Поэтическая кара небесная

Как известно, физик Эйнштейн виртуозно играл на скрипке, химик Менделеев вдохновенно мастерил чемоданы, а разносторонний Ломоносов умудрялся и физико-химические опыты производить, и витражи изготавливать, и философствовать, и оды императорам сочинять. Многие естествоиспытатели были заодно гуманитариями. И наоборот, многие гуманитарии умудрились преуспеть в естественных науках. По-видимому, творческие люди сублимируют свою энергию куда попало.

Когда-то давно, почти случайно оказавшись за длинным праздничным столом в большой компании творческих людей (поэтов, писателей, художников, скульпторов, певцов, музыкантов, бардов) и выслушивая их многословные восхваления литературы, культуры, искусства, поэзии, музыки и прочего, я имел смелость не согласиться и, находясь в некотором алкогольном кураже, высказался в том духе, что роль всех перечисленных гуманитарных факторов в жизни человечества ничтожна, а главным двигателем прогресса является наука.
 
В то время я занимался только биофизикой и представлял собой типичного фанатика-трудоголика, не интересующегося ничем, кроме науки. Ко всяческой болтовне, рифмосплетениям, песнопениям, танцулькам, балетным выкрутасам, мазне по холсту, пиликанью смычком и прочим сотрясениям воздуха, тела и души я относился пренебрежительно.

Единственное, для чего я делал исключение, это афоризмы. Если можно в одной афористичной строке чётко выразить какую-либо мысль, то рассказ, повесть или роман – всего лишь результат неумения писателя кратко сформулировать суть дела или - желание обильных постраничных гонораров.

Поскольку вокруг меня за столом сидели люди немолодые, интеллигентные, воспитанные, то за крамольные высказывания они не стали резать меня ножами и колоть вилками. Они только снисходительно посмеялись над молодым нахалом.

Они бы перестали смеяться и дружно расчленили меня на куски, ежели бы я осмелился озвучить вторую часть своих мыслей, которая заключалась в том, что нормальный человек, физически и душевно здоровый, никогда не будет изощряться в поэтическом словоблудии, душераздирающих брыньканьях на клавишах или струнах, приплясывании, кривлянии на сцене, размазывании красок и прочей ерунде. Нормальный человек будет исследовать окружающий мир и живую клетку, строить города и самолёты, заниматься спортом и любить женщин. Поэзия – для чокнутых. Музыка – для слабонервных. Балет – для томных дам и геев. И т.п. Вот такая была у меня позиция. 

Разве стал бы Пушкин сочинять сказки и поэмы, будь он физически нормален? Щуплый, черномазый, кучерявый, некрасивый, суетливый, беспардонный и похотливый он не смог бы обратить на себя ничьё благосклонное внимание, если б не поэзия. Без поэтических виршей у него никогда не было бы сотни любовниц. А Лермонтов? Маленького роста, хромой, драчливый, амбициозный, неадекватный, рубивший саблей чеченских женщин. Кому бы он был интересен, если б не написал «Герой нашего времени» и «Мцыри»? Никому.  Достоевский? Эпилептик. Гоголь? У него был маниакально-депрессивный психоз. Чайковский? Педераст или бисексуал. Мусоргский? Беспробудный пьяница. Ахматова? Тощая, неказистая, горбоносая шлюха. Цветаева? Психичка, покончившая жизнь самоубийством. Ван-гог? Шизанутый идиот, откусивший ухо. Врубель? Шизофреник. Сальватор Дали? Шизофреник. Николай Рубцов? Мелкий, страшненький, драчливый, алкоголик и дебошир, выгнанный из Литинститута и задушенный любовницей-поэтессой. Высоцкий? Небольшого роста, театральный псих, алкаш и наркоман. И так далее. Кого ни возьми из великих, почти каждый (за редким исключением) – дефектный, физический урод или душевнобольной.

Поскольку я нормальный мужчина, среднего роста, обычной комплекции, без серьёзных физических изъянов, с чётким логическим умом, то был уверен, что никогда не стану ни поэтом, ни романистом, ни музыкантом, ни певцом, ни ещё кем-нибудь. Небольшая ямка на груди, слегка приподнятое левое плечо, избыток родинок на спине, а также некоторая доля еврейской и хантыйской крови в моём среднестатистическом русском теле, конечно, немного комплексовали меня, но не настолько сильно, чтобы сделать неадекватным или изгоем.

Однажды, когда жена с детьми на две недели уехала к своим родителям в Москву, я почувствовал странное томление духа. Осознав, что это играют гормоны плоти, я стал тратить избыток сил на работу в лаборатории, причём, пахал с утра до вечера, с особым усердием. По бабам я не шлялся, стараясь быть верным мужем.
 
Возвращаясь как-то поздно вечером домой, я вдруг стал непроизвольно придумывать какие-то рифмы, в такт своим шагам. Меня это удивило и позабавило. Придя домой, я записал парочку стихов. В последующие несколько вечеров приступы стихоплётсва повторились.

Как только жена вернулась, поэтические приступы прекратились. Я облегченно вздохнул и забыл о своих потугах начинающего пиита.
 
Когда через пару лет я развелся с женой, творчество обрушилось на меня, как неудержимая лавина. За несколько лет я выдумал пять тысяч афоризмов, написал толстенный роман и несколько повестей, насочинял пару тысяч стихов и свыше двухсот песен. Причём, максимальная активность наблюдалась в радостные периоды влюблённостей или, наоборот, в тягостные периоды расставаний. У меня не было цели шляться, но так получалось. Все мои любовные романы заканчивались тем, что женщины по разным причинам уходили в светлую даль, а я оставался с кучей рифм, ритмов, мелодий, песен и бесполезных мудрых мыслей.

Иногда, вспоминая свой давний нигилизм по отношению к искусству, закончившийся впоследствии сочинительством и бардовскими песнопениями, я задумываюсь, как типичный гуманитарий: А, может быть, меня настигла за ёрничество кара небесная? Боги искусств разгневались. Слава богу, они не покарали меня балетом, оперой или вышиванием крестиком.