The Beatles в армии. ч. 1 Диспетчер

     Специфический рассказ для ограниченного круга читателей. Первая половинка круга – те, кому просто любопытно со мной познакомиться. Вторая – те, кому любопытно читать о том, как другие служили в армии (например, армейские приключения, описанные во второй части).

                Диспетчер.

      Меня угораздило служить в «королевских войсках» (стройбат) - это отрезок жизни в целых два года. Жизни в лесу, которым у меня почти не было времени или желания любоваться. Шёл, плавно текущий, 1980-й год: Брежнев, Афганистан, Олимпиада,  смерть Высоцкого…

     Первые шаги по этой новой тропинке: военкомат, поезд, карантин-учебка, двухгодичная командировка в воинскую часть, расквартированную в лесу… Хотя перед этим нашу роту готовили полным составом в Афган. Но именно из-за этого полного состава нас завернули на два года в лесную командировку. Рота была набрана, в основном, из узбеков, туркмен и таджиков. Другие национальности были представлены в значительном меньшинстве. Для ребят из Азии война в Афганистане была не безразлична – её огонь пылал у стен их домов. Была организована инициативная группа, собрано много подписей под коллективным письмом-просьбой. Они хотели воевать в Афгане. Их коллективное «хотели» показалось подозрительным особому отделу части. Для большинства населения страны война в Афганистане была непонятна – она явно не Отечественная. Средства массовой информации, как-то неубедительно, но настойчиво вещали об интернациональном долге, о политической целесообразности и душманах… Поэтому в военкоматах не толпились толпы добровольцев. А тут, вдруг, почти целая рота сама рвётся в бой. Подумали, подумали и отменили, на всякий случай, приказ о нашей заграничной поездке.

   Так начались наши армейские лесные будни. Первую их половину, по своей новой лесной тропинке, я прошагал от рядового до командира отделения. Приняв командование, я активно полез со своим уставом в давно сложившийся «армейский монастырь» с его неискоренимым мхом дедовщины и межнациональных недоразумений.
 
    Я и рядовым туда лазил частенько, к своему удивлению, достаточно успешно. Практически, приходилось исполнять обязанности заместителя командира отделения. При этом мне удавалось ходить в передовиках. До сих пор с улыбкой вспоминаю озадаченные лица воинственно настроенных «дедов», которых их земляки, из моего отделения, привели для расправы над наглым выскочкой, заставляющего всех работать. В их мировоззрении борзый командир-бай представляется одиноко сидящей у костра надменной фигурой. Все работают, а он сидит, греется и, знай себе, только покрикивает на всех, да подгоняет. Поэтому они в упор меня не видели, хотя им показывали пальцем и говорили: «Да вот же он – тот, который активнее всех работает!».

    Наша деревянная казарма была поставлена у самого леса. Сваи её основания были, практически, вбиты в заболоченный грунт и поэтому первое время нам приходилось заходить в своё помещение, балансируя на проложенных досках. Всякий потерявший равновесие, легко мог лишиться своего сапога – голодная жидкая грязь с жадностью норовила проглотить любой попавший в неё предмет. Через некоторое время болотце осушили, щедро засыпали песком площадку перед казармой под плац, и мы своими силами приступили к бетонированию этого участка. Вроде дело для себя делалось, но работали, что называется, «из под палки». Но у меня не забалуешь. Физическую силу я не применял, но легче было выполнить мои команды, чем борзеть – все знали, что я не отстану, пока не заставлю выполнить работу. Максимально, что я позволял себе в качестве физического воздействия – это разок, другой тряхнуть хорошенько за отворот армейского бушлата и всё. Главный упор был на слово и обращение к совести человека, плюс личный пример. Так и жили дальше. В своём отделении я завёл демократические порядки, хотел создать равноправное воинское братство. Тем более, что мы попали под эксперимент – тогда в войсках создавались роты одного призыва. Первое время у нас были «деды» командиры, но только в качестве непосредственного руководящего сержантского состава. А дальше мы сами, с помощью нашего офицерского руководства,  выбирали себе командиров из своего призыва и так заканчивали службу. Но ничего путного из этого не вышло потому, что «люди – есть люди». В нашей среде появились свои собственные «деды».

    Но это было чуть позже, а пока воины моего отделения были настроены на ударный труд. Сначала мы заняли 3-е место по УНР (Управление начальника работ), потом было 2-е место по УНР, были поощрительные отпуска домой, грамоты, дополнительные увольнительные, стабильный уровень зарплаты. Но, со временем, оказалось, что долго быть человеком очень тяжело – вокруг столько соблазнов. Заведённый до нас, «устав армейского монастыря» был живуч, как бессмертная гидра. В соседних отделениях царил неуставной закон сильнейшего. Кто-то за кого-то, что-то делал. Кого-то били по причине национальных разногласий и придуманных традиций. Лично мне никогда не было понятно, почему я тоже кого-то должен бить, исходя только из национального признака. Ну и что, что его земляки мне досаждали в начале службы? Почему я должен отыгрываться на этом человеке, который лично мне ничего плохого не сделал?
Я всегда привык оценивать человека, прежде всего, за его личные качества и конкретные дела.
   
       С таким багажом мы вступили в армейский возраст черпака - неофициальный статус военнослужащего срочной службы, отслужившего год. Тех, кто был физически сильнее, всё больше начало тянуть в тень неуставного свода «армейского монастыря». В соседних отделениях давно уже господствовало право сильного. Этот сильный заставлял вместо себя работать слабого, выполнять бытовые обязанности. Лично мне кажется очень сомнительным кайф от того, что какой-то запуганный слабак в армейской форме будет стирать тебе нательное бельё. Что-то есть в этом мелко-пакостное, больше похожее на месть и попытку самореализации. Наверняка, этот грозный «сильный» в начале своей службы, испугавшись побоев, сам вдоволь настирался чужого бельишка. Может, поэтому у меня такой взгляд на неуставную стирку потому, что я, в своё время, нашёл в себе силу духа, чтобы не постирать ни одного чужого носка?

    Армейскому руководству до нас не было никакого дела. Офицерам было удобно переложить свои обязанности на младший командный состав. Их не волновала внутренняя атмосфера казарм. Да и жаловаться начальству не было принято в наших рядах.  Поэтому вынужден признать, что в одиночку рушить мощный фундамент «неуставного армейского монастыря» - очень тяжёлая задача. Сколько мог, я с ней справлялся. Но мне это тоже начало надоедать. Моя локальная армейская реформа подразумевала, что солдаты моего отделения сами начнут уважать себя в этом новом качестве, но просто быть человеком – оказалось утомительным занятием потому, что для этого постоянно нужно прикладывать усилия. А пока эти усилия все ждали только от меня. Стоило мне чуток ослабить нажим, как сразу всё норовило пуститься на самотёк.

   Поэтому, когда мне предложили занять должность диспетчера дорожно-строительного участка, я, не раздумывая, согласился. Это новая интересная работа, дающая относительную свободу перемещения. Сюда попадали только по блату. Меня рекомендовал мой взводный.

   Почему только по блату я узнал в первый же свой испытательный рабочий день. Работа оказалась винно-хлебной. Меня завезли на самосвале на объект, расположенный в глухом лесу и оставили фиксировать ходки самосвалов, разгружающих на площадку песок. Ходка – талончик  с печатью. Постоянно идёт непрерывный поток машин.  Песок ссыпается в одну большую кучу, поэтому определить сколько машин уже тут разгрузилось практически невозможно. Через некоторое время ко мне начали «подкатываться» водилы с предложением подвезти мне в следующую ходку винца и жратвы на закуску в обмен на несколько талонов песка. Мол, никто этого не узнает и не заметит недостачу. Потом узнал, что самосвал Зил-130 мог увезти «налево» до четырёх кубов песка всего за 15 рублей. Это при том, что в то время, самая низкая, наверное, зарплата в месяц составляла 60 рублей. Четыре талона – месячная зарплата!? Моя Мама, работая инженером-экономистом, получала оклад 120 рублей в месяц. Бутылка портвейна «Агдам» - 2 рубля 60 копеек, батон хлеба – 13 копеек, докторская колбаса – 2 рубля 20 копеек за килограмм, рыбные консервы - около рубля.

   Поэтому, по мнению водил, мне делалось выгодное предложение, от которого нельзя отказаться. Они, ни сколько не сомневаясь, видели во мне дорожную продажную шлюху, дающую талоны налево и направо. Но они обознались – это не мой статус. Тогда посыпались угрозы, что, мол, я тут один в лесу стою и мало ли, что может случиться? А места тут глухие и болота топкие. От этих «ласковых» посулов, мне не стало уютней, но первый рабочий день я завершил так, как считал нужным. Получается, и тут есть свой «чужой монастырь». Как до меня тут применялись другие диспетчера, оставалось только догадываться. И что будет завтра?

       Вернувшись в контору дорожно-строительного участка, заметил перемены во взгляде своего нового начальника. Утром он смотрел на меня с недоверием и даже с некоторой усмешкой в глазах. Похоже, я ему сначала не понравился, и у него явно были сомнения на мой счёт.  Теперь он смотрел на меня с некоторым удивлением, предложил присесть к его письменному столу, стал расспрашивать. Кто я, что я? Спросил, как прошёл первый рабочий день, всё ли было хорошо? В ответ он услышал, что всё было хорошо и задание выполнено – площадка отсыпана в полном объёме и можно загонять туда завтра бульдозер.

    Позже удалось узнать, что у начальника есть среди гражданских водителей свои проверенные люди, которые всегда ему расскажут, что и как у него за спиной на объекте происходит. Доложили они ему и о первом рабочем дне нового диспетчера. Рассказали, что жаловались другие водилы на этого нового борзого солдатика. Договаривались, как его без свидетелей встретить после работы на лесной тропинке, благо между конторой дорожного участка и казармой растёт глухой еловый лес .
 
    Вот на такую неласковую лесную тропинку меня тогда забросила судьба. А жизнь продолжается, служба идёт. Начался следующий рабочий день, за ним другой… Я остался при своём мнении, и продолжил работу так, как мне велела моя совесть и солдатский долг. Несмотря, на «ласковые посулы» эта новая работа мне нравилась. Она давала мне ощущение свободы, даже некоторую иллюзию возврата к обыкновенной гражданской жизни. Завтрак в армейской столовой, извилистая тропинка в глухом лесу и ты несёшься в кабине самосвала по живописным лесным дорогам. Объектов было много, и все они густо разбросаны по лесному массиву. Везде нужен был песок для отсыпки основания новых площадок и дорог. Незаметно успешно закончился мой испытательный срок. Мне стали доверять более ответственные задания – бетонирование и асфальтирование объектов. Тут перевозки осуществляли Мазы и Камазы. Цена одного «левого» рейса уже составляла 60-80 рублей!!! Схема прежняя – рейс в обмен на талон. Проверив меня на песочно-бетонной «мелочёвке» новый шеф стал доверять мне чистые бланки путевых листов, с его подписью и печатью. Это вынужденная мера, необходимая для эффективного оперативного реагирования на постоянно меняющуюся обстановку рабочего дня. Мы строили оборонные военные объекты. Мобильных телефонов тогда не было. Связь с УНР была только по стационарным телефонам. У шефа был заместителем гражданский инженер-дорожник, но они вдвоём «разрывались» между разбросанными по лесу объектами. Во время авралов меня стали оставлять в конторе, для того, что бы я мог на ходу принимать оперативные решения, заказывать необходимый автотранспорт и направлять его в нужное место.

   Доверие шефа и новые полномочия добавили мне проблем с той частью водительской братии, которая привыкла жить только по «левым» схемам. На лесной тропинке к казарме меня уже готовились встречать с ножиками и кастетами в руках. Но самый лютый враг у меня оказался в тылу – это мой ротный капитан.

   Практически, любой солдат нашей роты был полностью в его власти, что называется, круглосуточно и на двухгодичный срок. За исключением нескольких «блатных» отпрысков, которых их высокопоставленные или обеспеченные родители запихнули в армию в назидание, наказание или ещё из каких-то своих соображений. Капитан привык повелевать, а тут, какой-то мелкий подчинённый говорит ему нет, в ответ на его устный приказ, например, подвезти туда-то или туда-то машину, другую песка или бетона. Конечно, он мог бы обратиться напрямую к моему шефу, но через солдата-подчинённого это явно дешевле будет. За не подчинение его «приказу» он, для начала, отстранил меня от работы и снял с должности диспетчера.

     Мне не известна вся закулисная кухня, но мой шеф, из каких-то своих источников, в тот же день пронюхал об истинных причинах моего отстранения от должности. Не иначе, как и в нашей роте у него были проверенные люди? К этому моменту он уже разобрался в том, кто его новый диспетчер и не собирался, да и не привык, менять «шило на мыло» по чьей-то прихоти. И…   Немедленно, по звонку, восстановил меня в должности. Не знаю, до сих пор, как ему это удалось. Шеф ходил на службу всегда в гражданской одежде, но он был в майорском звании. Прямого подчинения не было – у ротного было другое начальство. Тут, вероятно, были задействованы огромные связи шефа в военном округе?  В этом я потом не раз убеждался, когда видел, как он ставил на место зарвавшихся военных начальников.
 
   С этого дня я стал неприкасаемым для ротного, а раз так, то почему бы не пофорсить? Дело молодое! Следующий свой рабочий день я начал в парадном обмундировании: китель, галстук, рубашка, фуражка. И носил его до конца службы, хотя другим это было официально запрещено для повседневного ношения. Парадку выдавали только штабным служащим, для выхода в увольнительное и демобилизованным. Негласное исключение, при этом было сделано только для «блатных» отпрысков.

   Новые армейские будни налаживались. Шеф, обычно заглядывал в контору только утром, что бы провести оперативку, а потом спокойно уезжал на целый день «гулять» по объектам. Иногда мог заглянуть в конце рабочего дня, если нужно было подвести итоги и запланировать работу на завтра. Скоро кабинет шефа, практически, перешёл в моё полное распоряжение со всеми ключами от конторы, мне выделили личный шкаф и рабочее место. В личное подчинение передали конторских стропальщиков и, практически, отделение дорожников. Не смотря на то, что там был толковый сержант командиром отделения. Просто я всегда владел оперативной информацией или был прямым связующим звеном с шефом. Для эффективного управления движением нашего автотранспорта, помимо бланков с подписями, шеф доверил мне так же печать. Это забавно, но так простого армейского диспетчера превратили в полевого командира-чиновника. Работа была интересной и созидательной. Шеф оказался человеком мудрым и профессионалом своего дела. У нас практически не было авралов. Шеф грамотно распределял работу так,  чтобы не было простоев. Своевременно ремонтировались проблемные участки дорог, которые постоянно норовили проглотить ненасытные болота. Для этого нам всем ежедневно приходилось много кататься на все четыре стороны.

    Такая вольная работа мне была по душе. Но за свободу перемещения приходилось платить. Например, я не успевал полноценно завтракать с ротой. Хватало времени только на кружку чая с сахаром и кусок хлеба с маслом. Каждое утро, перед работой, мне приходилось спешить в гаражи автобата, что бы успеть выхватить необходимое количество машин и прочей дорожной техники. Пришёл раньше всех – получи нормальных водителей и исправную технику. Опоздал – принимай оставшуюся разношёрстную водительскую шваль и раздолбанную технику. Водительский состав нашего гаража был пёстрый и смешанный. В основном это были гражданские водители с разными биографиями за спиной. Как правило, это были нормальные и ответственные мужики, но были и такие, у которых в активе была уже судимость или они сейчас жили так, что готовы вот-вот на неё нарваться. Водитель-солдат – это лотерея или даже русская рулетка. Опыта вождения нет -  зелёные сопляки только, что с военкоматских водительских курсов. Можно сказать, что они пришли сюда учиться ездить. Жди пока научаться. Но это не главная их проблема. Машина требует бережного умелого обращения и хорошего технического обслуживания. А, что можно ждать от неопытного временщика-наездника, тем более, если на этой технике до него бешено нагарцевался такой же предшественник.

     Спустя годы, очень хорошо помню свою первую поездку на таком «военном» самосвале, Зил-130. Мне не хватило рук, что бы на нём спокойно доехать до объекта. Поясню это так. Внешне ржавый и битый армейский автомобиль полон сюрпризов внутри. Садишься в кабину, начинаешь ехать и вдруг чувствуешь, как сиденье начинает сползать под ноги. Приходится хватать его обеими руками и упираться ногами в пол, что бы удержать на месте ожившую сидушку. Водитель, при этом смотрит на тебя с благодарностью – сиденье в Зилке общее. Дальше ещё «интереснее» ехать. Лесная дорога ухабистая и извилистая. Водителю приходится резко маневрировать между лужами и ямами. На первом же таком крутом повороте я чуть не вылетаю из кабины на обочину потому, что схватившись за ручку двери, обнаруживаю, что там нет замка, и дверь висит только на петлях.  Срочно пришлось высвободить одну руку для удержания двери. Так ехали мы недолго – закипел радиатор. Тут обнаружился ещё один сюрприз – нет замка и на крышке капота. Он закреплён проволокой. Еле размотали её в клубах горячего пара. И дальше всё в таком же «воинственном» духе.