Zoom. Квазилис. 11

Глава 11. Твердый мягкий.

Волк вымылся в душе перед дорогой, хотя это дурная примета, чтобы только не стесняться своего запаха, и даже если он бы был, как всегда острый, зудящий, впечатляющий, специфичный, животный, бьющий в ноздри и сверлящий рецепторы запах псины. Даже если бы этот запах всегда был не перебиваемый, как всегда пахнет низ живота специфичным резким запахом, ее бы он точно не оттолкнул, только бы подстегнул, притягивая, как магнит, афродизиак, какое -то физиологическое и механическое, что срабатывает на физическом уровне, химией страсти, как алгоритм и программа. Ему вообще было нечего стесняться себя, ведь для нее было «чем хуже, тем лучше». Иногда он думал, что вовсе не имеет собственного запаха, как «свое никому не пахнет», только не отталкивает. Она сама пахнет только похотью, пропитана желанием бренного соития и заразного блуда, как солярой, чтобы единожды обдаться и вспыхнуть ярким пламенем, гореть масляной свечой, воспламеняться, как факел, воспылать, как огненные кусты.

Волк для реалистичности выбрал тактильность в угоду визуальному и зрительному ряду, он стал глазеть на нее руками, щупая, как шрифт Бойля. Изучать ее по прикосновениям к ней, осязанием, чувствуя кожей, было бы куда реальней, как будто бы он мог есть ее руками, как «рыбу, птицу и молодицу», тормошить и рвать на маленькие лоскуты и слайсы, отщипывать себе по кусочку. Как гурман, смакуя, тормошить и щекотать, и тем самым нарываться. Руки почувствовали отдохновение, как знали свое заслуженное место, как домашние птицы располагаются на насесте в курятнике, или пес на цепи принимал причудливую в своем равновесии позу сфинкса. Он старался меньше на нее смотреть, даже боковым, периферийным зрением, как Персей в поединке против Медузы Горгоны, лишь бы не смотреть ей в глаза, каменея.  Ее волосы жесткие, колючие стекловатой, оставляют на подушечках пальцев кровоподтеки, как после лезвий егозы.

Будучи податливей мыльной пены, лиса платила волку своим расположением, принимая удобную позу, так как было ему нужно с ней самой достигать симбиоза, взаимопроникновения, взаимопонимания, уживаться вместе, как грибам наростам на дереве, мхам на растениях, рыбам- прилипалам,  птицам- секретарям на бегемоте. Она так платила за подушку своим теплом, как плата за провозной билет, плата за лояльность, плата за трансфер -ты подставляешь себя, и уже никакого сна взамен. За такой демпинг в цене за работу подушкой, никто не будет служить на ночь твоей подружкой.

Все ее постановочное «шоу» было, как рекламный ролик.  Так было в порно, где он видел это много раз- она все делала умеючи, правильно, обстоятельно, подходя ко всему, как по графику, что по ней можно было сверять часы. Он знал последовательность итераций, за которой одна следовала неизменно за другой, словно лиса самоучилась по этим взрослым фильмам, так волк эти фильмы все до единого знал наизусть, «на зубок», включая отдельные излюбленные эпизоды. Строгая размеренная последовательность, прямо как по стандарту, совсем как в кино, если считать, что «порно это кино».

Хоть она и льнула к нему со страшной силой, всем своим естеством, сгустком дрожащего мяса и пресмыкающейся перед грубой силой плоти и куском воспаленной энергии, воспаряя во сферах. Но не зная всей своей силы, казнил и подавлял себя, захлебываясь своей неукротимой внутренней энергией, переизбытком ее, он давился тем, что было сокрыто глубоко внутри.

Лиса исполосовывала и расщепляла все его мысли, заполняя пустоты, как губка, распираясь при росте и движении. Волк думал, что если «ева есть адамово ребро», то лисица никакое не «ребро» своего лиса, она как мфу, как паззл, который подходит ко многим одновременно, как кошка, которая гуляет сама по себе. Как хищник, который сам себе выбирает одинокую жертву, как то, что знает себе цену и гордится своей ролью, стесняется себя, и не хочет муровать в границах дозволенного и общепринятого, но роняет себя, уходя к себе и склеенным страницам журнала и поставленному на паузу диску.

Ведь и он сам не просто грел руки, он положил свою животрепещущую распальцовку своего «краба» на ее пах, как камень, которым прижимают газету, чтобы не улетала от ветра, как в типографии жмут прогоняемый лист тиски станка. Его «краб» был на ее поверхности, как пояс верности для нее и одновременно для него, как пояс шахида, потому что останавливал ее, был гарантом ее верности лису и спасения от бесчестья, спасения души.

Дело было даже не в сонном и усталом неуклюжем расположении их тел, не в доброте и искренности их намерений, чистоте их мыслей или отсутствии других планов на вечер. Они попеременно мучили друг друга, в схватке и борении, «я прийшов, тебе нема», где один все делает назло и напротив другому, причиняя досаду тем, что разгоняет кровь и отпускает, дразнит, и отходит, как вместо курить просто «баловаться сигаретой». Как в любимой песне «Мальчишника» про Клаву: «Я подарю тебе счастье… возьми мою любовь».

Как в теме «различные проявления доброты». Все дело было в далеко не в добропорядочности, ответственности, сознательности, дисциплинированности, зашоренности волка, кристальной чистоте его помыслов и безупречности намерений, моральной чистоплотности в том, что грузом оставалось на его совести, при всем при том, что хотел быть доброжелательным и открытым. Просто отменное средство остаться собой, при этом будучи «человеком с большой буквы». Мало кто из животных способен быть человеком. А что такое быть человеком? Неужели животное с базовыми инстинктами и рефлексами, с такой операционной системой и прошивкой ведет себя порядочней, серьезней и сдержанней, и не способно на фальшь, вероломство, двурушничество и предательство, как человек. Люди ведь себя дискредитировали, только звери органичны в своей естественной страсти и жестокости. Их игра завораживает и прекрасна тем, что в ней нет поворотных точек и двойного дна, скелетов в шкафу и каминг-аутов.

Лиса нравилась волку, как кажущаяся доступность, что было для него «сыграть на счет «три»». Интересная Фред, доступная отрытая Неясыть и эта «попавшая под горячую руку» нимфоманка лиса, которая была венцом и продолжением первых двух. В мысленном триптихе этих встреч волк сам приближался к ней, как к неизбежной развязке и скорому финалу.

Не сказать, чтобы возмутить все спокойствие, разбередить сон прокопченной прогорклой лисой, ведь и так не оставался самим собой, становясь квазилисом в чужом проекте. Лиса была нужна, чтобы понять, кто он на самом деле? Остаться живым и цельным, сохранить себя в первозданности, при этом, умудрившись остаться собой. Лиса его акцентуировала, была его не инициация, а акцентуация, она его подчеркнула. Из тряпичного волка, в дешевой, приторной, пустой и прилизанной декоративности паиньки он обрел свое уязвленное содержание, как матерое волчье начало. Болезненное расставание с дешевыми иллюзиями, контакты со средой, закалка организма через непозволительные «нет» и «стоп» в мишуре «да» поданных знаками, но не озвученных голосом. Как карандаш маркировки «твердый мягкий ТМ» подчеркнуто проявляет твердость и крепость.

Не то, чтобы волк неусыпно думал о волчице, и не взял лису из-за волчицы, он и без волчицы бы состоялся волком.  Лиса была нужна волку, как для тела, так и для его духовных запросов и поисков.  Лиса нужна была для самоидентификации, как продукт брожения, кривая и корявая мысль, с которой нужно было еще примириться и свыкнуться, чтобы научиться принимать ее без отторжения, отождествляя ее с собой, что тебе глубоко понутру. Оттого, что наконец знаешь себе цену, не как самодостаточный гордец, зарвавшийся от «звездной болезни», а как тот, кто остается при своем, ничего не имея с несгораемыми баллами. Лиса была нужна для самопостижения, самопознания, после нее оставалась только выжженная земля и пустынь, тянущиеся усталой изможденной вереницей дни, были также пустые, как и смиренные дни ожидания выходных, что с них возьмешь? Как в той моей песне: «Ты ждешь воскресенья», или «Уж не с тем беспокойством я жду выходных… где ты врач, а я псих», как в песне «Карт бланш» там все живо описано, тот же отчаянный волчий скулеж на всю Ивановскую. У меня, как нарочно, подчёркнуто «волчья тема». Она присутствует во многих моих произведениях- песни «Меня кроме леса», «С нами волками». Стих «Ведь я несу на себе волчий крест». И еще постоянные отсылки в моих произведениях ко книге Г. Гессе «Степной волк».

Вспомнил, что раньше нравился рассказ Тихомирова про волка после операции «Постскриптум» в книге «Митьки. Про заек» (созвучный во многом фильму с Уиллисом «Шестое чувство»), круто зарядил тогда тот рассказ, что захотелось создать нечто подобное, вот и нашелся этот генезис, корешок, вылез наконец, прорвался тот, растопыренный еще в далёком в 2000 в Хилтоне, вылез спустя долгих 17 лет. Долго зрел, находясь под паром, как прорезаются клыки. Или сыграла песня «Волки» группы «Ногу свело»: «Если yйдешь ты, я тоже yйдy/Вслед за тобой…Мы близки, а наши клыки/Помнят тепло свежего мяса». Или песня «A Wolf At The Door» «Radiohead».

Без лисицы волк бы не родился и не состоялся, как автор. Она ехидна, хтонического зло, которое породило этот творческий подъем, как автора на свет, без лисы все это творчество failed, ущербно, несостоятельно. В ситуации с ней, волк будто переродился, в том плане, что изменился, стал совершенно другим, все осталось в силе, прежним, внешне, снаружи, но внутри стало другим- начинка и прошивка, как будто перепрошили в этой ситуации, волк был рад несказанно тому, что она дала шанс измениться, чтобы хоть чему-то в этой ситуации научить.  С такой easy-go лисой, которая не против, чтобы была, но и не вылезала из-под стола, из-под куртки, волк, перетрухнув, мелочно становился «собакой на сене». Она была «чемоданом без ручки»-который было тяжело тащить и жалко выбросить, «своим самоваром, к которому цинично цепляешься по мелочам, из-за того, что «вымораживает» и бесит одним только фактом своего присутствия. Все происшедшее было, как тепловой удар. Те же последствия-какое-то полуобморочное состояние, какой-то сам не свой, «еле-еле, душа в теле». Так бывает, когда будишь лихо, и не просчитываешь последствия. Все скатываются со своих насиженных и нагретых толстыми попами мест, убираться восвояси, пока не поздно, туда, в свои норы и малеванные миры, молочные реки, кисельные берега, тридесятые царства, как поет Михей: «Туда, где забыли, Туда, где любили...».

Как люди-дикари «налицо ужасные, добрые внутри», волк показательно добрый, совсем как в народных сказках серый волк. Надо посвятив произведение так и подписать, что от тряпичного волка. Ведь  я один из  всех нас разобрал разницу между тряпичным волком, что он треплется, что сильный только на словах,  как дешёвый понторез, ничем не обеспеченный гонор, не подкреплённый авторитетом и харизмой, не то, что он не страшный или не настоящий и рисующий или мнящий себя волком, все тело, что тряпка, он не зубатый, как есть выражение «Бумажный солдат», чтобы нивелировать все показные и напускные мужественность, силу, неукротимость и характер.

Лиса и волк в столкновении хищники, где лиса бы победила. Хитрость и хватка победила бы силу остротой, смекалкой и гибкостью. Волчья сила никого бы не спасала и не сберегла, как сила, зарытая в песок, как песья косточка про запас. Лиса была единственной горячей точкой и местом на карте, где волка небрезгливо принимали всего, без остатка, с его всем бекапом и возложенными на него ожиданиями и надеждами. Лиса была единственной, кто не списывала волка со всех счетов, ее тело было единственным местом, которое его неусыпно ждало, «дошедшего до ручки», до крайности, как «Таксист» Де Ниро, как герой Феникса в «Мастере» в финальной сцене, или Брандо в «Последнем танго в Париже», где все они одновременно, если накладывать их одного на другого.  Лиса была одновременно награда и услада, потеха, как сказочная Голди для уродца Скара в «Городе грехов», которая подпустила его к себе ближе, чем на пушечный выстрел.

Она щиплет глаза, как ядреное хозяйственное мыло, как до синевы бриться на сухо, когда чувствуешь отзвуком фантомной боли каждый одинокий срезанный упавший волосок, как упавший колос, загубленный серпом, и новая царапина с трудом режущего и продвигающегося резца  кромки тебе доставляет тебе саднящую боль. Также теряют все ниточки, одну за другой. Узнаешь цену, сколько платить и знаешь, сколько еще будет бесплодного, избыточного, пустопорожнего напряжения, что это просто норма- попривыкнуть, и больше не растормашиваться, и не разгораться, просто тлеть углями, чуть обветриваясь сединой.

Прошу Вас поддержать меня на голосовании
http://www.nashe.ru/nashe20/ledokol46/
Буду искренне признателен