20 Домовые. Данини. Глава 4

Прогулка в апреле через парк к Павловскому шоссе была бы очень приятной, если бы не два обстоятельства. Во-первых, надо было успеть осмотреть еще три дома, а во-вторых, неожиданно сильно похолодало. Так что у противотуберкулезного диспансера, что строился Данини на деньги вдовы купеческой Марии Дрожжиной как родильный приют, компания оказалась весьма быстро. Чтобы у хранительницы не возникло задерживающих вопросов, все объяснения о причинах визита были поручены Николаю. Он же и питерской гостье не давал заводить какие-либо разговоры, пресекая все попытки решительным «потом».


И все равно, уже засветло компания, пополнившаяся домовихой Марией, еще одним Николаем, имевшим прозвище Дейчман, и Василием, ввалилась в дом Сильвио.



- Ну, Ушак, - первым делом выдохнула, устраиваясь на подоконнике, Аграфена, всю дорогу от дома Феодора только ахавшая при виде показанных зданий.

- Что за Ушак? – тут же встрепенулся Феодор.

- Знакомец из Петербурга, - пояснила Аграфена. – Приезжал сюда как-то. Встречал его?

- А, нет. Просто жилец мой, бедный Александр Васильевич, частенько Ушаки вспоминал, где усадьба его батюшки была, вот и нахлынуло. И что Ушак этот?

- Да сказал мне про один дом нашего Данини, что, мол, тамошнему домовому и хвастать нечего, коль жилище ни животинкой, ни цветочком не украшено. Представляешь? А вот зачем такой красоте огороды всякие, скажи? Такие линии, такие формы – это ж лучше украшательства любого.



Послышались возмущенные голоса:

- Да что он понимает биолог фиговый? Да нешто дому это обязательно? Да как язык-то повернулся такое ляпнуть?


Вообще-то Феодор был согласен с такими комментариями, но … Он не мог знать, что тот самый Ушак, которого упомянула питерская гостья, был в свое время хранителем батюшкиной усадьбы его жильца, но само имя пробудило в нем теплые воспоминания, и он поспешил вступиться за неразумного собрата.

- Все это так, други, но в городе большом, наверное, природы не хватает, вот и мается Ушак этот. У нас же, кругом сады, растительность, живность всякая, а у них что? Думаю, переменил бы в раз свое мнение, коль увидел бы дома наши посреди зелени.


- Наверно, что так, - легко согласился хозяин, довольный поводом прекратить пустую перепалку, а не тратить на нее драгоценное время, и поспешил обратиться к гостье. – Ну, а ты, Аграфена, довольна увиденным?

- Еще как, - ответила она. – Знатный жилец был у меня, оказывается, так всем и скажу. Не зря его царь архитектором придворным назначил. Интересные дома, необычные. Я таких в Петербурге не видела.

- Конечно, - подтвердил хозяин. – Свой стиль для нашего города изобрел Сильвио Амвросиевич. А еще старое реставрировал. Авторитет и среди людей имел, многое ему доверяли. Вот завтра еще посмотришь. А теперь спрашивай. Что хотела узнать-то?


- Так, это, - гостья растерялась. Полная впечатлений, с тьмой крутящихся в голове вопросов, она не знала с чего и начать. Взгляд ее перебегал по ждущим лицам собратьев, среди которых лишь физиономия училищного Николая явственно выражала сочувствие и испуг одновременно. Наконец она вспомнила, что ей не дали договорить с Феодором и повернулась к нему. - Так что с твоей усадьбой случилось? Говоришь, еще до революции все порушили?


- Не, не все, - ответил тот, гордый и признательный за такой первый вопрос. – Но обстановку продали еще до. Наследнички моего Александра Васильевича бедного постарались.

- Откуда ж у бедного такое богатство? – удивилась Аграфена.

- Хм, это я фигурально, - Феодор махнул рукой. – Так-то он был сыном купца богатейшего, Кокорева Василия Александровича. Того самого, знаменитого. Помнишь такого?


Аграфена задумалась, но в памяти ничего такого не всплыло. Она покачала головой.

- Нет, что-то не припоминаю.

- Да ты что? – удивился Феодор. – И шутка ведь ходила, что даже по утру петухи славу поют «Ко-ко-ре-ву». Неужто не слышала?


Аграфена вновь замотала головой.

- А про водку дешевую, что в народе «кокоревкой» прозывали?


Получив и на это отрицательный ответ, Феодор уставился на гостью с неподдельным изумлением. «С луны, что ли, свалилась дамочка?» - промелькнуло у него в голове. Но, поскольку эта версия была маловероятна, то ему пришлось мириться с бьющей по самолюбию мыслью, что знаменитый папаша его любимого жильца вовсе не был так знаменит. Все-таки Феодор сделал еще одну попытку, но без особой надежды.


- А еще, когда крепостное право отменили, в народе серьезный слух был, что это не царь волю дал, а Кокорев всех выкупил. Это потому, что он с речью о позорных пережитках прошлого выступил.

- А ведь точно, - вдруг вспомнила Аграфена. – Фамилию-то я запамятовала, но про купца такого слух был. Слушай, а ведь он еще, вроде, меценатом был, художникам помогал, да?

- Да! – вскричал Феодор обрадовано. – Это он, он! Целую коллекцию картин отечественных живописцев собрал, помогая. И когда ее продал, то что-то в наш Александровский дворец попало, еще часть – основу собрания вашего Русского музея составила, а остальное Третьяков для своей галереи московской купил. Во какой папенька у жильца моего был.


- А ты откуда это все знаешь? – с подозрением поинтересовался Василий. – У тебя ж только сынок жил.

- А ты на него до сих пор обижаешься, да? – с укором ответил вопросом на вопрос Феодор.

- Нет, - возразил Василий. – Конечно, тяжело, когда крова родимого лишают, но дом для меня, в конце концов, нашелся, того же Данини постройки. Да и если на то пошло, то на Гумилевых мне больше пристало обижаться тогда уж. Это же они мой дом с участком твоему Кокореву под снос продали. Но и на них зла не держу. Хотя и жаль. Вишь, Николай-то, сыночек их (я его ребятенком хорошо помню), поэтом известным после заделался. Правда, с участью горькой. Глядишь, сейчас музей бы у меня там организовали, люди ж любят такие вещи.

- Любят, да только на словах, - горько усмехнулся Феодор. – У меня, вот, собирались музей нашего Данини открыть. Разговоров-то сколько было, пафоса, а на деле что? И институт съехал, и новый владелец то ли есть, то ли нет, а мы опять сиротинушками, как век назад, когда мой Александр Васильевич умер.

- Ты зубы не заговаривай, - усмехнулся Василий. – Откуда про папашу так много тебе известно? Не жил он у нас, да и шуток таких что-то не припомню. О коллекции, и в правду, молва шла. Правда, больше про сыночкину, что, мол, папашина-то намного ценнее была.



Федор хмыкнул недовольно и развернулся к Аграфене.

- Жилец мой лепрой мучился, проказой, значит, - начал он объяснять гостье, демонстративно не глядя на насмешника. - Оттого жил один, и страдал еще больше через это. Вот и обманывал сам себя - посадит перед собой манекен, и вроде как собеседника имеет.

- И не только в доме, - хихикнул Василий. – В саду на скамьях слуги тоже манекены рассаживали. Типа, гости у хозяина.


Мария укоризненно посмотрела на него.

- Зачем же над больным смеяться? Знать, тяжко человеку было, а ты …


Василий смутился и замолчал.


- Ему-то и рассказывал про все, - продолжил Феодор, будто ничего не произошло. - И про детство, и про отца, которым гордился очень. Ведь папенька-то, почти что нищим из Солигалича приехал, а такие миллионы нажил, что ого-го. И банки основывал, и пароходства, и железную дорогу на Урал строил, да и еще много чем занимался. И при этом был широкой души человек. На праздники столы не только в доме накрывал для знатной публики, но и на дворе, для простого народа, и самолично при этом угощал. А еще две книжечки написал популярные. Одна - для начинающих заниматься коммерцией, а вторая, аж агроменный труд научный. «Экономические провалы» назывался. И знаешь, что он в ней доказывал? Что неудачи России являются результатом слепого копирования иностранного опыта. Во как! Так что все знаю из тех разговоров. Я же слушал страдальца своего, хоть и вида подать не мог, не положено. Но внимание ему дарил, а это ж все равно ощущается. Александр Васильевич это точно чувствовал, и через это на душе у него легчало.


- Ну а с дом-то что случилось? – напомнила Аграфена.

- А что с домом? Когда умер бедолага, брат его хотел продать усадьбу, но уж больно дорога она была, вот и не нашлось покупателей. У нас ведь не только дом с флигелями, но и сад зимний был, и обычный тоже, а в нем, веришь,  хрустальная беседка с чучелом слона стояла. Во как. В общем, не по карману народу такая роскошь. А брат-то, видишь, тоже отца любил, и увековечить его имя хотел. Дом с обстановкой подарил вашему женскому медицинскому институту, чтобы на деньги с продажи клинику имени папеньки открыть. Тогда вот и стали распродавать убранство все внутреннее. Ну, да, - Феодор с вызовом посмотрел на Василия. – Не такой ценности все оказалось, как у папеньки, но клинику все равно открыли, и даже на 80 коек. Дом вот только все равно продать не смогли, и стояли мы с ним несколько лет тогда сиротинушками, пока не началась война, та еще, дореволюционная. Тогда уж госпиталь открыли. А в нем, помимо прочего персонала, работали и жена нашего Сильвио Амвросиевича, и сын его, и дочь. Потом уж революция, учебное заведение сделали, а после и вторая война. Бомба в дом попала, хорошо, что не разорвалась, застряла меж этажей. Ну, а уж после, когда ремонтировали да вселяли институт сельскохозяйственный, то реставрировать утерянное не стали. Таким макаром утерялась и лепка, и шатер-башенка, и прочая красота. А теперь снова сиротинушки мы с ним. И дом, вроде, куплен, а все равно пустой стоит.

Продолжение http://www.proza.ru/2017/07/20/143