много толкуют об огне актера  [2], не соглашаются в том, может ли иметь актер излишек огня. Утверждающие, что может, приводят в доказательство, что актер и в ненадлежащем месте в праве обнаружить более жару, нежели обстоятельства требуют; но отрицающие в праве заметить, что в подобном случае актер покажет не избыток огня, а недостаток рассудка. Но главное в том, что разуметь под словом огонь. Если огонь состоит в крике и судорогах; то нет спору, что актер в этом может впасть в крайность. Если же огонь состоит в скорости и живости, с какими все стихии, составляющие актера, содействуют к тому, чтобы олицетворить истину в игре его: то мы не должны бы были и здесь желать, чтобы истина сия доводима была до крайности очарования, но возможно ли предположить излишество огня в этом смысле? Стало, не в этом состоит огонь, умеренности коего требует Шекспир даже в потоке, в буре, в вихре страсти: он разумеет только насилие голоса и движений; и причину легко найти, почему актеру в обоих случаях должно наблюдать умеренность даже и там, где автор не соблюл ни малейшей. Мало голосов, которые в крайнем напряжении не были бы отвратительны; а слишком быстрые, бурные движения редко бывают благородны. Не должно оскорблять ни глаз, ни ушей наших; и только тогда актеры достигают кротости, требуемой Гамлетом, когда они в выражении сильных страстей избегают всего того, что или слуху, или зрению нашему неприятно. Сей кротости Гамлет требует от актеров даже и тогда, когда они должны произвести величайшее впечатление и ужасом пробудить от сна совесть закоснелых злодеев.
Искусство актера занимает здесь средину между образовательными искусствами и поэзиею. Как воплощенная живопись, оно должно иметь красоту своим главным законом; но как живопись преходящая, сменяющаяся, оно не может положениям своим сообщать того покоя, который кладет такую печать величия на произведения древнего искусства. Оно может позволить себе дикость Темпесты  [3], насильственное Бернини  [4]; в искусстве актера сие последнее имеет только выразительность, не имея ничего оскорбительного вкусу, что бывает в образовательных искусствах, потому что выражение всегда тут, не сменяется. Не должен однако актер слишком долго пребывать в одном и том же насильственном положении; он обязан мало-помалу приготовлять его предыдущими движениями, а последующими разрешить насильственное в общем тоне приличия; не должен он также сообщать ему всей той силы, до которой может довести его поэт в своей обработке:  ибо хотя игра актера и есть немая поэзия, но она непосредственно должна говорить нашему взору; а льстить должно всякому чувству, если дело чувства - неподдельно сообщать душе впечатления, через него ей передаваемые.
Легко быть может, что актеры, соблюдая умеренность, к которой обязывает их искусство при выражении сильных страстей, боятся быть лишены рукоплесканий. – Но каких рукоплесканий? – Конечно, раек большой охотник до всего шумного и ярого и всегда хлопает актеру за усилия его легких. И в Германии партер имеет тот же вкус: есть актеры, которые довольно хитро употребляют его в свою пользу. Самый сонный даже, под конец сцены, перед тем как ему уйти, соберется с силами, вдруг возвысит голос и перебавит действия, не рассудивши вовсе, что смысл речи не требует его усилий. Не редко оно даже совершенно противоречит тому расположению духа, в каком он должен покинуть сцену; но что ему до этого? Главная цель его, чтобы чем-нибудь да обратить внимание партера на себя, и чтобы в след ему похлопали, а надо бы в след ему пошикать! Но, к сожалению, партер частию не знаток искусства, частию же слишком добр  и принимает желание ему нравиться за самое дело».

С.Ш.


ПРИМЕЧАНИЯ:

  1. Не худо привести здесь кстати и весь Гамлетов урок актерам. «Мне в душе больно, когда какой-нибудь здоровенный молодец в парике кромсает страсть в лохмотья, чтобы расколотить уши зрителям партера, из коих большая часть неспособна понимать ничего другого, как только пантомимы, да шум ужасный. Как бы мне хотелось похлыстать такого молодца за искажение Термаганта, или за переиродованье Ирода! Прошу вас, избегайте этого. - Актер. Я вам ручаюсь. - Гамлет. Не будьте опять слишком смирны, но пусть ваше суждение будет вашим вождем. Соразмеряйте дело слову и слово делу, особенно наблюдая, чтобы умеренность природы никогда не была нарушена; ибо всякое преувеличение удаляется от цели представления; а цель сия, как сначала, так и ныне, поднять зеркало перед природою, показать добродетели ее собственные черты, пороку - его собственный образ, и самому веку, физиономии времени - форму их и отпечаток. Если ж это преувеличено или ослаблено, хотя невежда и станет смеяться, но рассудительный будет только жаловаться, а порицание одного рассудительного в вашей совести должно перевешивать полный театр прочих. О! есть актеры, я видал их и слышал им похвалы – да еще какие! – а они, прости Господи согрешение, не только не имели ни голосу христианского, ни походки христианской, даже ни языческой, ни человеческой. Они так гордо выступали и так мычали, что я право думал, что уж какой-нибудь поденщик у природы их сотворил людьми, да и сотворил дурно: так гадко подражали они человечеству». Прим. пер.
  2. Видно и при Лессинге были те же толки, что теперь у нас. Прим. Пер.
  3. Пейзажист, живописавший бури и потому получивший сие наименование. Прим. Пер.
  4. Скульптор Бернини известен манерностию и насильственностию положений. У него нет ни одной прямой линии, как говорит сам Торвальдсен. Прим. Пер.
 

(Молва. 1833. № 58 (16 мая). С. 230 – 232).