Друг, которого нет. часть 1. x-xiii главы

ПЕТЕРБУРГ.

X
И вот уже три дня я куковала в Питере. Точнее в его пригороде - Выборге. Знаете, довольно милое местечко, напоминающее типичный шведский городок. Но можно сказать, что я жила в Питере, потому что дома появлялась только на ночь. Обедала в кафешках, либо обходилась лёгким перекусом из ларьков. Была адская холодрыга, с Финского залива дул пронизывающий до костей северный ветер. Но разве это могло остановить меня от шатаний по городу, «знакомому до слёз»?
Эйрик правда останавливал. И намекал, что если я тут свалюсь с воспалением лёгких, то мне прямая дорога в больницу. А потом в морг. Последнее меня даже развеселило. Нашёл, чем пугать. Уж чего-чего, а смерти я не боялась. Не могу объяснить, почему. Наверное, потому что знала, что это глупо. Чему быть, того не миновать. Да и большинство людей боятся не смерти, а умирания. А что смерть? «Жизнь – вечность, смерть лишь миг!» – мысленно повторяла я вслед за своим любимым поэтом и писателем Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. Правда, вполне себе справедливо заметить, что я на краю жизни и смерти ни разу не была и кто знает, как бы я себя тогда повела.
Размышления о жизни и смерти в последнее время занимали значительную часть моих мыслей. Это было напрямую связано с тем, что за три дня моего пребывания в Питере произошли непредвиденные обстоятельства. Первым была неожиданная кончина брата моего зловредного деда, которая была буквально как гром среди ясного неба. Поэтому торжество в честь папиного юбилея по размахам пришлось сократить, всё же похороны как никак. На самом деле мне вся эта ситуация больше напоминала схожий эпизод из «Горя от ума» – мы в трауре, нам бала дать нельзя. А танцы под пианино можно, это же совсем другое дело! Поэтому я, со вкусом посмаковав эту параллель про себя,  с тех пор всю многочисленную родню – деда, бабушку, дядь, тёть, папу и его жёнушку и новоявленную сестрицу звала исключительно фамусовским обществом. И это меня даже развеселило на некоторое время.
Итак, был траур. Дед, правда, не особенно горевал, хотя по его внешнему виду всегда было трудно понять, что у него на уме. Я  только знала, что они с братом аж десять лет уже были в ссоре из-за какого-то пустяка. И мой двоюродный дед жил на другом конце Питера в окружении своего клана и не было про него ни слуху ни духу. А про смерть узнали случайно, от каких-то общих знакомых, родственников – не разбираюсь. И поэтому мы все ездили на похороны, которые оставили одно из самых неприятных впечатлений в моей жизни. До этого я ни разу не видела мёртвых людей и не особенно переживала по этому поводу. Но когда мне тоже пришлось подойти к гробу усопшего попрощаться, я с трудом сдержалась, чтобы не заорать и не убежать. Он лежал со сложенными на груди руками, похожий на восковую фигуру. От него буквально уже веяло могильным холодом и запахом земли, в которую его должны закопать. Строгое лицо, седые усы, и заострённые черты лица. Глаза были закрыты, но я не могла отделаться от чувства, что вот сейчас, когда я наклонюсь, чтобы поцеловать его руку, он их откроет и посмотрит на меня холодным, жёстким мёртвым взглядом, схватит за шкирку и утащит за собой на тот свет. И вправду, когда я уже отходила от гроба, мне показалось, что губы трупа дёрнулись в глумливой усмешке.
После похорон я была как ватная и ночью не могла уснуть. Вместо этого я сидела и рисовала. В ту ночь я рисовала очень много, стараясь выплеснуть все свои чувства – что-то тёмное, мрачное, пугающее. Под конец я неожиданно нарисовала чёрную розу, которая стояла в бокале с чем-то красным. И, удовлетворённая, отправилась спать.
Вторым обстоятельством было то, что я приехала раньше папы и его семьи. Они явились только на второй день моего пребывания в Выборге и естественно не знали ещё всех новостей, включая кончину двоюродного деда. Подарок отцу я решила подарить всё же на день рождение, как и полагалось, а Свете и сестрице с покер-фэйсом вручила сразу по приезду. Света тут же рассыпалась в благодарностях, порывалась меня обнять-поцеловать, но я вежливо уклонилась. Они, естественно, даже не подумали мне что-нибудь купить, что, честно говоря, даже обидело. Но я послушалась Эйрика, который заметил, что это на их совести, а мы повели себя как приличные люди.
В общем реакция Светы хоть и раздражала, но была более менее приемлемой. А вот козья морда, которую мне состроила Алиночка при виде подаренной книги была настолько великолепна, что я не стала лишать себя удовольствия нарисовать парочку карикатур на неё в виде того самого коня, которому в зубы не смотрят. Возможно, я действительно язва и т.д. и т.п., но видели бы вы её, когда она распечатала подарок.
 – Это чё, мне?
Я, честно сказать, опешила.
– Ну, вроде как тебе. – Она повертела книгу в руках и цокнула языком.
– Классика что ли?
– Ну да, Ремарк – это зарубежная классика двадцатого века, – не зная, как реагировать, просветила я. Алина хмыкнула и кисло поблагодарила:
– Спасибо, конечно, но вряд ли я её прочту. Не люблю классику вообще и двадцатый век в частности. Мне бы чего посовременнее. Типа Джона Грина, например. Или ещё кого.
Очень понятно объяснила. Но я всё же сдержалась и даже не врезала нежеланной родственнице по наглой красивой морде, только как можно саркастичнее улыбнулась и ответила:
– А, прости тогда, буду знать. Видимо, и «Сто лет одиночества» ты читала в современной обработке. –  И, отсалютовав, я умчалась прежде, чем сестрица подобрала челюсть с пола и ответила мне что-нибудь стоящее. Наверное, я поступила трусливо, но меня это не парило.
Алина всё-таки была и из другого круга, и вообще вся другая. Она была очень красивая – брюнетка с серо-голубыми глазами, покатым лбом, аккуратным носиком, точёным личиком, тонкими запястьями, на которых болтались самые стильные фенечки, которые я когда либо видела в жизни. Она была выше меня на голову, фигура у неё была… ну, без шуток, классная. Она и питалась исключительно салатами и полжизни проводила в парке, бегая под бодрую музычку. Друзей, наверное, уйма у неё была. И не мудрено. Подумаешь, не читает классику, ей и не надо, она же на физфак собирается. Зато за собой следит, не ссутулится, не ругается – просто комсомолка, спортсменка, красавица. Ладно, с первым я загнула. Но всё равно.
И жили они вдвоём с матерью до её второго замужества очень тяжело. Денег не хватало, и Алина подрабатывала с четырнадцати лет. Света случайно моего papa встретила. Просто её брат был коллегой и другом моего отца, и на какие-то дружеские посиделки он привёз свою сестрицу. Вот так и пошло.
Не то чтобы я априори не любила красивых людей, совсем нет. Наоборот, в какой-то степени я была эстетом – мне нравилось смотреть на прекрасное, простите за банальность. Прекрасным в моём понимании могло быть всё что угодно – природа, животные, какие-то предметы и представители homo sapiens в том числе. Но обычно осознающие свою красоту люди думали только о своей внешности, и в жизни их не трогало ничего, кроме педикюра-маникюра, отбеливания зубов, косметики, мальчиков-зайчиков, модных попсовых групп и ещё чего-нибудь в этом духе. Да все, наверное, знают типаж эдакой красотки, с подведёнными глазками, ресницами в пол-лица, тоненькими ножками в обтягивающих джинсах или, наоборот, в шортах по самое «не могу». Сложенные бантиком или утиной попкой губки, и томно глядящие в объектив камеры, широко распахнутые, будто удивлённые глаза. Да, рассуждала я, зачастую как старая бабка, но что поделать – характер у меня дрянь.
Так вот, опять же, не подумайте, что я против даже таких людей. Нет, совсем нет. Иногда в общении такие девчонки оказываются очень человечными и добрыми. С ними приятно поболтать о чём-то неважном. Но вот обсуждать с ними, например, классическую литературу или мюзиклы, было совершенно невозможно. Хотя, бывали и исключения, блиставшие везде и во всём, включая и сферу классики.
Я снова отвлеклась от основной темы. Так вот, моя сводная сестра была не то что бы совсем редкостной стервой, нет, ничуть. Но со мной она общаться явно не желала. Иногда мне казалось, что она тупо боится. И боится не за себя. Боится за свою несчастную мамашу, нашедшую счастье и благосостояние в моём отце. Да, бывали моменты, когда я разговаривала с отцом, и замечала, что в глубоких, красивых глазах Алины мелькал нешуточный страх. Боялась, что отцовский инстинкт взыграет, видимо. Но нет, не взыграл и даже не собирался. Всё моё общение с отцом умещалось в традиционном «привет-пока». Иногда к этому прибавлялись: «как прошёл день? - нормально, а как твой? - тоже ничего». И знаете? Если я и боялась поначалу, что моя нежная чуткая душа кинет обидку, то этого не произошло. В душе не было никаких эмоций. Только равнодушие.
В общем, первые  несколько дней в Питере прошли восхитительно, за исключением одного из них, когда были похороны. Получается, что всего два дня. За которые я успела сходить в Спас на крови, прогуляться вдоль Грибоедовского канала, вспомнить одно из самых трагичных событий в истории России – убийство Александра II. Вспомнила я об этом очень спонтанно – просто, когда неспешно шла по набережной, случайно задумалась над названием храма. Вспомнила, при каких обстоятельствах он был построен. И тут меня такая тоска обуяла, что описать невозможно. Не думая, я свернула с набережной и уже через пятьдесят минут была в Петергофе, в том самом месте, где находилась царская ферма. В будни там почти никого не было, и никто не мешал мне расхаживать по поместью и разглядывать лица великих князей, когда-то бывших хозяевами этого чудного домика. Как и в былые времена, я испытывала непонятный трепет. Атмосфера ставшего музеем когда-то жилого дома буквально опьяняла меня. Бродя по комнатам, я представляла себе, как царская семья собиралась, например, в столовой, обедала, а её члены разговаривали между собой о каких-то пустяках, или, может,  о делах государственной важности. Зайдя в кабинет царя, я долгое время просто стояла, справляясь с эмоциями. С детства я отличалась впечатлительностью и больным воображением. Смешно сказать, но на какие-то доли секунды, я почти поверила, что вот сейчас дверь откроется и войдёт сам император – в мундире, сурово нахмуренный, с хмурой складкой между бровей. И пахнёт величественным имперским прошлым, со славными победами, грустными поражениями. Миром, когда вместо дискотек девушки посещали балы, когда вместо нынешнего ширпотреба люди читали «Евгения Онегина», «Отцов и детей», «Героя нашего времени», «Братьев Карамазовых»...
Не знаю, как бы понятно объяснить. Я с детства увлекалась историей России. Сначала особенную привлекательность имела далёкая полусказочная домонгольская Русь, потом, благодаря Ремарку, я заинтересовалась кровавой историей XX столетья. Но самым любимым периодом истории у меня был однозначно XIX век. Я в упоении читала любую литературу, связанную с этой эпохой, смотрела кучу передач. Конечно, в моём больном воображении большую часть составляли романтические представления о золотом веке, в духе: «и вальсы Шуберта, и хруст французской булки», однако от суровых реалий и проблем того времени спрятаться было нельзя. Я знала и про крестьянский вопрос, и про проблемы второго эшелона. Но всё же я втайне считала, что это был расцвет, самое лучшее время в истории России.
Господи, если вы всё ещё терпите эти бесконечные отступления, вы воистину святой человек, терпению которого можно только позавидовать.
Я бродила по Петергофу до темноты. Затем, к сожалению, пришлось вернуться домой, где было уже довольно много народу. Торжество в честь дня Рождения папы должно было начаться завтра.
Ночью мне приснился странный, но вполне себе объяснимый сон. Я танцевала на каком-то ослепительном балу, судя по интерьеру, начала XIX века. Играла музыка, отовсюду слышала быстрая французская речь. Я чувствовала себя Наташей Ростовой на первом балу – во мне буквально бурлила та «настоящая» жизнь.  Танцуя с разными людьми, я не всматривалась в их лица, считая это неважным – важным был лишь танец, музыка, волна восхитительных запахов, обилие цвета и красок. Честно признать, я не верила, что это сон – всё было слишком реально.
Наконец, заиграл котильон, и неожиданно, именно я оказалась в паре с распорядителем. Распорядитель был в чёрном фраке, ослепительно белой накрахмаленной рубашке и сдвинутом на лоб цилиндре, в маске, в прорезях которой сверкнули золотистые глаза. И знаете, я совершенно не удивилась.
По необъяснимым причинам, как это обычно и бывает во сне, неожиданно вместо котильона, мы начали танцевать вальс. Картинка вокруг неясно размылась – я перестала различать предметы, обстановку. Видела я только жёлтые глаза, чувствовала уверенную руку у себя на талии и музыку – да видит Бог, если бы я умела сочинять музыку, то непременно бы записала ту странную мелодию, под которую мы вальсировали. Но – увы, когда я проснулась, она звучала в моей голове ровно секунды три – а затем растворилась в моём подсознании.

XI
Проснулась я на удивление поздно, хотя по типу была лютым жаворонком. Настроение было приподнятым, несмотря на наступивший день Х. Эйрик уже околачивался в комнате, ожидая моего пробуждения, а чтобы скоротать время, разглядывал открытую тетрадку, где я обычно рисовала. Заметив, что я проснулась, он ткнул в один из мрачных рисунков (кажется, там было что-то типо черепа) и с любопытством спросил:
– Это зачем?
Вопрос меня немного озадачил.
– Это череп.
– Я вижу, что череп. А зачем?
– Просто так. Захотелось нарисовать, – передёрнула плечами я, закрывая тетрадь, и убирая её подальше. Но Эйрик не отставал:
– Зачем ты рисуешь черепа?
– Господи, Эйрик, захотела – и нарисовала, отстань. Давай лучше разберёмся, что у нас на завтрак и подготовимся морально к грядущему армагедону, – перевела стрелки я, направляясь в ванну. Эйрик перестал спрашивать про рисунок, но и со мной он не пошёл – снова исчез. Зато я, пока чистила зубы, всерьёз задумалась, зачем действительно я рисую черепа. Потому что... Ну, просто захотелось. А почему захотелось? «Потому что жизнь такая», – сердито подумала я, до покраснения натирая лицо полотенцем, чтобы не выглядеть совсем бледным привидением. Меня по прежнему никто не трогал – дедушка неожиданно впал в депрессию из-за смерти вроде как нелюбимого братца – видимо, понял, что сам тоже не вечный, бабушка с утра до ночи уже несколько дней готовила, Алина  дала ясно понять, что я ей не интересна, а Светино общество я избегала намеренно, опасаясь, что сорвусь с петель и столкну новоявленную папину жёнушку с лестницы и тем самым убью двух зайцев в прямом смысле слова. Иногда мне самой становилось страшно от таких мыслей, но они появлялись всё чаще и чаще. Вкупе с нарисованными черепами это выглядело явно не двусмысленно. Наверное, я и вправду сходила с ума.
Первая половина дня прошла незаметно. Гости собирались к двум, а до этого времени я сидела и читала. Но когда часы остановились на цифре «1», меня внезапно охватил беспричинный ужас. Началась просто настоящая паническая атака, со всеми её вытекающими – влажные ладони, учащённое сердцебиение,  нехватка воздуха, беспричинный страх, расширенные зрачки – а потом полное опустошение и чувство, как будто по мне раз десять проехался бульдозер туда-сюда.
– Ну, ты даёшь, – заметил Эйрик, наблюдая, как я мечусь из угла в угол как испуганный хорёк. Я ожесточённо тёрла виски и пыталась сосчитать до десяти, но постоянно сбивалась.
– Будь добр, заткнись, – рявкнула я на своего воображаемого друга. Эйрик только фыркнул.
– Разнервничалась. Гляди, ещё стошнит, когда речь говорить будешь.
– Ты не понял?! И вообще, никакую речь я говорить не буду, подарок подарю, и finite la comedia, – я отпила воды из стакана, чувствуя, что немного успокаиваюсь. Эйрик задумчиво потёр щёку, не скрытую за маской и сказал:
– Не, ну что-то же сказать тебе будет надо.
– Например? Мне нечего сказать ему, Эйрик. Пожелать ему, чтобы у него родился сын?! Или банальное: «Поздравляю с Днём Рождения, желаю счастья в личной жизни?!
– Пух.
– Не смешно.
– Я просто закончил фразу из мультика, – губы его были вытянуты в одну прямую линию, но жёлтые глаза лукаво улыбались. Я сердито замахнулась книжкой – и Эйрик, рассмеявшись, растаял в воздухе.
– Совсем уже, – буркнула я, но на душе стало легче.
Наконец, ровно в два, я уже сидела за длинным столом, уставленным всевозможными вкусными вещами и скучающе заплетала косички из кончиков бахромы восхитительно белой мягкой скатерти. Вокруг царила полная анархия – кто-то басил, поздравляя отца, кто-то визгливым женским тоном пел серенады уродскому животу Светы. А некоторые особи сидели и молча пожирали взглядом блюда, от которых стол просто ломился. Сигнала приступить к застолью ещё не было – гости только приехали, и пока всё проходило по стандартной схеме подобных вечеров: привечание гостей, трёп ни о чём. И примерно через полчаса – готова поспорить, что не ошиблась со временем – все уселись за стол. Я с грустью заметила, что справа от именинника села Света, а слева дед, мне же пришлось приткнуться аж пятой по счёту с левой стороны от отца. А вот Алина села рядом со своей матерью, то бишь третьей. Выглядела она всяко лучше меня – просто, но со вкусом уложенные волосы, элегантное, жемчужного цвета платье, которое очень шло к колье, обвившему её шею. Колье меня заинтересовало – если верить всем басням об их со Светой прошлой жизни, то денег купить такую красивую и дорогую вещь у них не было. Возникало резонное предположение, что это подарок от моего отца. Против воли, я тяжело вздохнула, чувствуя, как на душе заскребли кошки.
Время тянулось как резина. За столом царил оживлённый разговор. Обсуждалась работа отца, сам он в красках рассказывал, как ему нравится Дальний Восток и всё такое. Мне кусок в горло не лез, и немного тошнило. И тут речь зашла о том, о чём я точно слышать не хотела.
– Светочка, а вы уже знаете, кто у вас будет? Мальчик или девочка? – спросила противно-слащавым голосом какая-то намазанная напудренная тётка, сидевшая рядом со мной. Я неслышно скрипнула зубами.
– Знаем, – улыбнулась Света, поглаживая своё раздутое пузо, – Мальчик. Мы с Вадиком даже имя уже придумали – Елисей...
Тут, не смотря на своё весьма угнетённое состояние, я не сдержала неприлично громкого фырка. Королевич Елисей, блин. Королевна Алина и королевич Елисей. И родители их, царь Вадим и царица Светлана. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.
«– Не, ну а чего, Елисей всё же не Акакий», – услышала я рассудительный голос Эйрика в голове.
– Не поспоришь, из двух зол выбрали меньшее, – не заметив, пробормотала вслух я. Благо, услышала только сидящая рядом тётка, и в недоумении захлопала своими фиолетовыми ставнями, которые язык не поворачивался назвать глазами. И, как оказалось секундой позже, Алина, которая буквально прожгла меня своими ледяными, выразительно подведёнными глазищами. А я подумала, что ещё немного и не сдержусь – набью ей её красивую харю где-нибудь в тёмном коридоре. От этой злобной мысли на душе аж потеплело, видимо в тот день, я была в ударе – адреналин и желание убивать били ключом. Поэтому я выдержала гневный взгляд новоявленной «прынцессы» и мило улыбнулась. Подозреваю, что получилось нечто среднее, между оскалом и гримасой ужаса.  Алина сдвинула брови и отвернулась от меня, тут же натягивая милую улыбочку. Никто не заметил нашей маленькой дуэли.
Настроение моё немного улучшилось, только вот ненадолго. Тема с Елисеем была закрыта, разговор ушёл в какую-то вообще левую степь. Говорили о политической обстановке в стране, санкциях и о чём-то ещё, мне это было не особенно интересно. Я вяло ковырялась в тарелке, стараясь вызвать в себе желание съесть хоть что-нибудь. Меня раздражали резкие или чересчур насыщенные запахи, а над столом витал именно такой тяжёлый аромат. Наверное, даже у сытого слюнки потекли бы от этого вкусного запаха – но не у меня. Когда я нервничала, то ела плохо, а сейчас ещё добавилось чувство, что обстановка накаляется и приближается к кульминации. Эйрик куда-то пропал, я не слышала его голоса. Лоб и щёки горели, готова поспорить, что глаза сверкали сумасшедшим блеском.
И развязка не заставила себя долго ждать. Пришло время тостов. И по традиции, первым выступал отец именинника – то бишь, мой дед, и он уже собрался вставать, как вдруг его опередила вскочившая со своего места Света.
– Я начну, никто не против? – спросила она, скорее для виду. Дед сдвинул брови, и я мысленно позлорадствовала – если Светик-семицветик и прежде был не в почёте, то теперь ситуацию она усугубила в разы. Но, тем не менее, бабушка успела дёрнуть деда за рукав и шепнуть пару слов на ухо, после чего тот коротко кивнул, давая добро, и гости зааплодировали. Света, которая даже не почувствовала, что что-то сделала не так (колхоз «Серый лапоть») и начала:
– Все мы сегодня собрались здесь в честь дня Рождения Вадима! – я только приподняла одну бровь. Ничего стандартнее придумать нельзя было? Видимо Света очень волновалась – лицо у неё пошло красными пятнами, а голос сбивался, поэтому благодарные слушатели снова поддержали её аплодисментами. Она смущённо заулыбалась и продолжила:
– Все мы знаем, что он замечательный человек, трудолюбивый, успешный, бескорыстный... – по моему, здесь даже Эйрик неизвестно откуда появившийся не удержался от лёгкого, но весьма саркастичного кашля. Бескорыстный. Ага. Благородный. Мачо. Бред Питт. Геракл. Не, скорее Зевс.
Следующую часть сбивчивого монолога Светы я пропустила мимо ушей – гораздо интереснее оказалось наблюдать за Эйриком который издевался над столом, неспешно прохаживаясь по нему туда и обратно, заложив руки за спину, как какой-то маршал. Но правда вскоре прозвучала фраза, которая заставила меня снова вернуться в мир реальности:
–...Дорогой, спасибо тебе за ту любовь и заботу, которой ты окружаешь нашу семью! Я безгранично счастлива, что жизнь подарила мне тебя! Хочу пожелать тебе здоровья! А счастье и семейное благополучие у нас с тобой уже есть, его нужно только приумножать! С Днём Рождения!
Гости одобрительно зашумели, отец улыбнулся краем рта и поцеловал разрумянившуюся Свету в губы – это вызвало шквал восторга, криков, рёвов и аплодисментов. А я с тоской подумала, что не успели они прожить вместе  и года, а уже откуда-то благополучие взялось вместе со счастьем.
– Брешет, – авторитетно заявил Эйрик, оказавшийся снова за моим стулом. Я неуверенно кивнула.
Затем всё же выступил дед, потом бабушка, после ещё какие-то родственники. Я долго думала, говорить мне что-нибудь или нет, как вдруг слово попросила Алина. Это был действительно неожиданный поворот событий, так как лично я никакой любви к своему отцу у неё не наблюдала, скорее, она принимала его как свершившийся факт, в каком-то смысле даже чудо. Не знаю, с чего это я стала такой эмпатичной и восприимчивой к чужим чувствам, особенно к чувствам людей, которых я люто ненавидела первые месяцы своей отшельнической жизни и обвиняла во всех бедах. Алина, конечно, на мой взгляд, была той ещё «лапочкой», но зато она была начисто лишена эгоизма. Она обожала мать. И иногда мне казалось, что Света не заслужила такой дочери, как Алина. Алина была в прямом смысле готова на всё ради неё: она работала, чтобы облегчить матери жизнь, училась на отлично, чтобы мать не волновалась. Ей пророчили большое будущее, но, казалось, Алину это совершенно не беспокоило. Если от этого будет хорошо её драгоценной мамочке – то да, она сделает это. И появление в её жизни моего отца Алина восприняла первым делом не как собственную выгоду, а как возможное счастье своей родительницы. И Алина в общении с моим отцом была деликатна, как чёрт знает кто. Отцу она нравилась, он часто хвалил её, а Алина не давала ни малейшего повода  для ссоры. Она всегда была (или казалась) идеальной. Но меня это уже не трогало. Всё моё существо было охвачено жгучей, чёрной ненавистью. Я думала, что избавилась от этого пагубного чувства, но оно воскресло во мне с новой силой. Она была моим врагом, я ненавидела её. Как и её мамашу, как и её не рождённого братца. Их всех.
Я вздрогнула, чувствуя, что нервное напряжение, в котором я пребывала всё утро, возвращается. Непонятно почему затряслись ноги, глаза заволокло красноватой плёнкой, а дыхание, что называется «спёрло». Я сама испугалась охватившего мою сущность чувства, поспешно уткнулась в тарелку, бездумно ковыряясь в мясе. «Считай до десяти» - скомандовала сама себе я, стараясь чередовать глубокие вдохи и выдохи. Но воздух, густой и тяжёлый, застревал в горле, в висках по-прежнему стучало, а где-то в груди холодную ненависть сменило бушующее пламя другого чувства, такого похожего на неё. Меня буквально жёг изнутри огонь, грозивший испепелить меня, взрывом разорвать пополам – огонь гнева.
«Сейчас будет мясо» - заметил Эйрик, появившийся за моей спиной. Сказать, что я была рада его появлению – значит промолчать. Почувствовав его присутствие и услышав голос, я наконец-то смогла выдохнуть – прохладный, вкусный воздух успокоил горящие лёгкие, а раскалённый шар, который больно кололся и сжигал внутренности адским пламенем, съёжился и постепенно растворился. Вернулось самообладание, и через тридцать секунд я уже могла дерзко усмехнуться, расхохотаться в лицо своему гневу. Нельзя поддаваться. Я сильная. Я смогу. Мы сможем.
Пока я там пыталась оклематься, Алиса уже успела встать, одарить собравшихся и в благоговении замеревших гостей слащавым взглядом, и, обратив своё кукольное личико к отцу, проникновенным глубоким голосом начала свой тост.
- Дорогой папочка, - только начала, а меня уже выбросило в осадок. Папочка? Да ещё и дорогой?
-Тамбовский волк тебе папочка, Алина-малина, - тихо прошипела я себе под нос. Благо, что меня снова услышала лишь сидящая рядом тётка, которая явно полностью уверилась в моей психической неуравновешенности и порой кидала опасливые взгляды, будто я в любой момент могла вскочить и перегрызть кому-нибудь из мирных граждан глотку. Точнее одной мирной гражданке, которая тем временем заливалась пуще соловья.
- Папочка, ты – наша опора, крепость, наш защитник и друг. Мы счастливы, что у нас есть ты... – Ещё бы вам быть несчастливыми, с улицы подобрали, обогрели и приголубили. Тут я задумалась – а кто был реальным отцом Алиночки?
«Тебе это действительно интересно?» - хмыкнул Эйрик.
«Нет, ты прав. Не сдалась мне эта информация никак» - согласилась мысленно я.
- Желаю, чтобы здоровье было крепким, чтобы всё у тебя получалось, будь всегда таким же добрым! Мы все тебя любим! С Днём Рождения! – Алина снова сладко-сладко улыбнулась, приподнимая бокал, а гости зааплодировали. Отец снова улыбнулся уголком губ и, подозвав Алину жестом к себе... поцеловал в лоб! Удивилась – явно не то слово, которое описало бы моё тогдашнее состояние. Шок, граничащий с риторическим вопросом в голове («ЧТО ЗА?!») возможно был бы более точной характеристикой, но говоря откровенно, в тот момент в моей голове не было ни одного цензурного слова, а в груди – (снова, снова!) ни одного положительного чувства. Только отдающий алыми всполохами перед глазами гнев и острая ревность. Меня отец так не целовал уже год... Примерно столько прошло с тех пор, как их с матерью ссоры переросли в то, что впоследствии стало разводом.
Гости шумно переговаривались, а Алина, сияющая и довольная собой, снова села. Света от полноты души заключила дочь в объятья и что-то прошептала ей на ухо. Алина, улыбаясь словам матери, неожиданно бросила взгляд на меня, и улыбка превратилась в усмешку. «Ну что, - будто говорила она, - выкусила? Поняла, что за всё нужно бороться, и как легко всё потерять? Мне аплодируют, отец меня любит, а ты?  А ты ничто, серая тень, призрак прошлого, которому нет места на празднике жизни».
Если бы я верила в телепатию и прочие сверхъестественные способности, то, не сомневаясь, сказала бы, что прочла мысли Алины верно. Однако паронормальными способностями я не обладала, поэтому утверждать не могу. Но этого презрительного взгляда нежданной родственницы оказалось достаточно, чтобы я вскипела и на эмоциях совершила один из самых безумных поступков в своей жизни. Я решительно встала, держа в руке бокал с шампанским.
- Я тоже хочу сказать пару слов. Если никто не против.
Говорливый шумок, было возникший после напыщенно-торжественного поздравления Алины резко стих. Гости с лёгким недоумением переглядывались, шептались, бросая на меня любопытствующие взгляды. Видимо, про меня – съежившуюся за столом, затравленно глядящую вокруг серую мышь все успели благополучно забыть. И сейчас, судя по спрятанным улыбкам, ожидали потехи. Ещё бы, что же может быть смешнее нелепейшего соперничества между родной дочерью и падчерицей виновника торжества.
 Отец тоже был удивлен, о чём мне сообщили его слегка приподнятые брови. Свете же идея моего выступления не понравилась, и она что-то зашептала ему на ухо, но он, послушав секунды две, отстранился, давая понять, что не желает ничего слушать. Алина же сидела всё также прямо, как ни в чём не бывало, однако примерзшая к её кукольной мордахе улыбочка стала натянутой. Я не сдержалась и усмехнулась.
- Давай, внучка, - с достоинством кивнул дед, опережая отца. В его серо-голубых старческих глазах вспыхнула искра, и он украдкой подмигнул. Я приободрилась, чувствуя его поддержку.
«-Давай, выскажи ему всё», - услышала я голос Эйрика где-то в глубине сознания. И я решилась.
- Не знаю даже, папочка ты мне теперь или нет, - начала я, стараясь говорить спокойно и чётко, - но по факту ты мой отец. Поэтому я поздравляю тебя с днём рождения.
Тут я сделала небольшую паузу, собираясь с мыслями. В зале была гробовая тишина. Отец впился в меня глазами, как две капли похожими на мои собственные. В его взгляде не было холода, только интерес и лёгкое недоумение.
- Мне бы тоже хотелось сказать, что ты дал мне счастливую семью, но, по понятным причинам, я этого сделать не могу. Но я хочу поблагодарить тебя за то, что до шестнадцати лет я ни в чём не чувствовала недостатка – ни в любви, ни счастье. За то, что мы были отличной дружной семьёй, за все те мелочи, которые ты делал, чтобы порадовать меня. И за то, что ты помогал мне понять геометрию, когда я была в седьмом классе, сейчас мне это очень пригодилось, - тут я криво улыбнулась. Моя речь вся целиком состояла из описания образов, возникших в моей голове и ассоциировавшихся с отцом. Они кружились в моём мозгу ворохом цветов, запахов и иногда конкретных ситуаций. Я снова видела себя маленькой девочкой, которая осторожно пробовала ножкой тёплую воду Адриатического моря, осторожно шла сквозь накатывающие волны навстречу улыбающемуся высокому мужчине. Он почти не изменился – разве только на лице появились морщины и эта горькая складка между бровей. Но тогда он был молодой и красивый… «Доча, любимая моя»,  – призрачным эхом отдался где-то в темени его нежный голос. Я сглотнула подкативший к горлу ком.
- Сейчас всё изменилось, и я это понимаю и принимаю. Ничто не вечно под луной, не так ли? Но я хочу сказать, что люблю тебя, и желаю тебе счастья, долголетия и счастливой семейной жизни с твоей новой женой. С Днём Рождения! Ура! – я залпом осушила свой бокал, с мазохистским наслаждением чувствуя, как внутри занялся пожар. Алкоголь жёг, но притуплял ноющую сосущую сердце вновь воскресшую боль утраты тех безоблачных деньков, когда мы были вместе.
После окончания моего тоста, секунд десять сохранялось молчание. Кто-то был откровенно шокирован, кто-то просто пытался сложить в голове пазл, объяснивший бы непонятную бредятину, которую я только что несла в народ. Но в тот момент мне было не до того. Я села, и снова уткнулась носом в тарелку, чувствуя, как по носу катится солёная капля, а глазам неожиданно стало влажно.
И тут грянули аплодисменты. Дед даже встал, а всплеснувшая руками бабушка побежала меня обнимать. Я ничего не видела вокруг – перед глазами всё плыло, руки похолодели. Перенервничала я крепко.
Бабушка обнимала меня, журчала на ухо что-то ласковое, вокруг гости продолжали аплодировать, кто-то похлопал меня по плечу. «Ай молодчина!» - краем уха услышала я. Глаза щипало от соли,  в голове был красный туман. «Погляди же на него!» - прошептал Эйрик, вырывая меня из некоего подобия нервного срыва. Я подняла высохшие глаза и столкнулась со взглядом отца. Он был полон той самой любви и нежности, как тогда, в детстве, когда он учил меня плавать.
Что было дальше, я помнила с трудом. Кажется, я просто встала и ушла к себе, сославший на головную боль. Войдя в комнату, я рухнула на кровать, зарывшись лицом в подушку и потеряла сознание – меня поглотила чернота.
XII
В этом подобии обморока я пролежала до двух часов ночи. Проснулась я оттого, что будто резко провалилась в кроличью нору. Распахнув глаза, я было испугалась, что ослепла – вокруг было не видно ни зги, но затем до меня дошло, что за окном глубокая ночь, в доме уже все легли, поэтому не было света. Я с трудом села – голова болела, как будто я действительно откуда-то или куда-то упала. С мыслями, что надо найти анальгин, я поднялась и, захватив фонарик, отправилась на кухню, молясь, чтобы никого не встретить по пути – свой небогатый лимит слов я исчерпала на год вперед минимум.
Эйрик появился рядом спустя минуты две после моего пробуждения. Он ничего не говорил и не спрашивал, но, видимо, был доволен – его янтарные глаза по-кошачьи светились в темноте.
В коридоре было пусто. Я осторожно продвигалась в сторону кухни, когда вдруг поняла, что там кто-то есть – горел свет.
В недоумении, я  остановилась, не дойдя двух шагов до комнаты. Меня скрывала темнота не освещённого коридора, в то время как сама я отчётливо видела на стене две тени – чёрные на жёлтых обоях. Я замерла, обратившись в слух. Я слышала невнятное перешёптывание, а затем неожиданно громкий голос Алины:
- Мама, тебе нельзя нервничать.
- Я знаю, Алиночка, - раздался дрожащий голос Светы, - но это невыносимо.
- Скажи ему нет, в чём проблема?
- Я не могу, она всё-таки его дочь, они были очень близки...
- А ты скоро родишь ему сына! И ты его жена, разве этого не достаточно, чтобы он прислушался к твоему мнению? – яростно прошипела Алина. Я в недоумении заморгала. О чём они вообще говорят? Причём тут я?
Света высморкалась, а Алина продолжала, судя по всему, нервно расшагивать по комнате – её тень металась из стороны в сторону.
- Я не хочу видеть её в нашем доме. Ни на каникулах, ни на выходных, ни-ког-да!
- Алина, послушай. Мы должны принять это как данность. Возможно, она сама не захочет, судя по рассказам Вадима и её сегодняшнему...
- Фарсу! – перебила её Алина.
- Выступлению, - проигнорировала её Света, - всё, хватит. Мы должны быть снисходительны.
- Что за радость, - фыркнула Алина, - она меня бесит.
«Взаимно», - подумала я.
- Это плохо. – Серьёзно ответила Света. – Она всего лишь брошенный ребёнок. И она любит Вадима, потому что это её папа, а Вадим любит её. Я думаю, что не стоит препятствовать их встречам.
- Мама, а ты знаешь, сколько есть историй о том, как вот такие вот «встречи» привели к воссоединению разбежавшихся папанек и маманек из-за «несчастного ребёночка»?! Извини, конечно, но упускать такой шанс в виде Вадима и толкнуть его в объятья прежней семьи очень глупо. И даже думать об этом не смей!
 Голос у падчерицы моего отца был злой. А я даже не удивилась – почему-то поведение Алины не показалось мне странным. Я всегда подозревала, что она так держалась за моего отца, потому что он был для них со Светой спасательным кругом. Но одно для меня так и оставалось тайной – о каких встречах идёт речь?
- «Может быть, твой отец хочет, чтобы ты проводила с ним выходные, когда он будет приезжать в Москву?» – предположил Эйрик, материализовавшийся рядом со мной.
 «Тогда причём здесь их дом? Я ничего не понимаю!» – мысленно ответила я. Эйрик задумчиво потёр лоб и заметил:
- «У твоего отца здесь есть свой загородный дом, в Гатчине, кажется. До конца зимних каникул ещё дней десять...»
- Ты серьёзно думаешь, что не вспоминавший про меня около года папаша неожиданно растрогался от моего поздравления и решил восстановить сожженные мосты? – усмехнулась я. Тем временем тени на стене замерли, и я услышала шёпот Светы:
- Алина, тебе не кажется, что мы не одни?
Ой-ой! Я встрепенулась и прикинула возможные пути отступления. Коридор был тёмный, а темнота – мой верный друг. Слиться с ней не составить труда, другое дело, что они могут включить свет, и всё – предстану я перед светлы и изумлены очи ненавистных недородственниц. Но думать было некогда, и мы бесшумно скользнули обратно вглубь квартиры, слыша за спиной шаги и голос Алины:
- Тебе кажется, мам. Но если хочешь, я включу свет.
Мы успели скрыться в своей комнате за секунду до того, как коридор вспыхнул огнями. Они больно резанули глаза, но дверь тихо закрылась, и мы снова очутились в прохладной тьме. С трудом переведя дух, я села на пол, прикрыв глаза. Сердце стучало, как сумасшедшее.
- Чуть не попались, - вслух обратилась я к Эйрику, который стоял рядом, не особенно напуганный, стоит заметить.
- «Надо будет выяснить, что за выходные и так далее», - резонно заметил он, опустившись рядом со мной. От него тянуло запахом хвои и горькой мяты, и я с наслаждением вдохнула его.
- Я думаю, мне всё объяснят завтра.
- «Скорее всего. – Он смотрел куда-то перед собой: на мою ли кровать, или на шторы, или на окно. В его янтарных глазах отражался, качаясь, уличный фонарь. А затем, Эйрик неожиданно, со странной теплотой в голосе сказал:
- «Я даже не думал, что зима такая красивая».
- Зима? – с недоумением спросила я и посмотрела в окно.
На улице стояла чернильная ночь, внизу бурлила замерзавшая Нива, по низкому небу плыли сизые тучи, задевая пухлыми животами крыши домов. Видимо, одна из туч зацепилась за Адмиралтейскую иглу и заплакала мокрым снегом. Он летел, летел, и мне неожиданно захотелось лететь вместе с ним. Лететь по холодным петербуржским улицам, здороваясь с местными приведениями и призраками, которыми кишел царственный, угрюмый северный город. Нестись за снежинками через Финский залив, танцуя по замерзшему морю. А Эйрик бы тоже был со мной, мы бы вместе неслись, влекомые ветром, над землёй, паря снегом над миром, городом, людьми.
- «О чём ты думаешь?» - спросил Эйрик. Я зябко поёжилась и ответила:
- О том, что зима и вправду очень красивая.
- «Она лучше осени, - с детской непосредственностью заметил мой друг, - осенью идёт дождь и от этого грустно и тяжело».
 Я спрятала улыбку:
- Наверное, ты прав. Осень отвратительна.
-« Нет, - терпеливо возразил он мне, - осень тоже красива по-своему. Но осенью умирает природа, а зима будто примиряет жизнь со смертью, погружая мир в сон».
- Ты иногда говоришь очень странные, но красивые мысли, - хмыкнула я, - убавить пафоса, и будет вообще зашибись.
- «Я не умею говорить по другому, - Эйрик огорчённо коснулся кончиками пальцев своей маски, - видимо, ты хотела видеть меня галантным джентльменом».
- Я люблю тебя за то, что ты говоришь так. Без пошлостей, банальностей и мата. И никто тебя не выдумывал, ты сам родился в моей голове, - почему-то меня захлестнула волна горячей благодарности к коротающему со мной дни... А кто или что был Эйрик? Призрак? Метафора? Оживший герой книги? Одно я знаю точно – он не был простой фантазией и не был плодом моего воображения. Он был слишком живой для этого. Почти как человек.
Я обняла его за шею, не почувствовав толком ничего. Он был всё ещё мираж, фата моргана, но я чувствовала тепло и запах хвои. Он обнял меня в ответ и его руки прошли сквозь меня.
Мы молчали. По полу тянуло холодом, но мне было всё равно. Меня грел единственный, кому ещё было не наплевать на меня. Мой воображаемый друг.
Эйрик вскоре исчез. Я плохо помню, как очутилась в постели, как погрузилась в странный сон, где по пенным волнам плыли фрегаты и каравеллы, а мятежный «Аврора» сошёл с пьедестала и выстрелил вдаль, возвещая рассвет.
XIII
Со Дня Рождения отца прошло три дня, когда, наконец, поздним вечером, который я коротала за чтением, в мою дверь постучали. Я ожидала этого и не удивилась, увидев за дверью отца. Он посидел со мной минут пятнадцать, и да видит всё святое, что есть на свете, это были лучшие пятнадцать минут моей жизни за последний год-полтора. Мы болтали о разной всячине, не вспоминая ни о Свете, ни о её чопорной дочуре. Только наши общие тайны, только наши общие воспоминания. На какие-то паршивые секунды мне даже показалось, что весь этот прошлый год развода и скандалов мне приснился, и что теперь мы навсегда будем вместе. Папа, мама и я.
Уходя, отец задержался на пороге и, немного замявшись, спросил, не хочу ли я погостить у него (он так и сказал: «у меня», не упомянув женушку и Алину) пару-тройку дней. И, конечно, я ответила «да».
Бабушка, помогая мне собирать вещи, довольно улыбалась. Она не говорила этого вслух, но видимо они с дедушкой надеялись, что я поспособствую воссоединению Вадима с моей матерью. Мои родственнички блюли чистоту крови и святость брака так, как будто на дворе до сих пор стоял XIX век, а сами они были членами царской династии. Света – разведёнка, да ещё и с ребёнком, никак не вписывалась в семейное древо.
Я за неделю ужасно устала от бесконечных и смехотворных интриг своих родственников. Устала от испуганных улыбочек Светы, злорадного взгляда деда, холодного пренебрежения со стороны Алины. Я хотела домой. Смешно, а я-то думала, что устала от одиночества. Как много я отдала бы сейчас за то, чтобы очутиться дома. В полном одиночестве. Тишине.
В Гатчину мне пришлось ехать вместе со всем цирком. Нас с Алиной усадили на заднем сидении, и клянусь, под конец поездки я готова была её убить. Не обращавшая доселе на меня внимания сестрица неожиданно принялась расспрашивать о моём житье-бытье. Нет, конечно, ежу понятно, что делала она это на публику – для отца. Для него, собственно, и игрались все спектакли в исполнении талантливой актрисы Алины.
Мне в этом театре была отведена роль Пьеро. То есть унылое лицо, угрюмые глаза, не хватало только нарисованных слёз. На фоне ослепительно улыбающейся красавицы с ласковыми глазами я выглядела бледным привидением.
Поначалу я приняла вызов, рискнув начать играть в этой пьесе по своим правилам. Я была ангельски приветлива и душевна, отвечала на все вопросы с улыбкой, задавала свои, потихоньку выстраивая словесную ловушку для Алины. Я прекрасно поняла, что названая сестрица почти не читает, хотя и пытается доказать обратное, и упустить шанс опустить её перед отцом я не могла. Но Алина была не глупа и ловко уходила от неприятных вопросов, стараясь перехитрить меня и завести в дебри, в которых я не шарила ничего. Это была физика, современное кино, концерты и так далее. Наш с ней разговор напоминал перетягивание каната: мы внимательно слушали друг друга, пытаясь разгадать подвох. Каждая гнула свою линию, стараясь деморализовать соперницу. Я почти уверена, что отец это прекрасно понимал, в отличие от Светы, которая сидела на переднем сидении и восторгалась, как быстро «девочки» подружились. Мы скалились улыбками, прожигая холодным огнём ненависти в глазах, слова сочились ядом кобры, сердца скукожились под гнётом разума. Я не сдалась – просто слишком устала от этой бесплодной борьбы. Мы были на равных, но я была истощена. Она буквально дышала натренированностью в спорах, мой же язык нещадно болел от нашей получасовой беседы. Привыкнув к вечному молчанию и диспутам только в голове, я не могла победить такую соперницу. Отдавать ей победу тоже не годилось, поэтому я притворилась спящей, улучив удачный момент.
Но впереди было н-ное количество дней в семье отца. А значит, надо было быть готовой к новым схваткам.
И они не заставили себя ждать.
В Гатчину мы приехали к обеду. Переступив порог занесённого снегом загородного дома, в котором жила около семи лет, до переезда в Петербург, я будто снова очутилась в далёком детстве. На меня пахнуло духом старого дерева, неуловимым ароматом времени. Милое детство! 2***ые года, когда мы жили вместе: папа, мама, я. Этот дом помнил мой полуночный бред, мою высокую температуру, в половицах наверняка сохранились капельки моей крови, накапавшей с разбитой коленки. Он помнил меня, он встречал меня: в трубе приветливо загудел ветер, где-то наверху зазвенело стекло. Призраки и духи этого места знали, что вернулась я. Краем глаза, я заметила, как поёжилась вошедшая следом Алина.
«Правильно, что боишься, сестрёнка, – усмехнулась я, – ты ошибаешься, что мы на твоей территории. Это мой дом. И ты не сможешь победить меня здесь. Не вышвырнешь меня из сердца моего отца. Только не здесь, только не сейчас, когда я сумела снова вернуться в его жизнь. Вернуться с триумфом, показав, что он всё ещё дорог мне. И он понял, что я дорога ему, что я всё ещё его дочь».
– Вадим, этот дом чудо! – обратилась к отцу Света. Я поморщилась – неужели её куриных мозгов не хватило на менее заезженную фразу?
Видимо, отец подумал так же, потому что сдержанно хмыкнул и ответил:
– Рад, что тебе нравится.
– Не то слово! Почему ты не показывал его раньше? Он выглядит таким нежилым, но это поправимо! Но почему ты его не продал? – приободрившись, защебетала Света, ласково заглядывая в глаза отцу. В этот момент я почти поняла, почему он и моя мать разошлись – она никогда не смотрела на него так. С такой нежностью, с такой любовью и готовностью исполнить любую его прихоть. Она никогда не интересовалась такими вещами – принимала их как данность. Дом, квартира – неважно. Отец был человеком совсем другим – ему было необходимо внимание, забота, и конечно, восхищение. Мать давала ему это всё в очень сбалансированных дозах – рацио управлял ею всё время. Но одного его оказалось недостаточно, чтобы жить с мужчиной.
Отец, кажется, что-то объяснял Свете, но мне почему-то всё резко стало неважным. Мир, который было заиграл красками, снова померк. Мысль о борьбе с Алиной показалась очень смешной и нелепой. Зачем мне это всё? Если мать не собирается возвращать отца, почему должна горбатиться я? Во рту появился горький привкус. Я устала от этого всего. Ничего не хотелось.
Меня определили жить в мою старую комнату. Наверное, вы ждёте описаний радужных воспоминаний из детства, которые неминуемо бы накрыли меня, не будь я физически и морально разбитой. На тот момент мне хотелось только лечь на свою старую кровать, отвернуться к стене и бездумно пялиться на поблёкшие от времени обои с синими зайчиками. И ни о чём не думать. Ни с кем не разговаривать. Просто лежать.
Но, конечно, мне пришлось разобрать свою сумку, заправить постель, набрать жёлтой воды в ванной и помыть запылившиеся полы. Делала я всё это механически. Отстранённо замечала, что где-то внизу топят камин, что Света, несмотря на своё пузо, тоже принимает участие в уборке. Алина приводила в порядок свою комнату, которая, по счастью, была далеко от моей. Все спальни располагались наверху и шли в следующем порядке: моя комната, спальня родителей (упс, не только одного родителя и его жены) и, собственно, комната Алины, которая раньше была обычным залом, где маленькая я очень любила сидеть перед телевизором на мягком коврике. Ещё на этаже была ванная и балкон. Внизу была столовая, кухня ещё один зал и ещё одна ванная комната. Отец поручил мне привести в порядок второй этаж, Алине достался первый. Что ж, условия были равные.
Мы управились ближе к вечеру. Я устала ещё сильнее и меньше всего на свете хотела идти вниз ужинать в компании отца и Со. Но как будто кого-то интересовало моё мнение!
Хотя нет, очень даже интересовало, правда только Эйрика.
– Надо сходить, – убеждал меня он, сидя на моей кровати и пристально следя своими жёлтыми светящимися глазами за моими вялыми передвижениями по комнате. Я остановилась у окна, открывающего вид на старый заснеженный сад, и вздохнула:
– Не хочу.
– Надо. Ты же понимаешь, что успех надо закрепить? Да, он заметил тебя, понял, что для тебя его разрыв с твоей матерью был катастрофой, что ты любишь его. Но если продолжишь в том же духе, то растеряешь всё достигнутое.
– Эйрик, – вздохнула я, бездумно водя пальцем по стеклу, – мне всё равно.
– Ты сдурела?! В каком смысле всё равно?! – в его голосе зазвучало искреннее возмущение.
– В прямом. Всё равно, что подумает он, Алина, её толстая мамашка. Всё равно, как он будет ко мне относиться. Если он променял мою маму, мою умную, красивую маму на эту идиотку, мне нечего ему доказывать и незачем пытаться вернуть его в семью.
– Света далеко не идиотка, – заметил Эйрик, – и, как видишь, она оказалась мудрее твоей умной и красивой мамы.
– Если моему отцу нужно только чтобы ему смотрели в рот и подобострастно кивали, то мне не нужен такой отец. – Отрезала я, упёршись лбом в прохладное стекло. За окном пронёсся быстрый ветер, и деревья замахали своими чёрными костлявыми руками, будто пытаясь отогнать его.
– Глупая, глупая Кристина, – неожиданно ласково сказал Эйрик, подходя ко мне и обнимая за плечи, – глупая, маленькая, потерявшаяся девочка.
– Я не Кристина, Эйрик.
– Тебе однозначно не хватает в жизни советчика и учителя, – нараспев продолжал он. Я не ощущала его объятий, только видела в окне своё отражение и его бледные тонкие пальцы на своих плечах.
– Зачем мне советчик или учители, если у меня есть такой занудный ты.
Он тихо рассмеялся.
– В этом-то и вся проблема. Подумать только, что выдал твой разум – парня неопределённого возраста в маске и задатками личного психолога.
– Нет никаких задатков, Эйрик. Мне нужен был друг, вот и появился ты. И я не верю, что тебя нет. Если  тебя действительно нет, то моя жизнь ещё паршивее, чем есть, – криво усмехнулась я. Его отражение мягко покачало в ответ.
– Твоя жизнь далеко не паршивая. Ты здоровая, все твои близкие живы.
– У меня нет близких людей. Ни-ко-го. Маме я не нужна, отцу не нужна, отцу нужна только недалёкая глупая беременная баба с дочкой, которой нужно было родиться маслом.
– Не злись на них. Ты меня так порадовала на его Дне Рождении, а теперь снова разочаровываешь, – он нахмурился. Я решительно отвернулась от окна.
– Разочаровываю? Прости, но видимо это моя судьба такая – всех разочаровывать. Не хочешь – сгинь.
Эйрик, видимо, обиделся на эти слова, потому что секунду он просто мрачно смотрел мне в лицо, а затем исчез. Тогда я не напугалась, что это случилось навсегда. Безразличие уступило место другой тёмной эмоции – злости. Я поправила футболку, хрустнула костяшками пальцев и побрела вниз. Но теперь цели сблизиться с отцом у меня не было. Мне хотелось насолить ему, Свете, Алине – всему миру. За всё, что происходило со мной, с моей жизнью, за всё, что сломало меня, изрубило и превратило в бледное подобие человека. За то, что тёмное отчаяние породило Эйрика – самого лучшего друга на свете.