Беседы с А. Шопенгауэром о счастье Часть 8 В

«О нашем поведении относительно миропорядка и судьбы»

(продолжение части 8 A)

М. – Что же делать, чтобы наши свойства не привели к несчастью? Как уберечься?

Ш. – Надо бы непрестанно держать в уме действие времени и превратность вещей и потому при всем, что имеет место в данную минуту, тотчас вызывать в воображении противоположное, то есть в счастье живо представлять себе несчастье, в дружбе – вражду, в хорошую погоду – ненастье, в любви – ненависть, в доверии и откровенности – измену и раскаяние, а также и наоборот.

М. – Зачем же отравлять себе такими мрачными представлениями редкие радости жизни?

Ш. – Это служило бы для нас постоянным источником истинной житейской мудрости, так как мы всегда оставались бы осторожными и не так легко попадали бы в обман.

М. – Иногда кажется, что лучше обмануться и пожить какое-то время в коконе счастливых иллюзий, чем своими «предвидениями» испортить счастливые моменты, которыми судьба и так не часто нас балует.
С возрастом приходит опыт и делает нас трезвее. Как писала А. Ахматова:

Вместо мудрости - опытность, пресное
Неутоляющее питье.
А юность была как молитва воскресная...
Мне ли забыть ее?

Ш. – Ни для какого познания опыт не является столь неизбежным условием, как для правильной оценки непостоянства и изменчивости вещей. Поскольку именно всякое положение вещей, пока оно длится, бывает необходимо и потому имеет самое полное право на существование, то каждый год, каждый месяц, каждый день выглядит так, как если бы ему, в конце концов, суждено было сохранить это право на вечные времена.

М. – А на самом деле?

Ш. – Но ни один его не сохраняет, и только одна перемена есть нечто постоянное.

М. – Да, как только привыкаешь к определенному порядку вещей и кругу друзей, как внезапно что-то резко меняется. Обычно, к худшему. Как будто из-под тебя вдруг выбили стул, на котором ты удобно устроился.

Ш. – Умен тот, кого не обманывает кажущаяся устойчивость и кто предвидит еще к тому же направление, в каком сейчас будет совершаться эта перемена.

М. – Не каждому дана такая прозорливость. Но если все-таки удалось это понять, как поступить?

Ш. – Упреждать время надлежит лишь теоретически, предвидя его действие, а не практически, то есть не следует торопить его, требуя раньше времени того, что может принести с собой лишь время.

М. – Вы считаете, что следует проявлять терпение и не «бежать впереди паровоза»?

Ш. – Нет более жестокого, неумолимого ростовщика, чем время, и что оно, когда его вынуждают давать авансы, берет за это тяжкие проценты.

М. – Поясните, пожалуйста, Вашу мысль.

Ш. – Есть болезни, от которых надлежащим и основательным образом излечиваются лишь тем, что предоставляют их естественному течению, после чего они сами собой исчезают, без всяких следов. Но если вы желаете быть здоровыми немедленно и теперь же, во что бы то ни стало теперь, то и здесь время должно будет дать аванс – болезнь будет изгнана, но процентом послужит слабость и хроническое страдание в течение всей жизни.

М. – Наверное, это также касается людей, берущих деньги в кредит?

Ш. – Человеку нужна известная сумма для продолжительного путешествия, и он мог бы отложить ее за один или два года из своих доходов. Но он не желает ждать; она берется поэтому в долг или временно заимствуется из капитала, то есть время должно дать аванс. В таком случае его процентом будет вторгшийся в кассу беспорядок, постоянный и все возрастающий дефицит, от которого никогда уже не избавишься.

М. – Да, недаром наш великий писатель Л. Толстой писал: « Всё приходит вовремя
 для того, кто умеет ждать».

Ш. – Желание ускорить ход размеренно текущего времени – вот наиболее дорого обходящееся предприятие. Остерегайтесь поэтому, чтобы за вами не начислялись у времени какие-либо проценты.

М. – С этой рекомендацией все понятно. Что еще Вы можете посоветовать нам, чтобы сохранять душевный покой и оптимизм?

Ш. – Ни при каком происшествии не подобает предаваться большому ликованию или большому унынию, частью ввиду изменчивости всех вещей, которая каждое мгновение может все повернуть в другую сторону, частью ввиду обманчивости нашего суждения о том, что нам полезно или вредно, – обманчивости, вследствие которой почти каждому приходилось сетовать на то, что оказывалось потом для него самым подлинным благом, или ликовать по поводу того, что стало источником его величайших страданий.

М. – Вы правы, все так неустойчиво, но почему же не порадоваться впрок, даже если потом выяснится ошибка? Расстроиться мы всегда успеем. Как говорили древние: «лови мгновение!». Обычному человеку редко удается на всех поворотах судьбы оставаться бесстрастным.

Ш. – Вообще же тот, кто при всех несчастьях сохраняет спокойствие, показывает этим, что он знает, насколько колоссальны возможные в жизни беды и как огромно их количество, поэтому он смотрит на совершившееся в данную минуту как на очень небольшую часть того, что могло бы произойти.  Это – стоический образ мыслей, сообразно которому всегда нужно помнить, какой печальный и жалкий жребий все вообще человеческое существование и как бесчисленны грозящие ему бедствия.

М. – Я отнюдь не стоик, но все беды, войны, катастрофы и болезни, угрожающие нам на каждом шагу, не дают о них забыть. Зачем постоянно думать об этом?

Ш. – Тогда мы понизим свои притязания, научимся понимать несовершенство всех вещей и состояний и будем всегда смотреть в лицо несчастьям, чтобы избежать их или примириться с ними.

М. – Так можно впасть в глубокую депрессию и опустить руки.

Ш. – Человек не должен из-за этого печалиться, нет, он должен выработать в себе такую осторожность в предвидении и предотвращении несчастий, исходят ли они от людей или от вещей, и так в этом изощриться, чтобы, подобно умной лисе, тихонько уклоняться от всякой большой и маленькой неудачи (которая по большей части бывает лишь скрытой неловкостью).

М. – Как же этого достигнуть?

Ш. – Мы легче переносим несчастный случай, коль скоро заранее предположим его возможность и освоимся с ним, спокойно обдумываем его как простую возможность, со всех сторон рассмотрим пределы несчастья и, таким образом, видим в нем нечто конечное и обозримое, а благодаря этому при его реальном появлении оно подействует на нас только своей истинной тяжестью.
 Если же мы не предполагали о нем, а оно постигло нас без приготовления, то испуганный ум в первое мгновение не может точно измерить величину несчастья: оно для него в эту минуту необозримо, легко представляется поэтому безмерным, во всяком случае – гораздо большим, нежели это есть на самом деле.

М. – Вы правы, от неожиданности легко растеряться и совершенно пасть духом.

Ш. – Но ничто не делает нас более способными к терпеливому перенесению постигающих нас несчастий, как убеждение в истине: «Все, что случается, от самого великого и до самого ничтожного, случается необходимо».

М. – Вы думаете, что такая мысль утешает?

Ш. – Человек умеет быстро примиряться с неизбежной необходимостью, а сознание названной истины позволяет ему на все, даже на обусловленное самыми странными случайностями смотреть как на столь же необходимое, сколь необходимо и то, что получается по самым известным правилам и вполне предвидимо.

М. – Да, один из первых греческих мудрецов на вопрос: «что на свете сильнее всего?» ответил: «необходимость». С ней приходится считаться всем.

Ш. – Кто проникнут этим сознанием, тот прежде всего будет делать что может, а затем с готовностью терпеть что придется.

М. – Остроумный американский писатель А. Бирс так определил это состояние:
«Терпение: ослабленная форма отчаяния, замаскированная под добродетель».
А как применить это на практике?

Ш. – Относительно мелких неприятностей, ежечасно нас терзающих, можно думать, что они назначены как материал для нашего упражнения, чтобы в счастье не парализовалась совершенно способность переносить большие беды.

М. – Да, что-то вроде утренней гимнастики.

Ш. – Против повседневных беспокойств, мелочных столкновений при общении с людьми, незначительных уколов, неподобающего отношения других, сплетен и многого другого надо быть роговым Зигфридом, то есть совершенно их не чувствовать, гораздо меньше принимать их к сердцу и ломать над ними голову. На все подобные вещи не надо обращать никакого внимания, нужно отталкивать их от себя, как камешки, попадающиеся на дороге, и отнюдь не делать их предметом своих глубоких соображений и размышлений.

 М. – Человеку с тонкой нервной организацией и ранимой психикой довольно трудно воспользоваться таким советом, хотя это было бы  разумно.

Ш. – Но наряду с благоразумием очень существенную роль для нашего счастья играет и мужество. Конечно, человек ни того, ни другого не может дать себе, а наследует первое от матери, последнее – от отца, однако сознательное желание и упражнение могут способствовать развитию природных задатков.

М. – Почему Вы полагаете, что для счастья необходимо мужество?

Ш. – Ибо вся жизнь – борьба; у нас оспаривают каждый шаг. Малодушен тот, кто, едва тучи соберутся или хотя бы только покажутся на горизонте, съеживается, близок к унынию и начинает вопить.

М. – Ваш любимый Ф. Вольтер писал «истинное мужество обнаруживается во время бедствия», а Л. Вовенарг утверждал, что «мужество помогает в несчастьях больше, чем разум». Вы с ними согласны?

Ш. – Вся жизнь, не говоря уже об ее благах, не стоит того, чтобы из-за нее наше сердце малодушно трепетало и сжималось.

 М. – Тогда позвольте закончить нашу беседу словами великого Демокрита:
«Мужество делает ничтожными удары судьбы».