Письмо середины лета

Кажется мне,иногда,проснувшись после влажной,душной ночи в стогу сена,с ядреного похмелья,что все это греза.
Что болен я и мое тело утекает вместе с мерзкою болезнью,пузырится на похожей на разрытую землицу постель,пропитавшуюся потом смертельно больного человека. И что все такое яркое,живое и подвижное лишь потому,что это видения умирающего,слишком давно не открывающего запавших глаз,что бы помнить,как все есть на самом деле. Или даже скорее добровольно отдав свои воспоминания,настоящие,а оттого тяжелые, как страшный подарок прохожему,оставив себе лишь брагою переспелые сливы грез,к которым слетаются жадные осы,прикасаясь ломкими лапами,отравляя собой еще пуще. Пусть так,я бы не променял этот миф, что творится со мной, на реальную жизнь,сколь бы долгую ее мне не сулили.
Бывало обходишь имение,остановишься слыша детские голоса где то поблизости,подойдешь к развалистым кустам цветущей сирени,с погнувшимися после ночного дождя ветками,слушая и дивясь тому,что о тебе байки травят мальцы,о том, что ведаешься ты хлеще бабок на окраине с нечистой силою,а шапку не носишь потому что по пьяни ее лешему продул,зато и волками теперь управлять можешь,и зверьем всяким,потому как подивился лесной дядька тому,что посмел с ним спорить да пробрало его уважением. Отметишь про себя что это обычные охотничьи законы-биться и стоять на своем до последнего,до края и капли. Завоевывать. Хоть в споре,а хоть бы и на стрельбище. И раньше это совсем все знали,и купцы умели применить это,торгуясь за пушнину и шелка,особенно горячо склоняя северян,с которыми и сражаться иной раз приходилось,и людей с юга,знающих толк в словах,хитрых но благодарных. Знали это и стрельцы,договаривающиеся с ветром,с землею, на которой стояли. И рыбаки,ведущие с водняком торг на улов да утопленников.
А ныне,ныне только жрецы это ремесло и помнят. И что бы удержать в узде,в правильном равновесии ты не то что весь должен быть исписан заклинаниями,а являться ими,упорядочивая и расставляя по местам все кругом себя даже не касаясь. Оттого ко мне многие тянутся,чувствуя во мне мерный порядок,оттого многих отталкивает ощущение силы, способной смести из их ненадежной жизни пустое и лишнее. Оттого может нет мне нигде места и место всюду. горькие и сладкие обязательства свободы. Затем,наверно и важно мне,душа моя Натан Николаевич,что бы где то были вы. а может просто люблю вас, так давно, что и не помню, как было иначе.

Пристрастился я к заморским напиткам давно, благо теперь достать их проще, хоть и страдает качество, потому как делается без души, без отпечатка человеческих прикосновений. Впрочем, главное знать места, как и прежде, где не бадяжат. Сижу после бессонной ночи на скамье под старой сиренью в историческом центре города, приснившегося когда то своему королю. В таких местах мне хоть немного воздуха живого, не отравленного под корень пустым. Здесь проще твориться настоящему и это настоящее как то держать, исправлять, убирать гниль и отраву, проплаченную деньгами и мыслями войну.
Пью кофе, пытаясь привести в порядок гудящую от усталости голову, думаю о том, что дереву давно не хватает детских игр под ним, или историй, настоящих, перестук слов которых успокоит его, как успокаивают звуки игры в кости старых духов. Хотя и кажется мне что я сам давно уже умер и истлел, просто никому не пришло в голову меня отпеть как положено. И внутри у меня пусто и ветхо, двигаюсь так, по инерции. Подставляю лицо утреннему солнцу, чувствуя как оно ласково и жгуче касается лба, щек, губ, скользит по очкам, усыпляет, дает по грамму, совсем на донышке стакана своей золотой силы, мажет им мне лоб, успокаивая.
-Извините.
Да ****ь тебя через прабабушкино колено, какого хера?
Нехотя поднимаю голову, разлепляю насладко зацелованные дремотой глаза, смотрю на дрищеватого пацана, мнущего лямку ранца.
Что за мода пошла будто отшельникам носить за плечом мешковину?
- извините - набрав побольше воздуха выдает пацан - Максим Евгеньевич?
Киваю тяжелой головой, допиваю остывший, горький кофе. Имя конечно не мое, но я привык откликаться на него, а истинное захоронено далеко и надежно,поэтому сойдет и так, нет же никого, кто знал бы мое настоящее имя.
Парень как то задумчиво и разочарованно оглядывает меня. Ну да. Черные кеды, рваные джинсы, помятая и потертая майка, щетина и отросшие волосы. Морда наверно как у спивающейся рок звезды. Не то что бы сдал, хотя в мои то года, которым счет перевалил за трехзначные можно выглядеть как развалина, просто ночь та еще выдалась. Лето оно такое, по просыпалось все подряд, а мне с этим разбираться, на горбу своем вытаскивать. Соки пьет из меня время это, а силы дает мало взамен.
- ты меня представлял другим. И тем не менее не зная, как я выгляжу-нашел. Круто.
Оглядываюсь назад на кафе, думая что желания быстро исполняются и сирень вполне может наслушаться историй, а я бы не отказался еще от крепкого и черного, шею защемляет, я скривившись растираю ее.
Парень шумно дышит, садится рядом на лавку, смотрит под ноги.
- моя фамилия Орловский. Потому что из Орловской губернии крепостные которые были там под местным барином, и мне про вас короче прабабка рассказывала. И не только про вас. Ее в свое время отпустили как то,забрал замуж зажиточный заезжий купец, все сложилось хорошо, поэтому не откладывая сыграли свадьбу и уехали.
Спустя несколько лет, вернувшись она вроде бы и нашла дом свой, соседей, даже собаку,хоть и постаревшую сильно. Скот на месте был, барский дом так же стоял, но все было не то. Пошла к куме своей, которая и повитухой была и вроде как с духами зналась. А вместо ее дома пустырь, при чем закроешь глаза и видишь что стоит изба, покосившаяся, под яблоней, но стекла целые, куры во дворе гуляют, а открываешь-нет ничего. Вроде как решила она что голову напекло, пошла к соседке своей, та вроде и знакомая, и улыбается, только рядом стоять вроде как страшно, пахнет как будто глиной и глаза пустые. Тогда же ей и барин попался, всегда красавец был писанный, с горящим взглядом, осанкой, манерами. А тут едва едва живой человек, при чем не старящийся а словно испортился, кожа шмотами, глазницы ввалились, суставы распухли, рот зубы не держит. До срока отъезда она собралась тогда и вернулась к мужу, рассказав будто лихорадка в том селении и поэтому раньше срока решила повернуть к дому. На деле же не выдержав там и ночи, как говорила-и спалось сладко, мягко, а домом не пахло, все казалось что все жители не ложились вовсе, так и ходили молча всю ночь по улице и в домах, словно им не было покоя.
Официантка выносит кофе за столики под тентом, солнце затягивает кофейной дымкой, меняя свет на дымный и сумеречный, как бывает, когда произнесено что то изнаночное, терпко и крепко пахнет, сирень шумит над головой. Мальчишка косится на меня.
- что скажете?
А что скажу? Тогда все закрутилось. Поползло по полям в села,Натан хворал. Я понимал, что время идет для него быстрей чем для меня, и что скоро мне больше некуда будет возвращаться. Сердце я оставил далеко и глубоко,а последнее что помнил разум, тело,все существо-был он. И как дальше? Ни лисицу загнать ни в карты полуночью перекинуться, не поговорить просто. Никто не ждет, никто не знает. С одной стороны и свобода, честно с самим собой, наедине со стихией со своими богами. С другой - растерять остатки человеческого и быть продуваемым холодными ветрами вечного одиночества. Ощутить, что такое потеря.
- интересная история, только при чем тут я, и почему ты сейчас этим занимаешься?
Тогда появился второй. Орловский почуял что может стать единственным, выпив своего создателя и забрав себе то,что от него останется. Он ходил окружными дорогами, с каждым днем неизбежно приближаясь,смотрел в сторону барского дома, жег костры с черным пламенем, сидя в пестрых шатрах на перекрестках и подманивая себе тени крестьян. По селу покатилась хворь, все поросло разъедающей хандрой, тени утекали от людей и скота, тлели, истончаясь. Отражения попропадали в закопченных зеркалах. Он становился сильней в то время,как Натан гас, подбирался ближе, когда я близко быть не мог. И только повитуха на окраине звонила жалобным колокольчиком, скармливая молочную корову змеям,что бы те стерегли как можно.
Мне было жутко от того, как мой.. не знаю кто, не друг, не любовник, не брат, но близкий по крови, по обратной стороне души человек дико выкашливал слова, прося принести воды и не поднимаясь. Я смотрел как он гаснет, держа за тонкую ладонь и сам не мог дышать от боли, от ощущения конца. Потом бежал долго, сминая рожь, дальше в лес, по болоту, отравляясь еще больше его ядом которым казалось был весь воздух, предавший нас, предавший тебя, отравив твое тело и поселив в нем разъедающую червь. Я бежал к глиняным, бесплодным землям и кричал, падая в скользкую грязь, кричал пока не заканчивалась эта отрава в груди и можно было лежать в присыхающей корке глины, бездумно смотря в черноту ночи, огромным зверем вываливающуюся с леса. Я знал, что Орловский близко, что он уже идет по твоему двору, заходит в дом, хотя раньше не осмеливался подойти к стороне нашей даже, излавливая меня на далеких границах иных земель. Он проходит, оставляя за собой живое, хищное, черное и не доброе, заходит в спальню,стоит у постели.
- пацан, это все конечно интересно, и как историк я б может даже все это записал, но с чего ты взял, что твоя престарелая родственница не наврала?
- я думал, что вы не спросите.
- ну найти меня ты нашел, этого я не отрицаю, не отпирался даже, заметь. Нашел - молодец, значит так надо было что бы мы встретились. Но с чего ты взял, что я поддержу сказку о каком то там селении рассказанную тебе в детстве?
- потому что вы жили в соседнем и лет вам дохуя. - парень насупился, а я улыбнулся.
- не разжалобил.
- да я и не собирался. - он встал, сложил руки на груди - и не ожидал что древний мужик который чуть ли не всесильный колдун выглядит как бомж и ведет себя как мудак. Думаете легко вас найти было? И проверить, что это вы? И вообще не считать что занимаюсь херней?
Ну. Аргумент.
Я тру лицо,глаза под очками, выкидываю стакан в мусорку, смотрю на притихшую сирень, потом упираюсь локтями в колени, ерошу волосы.
- сгоняй за кофе а? Все я тебе покажу.
Он стоит, играет желваками, выдерживает характер и пытается справится с распирающими чувствами. Такой молодой. Даже слишком, таких чудеса едят и не давятся, они отравляют своим зельем кровь, мутят ум и делают из посредственного человеческого мяса что то совершенно невообразимо чудесное. Это как ливень в засуху, такие люди, я давно не встречал, еще и что бы сказками с детства готовили к чудному. Не то время. Такими заниматься надо, приоткрывать им двери, показывать, как там, за порогом, что жизнь это не вот это вот пожрать - посрать, а нечто намного, намного больше. Это делать невозможное.
Когда он приходит со стаканом кофе-меня уже нет на скамейке.
Злиться конечно, поэтому и спать поздно ложиться голодный и не в духе, я заждался. Потом смотрит перед собой, сидя рядом со мной в машине и материализуясь не полностью. А когда замечает меня я еле успеваю ему посоветовать:
- не дергайся. Сейчас так допрыгаешься что проснешься и нам придется все заново начинать. А я старый, ленивый и занятой мудак, как говорят.
- сейчас, вы старым не выглядите.
- так это ж сон, тут я могу выглядеть таким, какой есть на самом деле. Вернее так, для тебя сон, а для меня просто прогулка домой, на обратную сторону.
- такое бывает?
- еще не такое бывает, поверил же ты прабабке своей, не списал на маразм.
Он снова смотрит в окно, на проносящиеся леса. Если бы мы ехали по реальной дороге - хрен бы я конечно проехал здесь на такой скорости с такой посадкой - а так - запросто, можно вообще лететь, даже без машины, но я решил что пацанчику такое совсем дичью покажется.
- мы едем к тому уезду. Тогда там совсем все плохо было, и пришлось перепрятать так сказать все село. Так что оно целое, только на обратной стороне, а в реальном мире развалилось.
На самом деле я тогда довольно быстро понял, что надо делать, но ждал до последнего, подстерегая с изнанки Орловского, который перестанет чуять опасность и поверит в свою победу. Готовил големов, поменял ими потихоньку тени крестьян, что бы выучились быть похожими на своих хозяев, целый карьер вырыл, лепя замену людям, с тех пор там вечно вода по весне стоит цвета что кровь. Готовил место для отступления, плел сеть, тонкую, прочную, искрящуюся силой, и когда Орловский подошел к постели Натана, наклонился, появился я, схватил обоих и швырнул, меняя местами, продевая через второго сердцевину паутины и выворачивая мир на изнанку. Все оказалось на обратной стороне, здоровое, целое, с цветущими деревьями и козами в огороде, с воробями на оградах и охотящимися за ними котами. С полосой леса, с гладью озера, голыми мужиками, с криком выскакивающими из бани и дымными самоварами, что ставят бабы на семейные столы. А к Орловскому теперь были привязаны все големы, питаясь от него силой, как и иллюзии домов, дорог и заборов, только дом повитухи ушел полностью в обратку, слишком сильная была бабка. Орловский тлел и я рассчитывал, что никто лишний не забредет в село, до того момента, как он совсем зачахнет, как и все вокруг без источника силы, и при этом замрет время, потечет совсем медленно, в год по чайной ложке с дыркой на обратной стороне.
Мы въезжаем во двор богатого барского дома, бабы охают, машут на нас тряпками, но на самом деле они уже привыкли, что уж, колдун пожаловал и повозка у него как обычно чудная.
- Натан Николаич, родной, ну не делай вид что не рад мне совсем. - я улыбаюсь, поднимаясь на веранду. Улыбаюсь просто радостно, потому что мне хорошо быть здесь и видеть его. Натан хмыкает, убирая от губ трубку, поднимается с тахты нам на встречу, обнимает меня, порывисто, тепло, хлопает по спине. Кивает притихшему пацану. Мы садимся за стол, который пышно заставляют поздним ужином, сирень во дворе шумит, и я думаю что это благодарность за хорошую историю.