Человек без кожи

     Июньское солнце ярко светило в глаза, не давая Ваньке понежиться в постели. Поворочавшись немного, он быстренько вскочил с кровати и выбежал на улицу. Утренняя свежесть сразу разогнала остатки сна, будто его и не было.
     Ванька бегом побежал к собачьей будке, но навстречу, по закону подлости, голенасто покачиваясь из стороны в сторону, шёл его недруг - самый противный петух. Косясь на Ваньку красными глазами, он медленно приближался к мальчишке, готовый броситься на него в любую секунду.
     Посмотрев под ноги, пацан подобрал небольшую щепку и кинул в петуха. Взмахнув крыльями, пернатый бандит взлетел на забор и с видом победителя загорланил на весь двор победную песню. Лохматый пёс по кличке Пират весело замахал хвостом, увидев сына хозяина.
     Ванька ласково погладил его по голове. Пёс, встав на задние лапы, лизнул его в лицо. Немного поиграв с Пиратом, мальчуган пошёл завтракать. Отец, сидя на крыльце, наводил щеткой и кремом блеск на туфли. Он любил, чтобы обувь была отполирована до сияния. -
   - Сынок, сегодня мы с тобой пойдём автобус встречать. Дядя Миша приедет в гости. Ванька обрадовался, он давно хотел увидеть своего дядю, прошедшего войну и выжившего в немецком плену. Ванька сейчас был на летних каникулах, он перешёл во второй класс, и времени у него было – хоть отбавляй.
     Целый день провести с дядькой, который прошёл дорогами  войны, послушать его рассказы про немцев, ему было очень интересно. Время до прибытия автобуса двигалось медленно, пацану казалось, что стрелки часов замерли и не двигаются, он даже хотел их немного подкрутить. Но вот, наконец-то, часы пробили десять, и отец с сыном, принарядившись в новые рубахи, вышли на улицу. Ждали минут десять на остановке, пока не услышали гул мотора приближающнгося автобуса «ЛИАЗа» в начале деревенской улицы.
     Зашипев воздухом, двери открылись, и из салона стали выходить люди. Последним вышел дядя Миша – высокий седой человек, одетый в серый костюм и белую рубаху с наглухо застёгнутым воротом. Протянув друг другу руки, отец с дядькой обнялись. Видно было, что они рады встрече. Голос у родственника был хрипловатый, но какой-то тёплый и приятный. -
   - Здорово, племяш, - произнёс он. – Вырос за пять-то лет... Рука у дяди Миши была совершенно белая, без признаков загара. Маленькая ладошка Ванюши утонула в большой, но, почему-то прохладной ладони родственника. Втроём они зашли в магазин, где взрослые прикупили продуктов, а Ваню обрадовали леденцами монпансье в круглой железной баночке.
     Выйдя из магазина, сразу поспешили домой; мальчишка, стараясь идти рядом, почти бежал, боясь отстать от отца и дядьки. Зайдя во двор, взрослые устроились на лавочке, стоявшей в тени старой раскидистой черёмухи. Достав пачку папирос «Север», отец предложил закурить и дяде Мише. Дым от папирос медленно поднимался вверх, исчезая в широких зелёных листьях.
     Ванька уселся на крыльце и, взяв в руки сапожный нож отца, тщательно выстругивал из дощечки деревянный меч. Через пол-часа на обед пришла Ванькина мама, достав з сумки что-то очень вкусно пахнущее, и вызывающее аппетит.
Она работала в сельской столовой поваром и сегодня, в честь приезда гостя, отпросилась пораньше домой.
   - Мужики, пора к столу, - вскоре послышался голос из кухни, – Обед уже готов. Дружно поднявшись и ополоснув руки, родня  уселась вокруг широкого стола. В большой тарелке лежали огромные, с ладонь взрослого человека котлеты, а рядом в глубокой чашке горкой возвышалось картофельное пюре с кусочками жареного сала и чешуйками поджаренного золотистого лука. Крупными пластами нарезанная квашеная капуста и отдельно - солёные огурцы с большими красными помидорами. Остро пахнущее чесноком сало с мясной прослойкой дополняло великолепие простого деревенского стола.
   - Надя, подай нам стопки, - попросил отец. Хозяйка, полуобернувшись, достала из кухонного шкафа две гранённые стопки.
   - Выпей с нами, - попросил отец.
   - Не люблю я её пить, - отвернулась мать. Отец ещё раз настойчиво попросил жену выпить с ними за встречу. Мама Вани с неохотой достала из шкафа мизерную рюмку и подала отцу. Мужчины, чокнувшись, выпили по стопке, а Надежда, пригубив глоток, сморщилась, как будто выпила какую-то гадость и сразу же убрала свою рюмку в шкаф.
   - Как же вы пьёте такую горечь? - с трудом выдохнув, произнесла она. Из разговоров взрослых Ванька понял, что дядя Миша – муж родной сестры отца.
Быстро пообедав, мальчишка вышел на улицу и продолжил строгать своё оружие. Дверь в кухню была открыта и Ванька невольно прислушивался к разговору взрослых. Он с нетерпением ждал, когда же начнутся воспоминания о войне.
     Прикончив бутылку «Московской», мужики откупорили вторую. Разговор стал более громким и оживленным. В конце концов, дядя Миша начал рассказывать свою страшную повесть о войне, и те ужасы, выпавшие на его долю. На всю жизнь запомнил малолетний пацан рассказ фронтовика. 
   - Как вы знаете, меня забрали на фронт в самом начале войны с первой волной мобилизации. Был зачислен во флот, но меня, почему-то, отправили в пехоту. Бардак был страшный, никто из старших командиров не знал, что делать и с чего начать. Фашист пёр на нас со страшной силой, захватывая города и сёла. Совсем немного успел повоевать, и вдруг, наша «армия» попала в окружение.
     Не было снарядов, не было горючего для техники, патронов винтовочных не хватало, да и самих винтовок тоже. Окружили нас плотным кольцом, и давай утюжить всеми видами оружия. Танки, самолёты и артиллерия не прекращали вести огонь даже ночью. Немец стремительно шёл на Москву, а мы находились где-то под Вязьмой.
     Началась всеобщая паника, никто не хотел умирать, не убив ни одного фашиста. Многие из солдат по слабости характера, изменяли присяге и уходили на сторону врага. Была уже холодная осень, мороз сковывал залитую дождями землю, и нами приходилось ночевать в окопах. В одно раннее утро меня и накрыло взрывом, засыпало полностью землёй, лишь ноги торчали наружу.
     Очнулся, а надо мной немцы стоят. Что-то говорят мне, а я ничего не слышу» – Дядя Миша ладонью смахнул катившиеся из глаз непрошенные слёзы и еле выговорил –
   - Пойдёмте на воздух, что-то душно здесь стало. Усевшись под черёмухой, он продолжил свой рассказ:
   - Эти двое немцев и вытащили меня из под земли. Один из них, рыжий и длиннорукий, тычет мне в лицо автоматом и что-то кричит. Ну, думаю, не на того напали. Сейчас вскочу и уделаю обоих – ты меня, Сашка, знаешь, здоровья у Мишки и на троих хватит. Хотел вскочить, а ноги не слушаются, руки тяжёлые, словно свинцом налились.
     Тогда я понял – контузило меня очень сильно. Вот тут-то мне страшно и обидно стало, сделать-то я ничего не могу, сил нет никаких. А жить–то как охота, в одну минуту вспомнил свою родину, мать с отцом и всех родных. Сестру твою, Ирину, вспомнил, как я её любил, - рассказчик на время умолк, закуривая в очередной раз. Ванькин отец сидел рядом, то и дело скрипя зубами от злости и отчаяния. В очередной раз вытирала слёзы платком и мама Вани.
     Немного успокоившись, дядя Миша вдруг улыбнулся и заговорил:
   - Теперь, когда всё позади, вроде бы всё нормально, а тогда было жутко. Впереди только неизвестность, и сколько дней суждено мне ещё прожить – знает только бог. Жаркий июньский день набирал свои обороты, лишь только в тени мохнатой черёмухи слегка веяло прохладой.
     Дядя Миша снял пиджак и расстегнул верхнюю пуговицу рубахи. -
   - Собрали нас в огромную колонну и под дулами автоматов погнали неизвестно куда. Шли только днём, ночью нас загоняли в какие-нибудь овраги или пустые скотные дворы или амбары. Тех, кто был сильно ранен, или не мог идти сам – расстреливали сразу.
     Колонна заметно редела с каждым днём. Ещё до нас в этом направлении прогнали несколько тысяч военнопленных. По обочинам дорог то и дело попадались растерзанные собаками и птицами трупы советских солдат. Политработников и просто коммунистов расстреливали на месте, кто-то из «своих» сдавал за кусок хлеба этих людей немецким офицерам.
     Проходя мимо населенных пунктов, видели глаза заплаканных женщин и детей, которые из сострадания кидали в толпу хлеб и варёную картошку, то есть всё, что они имели. Немецкие солдаты внимательно следили за этим и в случае явного нарушения сразу расстреливали пленных. Строго было запрещено брать продукты у населения, иногда стреляли и в сочувствующих.
     Спустя несколько дней изнурительного пути, мы, наконец-то, узнали, что гонят нас в Польшу, в концлагеря. Колонна стала идти медленнее, хотя подгоняли прикладами и дубинками. Каждый надеялся на то, что советским войскам удастся освободить нас. Никто тогда не знал истинного положения на фронтах, но каждый надеялся на чудо.
     Но этого не происходило и многие пытались бежать. Не знаю, удалось ли это кому, но я видел неоднократно, как натасканные на людей, немецкие овчарки до смерти загрызали беглецов. Тогда я решил, что ещё не время бежать, сейчас это пока невозможно.
     В один из дней мы пересекли границу Польши и встали во временный лагерь, находившийся в глубоком овраге недалеко от леса. Здесь происходила сортировка пленных, евреи и цыгане находились отдельно от всех. С четырёх сторон мы были окружены колючей проволокой, а по углам стояли сторожевые вышки с пулемётами.
     Всю ночь горели прожектора, скользя мощными лучами по лицам пленных, лежащих на голой земле. Люди согревались лишь только человеческим теплом, прижимаясь друг к другу и переворачиваясь с боку на бок каждые десять минут. Многие утром оставались недвижимыми.
     Днём меня и ещё несколько человек заставили копать глубокую яму под отхожее место. Из неотёсанного горбыля сколотили туалет на несколько мест. Меня, как самого высокого, немец заставил спрыгнуть в яму. Лишь только подпрыгнув, я сумел ухватиться за край доски.
     Немец стоял и смотрел, смогу ли я вылезти из ямы самостоятельно. В случае неудачи, моё тело было бы похоронено в отхожем месте. В ту секунду я сразу сообразил – это мой единственный шанс.  Ванька слушал рассказ дядьки, стараясь не пропустить ни слова. Он думал о том, как же этот человек сможет уцелеть в таких жутких обстоятельствах.
   - Только благодаря своему здоровью и физической силе, я смог выжить, - продолжил дядя Миша.
   - По нескольку раз в день я ходил в туалет, притворившись, что у меня болит живот. В карманы насыпал землю, камешки, траву и ветки молодой сосны, растущей по краю колючей проволоки. Содержимое карманов высыпал в одну и ту же прорезь в туалете, где, как мне показалось, была самая меньшая глубина ямы.
     В этом мне помогал мой товарищ, с которым мы прошли весь путь до Польши. Однако, яма заполнялась нечистотами гораздо быстрее, и надо было торопиться. Через несколько дней нас должны были отправить в концлагерь. Мы с Колькой удвоили усилия, и это озлобило охранников.
     Нас избили дубинками за то, что будто мы, отлынивали от работы. По моим подсчетам, дно ямы должно подняться до нужного уровня через три дня. Внезапно, один из пленных, немного понимавший немецкий язык, сообщил нам, что отправка в лагерь будет уже завтра. Делать было нечего, и мы решили бежать этой же ночью, - дядька замолчал, Ваньке было видно, с каким трудом ему приходится рассказывать эту историю.
     Отец вынес из кухни початую бутылку водки, они выпили, не чокаясь, в память о погибших. Ванька хорошо помнил, что его батя рано остался безотцовщиной, бабушка часто показывала ему бумажку, где казённым языком было написано: «Ваш муж и отец пропал без вести в июле 1942 г.» Мальчишка, отложив нож в сторону, с нетерпением ждал, когда же дядя Миша снова заговорит.
   - Поздно вечером, до проверки, мы с Колькой пошли в туалет. Ночь была холодная и тёмная, на ощупь я нашёл нужную круглую прорезь и, перекрестившись, начал спускаться в густую вонючую массу дерьма. Холод сразу сковал всё тело, зловоние, не передать словами, невыносимое – нечем было дышать. Но я решил перетерпеть, во что бы то ни стало. Наконец, мои ноги нашли опору и я почувствовал, что смогу стоять.
     Однако, я погрузился в нечистоты по самую шею. Колька наотрез отказался залезать в яму, он был на пол-головы ниже меня, и здесь его явно ждала бесславная и позорная смерть. Простившись со мной, Колька убежал, с минуты на минуту немцы начинали пересчёт пленных. Раздалась пулемётная очередь - так ежедневно поднимали с земли всех военнопленных.
     Включили мощные прожектора и лучами обшарили все окрестности нашего временного лагеря. Я слышал, как открылась дверь и двое немцев осветили фонариками туалет. Никого не увидев, немцы сразу удалились, зажав носы пальцами и громко разговаривая на своём лающем языке. Вскоре всё утихло, видно, меня не хватились, или Николай что-то смог придумать.
     Мне нужно было продержаться ещё хотя бы часок, когда начнётся смена караулов. В это время свет прожектора сосредоточен только на них, и я должен выбраться из ямы и уйти через колючку именно в это время. Неожиданно, подо мной начало оседать дно, я едва успел пальцами ухватиться за верхние доски.
     Так, в страшном нечеловеческом напряжении я стоял и считал каждую минуту. Бог, видно, был на моей стороне и вскоре я услышал командный немецкий голос – это началась смена караула. Из последних сил я, кое-как, выбрался из зловонной ямы и ползком двинулся к колючке. Изодрав себе спину о шипы, оказался за пределами лагеря.
     Снял с себя всю одежду и, совершенно голый, побрел в противоположную сторону. Силы мои совсем истощились, когда я нашёл в лесу маленькую речушку. Расколов лёд ногами, я начал смывать с себя человеческое дерьмо. Несмотря на ледяную воду, тело моё горело огнём. Как мог, отмылся, и пошёл вперёд, ничего уже не соображая и периодически теряя сознание.
     Как шёл, я ничего не помню, но утром набрёл на маленький хутор и, зайдя в сарай, потерял сознание, - дядька встал во весь рост и начал расстёгивать на себе рубаху. То ли от водки, выпитой накануне, то ли от переживаний, нахлынувших на него, но руки его совершенно не слушались. И тогда он рванул на себе рубаху так, что только пуговицы сыпанули на землю.
   - Надя! Сашка! Вы посмотрите, что сделала со мной эта проклятая война! Я даже перед людьми раздеться не могу, мне стыдно показать своё тело. Ванька с изумлением и чувством какой-то брезгливости смотрел на тело своего дядьки. От самого подбородка и до пояса оно было совершенно белым, следы от язв безобразными полосами исчертили его вдоль и поперёк.
     Сплошные рубцы, словно от ожогов покрывали спину, грудь и руки. Мышцы его
будто в кунсткамере выпирали наружу, кожи на них просто не было. Тело было покрыто какой-то матовой плёнкой, хлипкой и прозрачной на вид. К горлу пацана подкатил комок, перехватив дыхание. Ваньке стало очень жалко своего дядю, и он едва не заплакал.
   - Миша, да как же ты всё вытерпел, - произнесла Надя. – Это ж нечеловеческая боль... Отец Ваньки молча смотрел на голое тело зятя, не переставая скрипеть зубами. Накинув на себя рубаху, дядя Миша присел на корточки и снова закурил.
   - Пришёл в сознание через несколько суток в том же сарае, только на кровати. Подобрала меня женщина-полячка, звали её Ядвига. Была она на три года старше меня, и очень красивая собой. Жила со стариком-отцом на хуторе, мужа у неё никогда не было.
     Перетащили меня в дом, сам я идти не мог. Голый лежал под одеялом, а Ядвига два раза в день мазала меня глиной с какой-то мазью. Восемь месяцев лечила она меня, и кое как выходила. Кожа на мне так и не наросла, зато новые ногти на ногах появились – старые напрочь слезли.
     Хорошо было жить на хуторе, рядом с красивой женщиной, но шла война и мне нужно было как-то добираться к своим. Уходил я от неё со слезами, за эти месяцы мы очень полюбили друг друга. На прощание Ядвига сказала мне, что ждёт от меня ребёнка. Тяжёлым вышло расставание, ревели оба, ведь знали, что больше никогда не увидимся.
     Так и вышло, туда дороги больше не будет. Зато знаю, что живёт в далёкой Польше мой сын или дочь, и моя любимая женщина, спасшая мне жизнь – дай ей Бог здоровья. Поцеловав меня на дорогу и перекрестив, Ядвига сказала очень важные для меня слова: «Спасибо, Миша, что ты появился в моей жизни. Всегда буду благодарить господа Бога за нашу с тобой встречу. Если бы не война, никогда мы и не встретились в этой жизни. Спасибо, что ты есть на свете и желаю тебе только хорошего».
     Дядя Миша надолго замолчал, понуро опустив голову, а затем, закончил свой рассказ:
   - Добрался до своих и почти полгода меня таскали по кабинетам комитетчики. Пожалели, видно, и комиссовали вчистую, ведь я потерял собственную шкуру. Один особист с издевкой сказал: "Счастливый билет тебе парень, выпал. Ты теперь ходячий экскремент, и на фронт не пригоден." От малейшего удара тело моё лопается, как мыльный пузырь и сочится кровь, загорать нельзя, да и в баню общую стыдно ходить, все смотрят, как на прокаженного. Вот такая моя судьба, да и другой мне не надо.
     Потрясённые услышанным и увиденным, Ванькины родители умолкли и, почему-то, шёпотом разговаривали между собой. Незаметно смахнув набежавшие слёзы, Ванька вышел за ограду и спрятался в тени тополей, думая о судьбе своего дядьки.
Лишь через три года он ещё раз увидел дядю Мишу, и это была их последняя встреча.
     Жил он в деревне, на берегу реки Бии, недалеко от райцентра Турочак. Постоянной семьи у него никогда не было, зато, чуть ли не в каждой деревушке района у него были дети. Любили его женщины и он этим гордился. Ванькин отец говорил про него: «Ну, Мишка, ты и ходок! Сколько же детей у тебя по свету?», на что дядька отвечал: «Люблю я, Сашка, женщин, они святые. Они мне жизнь до сих пор спасают. Благодарю их за это, и преклоняюсь перед ними. Большое им спасибо».
     Умер дядя Миша, не дожив до глубокой старости, в возрасте пятидесяти лет. Сидел на берегу реки с удочкой на большом камне, да так и остался сидеть. Отказало сердце от частых переживаний и воспоминаний, а может и не выдержала душа расставания навсегда с любимой женщиной.
     Ванька вырос, став взрослым мужчиной, но навсегда запомнил дядьку со своей интересной и страшной судьбой. Даже теперь он гордится тем, что был в его жизни родственник – Пурымов Михаил Александрович, прошедший столь страшные испытания во время Великой Отечественной войны.
 
Похоронен он на сельском кладбище в деревне Куреево, Турочакского района.